Земля святого Николая

Татьяна Алексеевна Коршунова, 2022

В канун 1825 года князь Фёдор Николаевич Превернинский вынужден продать родовое имение: старший сын Владимир проигрался в карты, а земля не даёт дохода из-за неурожаев. Владимир и его сёстры, Евдокия и Ольга, не могут смириться с потерей имения. Ведь это не просто земля – там каждая травинка проникнута памятью о любимом дедушке. Евдокия обещает себе ненавидеть нового владельца, кем бы он ни оказался. Но связь с родной землёй тянет её в имение, и она знакомится с молодым хозяином – графом Будрейским, одержимым идеей просвещения крестьян. Роман-пастораль в традициях классической литературы о памяти рода, семейном долге и проблемах свободы выбора жизненного пути.

Глава VI

В день Святой Ольги в гостиной дома Превернинских всё утро возились слуги.

— Палашка, не скобли диваном! — кричал дворовый Никитка. — Паркет поцарапаешь! Чё те говорю — выше подымай!

— Дык, тяжёлó ведь!..

Кухарка Степанида ругала девок-помощниц на кухне. Пахло взбитой сладкой сметаной, дрожжами, рассолом и чем-то подгорелым.

К вечеру в зале образовался длинный стол под розовой скатертью — и стулья, стулья, стулья…

— Позвольте к вам, папенька, — Евдокия стояла на пороге родительской комнаты. В белом шёлковом платье, вышитом цветами по подолу. С бантом из тёмных волос на макушке и маргаритками в кудрях над висками.

— Что тебе, Дуня? — Фёдор Николаевич душил седые виски из зелёного гранёного флакончика перед настенным зеркалом.

— Я хотела просить вас, папенька. Не говорите никому покамест о моей помолвке. И скажите о том Сергею Павловичу.

Запахло фиалковым спиртом. Фёдор Николаевич взглянул в окно:

— Вот и Дрёмин приехал… Так поди и попроси сама своего будущего мужа.

— Я… боюсь обращаться к нему…

— Боишься? Это хорошо. Покорной женой будешь. Как твоя маменька. Когда так, скажу сам.

Дрёмин приехал первым из гостей — в парадном кавалергардском вицмундире красного цвета с чёрными бархатными воротниками и обшлагами.

Дом наполнялся. Экипажи подъезжали и подъезжали к воротам. И, наконец, в зале появилась Ольга. Пепельно-белые локоны гроздьями падали ей на виски из-под золотого очелья. Она надела самое дорогое платье, привезённое Заряницкими ей из Парижа прошлой осенью: белое с персиковым отливом, со шнуровкой на лифе в виде буквы V, с валиком по подолу и атласным пояском чуть выше талии.

Любовь Алексеевна подарила имениннице колье с жемчужной каплей-подвеской. Оно подошло к Ольгиным длинным серьгам и тут же перед зеркалом у окна украсило её декольте.

Она обернулась на дверь — и протянула руки навстречу…

Матвей приехал! В чёрном фраке и белом жилете, вышитом красными петушками, а на галстучной булавке вместо бриллианта сидел рубиновый жучок. Привёз букет полевых ромашек. Тяжёлые сердцевинки пахли пресным мёдом и июльским пастбищем — но белые лепестки так забавно щекотали нос!

— Поздравляю, дорогая! — ласково сказала Аграфена Васильевна и по-родственному поцеловала в щёчку.

На банкетке в углу копились подарки: открытки, бумажные ангелочки, музыкальные шкатулки и вазы, веера и гребешки с именем «Ольга»…

Граф Будрейский привёз золочёную клетку с канарейкой. Именинница так и ахнула, прижав руки к груди.

— Канарейка! Живая! — воскликнул Матвей. — Надо отнести её к вам в спальню, Ольга! Здесь ей страшно и шумно! Не кричите так! Не пугайте!

