Любовь в курятнике

Тамара Москалёва (2024)

О чём книга? О любви. СССР — 60-е годы. Южный Урал, Челябинск. Неблагоустроенный двор и барак-курятник, который является свидетелем событий и героем романа. Не так давно отгремела война. Вопреки всему, нищие, послевоенные годы наполнены любовью. Книга о том, как люди, словно родные, продолжали жить и быть счастливыми, переживая друг за друга и помогая друг другу в трудные минуты. В этой книге и Захар, уже знакомый читателю по первому роману «Птица счастья» и по фильму «Под неласковым небом», здесь и непосредственная искательница личного счастья Нюрка-почтариха, которая боится упустить своё счастье и в поисках любви проходит путь, полный маленьких побед и больших разочарований. Здесь и Танюха-Колобок… Здесь — судьбы людские. Здесь — Любовь! По роману создан полнометражный художественный кинофильм «Искренне Ваша», в котором удивительно правдоподобно воплотили образы героев известные актёры: Софья Зайка, Ян Цапник, Александр Горбатов, Никита Тарасов, Мария Корытова, Родион Толоконников, Жанна Демихова, Сергей Цепов и др.

Пиявкина любовь

— Тоська, ты хоть в институт-то готовишься? — как-то поинтересовалась Надя, видя, что Тося с утра до ночи таскает воду, стирает во дворе, бельё развешивает. А тут взялась дежурить за мать-вахтёршу, а по утрам плелась домой, как сонная муха.

— Ай, да некогда мне по-нормальному-то готовиться! Мамка вон опять приболела чё-то… прямо не знаю, напасть на неё какая-то. И, вообще, Надька, не представляю даже, как я учиться буду, если с ней… чё-нибудь…

— «Чё-нибудь»! — передразнила Надя, — подготовишься толком, не спеша, да и поступишь теперь уж на следующий год. А что делать-то? Хошь-не хошь, Тоська, а учиться надо. Нынче без образования… сама знаешь.

— Да яззвило бы тебя в душу-то, а! Ты совсем что ли? — это Евдоха. Она подметала крыльцо да нечаянно и услыхала конец разговора. — Надька, ты чего это девку с панталыгу сбиваешь, не пойму? Какой ей, к чёрту, институт? Ты чё не видишь, что я без конца болею, а? — Тётка передохнула и продолжила: — Да на учёбу… вон какие деньги-то надо! А откудаф они у нас? С неба прилетят, ли чё ли? — Евдоха вытерла платком рот, свистящим шёпотом продолжила: — Неча! Пусть на работу идёт — здорова дылда! — тётка швырнула веник в ведро. — Ага, вобще красиво! Она будет учиться, а я на неё мантулить! Нет уж, хватит на мамкиной шее кататься. Хватит. — Евдоха зыркнула на дочь. Та обливалась краской и, опустив глаза, переминалась с ноги на ногу.

— Дак она могла бы и заочно… — не унималась Надя.

— Да отстань ты, говорю, чёртова липучка! Не сбивай девку! Иди-давай отсель по-хорошему, пока я те щас веником-то вот… Не зли меня!

* * *

— То-оськ! Ты кудай-та лыжи навострила? — вынимая изо рта шпильки, недовольно спросила Евдоха, жгутом закручивая жидкие волосы. На бычьей шее причёска её выглядела жалкой кукишкой. Тётка воткнула гребёнку, уставилась на дочь. Та отошла от зеркала, потупилась.

— Да с Надькой хотела… у неё концерт сёдня…

Мать всплеснула руками:

— «Концерт»! У тебя вон… дома свой концерт: работы полно! Прижми, давай, задницу и делом займись. Никуда твоя певица со своим концертом не убежит. Лучше вон барахлишко состирни. А то у меня чё-то опять поясницу схватило — пойду прилягу маленько…

Дочь вышла с бельём на кухню. Она жалела мать, ей не перечила. У плиты кашеварила соседка-Груша. Она то и дело подтягивала на лоб нечёсаный парик, с которым выглядела свирепым чучелом.

