Любовь в курятнике

Тамара Москалёва (2024)

О чём книга? О любви. СССР — 60-е годы. Южный Урал, Челябинск. Неблагоустроенный двор и барак-курятник, который является свидетелем событий и героем романа. Не так давно отгремела война. Вопреки всему, нищие, послевоенные годы наполнены любовью. Книга о том, как люди, словно родные, продолжали жить и быть счастливыми, переживая друг за друга и помогая друг другу в трудные минуты. В этой книге и Захар, уже знакомый читателю по первому роману «Птица счастья» и по фильму «Под неласковым небом», здесь и непосредственная искательница личного счастья Нюрка-почтариха, которая боится упустить своё счастье и в поисках любви проходит путь, полный маленьких побед и больших разочарований. Здесь и Танюха-Колобок… Здесь — судьбы людские. Здесь — Любовь! По роману создан полнометражный художественный кинофильм «Искренне Ваша», в котором удивительно правдоподобно воплотили образы героев известные актёры: Софья Зайка, Ян Цапник, Александр Горбатов, Никита Тарасов, Мария Корытова, Родион Толоконников, Жанна Демихова, Сергей Цепов и др.

Зачем…

Не утешайте меня — мне слова не нужны.

Мне б разыскать тот ручей у янтарной сосны.

Вдруг сквозь туман там краснеет кусочек огня,

Вдруг у огня ожидают, представьте, меня

Ю. Визбор

— Надька, ну ты чего дома-то сидишь, как неприкаянная? Уж скоро всю посуду до дыр замоешь, — отвлекаясь от вязанья, проговорила бабуся, справедливо прозванная соседями «ворожейкой» за её умение. — Пошла бы город посмотрела, что ли. На днях уезжать, а ты всё дома да дома… Айда, сходи — развейся маленько. — Александровна, приохивая, встала, положила клубки на стол. Держась за поясницу, подошла к койке. — А Павлушка-то… ничё, посидит чуток без мамки. Ну и поуросит маленько, дак золотая слеза-то, поди, не выкатится. Правда, Панька? — она с аппетитом поцеловала правнука, сидящего в подушках. — А в городе-то мно-ого чего поизменилось… — бабушка пристально взглянула на внучку. — Может, кого знакомого встретишь… Как курятник-от снесли, так я в тех краях и не бывала. Сказывают: там склад ли магазин какой-то строить взялись. Съезди, посмотри, что там щас на его месте-то. — Старушка подошла к окну и откинула тюлевую занавеску. — Наших-то, барачных, и кто в округе жил, порасселили в энтих вон пятиэтажках. А кой-кто дак здесь в высотках осел, — показывая кривым пальцем, бабушка засмеялась, — как скворцы на деревья: кто на пятом, кто на девятом этаже, кто где… — она приложила ладонь к расщелинке в раме, — ох, как сквозит-то. — Шаркая ногами, вернулась на место. — Ой-ёченьки… ноженьки мои… все суставы ломает… видать, опять снег будет. Ты, ежлиф пойдёшь, дак не форси больно-то, потеплей оденься, ишь, кака ветрища на дворе!

А и правда, съездить бы надо, самой хотелось. Надежда быстро собралась, чмокнула сына.

— Бабусь, я пошла! Закрывайтесь! — крикнула она и хлопнула дверью.

* * *

Надежда была как на иголках. Во все глаза смотрела в окно автобуса, узнавала и не узнавала родные места — город строился. Мелькали новые яркие магазины, кафе и рестораны. По дорогам шныряли автомобили иностранных марок. «Скоренько, скоренько выходим, не задерживаемся! Вошедшие граждане, плотнее прижимаемся, чтобы всем места хватило! И не забудем передать на билетики!» После очередной остановки народу заметно поубавилось. Дверь захлопнулась, автобус набрал скорость. Уже далеко-далеко, у поворота, Надя вдруг увидела худенького не по сезону одетого мальчишку, лет десяти, со стаканчиком в руке. Парнишка подходил к встречным и, взмахивая свободной рукою, похоже, выклянчивал подаяние. Надя встрепенулась: «Ребёнок-то голодный, поди». «Остановите!» — закричала она. «Не положено», — ответил водитель. Автобус повернул за угол и резво помчал дальше. У Нади испортилось настроение.

