Черные крылья

Сьяман Рапонган

История дружбы и взросления четырех мальчишек развивается на фоне необъятных просторов, окружающих Орхидеевый остров в Тихом океане. Тысячи лет люди тао сохраняли традиционный уклад жизни, относясь с почтением к морским обитателям. При этом они питали особое благоговение к своему тотему – летучей рыбе. Но в конце XX века новое поколение сталкивается с выбором: перенимать ли современный образ жизни этнически и культурно чуждого им населения Тайваня или оставаться на Орхидеевом острове и жить согласно обычаям предков. Дебютный роман Сьямана Рапонгана «Черные крылья» – один из самых ярких и самобытных романов взросления в прозе на китайском языке. Он был опубликован в Тайбэе в 1998 году и удостоен нескольких литературных премий, включая Литературную премию У Чжо-лю. Автор исследует тему столкновения двух культур и обращается к своему родному языку тао, создавая параллельные диалоги на двух языках. В этом издании у читателя есть возможность впервые познакомиться с текстами на языке коренного народа тао: диалоги сохранены в оригинальном авторском написании и даны в фонетической транскрипции на русском языке.

2

Под конец апреля стало намного теплее, волнение на море почти улеглось — точно как если бы духи всех божеств океана приглашали смелых воинов тао в гости, такие ясные деньки. Когда минуло полмесяца со второго Ритуала призыва рыбы, как-то раз после обеда, уже покормив свиней (где-то к пяти часам), люди друг за другом от Острова людей добирались до маленькой бухты острова Дзимагавуд, куда грести больше часа. Бухта эта обращена на юго-юго-запад, и только в этом месте можно пристать к берегу. Ночь, она ведь еще не настала, а пока мужчины один за другим вытаскивают свои лодки повыше на берег, отдыхают или чинят рыболовные сети. В этот час на горизонте немало лодок, которые еще только приближаются к Дзимагавуду.

* * *

Во время отдыха смотрел я на далекий юг и думал: может быть, это все потому, что я уже очень стар. А может, дело в том, что это последний раз, как я приплыл на лодке на остров Дзимагавуд, вот меня и посетили всякие мысли. О том, что мы сами можем превозмочь свой страх перед морем в определенных пределах; но что заставило наших предков более трех веков назад отправиться на острова Батанес, не боясь быть проглоченными волнами, разве только желание торговать? Или лодки, которые они делали, были настолько прочными? Были ли они сами такими высокими и крепкими, храбрыми и смелыми, как гласит предание? Я смотрю на чинящих сети молодых племянников, отцов внуков, одного зовут Сьяман Пойопоян, а другого — Сьяман Дзьявехай, смотрю на их стройные и сильные тела с выдающимися линиями мышц на руках, и на первый взгляд кажется, что они не знают слова «усталость». Насколько выше были люди в прошлом, чем мы теперь? Наверно, это предание рисует своих персонажей высокими и крепкими! Вот о чем я думаю.

Берег заставлен множеством лодок, и в маленькой бухте на волнах тоже полно лодок, которые пришли на лов летучей рыбы. Видать, все ожидают, что завтра будет ясный и солнечный день. Кроме шума набегающих волн на скалы, выступающие из воды по обеим сторонам бухты, в час заката все кажется таким мирным и спокойным. Всего шестьдесят или восемьдесят лодок, и почти все принадлежат деревням Имроку и Дзиратай, только несколькими управляют люди из селения Яйо. Им надо грести часа полтора, чтобы добраться сюда.

