Другая женщина

Сэнди Джонс, 2018

Молодые люди Адам и Эмили любят друг друга, планируют создать семью и жить долго и счастливо. Они проводят вместе все свободное время, но Адам не торопится знакомить девушку с членами своей семьи. Эмили настаивает. День, когда Адам приводит ее на обед к своей маме, становится для Эмили началом настоящего кошмара.

7

Тогда казалось, что это отличная идея. Но когда я очутилась у мамы с папой, то подумала, что с радостью осталась бы у них. Там было тепло и уютно — и все напоминало мне о давних Рождествах. К примеру, когда я, восторженная семилетка, посреди ночи трясла младшего брата за плечо, чтобы он проснулся, и потом мы крались вниз по лестнице в ужасе оттого, что можем увидеть Санта-Клауса, — но при этом нам не хотелось его пропустить.

— Он поймет, что мы не спим, — шептал Стюарт. — А тем, кто не спит, он не оставляет подарков.

— Ш-ш, — отвечала я. Сердце у меня билось где-то в горле. — Прикрой глаза рукой, подглядывай через щелочку между пальцами.

Мы спускались на ощупь, ориентируясь по перилам, и пробирались к елке, которая стояла в углу главной гостиной. Проходили мимо камина, на котором заранее оставили стакан молока и сладкий пирожок. Подсматривая сквозь пальцы, я видела в лунном свете, озарявшем комнату, что на тарелке остался только кусок пирожка. Я громко ахала.

— Что такое? Он приходил? — нетерпеливо вскрикивал Стюарт.

Я различала очертания завернутых подарков под елкой, и сердце у меня прыгало от радости.

— Приходил, — сообщала я, с трудом сдерживая возбуждение. — Он приходил.

С тех пор прошло лет двадцать, и в этом смысле мало что переменилось. Хотя уже День подарков, мы по-прежнему относимся к нему так, словно это день самого Рождества. По-прежнему собираемся вокруг все той же елки. «Если не сломано — незачем чинить», — твердит папа уже десяток лет, хотя не помешало бы помочь одной-двум хиреющим веткам. Мама по-прежнему настаивает, что подарки под елкой не имеют к ней никакого отношения, а мы со Стюартом переглядываемся, словно заставляя себя в это поверить.

— Ну, как продвигается твое новое романтическое увлечение? — поинтересовалась моя невестка Лора, ненадолго оторвавшись от знаменитой маминой жареной картошки.

Я просто кивнула: рот у меня был набит хрустящим йоркширским пудингом. И потом ответила, улыбаясь:

— Хорошо продвигается.

— Вижу, вижу характерный блеск глаз, — заметил папа. — Я ведь тебе говорил, Валери? Я сказал твоей матери пару недель назад, что у тебя опять появился в глазах этот блеск.

— Опять? — переспросила я.

— Я ведь говорил, Вэл? — воззвал он в сторону кухни, где мама наполняла уже второй соусник. — Я же тебе говорил, что у нее опять тот же блеск в глазах?

— Да что значит «опять»? — засмеялась я. Мы со Стюартом сделали друг другу большие глаза. Рождество — не Рождество, если папа не переусердствует по части хереса.

— Он хочет сказать — впервые со времен Тома, — проворчала мама, врываясь в столовую все в том же непременном фартуке. Мне, наверное, никогда не понять, почему она его надевает только на Рождество, хотя готовит почти каждый день. — Честное слово, Джеральд, деликатности у тебя, как у…

Я выжидательно посмотрела на нее.

— Ну же, ма, — потребовал Стюарт. — Деликатности, как у?..

— Деликатности, как у… — повторила она. Никто не знал, куда она собирается вырулить с этой своей фразой.

Я фыркнула.

— У нас тут одновременно идут три разных разговора, — простонала мама, изображая протест. Она прекрасно умеет делать вид, что для нее все это чересчур, но я точно знаю, что больше всего на свете она обожает, когда вокруг нее — вся семья. А теперь она особенно довольна, потому что появилась маленькая Софи.