— Да он всё время там околачивается, нравится побираться, хотя родители его не обижают, — поняв Надин порыв, успокоила кондукторша. — Мода у молодёжи пошла: деньги дармовые сшибать. А что с таким дальше будет, один Бог знает…

«Драмтеатр», — объявил водитель, — следующая — конечная: «Гастроном». Надя заволновалась, поспешила к выходу. Затаив дыхание, ещё раз глянула в стекло… Всё правильно! Вон на той стороне — забор, а там, за деревьями, барак, и… Генкин дом…

Они жили по соседству. Надя — в стареньком бараке-курятнике с палисадником. Геннадий — через забор, в большом добротном особняке с черёмуховым садом, жасмином и лимонами на окнах. Лимоны — гордость Генкиной мамы — педагога-биолога. У них была легковая машина «Волга» — роскошь по тем временам невероятная! И мотоцикл с коляской «Урал», на котором папа, крупный инженер Совнархоза, возил домочадцев в загородный дом.

Автобус подкатил к гастроному, качнулся, пассажиры шумно высыпали из салона. «Та-ак… на ту сторону!» Машины, как назло, отфыркиваясь, летят без передыха… одна за одной. «Ну, быстрей же… Уф, наконец-то!» Женщина перебежала дорогу. Толчком распахнула знакомые ворота… «Ишь, как тополя-то вымахали!» Щас выскочит, запрыгает Пузик! Подмигнёт единственным глазом и зальётся радостным лаем! Надя шагнула во двор и… за деревьями на месте Генкиного дома… чернел огромный котлован, огороженный жиденькой проволокой с кумачовыми тряпицами. Злой ветер с воем терзал лоскутки, рвал ветки осиротевшей черёмухи.

Надя застыла у сырой прорвы… А из глубины двора на неё смотрел выбитыми глазницами растерзанный барак-курятник. Он в дряхлом одиночестве ждал своего последнего часа… и напоминал брошенного старика. «Что же это?..» Слёзы раздирали Надину душу! «Ну… зачем?..» Она подошла к старцу, приговорённому к смерти. «Бедняжка… хороший мой» Всюду валялись стёкла, оторванные доски и кучи мусора, и над головою воробьями кружили мёртвые листья.

* * *

Расстроенная Надя стояла на краю котлована и в задумчивости смотрела вглубь… Она качала головою и всё повторяла: «Ну как же это… не хочу… Я же снова здесь… Ну просыпайтесь же, лю-юди! дорогие мои соседи-и!» Её, словно охватило оцепенение: в глазах померк белый свет, и вокруг стало пасмурно и темно. Небо схмурилось, ветер утих, пошёл частый снег. «Я здесь! Просыпайтесь…», как в бреду повторяла женщина. И вдруг… в окнах курятника… засветились огоньки! И… послышались голоса… А снег торопливо засыпал и засыпал ветхую крышу барака и оседал в чёрном котловане, будто, хотел скрыть оживающее былое. Но талая вода глотала снег. И воспоминания картинками выплывали из прошлого…

* * *

— Гена, сынок, ты — младший, мой самый любимый. — Вера Ивановна пригладила юноше волосы, поцеловала. — У меня большие надежды… — она влажно посмотрела на сына, — ведь не для того же мы с папой тебя растили, чтобы, в конце концов, женить на этой… — мать брезгливо бросила взгляд в сторону. — Ну чего ты к этой Надьке прилип, не пойму, днюешь и ночуешь там? Что в ней нашёл? Чем же она тебя так приманила? Ты сам подумай, что у них за семья? Мать умерла, оба брата сидят. Отец — пьянчужка… болтается, неизвестно где. А бабка разве усмотрит за девицей? Внучка-то — сама себе хозяйка. — Вера Ивановна покачала головой, упрашивая: — Ну какая она тебе пара, а? Сынок?

— А чего за ней усматривать? — удивился сын. — Мам, Надька — очень хорошая девчонка… ты даже не знаешь, какая она хорошая. Пойми, она…

— Ага! Уж куда мне понять! — перебила Вера Ивановна, язвительно закивала.

— Да не о том ты… — Гена замотал головой, — ну ты же толком о ней ничего не знаешь! Надька, правда, хорошая, умная, — горячился сын. — Смотри: она учится, ещё и работает! В студии поёт, сама же слышишь, какой у неё голос! Запросто может артисткой стать — в Москву поехать. И бабушка у неё — славная и очень добрая. И потом… при чём тут Надькины отец и братья? Ведь их же посадили по наговору. Скоро всё выяснится, и они выйдут.

— Ничего я не знаю, правильно ты сказал! — отрезала Вера Ивановна. — Не знаю и знать не желаю! «У-учится она»! Ну и что? Её учёба ещё ни о чём не говорит. — Женщина помолчала, потом, чеканя каждое слово, произнесла: — Из такой семьи не может выйти порядочной жены! Ну пойми же ты, наконец! — мать просверлила сына глазами, спросила полушёпотом: — По-моему, и с тобой она… не очень-то строга?..