Хотя со дня Ритуала призыва летучей рыбы прошло уже полмесяца и за это время никто не нарушал никаких табу, связанных с летучей рыбой, но до сих пор улов почему-то был так себе. Все лодки прибывают на остров Дзимагавуд в надежде на хороший улов — сотни три или четыре летучих рыб. Мы с двумя моими племянниками тихо сидим у нашей лодки, наблюдая за теми, что качаются на волнах. Солнце вовремя опускается за горизонт, окрашивая облака в завораживающие взгляд цвета, к тому же облака принимают удивительные формы. Когда их яркие цвета блекнут, в сердцах людей заплетаются бесчисленные смутные надежды, рождаются фантазии о «хорошем улове». Разочарование и надежда раскачиваются в ритме волн в груди рыбака, ожидающего, когда поднимется занавес ночи.

Наконец от темно-красной зари не осталось и следа, а далекие звезды проявились еле заметным светом, лодки друг за другом вышли в море, и маленькая бухта стала казаться еще более тесной. Каждая лодка в длину метра три, даже больше, а самая широкая часть менее метра, середина широкая, нос и корма узкие. Сети занимают много места в лодке, поэтому люди садятся в центр, чтобы уравновесить ее.

Манга-нако, Кван Ко.

— Дети, — говорю я. (У народа тао принято так обращаться ко всем, кто младше, делается это из уважения.)

То тамо манзойо до тейрала.

Поставим-ка наши сети в том месте, где мелководье.

Та, мапо до Кавози, мангалпиран сира котван.

Тогда, если летучая рыба по левую руку пойдет, вдоль берега приплывет в маленькую бухту.

Новон, кван да нира мананьяпота.

— Хорошо, — так отвечают отцы внуков.

Все воины-рыбаки тихо сидят в своих лодках до полного наступления ночи. На первый взгляд, добрая сотня покачивающихся на волнах лодок все равно что плавучая древесина, потерявшая всякую ценность и бесцельно плывущая по течению. Но я понимаю, что сердца всех рыбаков горят молитвой о «хорошем улове».

Единственное дерево, которое способно выжить на Дзимагавуде, — это Пазопо, или подокарп крупнолистный. Легенда гласит, что злые духи больше всего любят прохладу под сенью его ветвей, к тому же для них это лучшее место, чтобы понаблюдать за сородичами, все еще живущими на этом свете, когда те приходят на лов летучей рыбы. Чем больше сородичи поймают, тем большее воздаяние им полагается. Когда очертания деревьев и самого острова становятся такими же темными, как небо, я говорю двум своим племянникам:

Си дзияста рана о мойин но тао ам, изойо нийо о таваз.

— Ставить сети можно только тогда, когда перестаешь различать лица.

Занавес ночи окончательно поднят. Удары весел о пенящиеся волны отчетливыми звуками достигают ушей, и все понимают, что настало время ставить сети. Шарообразные поплавки подвязаны по краям сети, и, когда сеть ставится, от последнего поплавка тянется веревка длиной около восьми морских саженей, она крепится к лодке, чтобы не потерять сеть. Все ставят сети, продолжая грести вперед, до тех пор пока сеть не кончится. Тогда небольшая бухта шириной всего от восьми до девяти полей батата (немногим более девяноста метров) внезапно делается тихой и спокойной. Люди про себя молят богов и духов предков и начинают считать каждую минуту, каждую секунду. То же самое творится и в моем сердце. Никто не смеет загадывать, ждет ли его хороший улов.

Двое братьев ждут, поравнявшись с моей лодкой на мелководье. Совсем стемнело, и вот уже не разглядеть ни одного поплавка от выставленных сетей. Тут каждому из нас только и остается, что смотреть на звезды на небе и набожно ждать, когда летучая рыба по воле небесных богов бросится в сеть.

Вспоминаю это же место, остров Дзимагавуд, только сорок лет назад. Тогда я сидел в десятиместной лодке, на носу, с обеих бортов и на корме которой горели факелы, а летучие рыбы, будто нити дождя, сами запрыгивали в лодку. Отсеки на носу и на корме, куда складывают улов, безо всяких лишних усилий до краев заполнялись серебристо-белыми рыбешками. В кромешной тьме обильное количество рыбы — лучшее лекарство, помогает избавиться от страха. Не зря говорили предки: тело отдай матери ребенка, а душу отдай океану.