— Так чьи там глаза блестели? — негромко спросил папа, словно обращаясь к самому себе.

— Ты говорил про глаза Эмили. — Мама округлила свои собственные. — Потому что у нее новый молодой человек.

— Когда же меня с ним познакомят? — громко вопросил папа. — Надеюсь, он не скотина, как тот, другой.

— Джеральд! — воскликнула мама. — Выбирай выражения.

— Сколько вы уже вместе? — спросила Лора с неподдельным интересом.

— А, всего три месяца, не очень долго, — небрежно ответила я. И тут же пожалела, что выбрала такой тон: получалось, что у нас с Адамом — просто мимолетный романчик. — Но я бы хотела, чтобы вы с ним познакомились.

— Главное, смотри, чтобы он с тобой хорошо обращался, а не как тогда. Не вздумай мириться ни с какими его…

— Джеральд!

Мы все расхохотались, и я пожалела, что с нами нет Адама. Мне очень хотелось, чтобы он встретился с моей безумной семейкой. Просто чтобы он знал, во что ввязывается.

Я уехала очень неохотно, зная, что мне будет не хватать пьяной игры в шарады и маминой неспособности запомнить, сколько слогов в «Танцующем с волками». В ходе игры Стюарт каждое Рождество загадывал ей название этого фильма — исключительно для того, чтобы все мы полюбовались, как она пытается беззвучно его произнести. И тем не менее каждый год она вела себя так, словно вообще впервые слышит об этом названии.

— Береги себя, детка, — проговорила мама, обнимая меня в дверях.

Если бы я ехала не к Адаму, то так бы и осталась в ее теплых объятиях. От нее исходил аромат глинтвейна и апельсинов.

— Спасибо, мам. Позвоню, как приеду туда.

— Как насчет эгнога на дорожку? — спросил папа, подходя к дверям. Колпак на нем сидел набекрень. — Я специально купил бутылочку.

— Ей нельзя, Джеральд, — с укором заметила мама. — Она же за рулем. И кто вообще пьет эту гадость?

Я мысленно улыбнулась, всех расцеловала на прощание, еще чуть-чуть потискала малютку Софи, а потом все-таки выволокла себя на холод. Дороги оказались пусты, что и неудивительно: вероятно, большинство здравомыслящих людей уютненько устроились дома или в гостях на всю ночь — не желая покидать тепло очага и не в силах противиться искушению принять еще одну рюмочку хереса.

Уже стемнело, когда я остановила машину возле коттеджа Памми — одного из пяти одинаковых каменных домов, жавшихся друг к другу. Не успела я выключить фары, как белая деревянная дверь распахнулась и на крыльце появилась массивная фигура Адама. Изо рта у него вырывались клубы пара, а из гостиной за его спиной — теплый свет.

— Давай же. — Он поманил меня, словно мальчишка, возбужденный праздником. — Ты поздно. Скорей.

Я посмотрела на часы: 17:06. Я опоздала всего на шесть минут. Мы поцеловались на крыльце. Казалось, я не виделась с Адамом целую вечность. На самом деле прошло всего три дня, но среди них затесалось Рождество, а в такое время чувствуешь, словно растранжирил целые недели, сидя в четырех стенах, пялясь в ящик и наедаясь до тошноты.

— М-м-м, очень по тебе скучал, — шепнул он. — Заходи. Мы тебя ждали. Сейчас подадут обед.

— Обед? — Я на секунду замерла. — Но…

Он снова поцеловал меня, пока я снимала пальто:

— Мы все ужасно проголодались, но мама настаивала, чтобы мы тебя дождались.

— Все? Но… — начала я. Слишком поздно.

— А вот и она! — провозгласила Памми, просеменив ко мне и взяв мое лицо в ладони. — Бедняжка, вы совсем заледенели. Входите, вас пора накормить. Это вас согреет.

Я вопросительно взглянула на нее:

— Не беспокойтесь обо мне, я только что поела…

Она уже повернулась и теперь уносилась в сторону кухни.