— Тось, чё, опять постирушки?

— Мне нетрудно, мама болеет.

Тётка Груня зыркнула на молодуху: «Ну и квашня-а… слова за себя сказать не может!» Она оставила поварёшку, сунулась в Тосину дверь.

— Евдоха! — громко позвала Груша. Не ожидая ответа, решительно зашла в комнату, — фу, накурено-то… хоть коромысло вешай! Эй, Павловна! Форточку открой! — Гостья, подбоченясь, встала у порога. — Слышь, чё говорю? Ты зачем это Тоську при себе держишь, а? Девке самое время погулять, а у ней одно гулянье: дом — работа, — кипятилась Груня, — с тобой-то сидючи, она ить никогда и замуж не выйдет. Да и настирается ещё, поди, успеет!

— Ага, успеет… взамужем-то на кулак соплей намотать! — появилась с папиросой Тосина мать из дальней комнатушки. Комната, вообще-то, была одна, но хозяйка отгородила ширмой угол за печкой. Получилось две. Тося жила с вдовой матерью — Евдохой Павловной. После школы об институте и помышлять боялась и сменно работала в артельной швейке, что ютится за забором их барака-курятника. Евдоха тоже сменно дежурила в артельном общежитии. Она была здоровенной тёткой с рябым лицом, на котором словно чёрт горох молотил, с широким мясистым носом и с реденькими взъерошенными волосами, которые придавали ей грозный вид. «Сама — за мужика, сама и за бабу», — говаривала она. Но за язвительность и злорадство соседи прозвали её Пёрдей. И сейчас она, роняя пепел и раздражённо поплевав на сигарету, добавила вполголоса: — А ты, подруга, не лезь не в своё дело, понятно? Без тебя как-нибудь разберуся!

Однажды весной к Груне на три месяца приехал племянник с Севера — Леонид. Парень — хоть куда: ушлый, красивый!

— На семинар какой-то… — объясняла Груша, собирая после гостя тарелки с кухонного стола. — Может, и невесту подыщет, домой увезёт. — Она с намёком посмотрела на Евдоху. Та ужинала за своим столом и слушала вполуха. — А чего? — спросила у себя Груня, сгружая посуду в раковину. — Парень хороший, непьющий! Деньги большие получает. Весь заработок — в дом. Они с матерью-то — одни. Жинка за ним как за каменной стеной будет. Слышь, Павловна? Породниться не хочешь?

— Нам жених без надобности, Тоське рано ещё! — отрезала Евдоха, вставая.

— Рано? — Груня едва удержала тарелку. При этом жухлый парик её совсем сполз на затылок, открывая тронутые сединою волосы. — Да ей уж двадцать с гаком стукнуло, а ты: «рано»!

— Сказала «нет», значит, нет! — Евдоха, вытирая клеёнку, окатила сердитым взглядом назойливую соседку. — Вобще-то, Грушка… рассобачья твоя душа, ты какого чёрта лезешь в нашу жизь, а? — В дрожащем голосе Евдохи слышалась накипевшая желчь, лицо её покраснело. — Ты вон лучи свою жизь наладь, а то ведь неспроста, поди… сколь лет безмужницей-то живёшь… — ядовито прошипела она. — Поучать, дак, вы все мастера, хлебом вас не корми. — Пердя громко постучала толстым пальцем по столу, — даже не заикайся, говорю! Увижу Тоську с твоим парнем — обоим головы поотрываю! Так и знай! И тебе заодно, еслиф будешь с панталыгу девку сбивать! — грозно пообещала она и скрылась в комнате, но тут же опять появилась. — Ты вона лучи свою куделю к башке пришпандорь, а то ходишь как… чумо болотное! Тфу, страмота одна! — Евдоха захлопнула дверь.

— Да сама ты чумо! Пердя старая!