Генка залился краской: «мма-ама…»

— Что «мама»! — зло сощурилась Вера Ивановна, — ты посмотри, какие у неё подруги, а? Одна Нюрка чего стоит! Погоди, вот родит тебе твоя ненаглядная, тогда узнаешь, почём фунт лиха! Хм, ннах-халка. Она любой ценой хочет влезть в приличную семью. — И, заканчивая разговор, Вера Ивановна, буркнула устало: — Да, в конце концов, женись хоть на ком, только не на этой…

До Генкиной армии мать ещё кой-как мирилась с любовью своего ненормального сына: «Ничего, в армию пойдёт, поумнеет. А уж эта коза… она точно не выдержит три года». Но «коза» ждала. Каждый день соседка — Нюрка-почтариха доставляла ей от солдатика-Генки ласковые письма. Некоторые Надя и подругам читала. Она изредка бегала на переговоры с любимым, высылала бандерольки со сладостями. Но, когда Геннадий приехал на побывку и, первым делом, зашёл не домой к маме, а боковой калиткой (подальше от родительских окон) прибежал с чемоданчиком прямо к Наде… и лишь утром появился дома… его мать, узнав об этом, в ярости поставила ультиматум: «Всё, сынок, выбирай: или я или она. Если ты женишься на ней, мне жить будет не для кого! В последствиях вини только себя!» Так и сказала.

— Ген, что с тобой, — на следующий день тревожно спросила Надя расстроенного друга, женским чутьём заметив сквознячок в отношениях, — что-то случилось?

— Надюха… ну всё-таки… почему мама так не любит тебя, а?.. — гадал юноша. — Она — педагог, мудрая женщина…

С тяжёлым сердцем приехал Геннадий в часть. «Почему, в самом деле, мама настроена против Надьки? Мать же не один день на свете прожила, в людях-то разбирается. Да и мне зла не желает. А вдруг… она всё же права?» Служба шла, а из Генкиной памяти не выходило резкое: «или я, или она…» Парень слал невесте тёплые письма, но стал замечать, что уже не билось так радостно сердце, когда получал от неё ответы. «Что же делать? Что делать-то?» — ломал он голову.

А тут как раз случай и подвернулся.

В казахских краях, где служил Геннадий, жила-была Люба — женщина детная, одинокая. Старше Гены лет на семь-восемь. Он был связистом в части, она — телефонисткой. Девушка давно и разными ловушками пыталась устроить судьбу. Но солдатики, «сорвавшись с крючка» и отслужив срок, быстренько уезжали домой, а Любу с собой не приглашали. Годы шли… Уже двоих детей прижила Люба, но личной жизни так ни с кем и не получалось. Опытным глазом приметила она Генку — молодого неиспорченного паренька. Его служба подходила к концу. А у Любы заканчивался очередной пустой роман. Уехал Любин последний кавалер, не взяв её с собою. Но тут уж барышня сильно не горевала — на рассусоливания времени не оставалось! Уж на этот-то раз она твёрдо решила не оплошать и прибрать парня к рукам, применив все свои женские чары, привороты да уговоры. Споткнулось Генкино сердце… От нового счастья затрепыхало! Новые чувства захватили-закрутили! И написал он невесте, как человек честный, строгое прощальное письмо-записку в пару коротеньких строчек — дескать, наши отношения продолжаться не могут, ну и прости-прощай навек. (Много воды утекло с той поры, а помнит Надежда строчки эти, как стишок). «Нич-чего не понимаю…» — Надя повертела в руках непонятную бумажку. Не поверила в Генкино предательство, заказала на почте переговоры, спросила прямо: «Ген, ты… женился что ли?..» — «Да». Девушка выронила трубку… Очнулась в больнице. Потом долго лежала дома, приходя в себя. Ей казалось, жизни — конец.

* * *

— Надюша, детка, не убивайся так, — осторожно подсела к кровати бабушкина подружка — соседка тётя Шура, — смотри, на тебе лица нет, — она поправила девушке волосы. — Да плюнь ты на него и разотри. Не стоит он того, мамкин телок, мы уж сколь раз меж собой говорили…

Оказывается, зловещий слух о Генкиной измене давно гулял по дому. Знала и бабушка, но молчала, боялась за внучку.