— Надеюсь, вы проголодались, — окликнула она меня оттуда. — Я наготовила на целый полк.

Адам протянул мне бокал шампанского, и в своем издерганном состоянии я была рада этой холодной щекотке на языке.

— Что у нас к чаю? — спросила я, стараясь произнести слово «чай» как можно легкомысленнее, словно тем самым я могла сделать так, чтобы это и было просто чаепитие.

С приклеенной улыбкой я выслушала ответ Адама:

— Легче сказать, чего у нас нет.

— Адам, но я не могу… — сделала я еще одну попытку. Мы уже входили в столовую. Увидев стол, очень красиво накрытый на четыре персоны, со сверкающими подложками под тарелки, белыми накрахмаленными салфетками, аккуратно свернутыми в серебряных кольцах, и декоративную вазу посередине (с бузиной и сосновыми шишками), я поняла, что у меня не хватит духу продолжить эту фразу.

— Вот, прошу, — певучим голосом объявила Памми, внося два блюда, на каждом — полноценный рождественский обед со всеми полагающимися гарнирами и приправами. — Это для вас. Я вам припасла еще одну тарелку, потому что знала — к тому времени, как вы сюда доберетесь, вы успеете проголодаться.

Душа у меня ушла в пятки.

— Очень надеюсь, что вам понравится, — прибавила она. — Я почти весь день провела на кухне.

Я выдавила улыбку:

— Выглядит замечательно, Памми.

— Садитесь вот сюда, — показала она. — А ты, Адам, вон туда. Садитесь, а я сейчас принесу две остальные.

Когда она выходила, я поймала его взгляд и кивнула в сторону пустого стула перед столь же красиво разложенными приборами, как и возле трех прочих мест.

— А, это для Джеймса, моего брата, — ответил он на мой безмолвный вопрос. — Он неожиданно явился накануне Рождества и до сих пор здесь. Я же тебе, кажется, говорил о нем по телефону?

Я покачала головой.

— Джеймс! — позвала Памми. — Обед на столе.

Тут я посмотрела на тарелку, которая стояла передо мной. Даже если бы я неделю ничего не ела, я не смогла бы осилить эту гору овощей, под которой едва-едва угадывались края толстенных кусков индейки, выглядывающие из-под двух йоркширских пудингов. Цвет фарфора под всем этим было не различить.

Мой живот, раздувшийся после трапезы с родителями, издал стон, и я, садясь, тайком расстегнула две верхние пуговицы своих облегающих брюк. Слава богу, что я надела длинную блузку: мне пришлось встать, когда вошел Джеймс.

— Не вскакивайте ради меня. — Он улыбнулся, протягивая мне руку. — Очень рад наконец-то с вами познакомиться.

Наконец-то? Мне это понравилось. Отсюда как бы следовало, что мы с Адамом вместе дольше, чем на самом деле. И что Адам наверняка говорил обо мне.

Я натянуто улыбнулась, вдруг осознав, как мне все-таки неловко сидеть рядом с совершенно незнакомым человеком, хоть он и далеко не чужой за этим столом.

Адам мало что рассказывал мне про Джеймса. Я знала лишь, что они — полная противоположность друг другу: у Адама была нервная работа в мегаполисе, а Джеймс создал небольшую фирму, занимавшуюся ландшафтным дизайном, где-то на границе Кента и Сассекса. Адам с готовностью признавался, что работает главным образом ради денег, а вот Джеймс вполне доволен такой жизнью, когда не нужно заглядывать дальше завтрашнего дня: главное для него — заниматься на свежем воздухе тем, что он любит.

Я смотрела, как он садится, как тянется за солью и перцем: движения и манеры у него были как у Адама. Они и внешне оказались очень похожи, только вот у Джеймса волосы длиннее и черты более заостренные, а на лице — никаких морщин и вообще никаких признаков напряжения, связанного с работой в большом городе.

