Здесь драконы не пролетали?

Татьяна Абалова, 2021

В жизни Леры Востриковой происходят странные события: ее, сироту, пригласили в элитную школу, но через три года выпихнули замуж, не дав доучиться; сказала «да» умопомрачительному жениху и приняла от него кольцо, но вмешались похитители и все испортили. Ладно бы выкрали ее, сокровище, каким она чувствовала себя рядом с Федором, так нет, умыкнули жениха. Слишком много «но»? Лера по прозвищу Шило добавит еще одно. Умрет, но вернет похищенное счастье.

Глава 2. Знакомство с аборигенами

— Дай руку.

Федя завязал мне глаза галстуком, прежде чем ввести в дом, который купил для нас. Уютное гнездышко для семьи, о которой я, будучи сиротой, всегда мечтала.

Я осторожно выбралась из машины. Скрипнули решетчатые ворота — их успела разглядеть, в отличие от дома, скрывающегося за кустами вьющихся роз.

Федя вел меня осторожно, предупреждал о каждой ступени. Их я насчитала двадцать — многовато для небольшого домика. Возня ключей в замке, щелчок включаемого света и медленное скольжение шелка галстука по лицу.

Сначала я увидела люстру. Вовсе не из модерновых, с причудливо изогнутыми рожками — позолоченную, хрустальную. В каждом кристаллике преломляются лучи и дарят мягкий свет. Просторный холл, оформленный под старый стиль, где колонны перемежаются с античными статуями. Мраморный пол, уложенный мозаично и лестница — широкая, деревянная, ведущая на второй этаж.

Я совсем иначе представляла наш общий дом, поэтому изобразила радость.

Что в красоте смыслю я, простая девчонка?

***

Когда–то волею случая я оказалась в престижной школе, где на двадцать учителей и прислуги было всего три ученицы. Всего три. И мы не понимали, почему такая честь оказана именно нам.

— Для чего мы здесь? Кто и почему нас отобрал? — ни одна из нас не обладала сколько–нибудь выдающимися результатами, чтобы получить лучших учителей и комфортное существование. Единственное, что нас всех объединяло — мы были сиротами.

Учителя на вопросы отвечали уклончиво, директриса, появившаяся лишь через неделю после нашего переезда в старинный особняк, вообще отрезала, сказав, что нам, шпане, впору радоваться, а не забивать голову глупостями. Кто–то решил так за нас, и придет время, когда мы все узнаем. В случае неповиновения или нежелания учиться нас просто вышвырнут и заменят другими счастливчиками.

Нам обещали долгих пять лет, но из школы каждой из нас пришлось уйти раньше, хотя правил мы не нарушали.

Первой, где–то через два с половиной года, исчезла Елена Корз — худощавая брюнетка с вредным характером. Ученица не вышла к завтраку, а беглый осмотр комнаты показал, что она даже не ложилась спать. Все ее вещи оказались на месте, что тут же вызвало волну разговоров и пересудов. Я ожидала, что в доме появится полиция, но директриса всех успокоила: нашлись родственники, которые только–только узнали о постигшем Лену несчастье и забрали ее.

Ага. Как раз накануне восемнадцатилетия, когда наследница Корз могла оспорить ушедшее в чужие руки наследство.

Мы с Пухом, в отличие от школьной поварихи и приходящего стричь газоны садовника, не удивились. Лена всегда говорила, что она дочь богатых родителей. Это вполне объясняло, почему она не захотела забирать свои вещи. Зачем ей казенная одежда и помада, которую мы с Пухом купили ей на день рождения? Ее ждет новая жизнь, когда всего будет в достатке. Вот только о родственниках она никогда не упоминала.

Елену Корз мы между собой называли Белая кость или просто Косточка. А все из–за того, что, когда мы, будучи пятнадцатилетними подростками, попали в таинственную школу, она держалась от нас в стороне и чуть что напоминала: «Я белая кость по сравнению с вами, нищебродами».