Все три месяца гость-племянник ухаживал за Надеждой. То в клуб вместе идут, где Надя в художественной самодеятельности поёт, то в кино — вдвоём, а то в парке у пруда гуляют. Наступил срок, и уехал Леонид на свой Север один. А Надежда зачастила к Тосе. Всё шушукались на кухне.

— Секреты какие-то… — чаёвничая, подивилась как-то Евдоха Груне. Они уже давно помирились. Да и короткие перепалки частенько случались в коммунальном житье-бытье. — Ак чё Надька-то не поехала с твоим племяшом? Со своим Генкой-то у неё… контры — вся любовь кончилась! Могла бы с Лёнькой-то и поехать.

Груня, прихлёбывая из блюдца, пожала плечами: «Сама не пойму. Ровно, ладили… Дак ты сама у дочки-то и спроси пето…»

— А-ай… больно надо!

Перед зимними праздниками Тося взяла отпуск.

— До-очь, ты чёй-та… всё спишь да жуёсся без конца? Смотри, разъелась как корова, — недовольно заметила мать.

— Отпуск же…

А под новый год Тося родила сына.

Козой недоенной орала-голосила Евдоха на весь барак: «Кто-о-о?» Выяснилось: Лёнька — соседки-Груни родственничек, что на семинар приезжал.

— И когда успели?.. — Беспомощно разводила руками Евдоха. — Он же за Надькой ухлястывал… Х-хма… видать, только я — за порог, а у них тута… с моей Тоськой — свой «семинар»! Вот те и на!

* * *

— Ну чё, дурища, сообчай-давай о сыне, — смирилась Павловна, — парнишку-то кормить-поить надо, коли «засеменарил», пущай уж теперь и помогает.

— Вот это парень! — радовалась за подругу и её сынишку Надя, выкладывая подарки. — Всем парням парень!

— Тоська! Какая же ты молодчина! — пришла с гостинцами и Нюра-почтариха, — обмыть мальчонку бы надо!

— Ага, прям щас! — вмешалась Пердя, загасив папиросу. — Обмоете ещё, успеете! И не мельтешитесь мне тута, парню дышать нечем.

От Леонида пришла телеграмма. Крупный перевод, потом ещё и ещё.

— Ого какие деньжищи!.. — ликовала Евдоха.

А скоро и сам папаша прикатил ненадолго. Могучий, весёлый, с горой подарков сыну. Бросил тяжёлую пачку денег на клеёнку — новенькие бумажки рассыпались по столу, бабочками закружились на пол. Евдоха спешно собрала ценный «мусор», спрятала под замок в шкапчик. Положив ключ в карман, вышла «на стол собрать». Леонид с интересом глядел на спящего сына, удивлялся: «Мой сынок! Моя кровь… на мою маму похож».

На следующий день молодые с малышом гуляли в парке у пруда. Рядом крутился Пузик, гоняя шумливых воробьёв. Было тепло и солнечно. На голубом небе плавали серые барашки. И листочки на солнце сверкали так, что казались белыми. Тося в весёлом платье лучилась счастьем. У берега плескались и гоготали гуси. Хлопотали и ворковали о чем-то своём голуби. На самом припёке, у квасной бочки, мирно дремала мохнатая кошка, которая, увидев Пузика, выгнулась, зашипела и пустилась прочь с насиженного места.

— Только матери сказал, что внук растёт — надоела: «Вези обоих!» — сказал Леонид и, обходя лужу, осторожно подтолкнул коляску.

— А… моя мама… как же? — приостановилась Тося.

— Не волнуйся, и твою мамашу заберём, — молодой человек улыбнулся, привлёк Тосю, чмокнул, — всем места хватит! Приедем, распишемся, свадьбу сыграем — всё как надо!

Шло время. Пора потихоньку готовиться. Молодой отец подсел к Евдохе, по-свойски обнял.

— Ну что, тёща, подсобирывайся — скоро едем! — весело гаркнул он зычным баском.