Алёна с Палашей сделали шаг: отнести так отнести…

— Не подходите! Позвольте — я сам! — Матвей подхватил клетку и, подсвистывая птичке, понёс во внутренние покои. — Лучше покажите мне, где комната Ольги Фёдоровны!

За столом Евдокия не видела Будрейского, он оказался где-то на противоположном конце за рядом начёсов и кудрей. Дрёмина усадили в торце напротив именинницы — в благодарность за музыкантов. Когда подали щуку в грибной подливке, Ольга заметила, как отламывал он вилкой по кусочку, не размазывая соус по тарелке. В рюмку токайское вино наливал по чуть-чуть и сразу выпивал — не оставлял и капли на донышке. Должно быть, как в Зимнем дворце привык. Ведь он не мог не бывать на царских обедах.

За столом только и слышалось:

— Хороши беленькие!

— C'est bon!

— А буженинка-а…

Но едва гости принялись за телятину на косточке с черносливом, как в залу вошла Палаша в белом переднике, шепнула что-то над плечом Ольги Фёдоровны — и через весь стол пробежало: «Музыканты едут!» Барышни повскакивали со стульев, и вслед за ними толпа гостей хлынула в гостиную. Дрёмин улыбнулся Ольге глазами, приложив к губам салфетку.

— Ну, Марья Аркадьевна, давайте-ка мы с вами откроем бал! — Александр Александрович Бакшеев пригласил хозяйку на польский. За ними пошли Ольга и Матвей.

Гремел оркестр, люстры и канделябры ярче обычного освещали гостиную. Слышались тихие разговоры по-французски, шуршали платья, и гостиная пропахлась духами.

Граф Будрейский прошёлся вдоль стены. Мимо окон. Остановился около зеркала.

В его «защитный круг» вторглась одна из помещиц уезда.

— Взгляните: там, среди танцующих — моя дочь. Вот в той паре, — тихо сказала она. — Во-от, там — видите? В голубом, с тёмными локонами. Вот — сейчас мимо нас пройдёт…

Арсений прищурился — и встретил думающий взгляд Евдокии. Девица в голубом платье с тёмными локонами двигалась за ней и Дрёминым.

«Одинокий — среди множества людей. Не похожий ни на кого… Словно из другого мира». Пары мелькали и закрывали его. Но Евдокия успела заметить, как соседка что-то говорила ему, а он поглядывал на танцующих и загадочно улыбался.

— Между прочим, — дама снова качнулась к графу, — у неё мазурка покамест свободна.

— Я полагаю, ваша дочь слишком красива, чтобы остаться никем не приглашённой, — Арсений глядел с улыбкой и отгонял её порхающими ресницами. Дама замолчала, через силу улыбнулась с показной любезностью и покинула его круг.

Верх неприличия — не танцевать на балу, когда трём девицам у окна не хватило кавалеров.

Верно.

Их взял в свой кружок ещё один вызывающе-нетанцующий — князь Владимир Превернинский. И как же хотелось каждой положить ручку на его высокое плечо!

— Отчего вы никого не приглашаете на польский?

— Помилуйте! — Владимир улыбался. — Как я могу сделать выбор, когда одна из вас краше другой? Но ежели вы признаетесь, все ли танцы у вас расписаны…

— У меня свободны три кадрили, — сказала носатенькая блондиночка.

— А я никому покамест не обещала мазурку, — ответила веснушчатая.

В завершении полонеза распускалось шествие — барышни возвращались к папенькам-маменькам.

— А вас, — Владимир склонился над ушком самой сладко-хорошенькой, Марии Матвейцевой, — я хотел бы иметь счастие пригласить на вальс.

Первый танец с Дрёминым был станцован. У Евдокии оставалось для него ещё два дозволенных. И на вальс, как нежених, он не мог её позвать. «Благодарю за полонез», — он поклонился и за левую руку подвёл её к отцу.