Мы с Пухом понимали. Белая кость сделалась сиротой в результате несчастного случая с родителями. Партнер отца по бизнесу подсуетился и, оформив опекунство, легко согласился, чтобы Ленку забрали в элитную школу, ставшую в итоге для нее тюрьмой. Своенравная, гордая, любящая задирать нос, она откровенно страдала в заточении, тогда как нам — мне и моей лучшей подруге Насте Обуховой, казалось, что мы попали в рай. Не хватало только купать нас в шоколаде, чтобы мы почувствовали себя наверху блаженства. Косточка общалась с нами лишь потому, что больше не было с кем.

***

— Тебе нравится? — голос Федора выдернул из воспоминаний. Он, пытаясь развязать узел на галстуке, дернул за волосы раз, второй, третий, что заставило меня зашипеть.

— Ай, больно! — я схватила его за запястье и крепко сжала, чтобы он перестал снимать с меня скальп. В лицо дыхнуло чесноком. И это заставило меня открыть глаза. Чтобы от Феди, всегда пахнущего дорогим парфюмом, разило так по–плебейски?

Разочарование скрутило желудок судорогой. Никакого сказочного дома с колоннами.

Над головой лишь звездное небо, и потуги человека, которого я цепко удерживаю за руку, вырваться.

— Кто ты? — прошипела я, извернувшись всем телом, чтобы не оставаться в невыгодной для драки позиции. По толщине запястья уже поняла, что передо мной или совсем уж субтильный мужчина, или девушка.

Незнакомец оказался мальчишкой. Он выразительно шмыгнул носом.

— Тетка, есть что поесть?

— Какая я тебе тетка? — я разжала пальцы, и малец, кривясь в лице, потер запястье. Знаю, знаю, дорогой. У меня крепкая хватка. Сим Симыч говорил, что мне бы на соревнованиях по армрестлингу выступать. Я только кивала и лыбилась в весь рот. Супер–цепкость у меня развилась еще в детстве. Жизнь в коммуналке на десять семей научила. Проще было отрубить мне руку, чем отнять то, что я считала своим. — Печенье будешь? Правда оно все раскрошилось, но так и быть, поделюсь.

Я развязала свою «сумку», повозилась с молнией, вытаскивая из нее мои же запутавшиеся волосы. Вот, оказывается, почему было так больно: засранец хотел меня, спящую, обокрасть.

— Тебя бы без ужина оставить за то, что берешь чужое без спроса, — проворчала я, разворачивая пачку с печеньем.

— Меня уже оставили без завтрака и обеда. До утра не дотянул бы, помер от голода, — голос врунишки, кого чесночное дыхание выдавало с головой, был вполне бодр. И жевал он не жадно, собирал крошки с ладони с достоинством.

— Как зовут?

— Дай–ка.

Я не поняла, показала пустую упаковку от печенья.

— Не дам. Кончилось.

— Нет, не дай–ка, а Дайко. Имя такое. Вполне распространенное.

— А–а–а–а. А меня зови… — тут я зависла. Чужая страна, мало ли как тут принято обращаться с нелегалами. Назовешь кому–нибудь паспортные данные, а потом попадешь в розыск как преступница, незаконно пересекшая границу. Доказывай потом, что машина увязла в скале, а жениха унесли драконы. — Меня зови Шило. Имя такое. Не вполне распространенное.

— Это не то ли самое, что в заднице? — хмыкнул мальчишка.

— То самое. И не дай бог, чтобы это была твоя задница.

Шилом меня прозвали еще коммуналке. Весело мы тогда жили. Баб Нюра — единственная родственница, и то не шибко родная, поскольку оказалась сестрой моей бабушки, работала на заводе. Мать и защитница всех сирых и убогих, помнящих еще профсоюз, а потому находивших в ее лице рупор народа, числилась суровой вахтершей. Генеральный директор знал, что враг не пройдет, а потому вздрагивал, если только представлял, что по какой–то дурости вручит бабе Нюре ружье. Она заправски отстреляла бы всех несунов, которых и без оружия лихо обезвреживала. Если кто–то из рабочих вдруг переводился в другую смену, его сразу «брали на карандаш» — это ее выражение, поскольку понимали, что воровать хочется, а баб Нюра не дает. Проще перейти в смену вахтера Рустама: тот хоть и выглядел грозно с чисто выбритым черепом и с самой настоящей кобурой на поясе, хранящееся там «оружие» — сотовый телефон, вытаскивал лишь для селфи с хорошенькими лаборантками или раздатчицами.

