Потерянная надежда отца

Танзиля Амирхан, 2023

Искушение свободой против долга. Стремление к правде против семейных секретов. Внутри – мрак коррупции, снаружи – свет истины. Один решительный поступок в аэропорту может изменить все. Готов ли Алексей пойти на него ради своей страны и собственного достоинства? Пройдите с ним невероятный путь, полный опасностей и открытий, в этой истории о поиске чести и истинном патриотизме!

Глава IV

Алексей вспомнил и ту согбенную бабушку Варю с клюкой, которая сразу же появилась у своей калитки, как только он припарковался у решетчатого забора Ивана Петровича. Она смотрела на Алексея с Эриком, только что вышедших из машины, прикладывая ладонь козырьком к морщинистому лбу, чтобы лучи солнца не слепили глаза. С трудом перебравшись к приезжим через дорогу, она спросила:

— Доброго дня, молодцы! Чьи будете?

— Здравствуйте, бабушка. Мы вот в этот дом, — сказал Алексей, показав на покосившуюся деревянную избу деда, которую уже опутал зеленый вьюнок.

— А кто вы?

— Я внук Ивана Петровича Пустовалова. Меня зовут Алексей. Это мой друг Эрик.

Эрик улыбнулся, его огромные карие глаза заискрились. Тряхнул кучерявыми черными прядями, говорящими о его греческих корнях.

— Бабушка, здравствуйте!

Баба Варя, достав носовой платок из кармана хлопчатобумажного халата, промокнула глаза.

— Значит, говоришь, Алёша? Алёша! Бедный, бедный Иван, пусть земля ему будет пухом, он даже в гробу лежал с улыбкой, будто вспоминал вашу встречу. Да что же я! Надо же вас сначала накормить с дороги. Сейчас, сейчас я вам вынесу ключи от дома.

В ожидании бабы Вари с ключами Алексей с Эриком обошли вокруг дома, рассматривая покосившиеся постройки хозяйства, заросшие бурьяном.

Несмотря на свой возраст, старушка вернулась к ним быстро.

— Детки, вот ключи. И лопата, чтобы сбить весь этот сорняк, иначе вы калитку не откроете. — Она протянула Алексею еще и сверток с провизией. — Здесь оладушки и варенье. За водой заходите ко мне. У меня колодец во дворе.

— Бабушка, спасибо! У нас в машине есть всё — и еда, и вода, пожалуйста, не беспокойтесь.

Переодевшись в шорты и майки, они прочистили тропинку к дому. Потом стащили весь вьюнок с крыльца и крыши, чтобы открыть дверь.

А дом, что снаружи, что изнутри, Алексею напомнил сказочную хижину из волшебного леса. Внутри на сырых бревнах сплошным ковром зеленел мох, а из щелей в полу проросли сорняки в человеческий рост.

Добравшись до чуланчика, Алексей обнаружил там всякие кастрюли, чугунки и прочую посуду. У Алексея сжималось сердце, когда он трогал все это, долго молча рассматривал. Потом не выдержал, заговорил:

— Эрик, ты представляешь, из этой посуды ел когда-то мой папа, мои предки. Посмотри, как тут много всего!

— О! Здорово! — Эрик, дергающий сорняки в другом углу дома, подбежал к Алексею, вытащил четыре чистых ведра из чулана. — Лёх, а давай сходим за водой. У нас же с тобойтолько кружки в машине. Нам тарелки пригодятся на ужин. Короче, нужно помыть посуду, полы на крыльце, чтобы в спальниках мы могли там улечься на ночь. Можно поставить воду на солнце, она прогреется, вечером ополоснемся. Не ляжем же мы после такой работы потными и пыльными?!

Вечером, когда солнце с кровавыми лучами спряталось за деревьями, Алексей с Эриком услышали непонятный шум на улице. Из любопытства выглянув за калитку, они увидели, что это скотина шла с пастбища домой. Коровы мычали, с трудом неся переполненное молоком вымя, овцы блеяли, а собаки, сопровождающие их, лаяли. Следом шли, выстроившись в ряд, гуси, утки, тоже общавшиеся между собой на своем языке. Послушав музыкальный хор животных, друзья обменялись взглядами и захохотали.

— Красиво! Только пыли много! — сказал Алексей, возвращая черный цвет своей вмиг посеревшей фирменной футболке.