А нынче руки мои болтаются у пояса, и нет у них той прежней силы, достаточной, чтобы бороться с волнами. Когда стареешь, только опытом и можешь еще перехитрить младших, а во всем остальном, кажется, приходится обнулять расчеты.

Месяц на ущербе постепенно тонет на западной стороне небольшой бухты, его сияние высвечивает морскую гладь, по которой, точка за точкой, движется почти сотня легких лодок, неторопливо покачиваясь в ритме океана, словно уснувшие на волнах черные чайки. Долгое время не было слышно ни звука рыбы, бросающейся в сеть. Сейчас мое сердце подобно луне, постепенно погружающейся в отчаяние. Когда я думаю о том, что этот последний лов не принесет ни одной рыбы, неизбежная печаль рождается и наполняет все мое существо.

Катван! Катван! Кван Ко.

— Рыбки! Рыбки! — повторяю я себе под нос.

Макарала Камна, та намен ипейпанлаг инйо, мангдей со ававан!

Спешите в родные края, ведь мы каждый год неизменно призываем вас!

Вот луна скрылась за облаками, я страшно разочарован и до крайности опечален, как будто боги бросили меня, старика. Я знаю, я самый старый человек в этой лодочной флотилии, но почему стаи рыб до сих пор не появились? Я молю об этом.

Два племянника рядом с лодкой, но не издают ни звука, кажется, как будто они исчезли. Наверняка они так же разочарованы, как и я. Чернильная лунная ночь — настоящее раздолье для неприкаянных духов. Я думаю, что эти злые духи смеются над нами, идиотами, сидящими в лодках и ждущих своего разочарования. Лунный свет наконец подчинился законам Вселенной, исчезнув в недосягаемом небе, и потому звезды теперь сияют особенно ярко.

В это время кто-то с лодок, отошедших подальше от берега, начал похлопывать веслами по воде, давая знак, что одна-две рыбешки ворвались в его сеть. Ну, думаю, меньше чем через время, нужное для двадцати-тридцати шагов, эти летучие рыбы, приводя в восторг рыбаков, покажутся в бухте.

По правде говоря, если смогу поймать больше сотни летучих рыб, то мне, старику, этого было бы более чем достаточно. А то как-то грустно, что ни полрыбешки нету. В конце концов, в старости становишься относительно слабым. Если в этом далеком плавании не будет никакого улова, интересно, смогу ли я набраться смелости и отправиться в следующий раз на остров Дзимагавуд, чтобы набрать полную лодку, а затем сушить весла и удалиться на покой? Возможно, воображаю я, и представляю, что будет хороший улов, что летучая рыба с черными крыльями сама запрыгнет в мою посудину. Вот это был бы самый прекрасный конец.