Может, все мы так выглядели бы, если бы не надрывались в столице, сражаясь за каждую новую сделку и, несомненно, вгоняя себя в гроб раньше времени. А он легко и свободно скользит по жизни, занимается любимым делом, а если ему за это еще и платят, так для него это просто приятный бонус.

— У нашего Джеймса кое-какие неприятности с девушкой, — заговорщически прошептала Памми.

— Ну мам, — простонал он. — Я уверен, что Эмили не хочет об этом знать.

— Разумеется, хочет, — возразила она с негодованием. — На свете нет ни единой женщины, которая не любила бы сплетен.

Я с улыбкой кивнула, по-прежнему собираясь с силами, чтобы взяться за нож и вилку.

— Имейте в виду, мы не совсем уверены, что она вообще была для него подходящей парой, не так ли? — Она стиснула его руку, которую он положил на стол, временно перестав орудовать столовыми приборами.

— Мам, ну пожалуйста.

— Я просто говорю это вслух, только и всего. Говорю вслух то, что думают все остальные. У нее было много… как бы это назвать? Проблем. И если вы хотите знать мое мнение, то я скажу: даже лучше для него из всего этого вырваться.

Мне удалось проглотить по кусочку всего, что мне навалили на тарелку, если не считать брюссельской капусты, восемь кочанчиков которой скучали в лужице соуса.

— Боже мой! — воскликнула Памми, заметив, что я положила нож и вилку. — Вам не понравилось? Я что-то сделала не так?

— Вовсе нет. — Меня очень смущали озабоченные взгляды обоих парней. — Я просто…

— Но ведь вы сказали, что приедете голодной, верно? — не унималась она. — Вы сказали, что захотите чаю?

Я безмолвно кивнула. В моей семье это не называлось чаем.

— Ты нормально себя чувствуешь, Эм? — спросил Адам.

— Ах, эта юная любовь, — прощебетала Памми. — Помню, как мой Джим тоже вокруг меня носился, пылинки с меня сдувал.

— Мама очень старалась, — негромко напомнил Адам.

— Я отлично себя чувствую, и все такое вкусное, честное слово. Я просто хочу немного передохнуть, — проговорила я, опустив голову.

— Эм, но вы же почти ни к чему не притронулись, — заметила Памми. Это уменьшительное «Эм» прозвучало как-то саркастически. Словно мы с ней обе — дети, играем где-нибудь на площадке и она меня дразнит.

Тогда я посмотрела ей прямо в глаза, стараясь сохранять благожелательное выражение лица. Она не отвела взгляда, но я могла бы поклясться, что в ее глазах сквозило надменное удовлетворение.

— Ну, как дела в кадровом бизнесе? — бодро спросил меня Джеймс.

В списке можно поставить еще одну птичку. Адам явно успел хорошо потрудиться — столько всего обо мне рассказал.

— Я уверена, что Эмили не хочется говорить о работе, — рассмеялась Памми.

— Простите, я… — Он осекся.

— Ничего-ничего, — вполне искренне отозвалась я. Что угодно, лишь бы отвлечь мое внимание от горы на тарелке. — В тех секторах, с которыми я работаю, дела обстоят по-прежнему неплохо, но нас постоянно преследует по пятам угроза онлайнового рекрутинга.

Он кивнул:

— Ну, а в IT-индустрии, конечно, царит невиданное процветание? — Он похлопал Адама по плечу. — Если верить словам этого типа.

— Ага, значит, он опять себя расхваливал? — засмеялась я. — Суперуспешный IT-руководитель.

— Что-то в этом роде, — улыбнулся Джеймс.

— А я ему твержу, что это вчерашний день, — шутливо заметила я. — Все эти высокие технологии долго не продержатся.

Я покосилась на Адама, и его губы изогнулись в улыбке. Но до его глаз эта улыбка не добралась.

Джеймс засмеялся, и я понимала, что мне следовало бы посмотреть на него, но я чувствовала на себе взгляд Адама и не знала, куда смотреть.