— Не сотворила бы худого с собой… Да и то, мне бы сбрехнуть чего маленько, хитро подготовить как-то — не смогла, — оправдывалась бабушка. А Надю уговаривала: — И правильно, выкинь его из головы! По-д — лец он, башка ему сломи!

Жалеючи подругу, Нюра с Тосей решили высказать накипевшее Генкиной матери (знали её влияние на сына):

— Всё же нехорошо вы, Вера Ивановна, обошлись с Надюшкой, — начала Нюра. — Напрасно забраковали. Ведь неплохая же девчонка, неиспорченная. Чё же вы на неё так взъелись-то?

— Ха, она — «девчонка»? — перебила её Вера Ивановна. — Ага, да ещё ты у нас «девчонка»! И, вообще, дорогуша, кто ты такая, чтобы меня воспитывать? Ты сначала вон в своих хахалях разберись, а уж потом и рот свой открывай! Тоже мне ещё нашлась… «девчонка»! Недаром говорят: «скажи, кто твой друг…»

— Да-а… вот это учительница! Прям, кувалдой по башке! — Подруги стояли как оплёванные.

Бабушка-Александровна сердцем переживала за внучку Увидев соседку во дворе, тоже выплеснула ей обиду:

— Вера Ивановна, что же вы эдак-то, а? Ведь сколь время Надька сына вашего со службы ждала! И ведь ничего дурного за ней никто не замечал, никто худого слова не говорил, — старушка укоризненно качала головой, — грешно вам было встревать. Ведь любовь у них.

— Любовь? Знаю я, какая там у них «любовь» была, — едкая улыбка скривила губы Веры Ивановны. — Пожилой человек, а слово-то какое придумали… Да привороженный он был, привороженный! Вы же его к внучке-то вашей и приворожили! Именно вы! Тоже ещё… «любо-овь»… — зло высказав упрёк и не давая Александровне опомниться, Вера Ивановна хлопнула своею калиткой.

Но, как бы то ни было, а Надя постепенно приходила в себя…

* * *

И вот Гена привёз свою зазнобу. Два малолетних довеска в придачу. Зашушукались злорадно кумушки-соседки: «Да-аа… ну эту птицу… видно по полёту… Так им, куркулям, и надо!»

Генкина мать не ожидала такого подарка от сына. Он ей не сказал ни о возрасте жены, ни, тем более, о детях. Одно утешало Веру Ивановну: «Зато не Надька!»

— Ничего, что она постарше да лицом не вышла… Ведь «не с лица же воду пить», любить Гену крепче будет. А дети… — тоже не беда, вырастим-воспитаем… как-нибудь, — рассуждала Вера Ивановна, сидя на лавочке.

— Не-ннавиж-жу!.. Такая вредина: с родителями зубатит, на Генку орёт, со жрачкой разделились. Себе шмотьё без конца покупает, а Генка до сих пор в солдатских сапогах гуляет, доармейские тряпки дотаскивает!.. — сквозь зубы жаловался друзьям на сноху старший Генкин брат.

Вскоре выяснилось, что Люба увезла детей к своим родителям, невзлюбила их Вера Ивановна: «Или я, или они…»

А Надя? Она с ужасом ожидала первую встречу с Генкой. Рано или поздно всё равно увидятся же. Как это будет?.. А встреча произошла неожиданно. — Парень, съедаемый ядовитыми репликами соседей, решил объясниться и пришёл к Наде домой.

— Здравствуйте! — весело кинул он бабушке с порога.

— Здоров, коль не шутишь, — глядя на бравого гостя поверх очков, сурово ответила бабушка, вытирая о фартук руки. — Ну?.. Признавайся, соколик, зачем пожаловал?

Генка опустил голову, улыбку, словно ветром сдуло. Он поправил старую фуражку, блином чуть сидевшую на светло-русой макушке.

— Поговорить надо… с внучкой Вашей…

— С Надюшкой, что ли? — удивилась старушка, и тут же сказала: — Некогда ей, занимается… — усмехнувшись, проворчала: — Хм… а скоро же ты забыл, как твою невестушку-то звали… — она неохотно открыла дверь в комнату, — Надя-а, принимай гостя! — и, деликатно удаляясь на кухню, бросила парню: — Иди нето… бус-сурманин…

