Останемся чужими

Тата Златова, 2023

Шесть лет назад Роберт Северский предал меня, женившись на моей подруге, и оставил глубокие шрамы в сердце. Он стал счастливым мужем и отцом, а я сбежала в другой город и попыталась начать новую жизнь.Шесть лет спустя я возвращаюсь домой, и моя жизнь переворачивается. Потому что в ней снова появляется Роберт и… его маленькая дочь.

Глава 3

Не думала, что это будет настолько тяжело. До этой минуты мне казалось, что я давным-давно вычеркнула Виту из жизни и больше ничего, связанное с ней, не сможет меня взволновать.

Но я ошиблась. Одно дело — забыть о человеке, и при этом знать, что он где-то там, ходит по улицам, как-то живет… Другое — понимать, что его больше нет. Даже если однажды ты его простишь, вспомнишь без обиды и злости, захочешь набрать номер или хотя бы посмотреть со стороны, — уже не сможешь. Ведь все, что от него осталось, — лишь образ в голове, обрывки фраз, какие-то ассоциации.

И вот сейчас, глядя на деревянный крест, я ощущаю странную пустоту. Как бы я ее ни ненавидела, ни злилась, Вита больше никогда не появится в моей жизни. Мы не столкнемся случайно на одной из улиц, не зайдем на странички друг друга, чтобы посмотреть, как сложилась жизнь, не услышим какие-то сплетни от общих знакомых.

— Прощай, — шепчу, чувствуя, как к глазам подступают непрошеные слезы.

Я не хочу думать, что сейчас испытывает Катюша. Это немыслимо представить. Она осталась с бабушкой дома. Кто-то из соседских детей пришел к ней поиграть, чтобы девочка не зацикливалась на своем горе, но я знаю: ей сейчас еще тяжелей, чем мне.

Она потеряла самого близкого человека, а вместе с ним ушло все самое светлое и радостное, что было в ее жизни. И неизвестно, что ждет ее в будущем. Есть отец, от которого она отвыкла… Чужой, уже посторонний для нее дядя, со своей устоявшейся жизнью. Бабушка, которая не меньше убита горем. И малознакомая женщина, когда-то дружившая с мамой. Весь привычный мир рухнул. Конечно, она переживает. Боится. Как ей помочь?

Я вздрагиваю, почувствовав на плече чью-то руку. Резко разворачиваюсь и вижу Роберта. Он стоит весь в черном. Скорбный цвет придает ему мрачной притягательности. Бледное лицо, серые глаза, в которых стоит затаенная печаль, опущенные уголки губ. Кажется, он искренне скорбит…

Льется дождь, ветер дует в спину и швыряет в лицо листья, но никто из нас этого не замечает. Вита умерла. Но мы — живые. Мы еще можем что-то сказать друг другу, разобраться, высказать обиды. А… надо ли?

— Что решил насчет Кати? — меня терзает этот вопрос, как и многие другие. Но сейчас не хочется обсуждать с ним прошлое. Оно прошло. А жизнь девочки продолжается.

— Заберу ее с собой.

— Надеюсь, ей будет комфортно на новом месте. Ты живешь один?

Осторожно. Слишком скользкая тема. И зачем спрашиваю? Иду прямиком по тонкому льду. Но ничего не могу с собой поделать. Перебороть себя. Меня мучает любопытство, как он жил все это время. С кем. Как. Без меня.

Эти несколько секунд, пока Роберт молчит, кажутся мне вечностью. Его взгляд прожигает насквозь. Ветер треплет его волосы, раздувает не застегнутое серое пальто, пытается вырвать зонт из рук.

В тот день, когда он приносил клятву в вечной любви, точно так же шел дождь, а ветер сражался с зонтом. И все-таки вырвал его тогда. Темно-синий купол улетел, а потом запутался в ветках дерева. А мы уже не смотрели — целовались, забыв обо всем.