Вместе с ними подошли Бакшеев-старший с Марией Аркадьевной и Матвей с Ольгой.

— Сергей Павлович! — глаза именинницы светились, как полярные звёздочки. — Благодарю вас за этот бал! У меня никогда не было такого праздника! Это самый счастливый день в моей жизни!

Послышался хор скрипок — начинался немецкий вальс.

— Тогда позвольте пригласить вас, — и Дрёмин протянул Ольге руку в белой перчатке.

Она оперлась о его прямое плечо под эполетом. Матвей забрал на вальс Евдокию.

Обнимая друг друга за талию, пары закружились по гостиной, как фигурки музыкальной шкатулки.

— Не люблю вальс. В наши молодые годы этакие объятия в танцах почитались неприличными, — поморщилась Мария Аркадьевна.

Фёдор Николаевич поднял бровь:

— Позабыли вы, Марья Аркадьна, как, бывало, мы с вами…

Ольгины туфли-лодочки качались, как по волнам, поднимаясь на носки; каблуки бальных туфель Дрёмина прищёлкивали скрипкам. Она сделала рукой радугу над головой, вторую положила ему на пояс. Он повторил за нею. И валик подола раскрылся колесом — Дрёмин прокрутил Ольгу под рукой. И дальше повёл по гостиной — лицом к лицу.

— Как вы легко вальсируете! — прошептала она.

— А вы право рождены танцевать в Аничкове, — ответил Дрёмин ей в глаза.

На придворном балу… И она полетела в его руках, как бумажная балерина. Вихрь в глазах раскидал в брызги свечи, зеркала, картины, драгоценные камни, платья, фраки. Высокий кавалергард в красном и белокурая сельская красавица… Не видела Ольга разинутых ртов.

— И когда же она успела научиться так танцевать? — проговорила Мария Аркадьевна. Фёдор Николаевич молчал: глупости — все по молодости любят поплясать.

Дрёмин сделал с Ольгой три тура и повёл её к родителям. Она отпустила его руку и поплыла к ближайшему стулу. Улыбаясь, как одержимая. Кто-то спрашивал: «Свободна ли у вас кадриль?»

— Ольга Фёдоровна!

— Да ей дурно! Взгляните, как щёки раскраснелись! — звенели чьи-то голоса.

Кто-то помахал на неё веером.

— Простите. Я хотела бы пропустить кадриль, — выдохнула она. И улыбнулась застывшему перед глазами серебру эполет.

***

Вторую кадриль она танцевала с Матвеем — в квадрате с Дрёминым и Евдокией. Соседская барышня Юлия Гвоздева смотрела исподлобья бледными глазами, как сёстры менялись парами.

На мазурке она подхватила под локоть Дрёмина и Матвея и подвела к имениннице:

— Кого выберете?

Ольга улыбнулась:

— Мазурка — только для вас! — и протянула обе руки в высоких перчатках Матвею.

Дрёмин пригласил Гвоздеву. «Как она умеет разрешать трудные ситуации! — думал он, поглядывая на Ольгу. — Девица, кажется, хотела поставить её в неловкое положение. И могла рассорить меня с этим юношей».

Владимир устроился за зелёным ломберным столом и, отбросив белые перчатки, играл с тремя стариками в вист. Плутоватые голубые глаза из-под загнутых ресниц подглядывали в карточный веер — не в декольте мечтающих потанцевать с ним девиц. Этим глазам было уже не до них…

Оставшись без кавалера, Евдокия пошла к буфету выпить стакан воды. Мимо дивана, где судачили соседки почтенного возраста:

— Что верно, то верно — продать родовое имение нерусскому…

— Жаль, милая Дунечка, имение дедушки вашего, ой как жаль, — рассуждала дама в чёрном тюлевом платье на белом чехле. — Папенька ваш будто сгоряча продал. А кто таков этот Будрейский? Отколе явился, с фармазонскими замашками?

Евдокии будто в висок выстрелили его фамилией.