Рассказывать это долго, а на самом деле я был застигнут врасплох, услышав с ошеломляющей быстротой достигший моих ушей страшный грохот где-то рядом, позади меня — фью!.. бах!.. хлоп!.. хлоп! — это была стая крупных хищников, преследующих летучую рыбу, и спустя секунды, достаточные, чтобы сделать несколько шагов, воцарилось прежнее спокойствие. В это время души почти сотни воинов пробудились, и их пульс забился быстрее. Даже такого толстокожего бесстыжего старика, как я, прошиб холодный пот. И вдруг через время, достаточное для гребли по воде на расстояние каких-нибудь двух полей батата, такое началось! С дальней стороны бухты из-под воды одна за другой взлетают стаи рыбешек, взрывая всю поверхность моря, как будто обрушился сильный шторм. Летучих рыб видимо-невидимо, столько же, сколько песчинок на берегу, и в скользящем полете они напоминают потерянные души, повергающие в смятение отважных воинов. Сы!.. бум!.. сы!.. бум! — то одна, то другая стайка в беспорядочном полете пытается оторваться от преследователей, и звуки, похожие на удары волн о берег, захватывают спокойствие ночного неба. Похоже на тысячи случайных стрел, вонзающихся в лодку, причиняющих боль мышцам отважных воинов. Восклицания «Нга!», означающие боль, раздаются беспрерывно. Я тут же бросаюсь на дно лодки, крепко обхватив голову руками, и мою дряблую спину, казалось, плетьми терзают злые духи, причиняя страшную боль. Я терплю это, не смея произнести ни слова проклятия в их адрес. В конце концов, это рыбы, данные нам Небесными Богами. Тем более они спасаются бегством, пытаясь оторваться от крупных охотников. Вот дела, то нет и нет, а то все море заполнили. Спустя минуты, достаточные, чтобы съесть клубень таро, я, наконец, перевел дух и пришел в себя, как говорится, «небо прояснилось после дождя». Я касаюсь спины, в которую только что до боли врезалась летучая рыба, и медленно выпрямляю поясницу. Позвоночник звонко хрустнул, возвращаясь в исходное положение, отчего мне стало намного легче. А потом широко открытыми глазами гляжу в лодку: зрелище ну просто сказочное — в нее набилась почти сотня рыбешек. Я сделал еще один вдох, расслабил мышцы, потянул сеть, но она, казалось, зацепилась за рифы и ее нельзя вытащить. Ну а теперь что мне делать, спросил я в своем сердце.

После непродолжительной атаки «серебряных стрел, разящих без разбора», сердца отважных воинов наполнились радостью. Пусть рыбешки избежали гибели от зубов хищников, но они не смогли увернуться от сетей, которые расставили люди. В эти минуты они беспомощно трепыхаются в позе взмывающих в воздух летунов, оказавшись в сетях посреди поплавков, борются до тех пор, пока не выдохнутся. Хлоп!.. хлоп! — брызги серебристо-белой пены на темной морской глади, зрелище редкостное и захватывающее дух, настоящий серебряный мирок. Все усердно работают, чтобы вытащить улов из сетей. Когда ночь темна и дует сильный ветер, а все звуки мироздания стихают, люди не позволяют себе восторженного смеха, как будто переполняющая радость в груди гармонирует со спокойствием ночи, подавляя неуместные звуки. Видно только, как на смуглой коже то и дело появляются пятна от брызг, словно серебристо-белая чешуя. Когда деревянные лодки бросает на волнах то вверх, то вниз, из одной стороны в другую, они напоминают блуждающие огоньки душ, чье войско потерпело поражение, или белые глаза маленьких злых духов, явившихся на море.

На этот раз улов богатый — первая победная весть после Ритуала призыва рыбы. И теперь меня здорово беспокоит, что добычей завалена вся лодка, да еще и сеть собрана только наполовину, а в ней уже так много рыбы. Что же делать? Думаю. Обычно, если груз не такой тяжелый, борта лодки выступают над поверхностью воды где-то на Адва Ранган (сантиметров двадцать), а сейчас — на каких-то четыре пальца (четыре-пять сантиметров), того и гляди сравняются с уровнем воды, что равноценно затоплению. Гляжу на сеть, которая по-прежнему тянется в воде за лодкой. Летучие рыбы плотно заперты в сетях шириной всего три метра, но забитых доверху. Ну и дела, обалдеть, просто глазам своим не верю!

Маран, кван на ни Сьяман Дзьявехай

— Дядь, — зовет Сьяман Дзьявехай.

Иконго, Манга-нако, кван Ко.

— Чего, дитя? — отвечаю я

Канани матейка мамасбас дзира Катван?

— Всю ли рыбу достал из сетей?

Магза па о раракех.

— Старики все делают медленно.

Томангагом, мо маран.

— Дядь, не будь слишком жадным.

То галагал, манга-нако.

— Дитя, не говори глупостей, а то нарушишь табу.