Молодой человек осторожно вошёл, огляделся. У стены стоял шкаф с книгами, рядом — этажерка с будильником. На окне цветная шторка. Знакомая и когда-то уютная комната сегодня показалась ему маленькой и жалкой. «Конюшня какая-то…» — брезгливо подумал он. В углу за столом что-то писала в тетрадь бывшая невеста. «Не изменилась», — спокойно отметил про себя Геннадий. Надежда подняла голову… ахнула: «Генка!..» Её опалило жаром, на лице выступили багровые пятна. Руки задрожали… навернулись слёзы… Она выронила ручку. «Генка… Мой Генка пришёл… наконец-то… Милый! Родной… Сейчас кинется-обнимет: «Надька, прости, не могу без тебя!..» Девушка выскочила из-за стола, нечаянно смахнув тетрадь, шагнула навстречу… Гость вскинул ладонь: «Не надо» и остался у двери. Не мешкая и расставляя слова, заговорил, нервно оттягивая ворот тесного свитера:

— Не знаю, поймёшь ли ты меня… — Гость сделал паузу. — Понимаешь, Надя, очень важно, когда с тобой рядом человек, близкий… по духу… по профессии…

«Господи, о чём он?..» Надя присела на стул. Сердце рвалось наружу, мешало дышать. Геннадий, наконец, посмотрел на девушку.

— Понимаешь… важно, когда у тебя с этим человеком одни интересы… одна работа… Любовь… — помолчал, со значением повторил: — Да, любовь. И я хочу…

— А ну поворачивай оглобли отселя, поганка ты чёртова! — вихрем в комнату ворвалась бабушка, сверкая глазами. — Вражина!.. Чтабы ноги твоей больше тут не было, пустобрёх ты несчастный! Сколь время девку матросил, а теперь — смотри-ка, лю-ю-бовь у него объявилась! — она распахнула дверь, — вон отсюдова! Вон, я сказала!

— Пока, — рявкнул на прощанье Генка и, застревая в проёме, выскочил за порог.

Бабушка метнулась следом: «У-у, яззви тя в душу! Носит же земля таку холллеру!.. Вот я — дура набитая, и зачем только впустила!..» Надя с рёвом бросилась на кровать. «Генка… что ты наделал? Ведь ты же мой… мой… Никто не будет так любить тебя… Никто…»

Ещё долго тёмными вечерами сквозь лимонные ветки Надя с жадной завистью подсматривала чужое счастье в высоком Генкином окне с короткими занавесками. И почти всегда наблюдала одну и ту же картину: Люба стояла на низком стуле, Генка, упав на колени, целовал ей руки. Узкие Любины глазки щурились из-под смоляной чёлки от яркой лампочки. Надя казнила себя смотринами, глотая слёзы. А после выбрасывала им в почтовый ящик Генкины фотокарточки и его недавние письма, полные ласковых слов. С каждым выкинутым письмом, казалось, умирала Надькина любовь…

* * *

Как-то холодным дождливым вечером Надя торопилась домой. Небо покрыли сизые тучи, из которых влажно пылило, а по слякотной земле скользил плотный туман. Доносились визг паровоза и рыканье автомашин. Отовсюду тянуло прелью и мазутом. Чтобы не угодить в колдобину, Надя, всматриваясь, осторожно обходила грязные лужи — хорошо сапоги обула! Внезапно прямо перед собою она смутно увидела пару. Мужчина бережно держал за талию женщину, предупреждая каждый её шаг. Они прижимались друг к другу, о чём-то болтали и весело смеялись. «Уф… чуть, было, на людей не налетела!» Надежда сбавила ход… и… и только теперь до неё дошло… «Генка!..» Девушку как током ударило. Она остановилась, переводя дух. В висках застучало, сдавило дыхание. «Генка… с ней?., с ней… Ну почему ты с ней?.. Почему? Почему-у!..» Ещё минута, и Надя забьётся в истерике. «Ты же — мой! Мой! — кричало сердце. — Не прикасайся к ней! Не прикасайся!» Надя с трудом сдержала себя, чтобы не вцепиться в соперницу, не раскидать обоих в разные стороны. Она стояла жалкая, раздавленная… «Что вы делаете? Зачем?.. Мне же больно!.. Бо-ольно… больно…» Ноги подкосились, не хотели идти. Девушка без сил опустилась на раскисший асфальт, навзрыд хлебая дождь со слезами.

Видеть их ежедневно не хватало сил. И Надежда, едва окончив институт, с благословения бабушки, уехала из города… Дела, новая жизнь отгоняли грусть-печаль. Аспирантура. Защита кандидатской. Удачное замужество. Заграница. Интересная работа. Сын.