— Что–нибудь еще пожрать есть, а? — голосом попрошайки проскулил Дайко.

— Нет, — я подтянула сумку ближе к себе. — Тут одежда и всякие мелочи вроде расчески и зеркальца.

— А деньги есть?

— Денег точно нет.

— И продать нечего?

Я задумалась. Что из того, чем обладаю, могу продать? И вообще, как я собираюсь отыскать Федю, если у меня нет средств к существованию?

— Продать нечего, но я умею вязать, шить и плести кружева, — я тайком пощупала грудь, где прятала свои сокровища. Даже под страхом смерти не отдам кольцо, которое так и не успела рассмотреть. Я только–только ответила «да» и протянула руку, чтобы Федор сам надел на палец символ всех влюбленных, как зазвонил телефон. Скомкав торжественный момент и извинившись, что звонок важный, Федя вышел на крыльцо. А дальше… дальше началась эпопея с похищением.

Я вздохнула и подумала об еще одном подарке жениха, который при случае пополнит мой бюджет — о золотом массивном браслете.

— Ты из гильдии белошвеек?

— Нет. Меня всему понемногу научила бабушка, — я грустно усмехнулась. Вместо того, чтобы гонять с ровесниками в колодце двора, я с пяти лет вывязывала носки шестью спицами. Слушала, как друзья играют в прятки, злилась и вязала ряд за рядом, чтобы побыстрее закончить и присоединиться к веселым играм.

«Еще пять рядов и переходи к резинке», — бабушка была неумолима. Вполне себе действенный способ набить руку и получить навык, что не даст помереть с голоду.

— А ты что умеешь? Чем живешь и зарабатываешь?

— Ворую помаленьку, — не стал скрывать Дайко. — А что еще остается делать? На работу не берут, говорят мал еще…

— Сколько тебе?

— Сорок.

— Блин, да ты вдвое старше меня!

— Э–э–э, — махнул рукой сорокалетний малец. — Это по людским меркам ого–го сколько, но я не человек. Вернее, не совсем человек. Ублюдок.

Мне сделалось неуютно, Дайко почувствовал, тяжело вздохнул.

— Я сам толком не знаю, кто я. Если глянуть на мою морду, то станет понятно, что в ком–то из моих родителей текла кровь нейверов. Пустынники частенько живут до пятисот, а потому сорок считают детством.

— Ты тоже сирота? — темень не давала рассмотреть лицо Дайко, а потому он казался обыкновенным мальчишкой, от силы лет четырнадцати. Тот самый возраст, когда ломается голос, а конечности кажутся несуразно длинными.

— И ты?

Я тоже кивнула в ответ.

— А что здесь делаешь, да еще одна?

— От пожара бегу, — я мотнула головой в сторону темного леса.

— А я к нему бежал, пока тебя не заметил. Интересно же поглазеть, как горит. Еще можно найти мясо.

— Какое мясо?

— Жареное. Когда пожар, не всякой птице удается улететь. Или заяц вдруг запутается в силках. Тоже хорошая добыча.

— А силки кто расставляет?

— Кто–кто. Охотники из соседнего селения. Тебе повезло, что на волка не наткнулась. Видать, запах дыма от тебя зверье отогнал.

И как я не подумала, что лес не место для прогулок?

— Пойдем, горе мое, я покажу, где можно без страха переночевать, — мальчишка встал и протянул руку, чтобы взять тяжелую сумку. Я упрямо мотнула головой и повесила ее себе на плечо. Целее будет. Бегай потом за воришкой в темноте.

— И все–таки, зачем ты здесь? — он подождал, когда я присяду у заводи, чтобы умыться.

— Друга ищу.

— Так уже нашла, — он с уверенностью стукнул себя по груди, что рассмешило меня.