Вообще-то грех жаловаться, я ужасно доволен тем, что поймал больше сотни рыб. Но кто же может ей препятствовать наловиться сверх меры? Сердца людские воистину непредсказуемы. Когда нету летучей рыбы, продолжаешь повторять «Катван, Катван»… (Слова молитвы: давай же, летучая рыбка, давай! приди скорее!) А когда ее столько, что девать некуда, то восклицаешь: умаялся! Люди, до чего же вы докучливый народ.

Маран, безбезран мо та яна мипанчи.

— Дядь, поторопись, прилив вот-вот спадет.

Ка, тенган манга-нако. Масози ко со чирэн.

— Знаю, дитя, — отвечаю я недобрым тоном.

Си Кака мом, кван Ко?

— А старший брат твой где? — спрашиваю я.

Иконго, мо маран, кван на ни Сьяман Пойопоян. — Что такое, дядь? — отвечает Сьяман Пойопоян.

Япамавадвад мо янан ам?

— Твое сиденье все еще велико (в твоей лодке место еще есть)?

Я-икаглав па мо маран.

— Есть еще, дядь.

Сидон па якен, манганак.

— Дитя, помоги-ка мне.

И вот Сьяман Пойопоян подгреб к моей сети и принялся доставать из нее летучую рыбу. В конце концов он молод, движения у него быстрые. Вскоре его лодка оказалась рядом с моей. Я вытянул шею и взглянул на его улов Рыбы оказалось так много, что Сьяман стоял, заваленный ею по пояс. На глазок, считай, хвостов шестьсот-семьсот.

Апья Ка до пика тангьян мо я?

— С тобой и лодкой все в порядке?

Чьята я рако о пика тангьян ко.

— Ничего, лодка у меня большая, выдержит.

Я наконец-то вздохнул с облегчением. Половина летучей рыбы из моих сетей перекочевала теперь в лодку Сьямана Пойопояна, что заметно уменьшило мой груз. Очевидно, что мое последнее ночное плавание, прощальная вылазка к острову Дзимагавуд, ознаменовалась хорошим уловом. Я думал, что после этой ночи с честью смогу уйти на покой, запомню о ней правдивую историю, чтобы каждый год рассказывать молодому поколению соплеменников, а потом она будет передаваться из поколения в поколение. Конечно, если сохранится сам обычай болтать о том о сем и пересказывать друг другу пережитое.

Два брата отдыхают в своих лодках и ждут, пока я разберусь с уловом. Темной ночью лодка покачивается на волнах, и если не разговариваешь, то умиротворенная атмосфера поднимает настроение. И тогда нет лучшего занятия, чем думать, тихо петь или вспомнить дела, случившиеся прежде минувшего дня.

Несколько лет назад, после того как двое братьев стали запасными гребцами на Чинадкеран (десятиместная лодка), мой старший брат покинул этот мир. Так что ответственность за обучение племянников была возложена на меня как младшего брата. Например, толкование поэзии, устные семейные предания, история племени, наблюдение за погодой, как строить лодки и дома, — все это, а заодно и элементарные знания о том, как мужчины тао ведут себя в море… Если мужчина не умеет построить лодку, то он вообще ничего не стоит! Разве можно жить на острове и не любить океан всей глубиной души, не говоря уже о том, чтобы воспевать его в традиционной поэзии в самых возвышенных выражениях. К счастью, оба брата отличались превосходными умениями, особенно в судостроении, погружении и рыбной ловле. Делали они все это лучше, чем их умерший отец. Это всколыхнуло в глубине моего сердца чувство гордости, которое трудно выразить словами.

В маленькой бухте опять воцарилось спокойствие, как до наступления темноты, и эта тишина ужасала. Видать, все лодки всего лишь раз расставили свои сети и уже давным-давно уплыли отсюда. Вообще-то сделать четыре, а то и пять тысяч гребков для меня не проблема. Как подумаешь о таком улове, прямо дух захватывает, но ведь потом придется счищать чешую, разрезать и солить рыбу, а затем еще и вялить на солнце, к тому же мы с женой пожилые. У других родственников точно такие же горы рыбы, так что помощи ждать не от кого.