* * *

И вот она снова здесь, в родном дворе… Боль утихла. Ушла обида. Остались чистые воспоминания юности. И этот барак и котлован, как печальный привет из прошлого…

Из строительного вагончика красным шариком выкатилась ядрёная бабулька в рабочей спецовке. Осторожно тронула за руку. Надя встрепенулась, подняла растревоженный взгляд. Бабка что-то быстро говорила, показывая на котлован. Её слова долго булькали в горле, наконец, скатились с языка:

— Гражданочка, ты, вроде как, не в себе? — испуганно проклокотала она.

— Вы… кто? Откуда?.. — рассеянно спросила Надя.

— Я — охранница.

— Чего здесь охранять-то?..

— Чего охранять? Да хоть вот эту яму от таких блаженных, как ты… чтобы не кувыркнулись ненароком, — бабулька весело захохотала съеденными зубами, закудахтала. Вытерла мокрый нос обветренным кулаком. — Ну дак с тобой-то всё нормально? — пытала сторожиха. — Смотри, а то метнёсся невзначай да и скувыркнёсся в яму-то, вишь, как склизко… отойди-ка, давай, от греха подальше, — она потянула Надю за рукав. — Вообще-то здесь не положено посторонним. Давай, девонька, иди отселя. — Искоса взглянув на женщину, полюбопытствовала: — Жила, что ль здесь когда?

Надя кивнула: «Жила…»

Она поплелась к воротам. «Зачем пришла?.. Чего хотела увидеть?.. Знала ведь, что дом снесли, знала! Да ещё котлован этот… чёрной пастью наплевал в душу… И снег… противный… лепит глаза…» Надя всхлипнула.

Тучи освободили солнце, и снег прекратился. Женщина, не дожидаясь автобуса, медленно пошла к трамваю через городской сад. Рябит, жмётся от холода знакомый пруд, голые деревья размахивают ветками, просят у солнышка тепла. Вон там, вдоль тропинки у сухого фонтанчика, жёсткие метёлки высокого кустарника скрывают заветную лужайку с маленькой скамейкой… Надя с трудом раздвинула колючие вицы. «Надо же! Скамейка! Живая!..» Надя продралась сквозь прутья, села на скамеечку. Перед ней раскинулась полянка с жухлой травою. Плотные кусты защищали от солнца и ветра. Надя закрыла глаза…

* * *

Вот Генка притащил с дачи охапки незабудок — они весёлыми огоньками посыпались к Надькиным ногам. А вот он принёс диковинные в уральских краях маленькие жёлтые сливы — очередную гордость Веры Ивановны.

Здесь на ромашковой лужайке они готовились к экзаменам.

— Ты сиди-учи, я щас… — вдруг вскакивал Генка и куда-то убегал. — Надька, налетай! — вскоре появлялся он и вытаскивал из-под широкой рубахи чашку, укутанную полотенцем, с каким-нибудь гуляшом или шницелем. — Маму предупредил, чтоб не беспокоилась. Они ели, целовались… зубрили…

В памяти выплыл тёплый вечер… Крошево огней разметалось по чёрному небу. Где-то за речкой взахлёб хохотала гармонь. Они ползали по мокрой траве — искали Надин кулон. Кувыркались, приминая сонные ромашки… В воздухе, мерцая, зависали тонюсенькие трели-свиристели… Звенели серебряными колокольчиками какие-то птахи в кустах.

«Надька, милая моя, Солнышко лесное,

Где, в каких краях ты встретишься со мною?!»

— орал Генка.

— В этих краях! — кричала Надька. — Мы не расстанемся с тобою! Ни-когда-а!

Здесь, на своей поляне, они читали стихи, горланили песни, как счастливые сумасшедшие! Да так оно и было.

Вскоре оба сдали экзамены и поступили в институты.

* * *

«Да… Генка, Генка, — вздохнула Надежда. — Как живёшь ты, Генка?»

Подружки писали, что живёт он теперь где-то по соседству, недалеко от Надиной бабушки. С женой не ладит. Мол, просил жену-Любу родить. Она не торопилась. Частенько, оставляя мужа одного, надолго уезжала в свой город. Девчонки говорили, что Генка стал выпивать, погуливать. Лет шесть супруги жили как кошка с собакой. Запахло разводом. Но вдруг выяснилось, что Люба ждёт ребёнка.

* * *

Как-то на днях по дороге в булочную, Надя нечаянно заметила мужчину в верхнем окне соседней высотки. Дымок струился из форточки. Женщина бросила взгляд и… ей показалось… нет, ошиблась, наверное. Возвращаясь из магазина, Надя мельком посмотрела на то же окно. И снова увидела тот же силуэт… Человек наблюдал за нею! Странно… Неужели?..

— Бабуся, а где Генка живёт? — спросила она, выкладывая хлеб.