Этот кадр, внезапно вспыхнувший в памяти, не вызывает во мне ничего, кроме злости.

— Один, — кивает он.

Стало мне легче? Возможно. Не могу понять, что там в сердце, наглухо закрытом на замки. Лишь брови поднимаю, стараюсь придать лицу безразличное выражение.

И тут, как хлыст, его встречный вопрос:

— А ты?

Меня охватывает дрожь. Хочется спрятаться, скрыться от его проницательных глаз. Я нервно оглядываюсь, пытаюсь вспомнить, в какой стороне выход.

— Это имеет значение? — отвечаю вопросом на вопрос.

Стальной голос, прищуренные глаза. Именно такой и должна я быть. Наконец вспоминаю, куда идти. Срываюсь. Бегу к воротам. А спину снова прожигает взгляд Роберта. Чувствую его каждой мышцей, так, что колени подгибаются. И все равно упорно мчусь вперед, побыстрее, чтобы не видеть. Глаза застилают слезы, а может, это всего лишь дождь.

— Подожди!

Ветер приносит слова и подгоняет в спину.

— Аня!

Зовет меня, но я не останавливаюсь. Шаги догоняют — быстрые, решительные.

Еще немного, и — уверена — окажусь в кольце его рук, как в ловушке. И уже не смогу совладать с эмоциями.

Скорее, к выходу, к такси, куда угодно, только подальше от него!

Шесть лет прошло. А я все та же девятнадцатилетняя доверчивая девчонка, сгорающая от любви, готовая откликнуться на его зов по первому требованию. Ночью плачущая в подушку, а утром бредущая по нашим улицам в надежде увидеть его.

Можно сменить район, город, удалить номера и аккаунты, можно сменить имя и порвать все фотографии, но сердце заменить нельзя. Оно чувствует все то же самое даже спустя много лет. И разум не слушает. Вот как сейчас. Я мысленно убеждаю его, привожу десятки аргументов, а оно все равно предательски тянется к этому негодяю.

Самое постыдное то, что я всем естеством хочу его — не того давнего Роберта, а именно этого, такого, каким он предстает передо мною теперь.

А этот вопрос — один он живет или нет — я задала не столько из-за того, что меня беспокоят жилищные условия для Катюши, сколько потому, что меня лично это волнует.

Я хочу знать, как сложилась его жизнь. Вспоминал ли он обо мне все эти годы или не помнил даже имени?

— Ну стой же!

Роберт удерживает меня за плечи жестом, знакомым до боли. Так, что током по венам бьет.

— Я хочу извиниться.

Поднимаю на него глаза. Капли скользят по его лицу, оставляют мокрые следы, очерчивают идеальные черты. Останавливаю взгляд на его губах — необычайно чувственных и манящих. Я еще помню, как безумно вкусно их целовать, я еще помню, как его поцелуи доводили меня до края… И от этого злюсь еще сильнее.

— Что-то ты поздно спохватился. Сто лет прошло.

— Прости меня, — порывисто обнимает и прячет под зонтом, а я забываю, как дышать. Опять по тонкому льду, еще немного — провалюсь в ледяную воду и не выплыву. Тогда чудом выплыла, а сейчас уже не смогу. Поэтому отталкиваю его. Грубо, резко, что есть сил.

— Не могу.

Ускоряю шаг, останавливаюсь на обочине, поднимаю руку. К счастью, попутку удается поймать почти сразу. Не глядя на Роберта, сажусь в первую остановившуюся машину и захлопываю дверцу. Называю домашний адрес, но прерываюсь на полуслове. Катюша наверняка меня ждет. Я обещала заехать сегодня. Расстроится ведь, если не приеду, ей и так сейчас непросто.

— Так куда едем? — торопит водитель.

Я называю адрес бывшей подруги и облегченно выдыхаю, когда автомобиль наконец трогается с места. Роберт замирает у ворот и растерянно смотрит на дорогу.