В эту чернильную ночь я широко раскрытыми глазами смотрел на количество рыбы в лодке двух моих племянников. Измерил на глазок, и получилось по крайней мере на одну или две сотни хвостов больше, чем у меня самого. На радостях я похвалил их:

Якаго нимака когнко дзира катван я, кван ко.

— Ну и быстро же вы управились, — говорю я.

Миянгай о лима по тао, мо маран, кван да.

— Дядь, у молодых и старых разница в ловкости все-таки есть, — отвечают они.

Ка колала мо дзямен, мо маран, Кван на ни. Сьяман Пойопоян.

— Так что не надо нас недооценивать, дядь, — с легкой иронией в голосе произносит Сьяман Пойопоян.

Яна авакнохеп а, вакон камо рана манга-нако.

— Уже ночь, погребли-ка обратно, дети.

* * *

Шу… шу… — деревянное весло, вонзающееся в воду при гребле, издавало ритмичный шум. Но слышны были еще и частые всплески мелких волн, бьющихся о скалистый берег. Сьяман Кулалаен слушал, слушал, потом снова возвел глаза к звездному небу и подумал о том, что завтра будет ясная погода. Два племянника мерно гребли бок о бок с ним, ни разу не обогнав. Братья соблюдали этикет.

В то время как черная ночь, черная морская гладь, черные тени и черные злые духи соединялись в неразличимое целое, мерцание, испускаемое чешуей летучей рыбы в деревянной лодке, выглядело таким же красивым, как звездный свет. Издалека это мерцание, испускаемое всеми возвращающимися лодками, напоминало величественное шествие рыб-призраков, выступивших в поход. Словно невесомые, проносящиеся над поверхностью черного моря, все оттенки черного в бесчисленных мерцающих серебряных огнях внушали ощущение таинства и полного умиротворения. Тайна природы, безмятежность океана, когда он спокоен, в этот момент глубоко проникают в души мужчин, умеющих ловить рыбу в море.

В маленькой бухте острова Дзимагавуд раздавались удары беспорядочных волн о скалистые берега. Шумная, но упорядоченная мелодия с близкого расстояния стала сигналом тревоги для возвращающихся рыбаков. Плюх!.. — эхо раздавалось все отчетливее, время от времени превращаясь в шепот. Мужчины могли определить, что воды здесь бурные, со стремительными подводными течениями. К счастью, ночь была спокойной, и она сделала возвращение умеющих ловить рыбу мужчин благополучным. За исключением всплесков их весел и их дыхания, все оставалось так же тихо, как и всегда. В конце концов, эта акватория была тем самым местом, где жители селения Дзиратай бросили в море одного распоясавшегося холостяка. Его злой дух все еще творит здесь свои странные делишки. Каждый раз, проходя на лодке мимо этого места, людей пробирает дрожь, и они стараются быть осторожнее…

Сделав еще триста с лишним гребков, Сьяман Кулалаен, положившись на свой опыт, мог сказать, что сейчас они находятся как раз между большим и маленьким островами. Тогда он обратился к своим двум сильным племянникам:

Танпиявасан рана, макапья тамо рана манга-нако!

— Уже прошли то место, силы экономьте и гребите помедленнее, дети!

Братья сделали так, как велел дядя: стали загребать веслами медленнее. Когда они преодолели расстояние, равное четырем-пяти полям батата, шедший дальше от берега Сьяман Пойопоян вдруг перестал грести, будто что-то случилось. Поскольку ночь была черной, хоть глаз выколи, дядя и младший брат не заметили ничего странного, только с небольшого расстояния услышали тихий зов:

Маран!.. Ма…ран!..