— Пошли, чувствуешь запах шашлыка? Сгорит же!

Они подошли вовремя: мясо почти дожарилось. Не успели друзья перетащить шампуры на крыльцо, как открылась калитка и вошла баба Варя.

— Детки, какие же вы молодцы! Скосили весь двор! А какой арома-ат, на всю деревню! Даже шашлыки пожарили! — Она подошла к мангалу. Рассматривая лежащий на траве ящик со всякими приборами для приготовления шашлыка, постояла. — Что, все это с собой привезли? А мясо где взяли?

— Мясо купили проездом в райцентре. Проходите, угощайтесь шашлыком, баба Варя. Пожалуйста, расскажите нам о дедушке. Вы же всю жизнь соседствовали с ним? Или нет?

Баба Варя в чистом цветастом халате и в отутюженном платке, похоже, и сама собиралась в гости, учуяв запах. Подходя к столу из старых досок, накрытому белыми листами бумаги, она ахнула:

— У вас и огурцы, и помидоры, и зелень! Боже мой! И картошки напекли! Какие же вы предусмотрительные. На рынке, что ли, все купили? — Она расположилась на плетеном дедовом кресле. — Детки, спасибо! Угощусь с удовольствием. Я ведь тоже летом одна здесь, без разносолов живу. Дети мои в городе, приезжают редко. Сама уже и огород перестала сажать. Мне в этом году восемьдесят, тяжело.

— А как зимой? Вы дровами топите? — спросил Алексей, глядя на ее ветхий дом с печной трубой над крышей.

— Деточка, дочь меня к себе увозит на зиму. Иначе нет силенок протопить худой дом. И дрова дорогие.

Алексею не терпелось послушать, когда же баба Варя начнет рассказ о его родственниках. Чтобы приблизиться к теме, он спросил:

— Баба Варя, а сколько лет вы в этой деревне живете?

— Деточка, я же в Ивановке родилась, выросла и всю жизнь здесь прожила. Училась в одном классе с твоей бабушкой Матрёной покойной. Так что у нас с их семьей секретов не было. Дружили семьями, детей вместе растили. — Она все теребила кусок мяса, не зная, что с ним делать. Из-за отсутствия зубов она с ним справиться не могла. Нервничала, краснела, сама себя перебивая.

Видя это, Эрик решил ей помочь. Он порезал на мелкие кусочки еще мяса, капнул немного кетчупа на ее тарелку, украсил нежно-розовыми помидорками-черри и подал ей.

— Вот молодец! Спасибо, внучек! Жаль, что Иван Петрович не дожил до этих счастливых дней…

И под горячий чай с бергамотом, временами промокая слезы носовым платочком, она поведала историю, ради которой Алексей и организовал эту поездку. Ему нужно было знать, куда же делся дед в ту ночь.

«Иван Петрович, сидя на крылечке своего ветхого дома, часто грелся на солнышке. Единственная радость от наступившей весны — не было нужды вставать с постели морозной ночью и подкидывать дровишки в печь. Он разговаривал с солнечными лучами, которые по-дружески гладили его небритую щеку. Оправдывался перед ними за свою неухоженность, будто стыдясь, поглаживал седую бороду. Щурил серые глаза, тяжело вздыхал о том, что, скорее всего, следующую зиму не переживет — в эту еле дожил до весны. Ночами стыла кровь; не слышно было даже шороха мышей, будто и они не выдержали сильных морозов и убежали.

В начале марта в доме еще было холодно — стены не успели прогреться первым весенним солнцем. А вот на крылечке чайку попить — приятно. Да и поговорить: хотя бы с солнцем, его лучами, а иной раз — и с воробьем. Иначе-то и человеческую речь можно позабыть!

Шмыгая носом, Иван Петрович подул на горячий чай, который даже без сахара казался очень вкусным, кровь разгонял так, что в жилах силы появлялись. А откуда ему брать сахар? За всю зиму дров купил два раза, чтобы не замерзнуть. Дом совсем ветхий, а ремонтировать — денег нет. На одну-то пенсию не разгуляешься. Да и силы уже не те: руки после инсульта не чувствовали инструмента.