Пусть и короткая передышка, но она мне необходима, чтобы привести мысли в порядок. Не слушать сердце и запретить себе любое воспоминание о Роберте. Будет нелегко, но нужно попытаться представить, что это незнакомый человек. Только так я смогу перебороть себя и довести дело до конца. Катюша переедет в новый дом, а я вернусь к своим привычным делам.

И, надеюсь, больше никогда не увижу Роберта.

Кажется, до него наконец начинает доходить, что я не горю желанием выяснять отношения, которым уже сто лет в обед. Он приезжает со мной в одно время, но мы оба упорно делаем вид, что друг друга не замечаем. Роберт не говорит мне ни слова. И я тоже. Даже не смотрим друг на друга.

Я стараюсь поддержать Антонину Валерьевну, но она совсем плоха. Хорошо, что не пошла на кладбище — точно лишилась бы чувств… Только внучка, пожалуй, и держит ее на этой земле.

Мне волнительно за нее. Если Катюша переберется жить к Роберту, женщина совсем сойдет с ума. Может, не стоит торопиться с переездом? Может, имеет смысл забрать мать Виты вместе с девочкой?

Но я не решаюсь расспрашивать Роберта. Думаю, он тоже это понимает, поэтому сможет разобраться с проблемой. Лучше не буду вмешиваться.

Дети кучкуются возле него, постоянно о чем-то расспрашивают, а Роберт охотно рассказывает им разные истории и вовлекается в игру. Только Катюша остается в стороне. Не подходит к нему. Я наблюдаю за всем этим украдкой, в основном смотрю на детей, наблюдаю за ними. Сердце сжимается при мысли, что девочка не воспринимает Роберта как отца. Пока вообще никак не воспринимает. Надо бы с ней переговорить, но не сейчас, не в такой ужасный момент…

Я подхожу к ней, обнимаю крепко-крепко, на каком-то ментальном уровне ощущаю ее боль. И только детские разговоры и мягкий голос Роберта разбавляют это гнетущее чувство утраты.

Я спохватываюсь, когда часы показывают девять вечера. Суетливо собираются ребятишки, а вместе с ними и я. Катюша мрачнеет.

— Приедете завтра? — с надеждой спрашивает она, наблюдая за тем, как я застегиваю пуговицы пальто.

Я нервно поправляю рукава. Что мне ответить? «Если Роберта не будет — приеду?» Это эгоистично по отношению к ней, особенно сейчас, когда Виты не стало. На первом месте — чувства ребенка, а я… Я как-нибудь переживу, перетерплю. Наверное.

— Постараюсь, — уклончиво отвечаю и внезапно ловлю взгляд Роберта. В его глазах угадывается печаль. Похоже, он расстроился, что этот вопрос задали не ему.

Я присаживаюсь на корточки перед Катюшей, беру ее маленькие ладошки в свои:

— Завтра на работу, но я постараюсь вечером забежать.

Девочка вздыхает и сдвигает бровки.

— Буду скучать.

Потом бросает взгляд на Роберта, застывшего в углу коридора, хмурится еще сильнее и уходит в спальню. Антонина Валерьевна быстро прощается и следует за внучкой.

— Держитесь, — шепчу ей вслед, застегиваю наконец последнюю пуговицу и выхожу из квартиры. Меня преследует чувство, что он пойдет за мной, но Роберт остается.

Дожидаюсь автобуса, плюхаюсь на последнее сиденье у окна, и лишь тогда облегченно перевожу дыхание.

Дома меня ждет сюрприз в лице мамы, которая приехала без предварительного звонка. Я даже решаю, что что-то случилось, так как выглядит она встревоженно, но она быстро успокаивает:

— У меня-то все в порядке, а вот ты! Ань, ну куда ты запропастилась?!

Она забирает у меня пальто и вешает его на крючок.

— Я вся испереживалась! Как-то скомкано поговорили в прошлый раз. Ты быстро сказала, что Вита умерла, и больше не звонишь, на звонки не отвечаешь.