— Может, мне стоило бы надеть болотные сапоги, взять лопату и начать вместе с тобой возиться в навозе, братишка, — проговорил Адам, в свою очередь похлопывая Джеймса по плечу. Я поняла, что он делает это несколько покровительственно. Забавно: когда Джеймс хлопал Адама по плечу, никакой покровительственности в этом я не заметила. Я тут же мысленно отругала себя за то, что провоцирую братское соперничество. У меня же у самой есть брат, я же понимаю, что это такое, когда дети вечно конкурируют друг с другом.

Джеймс молча подвигал вилкой зеленый побег у себя на тарелке.

— А вы где-то рядом живете? — спросила я у него. Мне отчаянно хотелось как-то развеять эту гнетущую атмосферу.

Он кивнул:

— У меня соглашение с одним клиентом, он обитает в одной из ближних деревень. Он позволяет мне жить на его земле, а в обмен я поддерживаю его сады в полном порядке.

— Но трудность в том, что это отец той самой девицы, — добавила Памми.

Я скорчила гримасу и посмотрела на него:

— Ну да, я понимаю.

— Все сложно, — отозвался он, словно оправдываясь. — Опять я вляпался.

Я улыбнулась:

— А как вообще весь этот… сельскохозяйственный бизнес? У вас много дел?

Вряд ли вежливость позволяла мне играть ведущую роль в этой застольной беседе, но и Памми, и Адам включили беззвучный режим, предпочитая молча поглощать обед.

— Я очень люблю этим заниматься, — ответил он с неподдельной убежденностью. — Те, кто любит свое дело, часто говорят: это призвание, а не работа. Могу только повторить это вслед за ними.

— Ну да, я часто так говорила, когда работала в обувном, — заметила я. — Ах, бедные ножки, им так нужна помощь и поддержка. Я бы трудилась там бесплатно, настолько пылала страстью к этому делу.

Он расплылся в улыбке, не отводя мягкого взгляда от моих глаз.

— Вы — один из настоящих воителей этой жизни, — провозгласил он. — Благодарю вас от всей души.

И он прижал ладонь к груди. На какое-то время показалось, что кроме нас тут никого нет. Но деловитое постукивание ножей и вилок Памми и Адама вернуло меня к действительности.

— Простите, я на минутку. — Я встала из-за стола, отодвигая стул.

Я съела все, что смогла, и мое тело уже готовило ответный удар: внутри у меня все сжималось и скручивалось. Я не знала, что сильнее вгоняет меня в панику — этот кишечный бунт или не совсем понятное чувство, которое породил во мне Джеймс. Я была уверена, что никто больше этого не заметил. Значит, я это просто придумала? Я искренне надеялась, что так и есть.

Потом мы убрали со стола и прибрались на кухне. Я подождала, пока Памми и Джеймс отойдут достаточно далеко, чтобы нас не слышать, прислонилась к Адаму и тихонько спросила:

— Не желаешь прогуляться?

— Конечно, — ответил он. — Сейчас куртку возьму.

— Куда это ты направляешься? — спросила у него Памми в холле. — Ты же не уезжаешь? — В ее голосе слышалась паника. — Я думала, ты останешься.

— Мы и остаемся, мама. Мы просто немного пройдемся после такого замечательного обеда.

— «Мы»? — переспросила она. — Ты хочешь сказать, что Эмили тоже остается?

— Разумеется. Мы переночуем, а после завтрака поедем домой.

— И где же она будет спать? — осведомилась она уже более тихо.

— Со мной, — объявил он.

— Не думаю, сынок. А поскольку приехал еще и юный Джеймс, у нас не хватит места.

— Джеймс может лечь на диване, а мы с Эмили — в гостевой спальне.

— В этом доме вы не станете спать вместе. — Голос у нее дрожал. — Это неправильно. Это неуважение.

Адам нервно рассмеялся:

— Мама, мне двадцать девять лет. Мы давно не подростки.

— А мне безразлично, сколько вам. Под моей крышей вы не будете спать вместе. Это было бы неуместно. В любом случае Эмили сказала, что сегодня переночует в гостинице.