— Не ори, ребёнка напугаешь. Ты, кажись, не на улице.

— Говорю, подсобирывайся — едем скоро!

— Кудай-то?.. — не поняла Евдоха, — на Север? — она, чуть не задохнувшись, испуганно замахала руками: — Да вы что… моей погибели хочете? Я ходить толком не могу — там болит, тут болит… — Мать повернулась к дочери, рыхлые щёки её затряслись, губы скривились, обнажая огрызки чёрных зубов. — Ты… до-очка называешься… — родительница всхлипнула, хрипло затянула: — Ты, еслиф хочешь, поежжай-айда, оставляй мать… больную… одну… на погибель…

У Тоси брызнули слёзы. «Мамочка, — кинулась она к матери, обняла, — не надо… я же с тобой». Евдоха вытерла красный нос, быстро успокоилась. Отстранила Тосю. — Ежжай, ага… пом-морозь задницу-то! — Высмаркиваясь, тихо добавила: — Ещё не знаешь… какая там холодрыга…

— Ну здесь ведь тоже не Сочи… — мягко заметила дочь. — Вон уж и снег выпал, хотя до зимы-то ещё…

— Ай, вам хоть заговорись! — раздражённо перебила Евдоха. И вдруг рявкнула с порога: — Нет и всё, сказала! Нет! И не приставайте больше! А ты, парень, — она ужалила молодого человека ненавистным взглядом, — ты… не баламуть девку, говорю! У неё мать есть… ещё живая… — Евдоха саданула рукою дверь, с громким рёвом вывалилась на кухню.

В эту минуту ребёнок, бывший в закуточке, проснулся и залился плачем. Тося взялась успокаивать сына — заходила с ним по комнате.

— Вот это да-а! — Леонид сидел красный, словно только что вышел из бани. Он досадливо поморщился: — Не ожида-ал… — Парень никак не мог понять реакции Тосиной матери. — Чего она бесится-то? Она, чё… совсем что ли? — Леонид покрутил у виска. — Ну не хочет, тогда одни поедем.

Наступило молчание. Тося, уложив ребёнка, подошла к окну. Она смотрела на припорошенные снегом крыши сараек долго и печально. Наконец, тихо сказала:

— Лёнь… не могу я мать оставить.

Не удалось парню уговорить подругу. Так и уехал ни с чем. Тётка Груня при этом не встревала в чужую жизнь — знала крутой нрав соседки. Да и молодые, поди, меж собою разберутся. А через время и сама Груня укатила на этот самый Север к племяннику и родной сестре — матери Леонида, которая сильно заболела.

* * *

Леонид, конечно, помогал Тосе деньгами, посылками.

— Тоська, ну ты ж какого чёрта, в самом деле, дурью-то маешься, а? — урезонивала подругу Нюра, — смотри, какой парень! Какой парень… Чего ты его обижаешь? Неужели тебе охота безотцовщину плодить? Ну, погляди ты на меня! Думаешь, сладко мне? А детям моим? Эх, Тоська… дура ты набитая.

— Дак ты Лёньку-то не любишь, что ли совсем? — пытала Тосю Надежда.

— Люблю… вроде. Но… мама… она же больная вся… без меня пропадёт.

— «Вроде», «не вроде»! на кой тогда рожаешь-то от него? Пощади ребёночка хотя бы, ему ведь отец нужен. Не знаю, какого тебе ещё парня надо! — это — горбатенькая Таня — бывшая одноклассница и подруга. Сейчас Таня — юрист в швейной артели. Она говорила, а сама чуть не плакала.

Живя в общежитии, где вахтёршей была Евдоха, Таня не раз и не два пыталась поговорить с нею:

— Вы же, Евдоха Павловна, детей оставляете без отца. Дочку-то хоть пожалейте!