Вот уже пять лет, как не стало Матрёны Александровны, и Иван Петрович чувствовал себя сиротой без нее. Он вспоминал свое прошлое с особым восторгом: заливался от удовольствия пунцовой краской от переполнявшей его радости; перед глазами пролетали годы, когда был полон сил, работал трактористом, а жена — дояркой. Иногда ему казалось, что все это он видит во сне. Особенно когда вспоминал пироги Матрёны — даже чувствовал их запах и временами думал, что сходит с ума.

Быстрее бы снег сошел! Тогда сходил бы он к своей Матрёне, поговорил бы с ней обо всем.

На окраине деревни стояло всего два дома — его и Варин. Даже бродячих собак не было видно; зимой только волки выли так, что и ему становилось страшно. А соседку Варю дети на зиму в город забирали, поэтому Иван Петрович оставался один-одинешенек, как перст. Телевизор уже давно не работал, а радио раньше не любил, поэтому и антенну к дому не подвел.

Одиночество травило его горьким ядом. Он тяжело вздыхал, и сердце с перестуком реагировало на его вздохи. Тогда Иван Петрович думал с улыбкой: “Вот и он, последний стук!” И с удовольствием бы согласился, но Богу виднее, когда старика отправлять к Матрёне…

День за днем перечитывал старые книги, газеты — новости узнавать ему было неоткуда, а так он себя хоть как-то занимал.

Первые годы после исчезновения сына часто заезжал к ним с Матрёной его друг и одноклассник Сергей. Проведывал, как живет Иван Петрович, спрашивал о том о сем. Любил поговорить, пропустить рюмочку под соленые огурчики Матрёны Александровны. Тогда еще и Иван Петрович был красавцем, востребованным в деревне трактористом. Приглашали его то вспахать, то засеять — так и калымил. В те годы в колхозе деньгами уже не платили, рассчитывались только натуральным продуктом: зерном, сеном. А денег от народа, пусть и небольших, на ведение небольшого хозяйства ему хватало.

Тогда еще их и лес подкармливал: то грибы соберут, то по ягоды с женой сходят. Матрёна Александровна своими умелыми руками из собранного заготовки на зиму делала. Даже умудрялась поднакопить немного деньжат из сэкономленных на пропитании, передавая их через Сергея сыну.

Она часто говорила Ивану Петровичу: “Если даже наш Мишенька не приезжает, не хочет знаться с нами, пусть хотя бы помнит о нас, пусть знает, что мы с тобою еще живы!”

С Матрёной Александровной быт тянуть было гораздо легче: поворотливая была баба, шустрая, любое дело в ее ловких руках спорилось. Иван Петрович не вмешивался в женские дела, потому как хорошо знал свою работу во дворе: что руками построить, что починить, как денег заработать. А как ушла Матрёна, остался Иван Петрович, как ребенок без матери: горячий суп и даже горячая каша теперь стали ему деликатесом.

Дома у него теперь не водилось ни крупы, ни мяса, да и в кармане было пусто. Иногда с другого конца деревни внук Матрёниной подруги приносил молока, хлебушка, яиц — тем он и перебивался.

Перелистывая как-то старые газеты, Иван Петрович наткнулся на один интересный адрес, написанный корявым почерком на полях: город Москва, далее еле проглядывали разнокалиберные буквы, цифры, но разгадать их можно было только при большом желании. Иван Петрович долго напрягался, вспоминая: “Откуда же этот адрес? Чей он?”

Да-да… Припоминается! После похорон Матрёны Александровны Сергей ему оставил эту газету. Тогда он сказал: “Иван Петрович, не обессудь! Я сообщил Михаилу о смерти матери. Жаль, но он не смог приехать на ее похороны. Они отдыхают с семьей за границей”.

Иван Петрович с тяжелым сердцем убрал этот адрес за книги, за газеты — чтобы не мозолил глаза, а порвать и выкинуть не решался, рука не поднималась. Время от времени доставал и, рассматривая клочок бумаги, разговаривал с ним, как с живым.

Все вылетало из его памяти; будто ручьем, текли слезы. Безостановочно думал, говорил сам с собой, ходил туда-сюда и никак не мог понять: как сын, его родной Мишенька, его кровиночка, мог таким выродиться?