— Дядя!.. Дя…дя!..

Затем снова раздался зов, коротко и настойчиво:

Маран!.. Ма…ран!..

— Дядя!.. Дя…дя!..

Дядя с младшим племянником остановились, послышался ответ:

И конго… манга-нако?

— Что такое… дети?

Акмеи ямиян со тао ямизезяк.

— Кажется, кто-то разговаривает.

Затем все трое перестали грести и обратились в слух, пытаясь определить, откуда доносится говор. Человек находился как будто бы недалеко, где-то позади них, рыбаки внимательно вслушивались, пытаясь определить по голосу, кто бы это мог быть. Когда сердца забились ровнее, братья расслышали слова:

Вакон камо рана, манга-нако!

— Дети, загребай!

Сино сирав ри? Квана Сьяман Дзьявехай.

— А кто они? — спросил Сьяман Дзьявехай.

Сьяпен Лавонас Канира мана ньяпо на, Сьяман Лавонас Кани Сьяман Мавомай.

— Сьяпен Лавонас и отцы внуков, Сьяман Лавонас и Сьяман Мавомай.

Сира мана Ньяпо та ри кани япен кехакай.

— О, так это отцы внуков и друг!

На Острове людей уже наступила ранняя весна: дует сильный весенний бриз, все живое пробуждается, океан завораживающе спокоен, и каждая жилка каждого мускула дышит жизненной энергией. Есть древняя поговорка, она описывает радость, которую приносит сезон летучей рыбы с февраля по июнь: «Тысячелетиями исполняемые напевы и радость истинной любви возвращаются каждый год в это время. Они передаются душами старших новорожденным младенцам, и поколение за поколением чувствует гордость от бурного течения жизни».

Когда Сьяман Кулалаен думает об этих словах на древнем языке, его душа всегда наполняется неизбывной радостью, готовой вот-вот хлынуть наружу. Сыновья его старшего брата рядом, справа и слева, теперь они уже выросли и унаследовали традиционные навыки, важные для промысла. Еще важнее то, что они оба здоровее и больше любят океан, чем их умерший отец. А Сьяману Кулалаену уже за семьдесят, но он не чувствует ни малейшей усталости даже после долгой гребли.

Он вспоминает.

Сегодня днем, когда закатное солнце было на расстоянии двух полей батата до поверхности моря, он наблюдал поразительное зрелище, когда почти двадцать одноместных и двухместных лодок, все соплеменники из селения Яйо, разом пустились в открытое море из бухты напротив селения Дзиратай. Вся эта милая сердцу картина отражалась в лучах заходящего солнца, необычайно воодушевляя. В бескрайний океан люди выходят для того, чтобы пуститься в плавание вслед за духами летучей рыбы. Интересно, когда лодки с богатым уловом возвратятся обратно, будут ли злые духи ночи тронуты несказанным великолепием этой сцены?

Брошенный в море людьми из селения Дзиратай тот самый Симина Гагатен (Цветочный разбойник) в такой момент, наверное, откуда-то с морской глади наслаждается зрелищем идущих в обратное плавание потомков. Размышляя о произошедшей с ним истории, он чуть заметно улыбнулся. Два племянника сейчас как раз в полном расцвете сил. Длительное плавание на веслах для них — лучшая тренировка грудных мышц и рук. Обладая сильным телосложением, они смогут дружить с морем еще много-много лет, преодолевая бурные течения…

Сьяман Кулалаен по бесчисленным звездам на небе определил, где они оказались. На обратном пути Остров людей находится с левой стороны. Видно было, что они уже оставили остров Дзимагавуд далеко позади и все ближе подплывают к акватории у берегов своего родного селения.