— Слушай, ты, юристка! А меня кто пожалеет, а? И чё вы все в наше жительство-то встреваете, не пойму никак? Ну какое ваше собачье дело-то, а? В своих вон переплётах разберитеся сперва, а уж потом к людям лезьте! Тоже ещё…

А через девять месяцев Тося родила второго мальчишку. И опять ураганом прилетел на короткий срок счастливый папаша.

— Всё, Тося! Едем! — решительно заявил отец, поднял приковылявшего старшего сынишку к потолку. — Ух, какой ор-рёл! — Агукнул второму. — На днях получаю квартиру. У пацанов будет отдельная комната. А твоя мать, Тося, не хочет, пусть остаётся.

Тося побледнела. — С кем… остаётся? Она же больная вся! — женщина покачала головой, — у меня, Лёнь, как и у тебя, другой мамы не будет! Ты ведь свою-то не оставляешь.

— Цсс! Опять — за рыбу деньги! — вскинулся Леонид и с недоумением оглядел женщину. — Да вы чё ж такие дёрганные-то, а? Вас чё перцем обсыпали, что ли? — Молодой человек нервно зашагал по комнате. — Да! Не оставляю свою больную, понимаешь, боль-ну-ю мать. Ясно? Пока я здесь… прохлаждаюсь, она… бедная, там мучается… понимаешь? — Леонид поперхнулся, на глазах выступили слёзы. Он подошёл к кроватке малыша, поцеловал его и подтянул одеялко. — Я, Тося, мужик, понимаешь?! Там у меня ещё и работа! И заработки! Да и тебе, в конце концов-то, надо жизнь устраивать или нет? У нас семья, двое пацанов… — Леонид вопросительно посмотрел на Тосю. — Или я неправ?

— Прав… — Тося постояла-подумала, нерешительно вышла на кухню к матери, которая гремела кастрюлями. Дочь потопталась и присела на стул.

— Мам… может…

— Опять «мам»?! Да вы дадите мне житья-то спокойного иль нет? — Евдоха чуть не подавилась от негодования, в сердцах бросила ложки на стол, те со звоном посыпались на пол. — И не «мявкай» мне больше, никуда я не поеду! Никуда! — она закашлялась, осев на скрипучую табуретку, заскулила: — Я вижу, вы смерти моей хочете, честное слово! У меня здоровье ни к чёрту, а вы… — тётка промокнула фартуком веки. — Так меня севера-то ваши и ждут с моими болячками. Да ещё и ребятёшек потащите на мороз! Там они…

Тося, не дослушав, зашла в комнату. Леонид сидел скучный и сурово хмурил брови.

— Лёнь, ну хоть ты с ней поговори…

Но мужчина отмалчивался, а потом сказал: — Поговорил бы, да без толку… такая клюква… — сморщился он. Леонид, конечно, хотел бы верить, что всё образуется, но, увы… И он опять уехал один.

— Неча и расписываться, матери-то-одиночке садик быстрей дадут, вон, как Нюркиным ребятёшкам, — учила Евдоха дочку. — А Лёнька и так помогает будь здоров!

На следующий год Леонид не появился — мама, дескать, совсем слегла, спасибо, мол, тётка Груша помогает ухаживать. И приехал он уже после смерти матери. Парень сильно осунулся и был весь, как натянутая струна. Ходил чернее тучи. Много курил. Подросшие мальчишки его не радовали.

— Видишь… еслиф так хорошо на Севере, дак чего ж твоя маманька не пожила-то ещё? А могла бы — не такая уж и старая была… мне ровесница, — за столом поджучила Евдоха.

Леонид кусанул сигарету, заиграл желваками.

— Бог к себе позвал… — неопределённо ответил он.

— Лёнь… а, может, теперь останешься, не поедешь?.. — попросила Тося, когда мать вышла.

— Здесь? А где здесь жить-то?.. теснотища такая… — Мужчина потёр ладонями коленки, роняя пепел, встал. — Нет. Поеду. Там работа… друзья… дом…

— А здесь — дети… я…

Леонид покачал головой: — От пацанов не отказываюсь, но здесь… — он покосился на Евдоху, бойко что-то доказывающую Даниловне, забежавшей по мелкой надобности. — Нет, Тося, здесь не останусь.