Всю родню перебирал Иван Петрович и не находил такого же черствого человека за несколько предшествующих поколений. Он долгие годы обвинял себя в пропаже сына: мол, невнимательно к нему относился, нужно было по-другому воспитывать, может, даже выпороть, когда увидел раз с сигаретой в зубах или когда пришел в пятнадцать лет выпившим, а он по-человечески разговаривал, разъяснял, как это важно — честно трудиться, уважать старших, почитать мать, любить Бога. А Мишка все ухмылялся, слушая отца, в глаза не смотрел, плевался, как осёл, в общем, вел себя отвратительно.

А его похождения в девяностых с дружками по рынку — ну куда это годится? Когда он с бандой себе подобных грабил народ?! Потом за ним гонялись защитники народа в погонах, брали деньги, отпускали — и так играли друг с другом до тех пор, пока Михаил не исчез из поля зрения навсегда.

Как-то, спустя какое-то время после смерти Матрёны Александровны, к Ивану Петровичу еще раз зашел Сергей, даже принес водку. От души пообщался с отцом закадычного друга, расслабился и все выдал: “Мишка теперь не бандит, а какой-то крутой начальник. Денег у него много, только ни родителей, ни друзей признавать не желает, совсем бессовестным стал!”

Сергей все учил уму-разуму Ивана Петровича: сейчас, мол, такое время, что можно и в суд на сына подать, потребовать алименты, и даже юриста знакомого обещал и добавил в конце разговора: “Решайся, дядя Ваня!”

Иван Петрович понимал и тогда, и сейчас: если даже с голоду помирать будет, с сыном судиться не станет!

Заходя в дом, Иван Петрович своими старческими, иссохшими и изогнутыми пальцами гладил бревна, из которых были выложены стены, — там, где еще лежали нерастаявшие льдинки, кое-где стекала струйками вода. Смотря на клочок газеты с адресом, думал: “Кажется, выхода нет! Нужно найти сына, может, поможет! Не идти же по миру собирать милостыню?”

Иван Петрович решил испытать судьбу. Поднакопив на дорогу денег с пенсии, через два месяца отправился в путь. Прибыв по адресу, был крайне удивлен — дворец! Охранники его от ворот отогнали, грубо оскалившись: “Эй, старик, вон отсюда! Вызовем полицию, если еще раз подойдешь к забору!”

Из возмущенных разговоров охранников Иван Петрович понял, что Михаила пока нет дома. Вот если не дай бог вернется и увидит у дома бомжа, им несдобровать!

Иван Петрович решил подождать сына недалеко от забора — просидел под кустами до вечера. Когда подъехал огромный лимузин, увидел, как засуетились охранники, открывая ворота. Тут уже Иван Петрович и выскочил из своего укрытия и спешно подошел к забору с другой стороны дома — посмотреть, его ли сын в машине заехал. Может, Сергей пошутил и чужой адрес дал?

Иван Петрович издалека увидел статного красивого мужчину в черном костюме с галстуком. Будто вернулся в свою молодость и на себя в зеркало взглянул — так он был похож на Ивана Петровича, что перед глазами затуманилось, голова закружилась. Не помнил даже, сколько лет он не видел родного сына.

Иван Петрович, ускорив шаги, окликнул сына по имени несколько раз, все громче и громче:

— Миша-а! Мишенька!.. Это я! Твой отец!

Охранник, подбежав к Ивану Петровичу, уже схватил того за шиворот, чтобы отшвырнуть от ворот подальше, как вдруг к ним подбежал мальчишка лет двенадцати и крикнул охраннику:

— Отпусти его! Дедушка, что ты хочешь?

Иван Петрович, заикаясь от обиды, еле произнес:

— Я… Я отец… твоего… ну… Михаила! Твой дедушка!.. Хочу… хочу… увидеть своего сына, твоего отца!

Михаил Иванович подошел, с наглой ухмылкой подал руку отцу, приказал охраннику:

— Пропусти! — Тут же распорядился, чтобы помощники организовали в гараже спальное место и туда же подали ужин.

Ивану Петровичу сын предложил:

— Батя, посиди вон там, в саду, подожди, пока пригласят, — показал пальцем на скамью, а сам шагнул к парадному входу.

Иван Петрович чуял сердцем, что приехал зря. После двух суток на ногах, без горячего чая, кружилась голова, шум в ушах усиливался, но обратной дороги пока не видел и решил подождать.