— А тебе зачем? — живо поинтересовалась бабушка. Подумав, нехотя кивнула куда-то, — не знай, там де-то…

* * *

И теперь Надя задумчиво шла с трамвайной остановки. Талая снежура расползалась под ногами. Между домами осатаневший сквозняк полоскал чьё-то бельё на верёвке. С грозным урчанием безжалостно драл разноцветные рубахи и белые простыни, и хлопал, и возил по грязной земле. «Вот кому-то радость — опять стирка…» Но ветер враз стих, и по асфальту смачно зашлёпал мокрый снег. Он тяжело лупил по лицу, заползал под воротник.

Надя остановилась, поправила мокрый платок. «Ох и денёк! Никогда не беру зонт! — проворчала она. — Ну-ка, может… — открыла сумку. — Хм… Нет… Ладно, уже недалеко, добегу, не растаю!» Глядя под ноги, направилась, было, дальше, но кто-то загородил дорогу. Женщина подняла голову — перед ней стоял… Геннадий! Он был бледен и почти не изменился. От неожиданной встречи у Нади потемнело в глазах. Геннадий поддержал её за локоть, легонько притянул к себе.

— Заходи под зонт. Видишь снег какой.

— Генка… ты?..

— Я. — Мужчина нервно вынул пачку сигарет. — Разреши?

Надя кивнула. Он с жадностью глотнул, мешая слова с дымом, заговорил: — Ждал тебя… Увидел, как ты уходила куда-то… вот и ждал… Вообще-то, я вижу тебя каждый день… — Геннадий затянулся. — Ну… рассказывай… Слышал, наукой занимаешься… живёшь за границей…

— Жж-живу зз-за границей, наукой зз-занимаюсь… — Надежду трясла лихорадка, она изо всех сил пыталась сдержать дрожь. — Тебе… известно?

Мельтешил надоедливый снег.

— Известно, — сказал Гена, не отнимая взгляда от Нади, снял с её лица влетевшую снежинку. — Послушай, Надь, может, зайдём ко мне, поговорим? Вишь, снег разбушевался. И ты, смотрю, продрогла совсем.

— А что, жж-жены нет дома?

— Нет. Поехала в Казахстан. Ну, пойдём, а?..

— Пойдём…

* * *

— Ухх, как тепло!

Хозяин помог женщине снять пальто, раскинул на вешалке мокрый платок. Залюбовался: «Стала ещё красивее!»

— Надюш, осваивайся. Это — дверь в нашу комнату. Проходи, не стесняйся. Квартира на три хозяина, — пояснил он, — проходи, я сейчас, — сам ушёл на кухню.

Небольшая полутёмная комната. Приглушённый торшерный свет у дивана выхватывает стол напротив, заваленный книгами, приёмник на полу, откуда сочится знакомый блюз. Очертания вещей на стуле, рамки фотографий на стене. Надя присела на диван у журнального столика. Мельком осмотрелась, немного уняла дрожь. Появился Геннадий, поставил коньяк, коробку конфет, печенье. Сел около.

— Хочется отдельную квартиру, — перехватив Надин взгляд, сказал он. — Пытаюсь отложить на кооператив. Не получается. Фотографам-то много не платят.

— Ты же энергетик.

— А-а… это само собой. Но ты ещё не забыла, что я и неплохо фотографирую? — Геннадий открыл коробку, — радиоаппаратуру чиню? Вот и работаю на трёх работах. — Он разлил коньяк. — Всё равно денег не хватает, — махнул рукой и подал Наде рюмку, — давай не будем о плохом… — Но тут же спохватился: — Может ты есть хочешь? Я — мигом…

— Нет, спасибо, не хочу.

Хозяин придвинул конфеты, печенье, улыбнулся:

— Надюшка, налетай! — Поднял рюмку: — Ну?.. За встречу?!

— За встречу…

— Надька, а помнишь, как мы мечтали о своём доме и в чужие окна заглядывали?

— Помню… Хм… Все окна помню… Ещё я помню, что ты — самый умный, самый талантливый…

— А ты помнишь?..

— А ты?..

— Ну как живёшь?..

— А ты?..

Они говорили и говорили, перебивая друг друга. Тихо подкралась сердечная песня, устроилась рядом, загрустила:

«Милая моя, солнышко лесное…

Где, в каких краях встретишься со мною?..»

— Генка… откуда? Наша песня…

— Тебе сюрприз… Эта плёнка всегда в магнитофоне.