— Арсений Дмитриевич родом из Лифляндской губернии, — тихо ответила она, ища его глазами поблизости.

— Так он немец, — соседка цокнула языком.

— Или польский шпион, не приведи Господи, — подхватила другая. — А кто его знает? Ведь сам Наследник престола Константин Палыч в Польше живёт. И жена у него полька.

Евдокия закусила губу, чтобы сдержать улыбку. При чём здесь Цесаревич?

— А стихи его, говорят, в Петербурге таперича ни один журнал не берёт!

— Ох уж эти мне поэты… Je ne supporte pas¹⁴. А этого я и вовсе читать бы не стала. Потому что лично его не люблю.

— Вы — не любите? За что? — спросила Евдокия.

— Он лютеранин.

— Посмею с вами не согласиться. Граф посещает нашу церковь. Разве вы не встречали его на службах?

— Ну, не знаю, Дунечка, — дама в чёрном пожала плечами. — Je ne sais pas…¹⁵ На немке жениться собирался. Да свадьба расстроилась. Не то невеста отказала, не то сам он сбежал.

Евдокию будто заставили откусить червивое яблоко, да вдобавок облили кипятком. И горько стало, и жарко. Арсений Будрейский — мог убежать от невесты? Тогда ему верить нельзя.

«А ежели его сговорили против воли? Как меня — за Дрёмина…»

Кто знает правду?

Степан Никитич — вот кто не умолчит. Но… Взгляд Евдокии молнией прошёлся по гостиной: где граф Будрейский? Уехал?..

За летящими в мазурке парами она прошла в залу, где горничная убирала со стола грязную посуду и расставляла вазочки с блан-манже.

— Палаша, кто-нибудь из гостей уезжал?

— Нет, барышня, лошади все на месте, кажись…

Евдокия порхнула в двери, в коридор, спустилась парадной лестницей в вестибюль и прошла через пустую столовую. Потолок трясся под танцующими ногами.

За кухонной дверью смеялась Алёна:

— Да что вы, барин! Разве из нас сделаешь благородных? Уж какими родилися…

Она подбежала к печи, помешала поварёшкой в кипящем котле. Степан Никитич — и граф Будрейский… оглянулись на дверной скрип и встали из-за дубового стола без скатерти. На кухне пахло печёным мясом, сдобой и сушёными грибами.

— Продолжайте, прошу вас, — Евдокия села напротив.

— Я говорил о том, что было бы справедливо ввести у нас единое образование для всех сословий, — сказал граф Будрейский. — Пусть крестьянским детям не пригодятся светские манеры и риторика — но они и не помешают.

— А коли кто не захочет учиться? — спросила Алёна.

— Мотивировать надобно учение — вежливостью и собственным примером учёного сословия. А начать следует с защиты прав. Хотя бы с понимания, что грубость и всякое уничижительное слово — убивают.

— А вы, барышня, поди желаете чего? — Алёна не садилась, замерла перед господами внаклонку. — Стеша-то ушла, делов у ней много. Меня здеся за себя оставила…

— Я желаю тут побыть. Устала слушать сплетни…

— О чём? — спросил граф.

— О вас. И о вашей несостоявшейся женитьбе.

Степан Никитич загоготал.

— Должно быть, они слышали об Анне Гернер, — брови, как были прямые у Арсения, так и остались. Лоб гладкий. И глаза — как у голубка, невиноватые…

Не скажет так не скажет. У Евдокии похолодели пальцы, но выспрашивать она не стала. Обидеться хотелось. Да только за что?

С чёрного хода на кухню вбежал пятилетний братишка Алёны: курносый, с веснушками, под горшок постриженный, в серой холщовой рубахе и в лаптях. Увидел господ — захлопал глазами, закланялся.

— Чего хотел-то? — спросила девка.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

14

Терпеть не могу (фр.)

15

Не знаю… (фр.)