Что? Хорошо, что я еще не вышла из кухни. Мне потребовалась вся моя решимость, чтобы не запихнуть в рот кухонное полотенце и не сжать его зубами. Когда это я говорила, что остановлюсь в гостинице?

— Мама, Эмили не собиралась ни в какую гостиницу, — возразил Адам. — Какой в этом смысл?

— Она сама мне сказала по телефону, — возмущенно ответила его мать. — Если уж она собирается ночевать здесь, может лечь на диване. А вы с Джеймсом — в гостевой спальне.

— Мама, но… — начал Адам. Я вошла в холл и увидела, что ее ладонь остановилась всего в нескольких сантиметрах от его лица.

— И никаких «но». Так будет — нравится тебе это или нет. Если бы ты меня любил и уважал, ты бы даже не просил меня ни о чем подобном.

Тут у нее потекли слезы. Сначала она плакала тихо, но когда увидела, что Адам не приближается к ней, рыдания стали громче. Я в ошеломлении замерла, мысленно желая, чтобы он проявил твердость. Когда ее плечи начали вздрагивать, Адам обнял ее, притянул к себе:

— Ш-ш, мама, все в порядке. Прости, я не хотел тебя расстраивать. Я согласен. Конечно же, я согласен.

— Я никогда не говорила… — начала я. Но Адам взглядом попросил меня замолчать.

— Мы поступим так, как ты захочешь, — успокаивающе говорил он, покачивая ее взад-вперед, словно младенца.

Взглянув на меня, он с извиняющимся видом пожал плечами, словно хотел сказать: «Ну что еще я могу сделать?» И потом он стал подниматься наверх, но я отвернулась и не проводила его глазами.

Внутри у меня всколыхнулась волна гнева. Крошечная, но она могла и разрастись. Если бы я столько не выпила, то, вероятно, могла бы сесть в машину и укатить домой. Знай я, что здесь будет Джеймс и что от меня будут ожидать ночевки на старом диване, я бы осталась у родителей. Я хотела быть с Адамом. И я думала, что и он тоже хочет быть со мной. А в итоге мне пришлось угождать капризам его матушки, вечно требующей заботы и внимания. И оправдываться.

— Вы ведь не возражаете, верно? — Голос Памми звучал уже более жизнерадостно. Она принесла сверху одеяло и подушку.

Я раздвинула губы в улыбке и с беспечным видом помотала головой.

— Просто должны существовать границы. В наше время мы и помыслить не могли, чтобы залезть с кем-нибудь в постель до брака. Я знаю, теперь все по-другому, но это не значит, что я буду с этим мириться. Даже не представляю, как вы, молодые, можете так себя вести. Спите со всеми, с кем заблагорассудится. Мы так насчет этого беспокоимся — и я, и мои мальчики. Того и гляди, к одному или к другому явится какая-нибудь потаскуха и заявит, что понесла от него.

Это она про меня? Я несколько раз вдохнула и выдохнула. Последний выдох получился слишком громким. Это был не совсем вздох, но она все-таки тут же за него ухватилась:

— Бог ты мой. Я не хочу сказать, что вы сделаете что-нибудь подобное, но ведь мы не должны оставлять все на произвол судьбы, правда? Если нам даже не нужно переживать насчет беременности, всегда остаются еще эти ужасные болезни, которые мы можем подхватить.

Почему она говорит «нам», а не «ему»?

— Лучше давайте-ка я, — произнес Джеймс, входя и берясь за два угла одеяла, которые я неохотно держала по ее просьбе. Он встряхнул одеяло.

— Уж простите, я очень рада вас тут видеть, но если бы я знала, что вы останетесь… — Памми никак не могла угомониться.

— Мам, может, принесешь простыню из сушильного шкафа? — предложил Джеймс. — Постелем ее на диван.