Леонид потолкался ещё дня три — сводил ребят в зоопарк и уехал.

Прошло четыре года

Леонид отправлял Тосе и детям переводы, посылки. Но сам наезжал всё реже.

В погожее воскресенье Тося затеяла глажку. За окном на ветках смертным боем дрались воробьи. «Им-то чего делить?» Во дворе, оседлав новенькие велосипеды, гоняли сыновья.

— Тоська, пойдём в горсад! Танцульки сегодня. Развеемся хоть. Живой оркестр будет. — В комнату заглянула Надежда.

— Ещё чего? А ну закрой дверь! — крикнула Евдоха. — «Танцу-ульки ей!..» Тоська, не сходи с ума, говорю. Не молоденька уж. Какие тебе щас танцульки? Это у Надьки ни ребёнка, ни котёнка нету, а у тебя дети, мужик!

— Мам, какой мужик? Видишь, он и не приезжает даже.

— Аа-а… — пропела раздражённо Евдоха, — живи, как знаешь… Я только говорю: ребятёшкам родной отец нужбн. А ты… закрутисся-завертисся и не заметишь, как мне ещё принесёшь. — Мать пристально поглядела на дочь. — Да и куда кавалера-то приведёшь, еслиф чё? Обе комнаты заняты, сама знаешь. — Евдоха вытащила из кармана аптечный пузырёк, — и мне покой… — проглотила таблетку.

— Да никуда я не пойду! — устало перебила дочь, раскладывая готовые простыни, — успокойся уже.

Тося вышла из комнаты.

— Надь, не пойду я!

Убегало-уплывало время

Прошло ещё десять лет. Изредка наезжал к детям Леонид, но Тосю с собой уже не звал. Отведя намеченный отпуск, торопился домой. Совсем взрослые сыновья щеголяли в модных обновках, хвастали дорогими подарками: «Батя прислал! Батя купил!» Едва окончив школу, старший уехал к отцу на Север, а через год следом укатил и младший.

* * *

Стоял неласковый осенний день. Пылил дождь. Хмурая речка полоскала грязные тучи. Сгорбившись, брела Тося по набережной. Синий курёнок свесил из котомки старушечью шею. Женщина остановилась, туже замотала вязаный платок. Варежкой подправила вилок капусты, поглубже затолкала цыплёнка. Протерев мокрую скамейку, присела…

Передохнув, она подняла сумку и пошаркала к дому, где ждала её мать-Евдоха.

Весы жизней наших

Соседская малышня, посмотрев тётишурин телевизор, умчалась на улицу, а за столом осталась скромная троица: розовощёкий крепыш, лет четырёх, и две девочки-близняшки, чуть постарше.

— Да… Вот и ещё одна семидневка лопнула, — грустно заметила женщинам Александровна. Мало того, что Александровна ворожила — всю правду-матку выкладывала, так она ещё и умелой рассказчицей была. Старушка сидела за маленькой прялкой и из клока шерсти вытягивала и ссучивала нить, наматывая её на веретено, и удивлялась: — Надо же, только вчерась четвериг был, а уж сёдни, смотри-ка, опять четвериг!.. — Поплевав на хваткие пальцы, она продолжала: — Не успеешь оглянуться, а жизь-то уж и пролетела! Дак оно и правда что… Вон хоть Надьку мою возьми: вроде, только что малявкой была, — бабуся покачала головою и шепотком поделилась: — А я сразу сказала ей, что с Генкой у их ничё не получится. Бывало, как на карты прикину, так и вижу…