Встреча и коньяк взволновали, воспоминания растеребили душу. Геннадий покачивал головой в такт песне и, не отрываясь, смотрел и смотрел на Надю… Осторожно привлёк к себе:

— Надька… Надька ты моя… Согрелась?.. — мужчина уткнулся в её волосы, прерывисто дыша, зашептал: — Если бы ты знала, как я скучал все годы. Если б ты только знала… — он отодвинулся, поглядел на неё. — Неужели это ты, моя Надюшка?.. И мы опять вместе, даже не верится… — Геннадий крепко обнял её. «Надька…»

Она послушно прильнула. «Мой, мой! Умный, ласковый Генка!» У неё запылали щёки. «Неужели это не во сне?..» От счастья кружилась голова, замирало сердце. Надю снова согревало его тепло. Снова она вдыхала его запах… такой родной. Вот они шрамы на пальцах. Родинка на груди… Она по-прежнему его любила… Нахлынул восторг, сладкое блаженство расплылось по телу. Заломило внутри. Замутилось… «Ни о чём не хочу думать… Забыться… с ним… с ним… Как хорошо…» Она жарко зашептала:

— Генка… родной… милый… Как же я люблю тебя!.. Как ждала этой встречи!.. Господи. Каждый день представляла… Ге-енка… Мой Генка… только мой! Мой… Никому тебя не отдам… никому… слышишь?.. Нико-ому-у…

— Ма-а-ма…

Надежда отпрянула… «Господи, к-кто… это?»

— Ма-а-амма, — надрывно заплакал ребёнок.

— Извини… — Геннадий аккуратно отстранил Надю, прошёл в дальний тёмный угол. Ласково зашептал: — Скоро, скоро мамочка придёт… Ты спи… спи, моя маленькая…

— Ма-а-ма…

— Не хочешь спать? Ну иди ко мне, и-иди, моя сла-адкая! — Геннадий поднял ребёнка, поцеловал.

Надя, чуть не плача, сидела, уронив голову на руки. «Что же это?..» Жгучий стыд бил в виски.

— Знакомься: На-а-астенька… доченька моя, — Геннадий с гордой улыбкой подошёл к Наде. — Вот она, красавица! Моё солнышко лесное!

Надя подняла голову… Раскрасневшаяся девулька, с пушистыми рыжими волосами сонно посмотрела на гостью, причмокивая соской, успокоенно прижалась, положила голову на отцовское плечо. Засопела. Отец пригладил дочкины разлохмаченные волосы, прижался губами.

— Так ребёнок не с матерью?.. — рассеянно удивилась Надя.

Её подмывало спросить: «А в кого же дочка рыженькая-то». Но спросила лишь: — Сколько же девочке годиков?

— Год и пять месяцев… Нет, Люба одна поехала: проведать могилы родных, отдохнуть… от домашних дел… от нас с Настюшкой. — он усмехнулся. — А я отпуск взял, — отец похлопал малышку по спинке, — вот с Настенькой вдвоём… домовничаем. Знаешь, если бы не она, всё сложилось бы иначе… — Геннадий, покачивая дочку, стоял перед Надеждой.

— О-о-й!.. смотри-ии, — вдруг протянул он и блаженно прикрыл глаза. Умиляясь, показал на свои брюки, по которым обильно стекала и расплывалась влажная струйка. — Надь, ты сиди, не скучай, а мы сейчас переоденемся и снова спа-атеньки ляжем… да, Настюха? — Геннадий захлопотал, агукая и приговаривая, вышел с ребёнком в ванную.

Надежда сидела, опустошённая, обманутая ожиданием счастья. Очарование встречи схлынуло. Настроение испортилось. Будто после сна пробежалась она глазами вокруг. — Незнакомая комната, на письменном столе — книжная свалка, драные, изрисованные тетрадки, соски, пузырьки… Рядом, на стуле с поломанной спинкой — допотопный магнитофон. Детские вещички разбросаны по комнате. Ползунки, кофтёнки-пелёнки разноцветной лапшой провисают на верёвке. В тёмном углу на детской кроватке перекинуто одеяльце. На дверце прикрытого шкафа — юбка, блузка, капроновые колготки, мужские спортивные штаны, ещё какие-то вещи…

— Господи, зачем я здесь?.. — с недоумением подумала Надежда.

Она встала. С фотографии на стене из-под белёсых ресниц на неё смотрела озорная мордашка со счастливой улыбкой и пушистыми рыжими волосами.

«Милая моя, Солнышко лесное…» — ласково пел задушевный голос в старом магнитофоне.

Надежда быстро вышла в коридор, взяла пальто и плотно закрыла за собой входную дверь.