Я смотрела, как она выходит. Потом я повернулась к Джеймсу. Потребовались все мои волевые ресурсы, чтобы не показать свое раздражение надуванием щек и громким «пуф-ф». Но, кажется, у меня не очень получилось скрыть свои чувства.

— Простите, — сказал он. — Она просто придерживается старомодных правил.

Я улыбнулась. Я была благодарна, что он это признал.

— Если хотите, можете переночевать в моей постели.

От этого совершенно невинного замечания щеки у меня явно покраснели. Я наклонилась и стала взбивать подушку, которая не нуждалась во взбивании.

— А я устроюсь здесь с Адамом, — продолжал он. — Я понимаю, для вас с ним получится не самая романтичная ночь после Дня подарков. Но, боюсь, это самый лучший вариант, какой я могу предложить.

— Огромное спасибо, — искренне ответила я. — Но мне и тут нормально, правда. — Я покосилась на бугристые диванные подушки. — Мне доводилось спать в местах похуже.

Подняв брови, Джеймс улыбнулся, демонстрируя ямочку на щеке: прежде я ее не замечала.

— Что ж, вас никто за язык не тянул, — произнес он.

Вдруг я поняла, что мой ответ можно было истолковать превратно.

— Я имею в виду — когда мы с родителями ходили в походы, — поспешно добавила я. — Есть в Корнуолле такое местечко, для восьмилетнего ребенка оно — прямо как из романа Энид Блайтон. Журчит ручеек, коровы ложатся на траву перед дождем, и нужно отыскивать здоровенные валуны, чтобы прижать края палатки, и комары — приятели эльфов…

Он глядел на меня, как на помешанную.

— В детстве я читала массу книг и писала много всяких историй, — пояснила я извиняющимся тоном.

— Подумаешь, комары-эльфы. В былые годы я сражался с гигантскими птеродактилями и шерстистыми мамонтами… — поведал он, словно соревнуясь со мной.

— Ага, вы тоже много читали.

— Ну, мне было девять лет, что вы хотите? — Он как будто оправдывался.

Мы одновременно рассмеялись.

— Похоже, у нас обоих было чрезмерно развито воображение, — заметила я. — Иногда мне хочется вернуться в те годы. Жизнь тогда была гораздо проще. А теперь я только за большие деньги соглашусь провести ночь на поле, где под боком шумный поток, грязные коровы, неуютные камни, а вокруг вьются всякие кусачие твари.

— Теперь этот ветхий диван кажется до странности привлекательным, да? — проговорил он.

Я улыбнулась.

— А куда вы потом собираетесь, влюбленные пташки? — осведомилась Памми, возвращаясь в комнату и деловито разворачивая простыню.

— Эмили очень милая, но она — подружка моего брата, а не моя, — заметил Джеймс. — Так что я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду. И какой вывод обо мне можно сделать из всего этого. — Он расхохотался.

— Бог ты мой! — вскрикнула Памми. — Я думала, это Адам! — Она повернулась ко мне. — Они так похожи. И всегда были похожи. Как две капли воды.

Я сохраняла на лице приклеенную улыбку.

— Тут у нас примерно в миле отсюда, на этой же дороге, есть очаровательный паб, — сообщила она. — Если мне не изменяет память, там есть и комнаты для постояльцев. Скорее всего, их все уже заранее забронировали, сегодня же День подарков и все такое. Но, может быть, имеет смысл узнать, ведь вы же сами сказали, что собираетесь…

— Ты готова? — позвал Адам. Он спускался вниз, держа в руке шапку и перчатки.

От ошеломления я не могла отреагировать сразу же, и за меня ответила Памми. Судя по всему, она отлично умела это делать.

— Да, она здесь. Отправляйтесь, приятной прогулки. Заварю свежий чай к вашему возвращению.

Я потуже обвязалась шарфом, пряча под ним рот, чтобы из него случайно не вырвались мои мысли.

— Извини насчет всего этого, — произнес Адам, хватая меня за руку. Мы шли по слабо освещенной дороге.

Я почувствовала облегчение. Значит, я не схожу с ума. Значит, он тоже заметил.