— Это уж точно, жизнь — вода, — занятая своими мыслями, с опозданием подтвердила тётя Шура. — Веруня, ты садись-ка, детка, поближе. Ага…во-от сюда. — Хозяйка опростала чайник, отставила на шесток, — Талинка, и ты ешь-давай, не модничай… Ну? И чего застеснялась? Кушайте. — Тётя Шура придвинула тарелку с шаньгами, — мягонькие, с творожком. Даниловна вон опять принесла с утречка пораньше. — Женщина погладила всех троих по макушкам и, отвернувшись, прошептала: — Мы с Груней-то уж чуть свет в больницу сбегали: Зоя… совсем плохая. Завтра привезут домой… помирать…

Александровна уронила веретёшко. «Хосподи Иисусе Христе… помирать…»

— Я-то уже от сердца валерьянки напилась, вроде, отпустило маленько, — вздохнула тётя Шура.

«Вот беда-то…» — Соседки заохали, запричитали. Хозяйка вытерла глаза, решительно встала. Оглядела всех и сказала: — Будет вам зевать-то, детей напугаете! Не в нашей она воле… жизнь человечья. Она, что минное поле: кто наступил, тот и… пропал. Давайте-ка лучше сообразим, как нам дальше-то… с Зоей… с детями…

* * *

Зоя, молодая женщина — мать ребятишек. Широкое окно, в середине барака на первом этаже, опутанное лиловым вьюнком-колокольчиком — её окно, с детства. Она рано осталась сиротой. Родителей не помнила, свою бабушку мамой называла. Росла тихой и послушной. Бабулька в ней души не чаяла, сил не жалела — подымала внучку, образовывала. Одна беда: внучка хворала много: то воспаление лёгких подхватит, то бронхит. Как и чем её только ни лечили! И растирания она принимала и бабушкины отвары пила. «Облепиха, говорят, шибко помогает! На облепихе, мол, водку настоять да каждый день по напёрсточку перед обедом — сроду, говорят, болеть не будешь! — приговаривала бабушка. — И все болячки, что есть, сами и повыскочат!» Врачи советовали на лето выезжать в лесную зону, а ещё лучше район поменять, дескать, этот слишком загазованный. Бабушка на всё лето и отправляла любимицу то на курорт, то в лесной санаторий (спасибо, здравоохранение помогало).

Ну а в санаторном-то лесу и, впрямь, хорошо! Бабушке и самой впору бы в нём остаться, да деньги зарабатывать надо. Пройдут они, бывало, с внучкой по зелёным лужайкам, а там… синие и белые цветочки разбросаны. Птички поют. Солнечные поляны с клубникой-земляникой ожидают забредшего: ешь-не хочу! Красными огоньками в тенёчке вспыхивает костяника — манит пробу снять. Над кустиками застывают оранжевые бабочки. Благодать! Раскрасавицы-берёзы приглашают глотнуть своего прохладного сока! И грибочки в прятки играют! И воздух… ой… какой воздух! — Пить его, не напиться! Глядя на эти красоты, радовалась бабушка за внучку.

Из насиженного места им уезжать насовсем было некуда. В деревню? И чего там, в деревне-то, девчонке молоденькой делать? Хвосты коровам крутить, что ли? Деревня — она и есть деревня. А вот в лесном-то санатории хорошо!

Но как-то в заботах и хлопотах незаметно просочилось в никуда время… Зоя повзрослела и забыла о болезнях. Видно, всё же лечение да бабушкины снадобья помогли. После школы без раздумий девушка поступила в торговый институт. Вечерами училась, а днём работала продавцом в книжном магазине напротив. И вот работала она работала, и запохаживал к ней в отдел курсантик безусый!

— Зой, похоже, неспроста парнишка-то зачастил! Как уставится на тебя… глаз не оторвёт! — замечали лукавые подружки.

Так познакомилась Зоя с Вадимом, славным парнем — будущим пилотом. А незадолго до окончания училища Вадим сделал девушке предложение.

— Ну вот и ладно, вот и слава богу! Успела внученьку поднять да в люди вывести! — радовалась бабушка. — Теперь только взамуж отдам, а там уж и… помирать могу спокойно.

Конец ознакомительного фрагмента.