— Один друг хорошо, а двое лучше. Кстати, здесь драконы не пролетали? — я развязала подол платья и стала более менее похожа на человека.

— Нет. Что им делать в королевстве Алой Зари?

— Боже, а это еще что?

— Темная ты какая–то, Шило, — с сомнением в голосе произнес Дайко. — Шастаешь по лесу, а не знаешь, что он принадлежит эльфам? Ты, случаем, не из–за Бугра?

— Я не темная, я блондинка. Утром разглядишь, — про Бугор решила промолчать. Во–первых не обязательно это скала, где застрял внедорожник, а во–вторых… От осознания, что я попала в чужую страну контрабандными тропами, меня бросило в жар. Еще не хватало проблем с законом.

— Может еще и пожар ты устроила? — продолжал допытываться малец. — За такое по головке не погладят. Если найдут злой умысел, виселица обеспечена.

— Говоришь, звери бегут, потому что от меня пахнет паленым? Дай–ка, я на всякий случай еще раз умоюсь, — тут уж не до шуток. Достав рубашку и штаны, из–за чего моя походная сумка резко поубавила в объеме, я зашла прямо в платье в реку. Окунулась с головой, чтобы смыть какой–либо запах.

Выходя из воды, я заметила, что Дайко успел пошарить в моей сумке, но, не найдя ничего примечательного, сидел и терпеливо ждал, когда я вылезу на берег.

— Отвернись.

Он так же равнодушно отвернулся, дав мне переодеться в одежду похитителя и отжать любимое платье.

«Зеленый тебе к лицу», — вспомнились слова Федора и его жадный взгляд, которым он прошелся по моей груди и бедрам.

«Блин, не потеряла ли я свои сокровища?!» — мысль обожгла, но быстрое ощупывание успокоило. Все на месте.

— Там будет где высушить платье? Наверное, у вас не принято, чтобы девушка ходила в штанах? — я поймала сосредоточенный взгляд Дайко — луна как раз показала свой круглый лик: подробностей не разглядеть, но мужские штаны с платьем не перепутаешь.

— На жердь повесишь. Только кур не распугай.

— Мы будем спать в курятнике?

— Да, там есть место, куда складывают солому. Самый раз для ночевки. Гадство, все–таки как хочется жрать!

— Утром что–нибудь придумаем, — успокоила я, понимая, что растущий организм мальчишки требовал много еды. Сама не так давно была подростком и штурмовала ночью холодильник, за что не раз получала наказание.

Дайко не обманул. Деревня оказалась недалеко. Мы забрались на чердак, где я развесила платье и, уложив под голову все свои пожитки, закрыла глаза.

Боялась ли я мальчишку? Нет. Таким, если нет от тебя выгоды, ты быстро сделаешься неинтересна. Они палец о палец не ударят, чтобы помочь. Бросят, как ненужного котенка и побегут по своим, пацанским, делам. А этот остался, да еще с комфортом устроил на ночлег. Значит, ты ему, Вострикова, интересна. Пусть не златом–серебром, которого, как он полагает, у тебя нет, а чем–то другим. Может тем, что понятия не имеешь, где оказалась и куда идешь? Врал про эльфов, или на самом деле те существуют? И ведь нисколько не удивился, когда я спросила про драконов. Не сказал, ты чего, дура, какие драконы? Птеродактилей никогда, что ли, не видела?

— Значит, все–таки драконы?

— А? Чего? — встрепенулся Дайко. Выходит, тоже не спал.

— Я спрашиваю, как найти драконов? Они моего жениха унесли.

— Иди на северо–запад. В горах они обретаются, в королевстве Звездной ночи.

— Ты мне завтра рукой покажешь, в какую сторону идти?

— Отчего не показать? Я и проводить могу. Все равно шибко не занят.

— Вот и хорошо. А теперь давай спать.

— Хоть бы твое платье высохло. С тобой в штанах мне срамно показываться. И обувь у тебя странная. Ненашенская.

— Я сама вся ненашенская, — зевнула я и закрыла глаза. Утро вечера мудренее.