— Да, я понимаю, расклад не идеальный, но это все-таки ее дом, — продолжал он.

Я остановилась как вкопанная посреди улицы. И повернулась к нему:

— И все? Это все, за что ты хотел извиниться?

— А что такое? Я знаю, это досадно, но это же всего на одну ночь, а утром мы встанем и пораньше уедем. Хочу тебя привезти обратно ко мне.

Он подошел поближе, его губы коснулись моих, но я вся напряглась и повернула голову в сторону.

— Да что с тобой такое? — Его тон изменился.

— Ты этого не понимаешь, да? — спросила я громче, чем намеревалась. — Ты совершенно этого не видишь.

— О чем ты вообще? Чего я не вижу?

Я снова повернулась к нему и чуть не рассмеялась:

— Ты все блуждаешь в своем уютном мирке и не позволяешь, чтобы тебя что-нибудь беспокоило и донимало. Открой глаза и убедись: на самом деле жизнь не такая. И всякий раз, когда ты суешь голову в песок, как страус, и стараешься не слышать никаких посторонних звуков, я остаюсь терпеть всю эту пакость.

— Ты что, серьезно? — Казалось, сейчас он повернет обратно к дому.

— А ты не в состоянии увидеть, что тут происходит? — закричала я. — Увидеть, что она пытается сделать?

— Кто? Что?

— Я заранее сказала твоей матери, что я просто попью с вами чаю, а она обрушила на меня целый рождественский обед. Я заранее сказала ей, что собираюсь переночевать здесь, и она заверила меня, что это нормально. Да я бы никогда не приехала, если бы знала…

— Если бы знала что? — Ноздри у него слегка раздувались. — В нашем доме «чай» означает обед. И потом, ты абсолютно уверена, что она тогда разрешила тебе переночевать здесь со мной? Потому что за все время она позволила это сделать только одной девушке. С которой мы были вместе два года. А мы с тобой сколько вместе? Два месяца?

Казалось, он ударил меня куда-то в грудь. Такое действие произвели его слова.

— На самом деле три, — бросила я.

Он раздраженно всплеснул руками и развернулся, чтобы пойти обратно.

Спрашивала ли она меня по телефону, собираюсь ли я остаться? Ответила ли я ей, что собираюсь? Я совершенно точно не говорила ей, что планирую переночевать в гостинице. Может, она предполагала, что я имею это в виду? Мысли у меня путались.

Адам удалялся, и я мысленно промотала пленку вперед, представляя, как он прошествует обратно в дом Памми, а через двадцать секунд явлюсь я, в самом жалком виде. Я не могла позволить, чтобы такое случилось.

И тогда я заплакала. Самыми настоящими слезами разочарования и злости. Вы только поглядите на меня. Что я вообще делаю? Строю из беззащитной старушки какую-то монструозную мамашу. Просто безумие. Я — безумная.

— Прости, — пролепетала я. И он остановился, развернулся, пошел обратно ко мне. К тому месту, где я стояла, — всхлипывающая дурочка посреди дороги.

— Да что такое, Эм?

Он обнял меня, притянул к себе. Я чувствовала тепло его дыхания у себя на макушке. Грудь у меня тяжело поднималась и опускалась.

— Все нормально. Все со мной в порядке, — ответила я вяло. — Не знаю, что на меня нашло.

— Ты переживала из-за того, что скоро опять на работу? — мягко спросил он.

Я кивнула. И соврала:

— Да, наверное, это все стресс.

Мне хотелось сказать ему, что меня в действительности расстроило. Я не хотела, чтобы мы что-то скрывали друг от друга. Но что мне оставалось делать? Сказать: «По-моему, твоя мать — мстительная ведьма»? Это прозвучало бы смехотворно. И потом, где подтверждение этой теории? Ее избирательная память, ее склонность перекармливать гостей? Нет уж, решила я. Все мои суждения насчет его матушки, о том, что она полоумная, и обо всем прочем мне следует держать при себе. Пока.