Во дворце ярко горели огни. Окна были открыты. На балконе курила красивая блондинка. “Может, это сноха?” — подумал Иван Петрович. Он слышал суету внутри дома: звенела посуда, похоже, накрывали ужин хозяевам. Услышал плач и громкий писклявый говор мальчика, который доносился обрывками до его ушей: “Ты же сказал, что он умер! Почему врал? Я тоже с ним буду жить в гараже. Я буду ужинать с дедушкой! Когда я вырасту, тебя тоже жить в гараж отправлю! Ты этого хочешь?”

После долгих санитарных процедур Ивана Петровича все-таки пригласили в дом. Выделили отдельную комнату на втором этаже с белоснежной мебелью и кружевными покрывалами. От увиденного старику прямо дурно стало, сердце запрыгало.

Постучав в дверь, занесли ужин с незнакомыми на вид блюдами. Он совсем не понимал: как все это есть? А есть и пить очень хотелось.

Вскоре в комнату Ивана Петровича зашел внук. Он присел на краешек кровати, рядом с дедом, вплотную прижимаясь, и, время от времени возбужденно подпрыгивая, расспрашивал:

— Деда, а какой был папа маленьким? А фотографии его у вас есть?

— Да! Их много!

— Почему ты так долго к нам не приезжал?

— Алёша, внучек, я не знал, где вы живете. Сейчас вот знаю, значит, будем видеться чаще! И ты с родителями, может, ко мне приедешь, — старик погладил внука по голове, прижал к себе.

Алёшу быстро увели. И он, уходя, пожелал на ночь:

— Спокойной ночи, дедушка! Я тебе завтра покажу наш город! В “Макдональдс” пойдем!

Иван Петрович был счастлив как никогда. Даже его давно мертвое сердце проснулось! Он испытывал неизведанные чувства: ему хотелось жить, общаться с внуком, обнимать его. В эту минуту он успел подумать: “Хорошо, что приехал! А мог бы умереть, не увидев этого ангелочка! Бедная моя Матрёна, не дождалась сына, не увидела внука. Она боялась даже со мной об этом заговорить, чтоб лишний раз не напоминать о нашем общем горе”.

Он долго ворочался в постели, растирая левую сторону груди, будто пытаясь немного унять сильный перестук; казалось, что вот-вот от счастья сердце выпрыгнет. Засыпая в слезах, он смахивал их рукавом, а перед глазами все стоял наивный взгляд внука. Он с улыбкой уснул, вспоминая его вопросы. Будто к нему вернулся его родной сын Мишенька, только добрый, милый, с ангельской душой.

Когда хождения в коридоре прекратились, а внук наконец уснул, к Ивану Петровичу в комнату из темноты тихонько вошел сын Михаил и, ни о чем не расспрашивая отца, сказал:

— Отец, не обижайся. У нас в доме нет лишних комнат. Ты не мог бы сегодня переночевать в гостинице? Я все оплачу! Только нужно уйти сейчас, пока Лёшка спит. Он такой впечатлительный мальчик, расстроится, если узнает… А так мы ему скажем, что дед уехал рано утром. Сейчас тебя водитель отвезет в гостиницу, я уже номер забронировал. А завтра он тебя в дом престарелых перевезет. Годится?

Через двое суток Иван Петрович перешагнул ветхий порог своего дома. Он был безмерно счастлив, потягивая на крылечке свой любимый чай с мелиссой, вдыхая свежий аромат трав во дворе, слушая птичек. Обещал себе завтра же сходить к своей Матрёне: рассказать ей про внука и про все, что ему пришлось пережить. Задумался: а нужно ли ей все рассказывать?»

— В тот вечер он зашел ко мне. Это был конец июля двухтысячного, как сегодня помню. За чаем долго рассказывал о своей поездке, со всеми деталями, ходил из угла в угол, не находя себе места. Бил рукой себя в грудь: «Варя, даже звери проявляют свои чувства при встрече. Ты представляешь, мой сын был совсем без эмоций! А может, его сердце мертвое?» В возмущении достав из кармана клочок газеты с адресом, выкинул в печку, как мусор. «Нет, не стоит Матрёне знать, что душу нашего сына похитил дьявол! И тебе об этом не надо было слышать! Прости! Если сможешь, забудь этот разговор!»

Конец ознакомительного фрагмента.