— Плохо мне, мама, — вся тяжесть, накопившаяся в душе за эти напряженные дни, наконец-то вырывается наружу. В глазах темнеет. Чтобы удержать равновесие, я хватаюсь за стену.

— Что случилось? — моментально бледнеет она.

Помогает мне сесть на пуфик, приносит воды. Присаживается на корточки, выжидающе смотрит в глаза. А я в который раз замечаю, какой у нее теплый взгляд и встревоженное лицо.

Она так же, как и Антонина Валерьевна, растила меня одна. Ночей не спала, когда я болела, приходила с работы и вместо того, чтобы отдохнуть, помогала мне делать уроки, всегда терпеливо слушала и давала дельные советы.

С ней я всегда могу поделиться своими переживаниями.

— Плохо из-за Виты?

— И из-за этого тоже.

— Боже, не говори загадками!

— Роберт.

Этого имени хватает, чтобы мама накапала в стакан валерьянки и выпила залпом.

— У Виты есть дочь. От Роберта, — говорю я как можно спокойнее. — Катей зовут.

— Да, я слышала, — кивает мама.

— Мне передали письмо от Виты… Она просила позаботиться о дочери. Странно, да? Зачем, если у Катюши есть отец? Она ведь знала, что со мной тогда случилось, знала, что я не переживу еще одной нашей встречи! Зачем она все это подстроила?!

— Что за письмо?

Я захожу в спальню, открываю шкаф, достаю злополучную картонную коробку. Руки дрожат, пальцы не слушаются. С трудом удерживаю кусок бумаги.

Пока мама читает, я пересаживаюсь на кровать и стараюсь успокоиться. Нельзя допустить, чтобы начался срыв. Я заставляю себя сконцентрироваться на посторонних вещах, на чем-нибудь таком, что поможет мне абстрагироваться хотя бы ненадолго. Даже короткая пауза даст возможность совладать с эмоциями, которые просто зашкаливают.

Гляжу на маму, на ее модное каре и сережки с бусинами агата. Только сейчас замечаю, что у нее новая стрижка и украшения. Я как будто нахожусь в вакууме с тех пор, как получила письмо от Виты. Странно, что еще не разучилась дышать.

— И ты поехала? — с укором спрашивает мама, откладывая письмо. — Зная, что можешь встретить там Роберта?

— А что мне оставалось делать? Проигнорировать ее просьбу? Меня бы мучили угрызения совести…

— Твоя жизнь важнее любой просьбы! — начинает она сердиться.

— Мам, мне уже не девятнадцать лет, я больше не сделаю такой глупости!

— А вот я в этом не уверена! Если бы я тогда не приехала… — она замолкает. Отворачивается, прикрыв лицо рукой. Мне становится не по себе. В сознании невольно всплывают неприятные воспоминания.

Комната, очертания которой расплываются, словно в тумане. Я сижу на стуле, совершенно разбитая, нет, уничтоженная. Мне не хочется жить. Мне не хочется дышать. Сердце разбито. Удивительно, как оно еще стучит. Этот бестолковый стук отдается в ушах, так сильно, что кажется, сейчас лопнут барабанные перепонки.

Дрожащей рукой я тянусь к аптечке. А потом просыпаюсь в больничной палате. Передо мной осунувшееся лицо мамы, ее голос доносится как сквозь вату:

– Что ты наделала, дочка? Тебя еле спасли…

Воспоминания тают, как ядовитый дым. Я снова в спальне, но не одна. Мне уже не девятнадцать, кошмар остался позади. Сердце обросло броней и научилось защищаться. Я потихоньку прихожу в себя.

Конечно, лучше не рисковать. Лучше держаться подальше от Роберта Северского. Как от огня, безжалостно пожирающего все, что попадется на пути. Чем ближе я к этому огню, тем большей опасности себя подвергаю. Один неверный шаг — и он сожжет меня дотла.