* * *

Луна, кажется, уже давно уснула, не иначе как глухая ночь, и очаровательная серебристая чешуя летучих рыб поблекла, ведь они покинули свой прежний океан и умерли. Но в этот час в душе у возвращающихся домой смелых воинов вновь загораются огоньки радости, ведь рыбой заполнены целые лодки, а волны по-прежнему плещут о берег, и в их шуме не слышно ни вздоха разочарования. Каждый взмах весла, погруженного в море, каждая капля пота — это тяжелая цена, которую необходимо заплатить за выживание, и платить ее надо во время ежегодного сезона летучей рыбы.

На поверхности черного моря, вдалеке и вблизи, без конца доносятся энергичные возгласы «ух!». При полном отсутствии видимости этот дух превыше всего остального, будто на нем держится сама жизнь, и все смелые воины заслужили уважение моря. В этот момент для меня, старика, которого Черные Крылья пригласили в последнее плавание, нет ничего лучше, чем уйти на покой в ореоле славы. Хотя мышцы и расслабились, в костях все еще бьется пульс стремления к жизни.

Ночные небеса чисты, серебряный свет звезд сопровождает смельчаков в обратном плавании, одиночество живет лишь в головах у слабых. Для людей, которые много лет упорно трудились, такие мысли не должны занимать ни одного мозгового сосуда. Вот о чем думаю.

Женщины в селении, как и отправившиеся в ночное плавание мужчины, не спят всю ночь. Хотя им и суждено принять тот факт, что соплеменники должны выдержать испытания океана и принять приглашение Черных Крыльев, однако женское беспокойство иногда намного сильнее, чем предвкушение богатого улова. Правда, мужчины, которые не участвуют в ночном лове, у народа тао вообще не считаются воинами. Так что женщинам остается лишь молча согласиться и забивать свои головы молитвами о «благополучном возвращении».

Темная тень острова постепенно вырастает в размерах. Глядя на Мина Махабтен (созвездие Рыб) к северу от селения, понимаешь, что этот яркий свет — лучшая координата на пути домой. Сделав еще четыреста, а может, и пятьсот гребков, прибываем в родную гавань. К этому времени в груди скапливается горячий воздух, готовый вот-вот вырваться наружу. Не знаю, от предвкушения ли славного выхода на покой или от радости богатого улова, но я чувствую, как легко и приятно циркулирует в теле кровь, так же, как когда был молодым и сильным.

Спустя некоторое время звуки весел становятся все более и более громкими, а вдохи и выдохи «ух!..» спереди и сзади, слева и справа — все более частыми. Склонившись ниже к воде, я продолжаю работать веслом, поглядывая влево и вправо: вокруг меня более двадцати лодок, их темные тени размеренно следуют в сторону гавани, к родному селению, и с каждой минутой подходят все ближе друг к другу. Тут мои опасения становятся еще серьезнее.

«Ух!..» — выдохи звучат так мощно, ведь после уже совершенных трех тысяч гребков, стремясь показать свою мужскую сноровку при приближении к родной гавани, никто не позволяет себе передышки даже на минуту. Обозревая акваторию, я снова оглядываюсь на детей своего умершего брата. Мышцы мои разрываются, сердце горит, а лодки безжалостно рассекают морскую рябь. Для меня, старика, нагрузка в более три тысячи весел превышает предел физических сил. Но когда ты в лодке один, лениться невозможно. Я слышу шумное дыхание братьев все отчетливее и призываю: «Давайте грести сильнее!»

Икон ахай напа, манга-нако, кван ко!

— Почти добрались домой, дети! — подбадриваю я отцов внуков.

Но, хоть я и бросил этот клич, у меня самого совсем не осталось сил сколько-нибудь ускориться, к тому же борта лодки и так уже почти вровень с морем, и если на беду она захлебнет воды, накренится и потонет, то все будет напрасно.

Сбоку вижу песчаный пляж, над которым поднимается пламя четырех или пяти костров, особенно яркое в эту темную ночь. Видать, дети селения набрали и подожгли сухие ветки, поджидая своих отцов и дедушек из ночного плавания. Эти костры не только знаменуют прибытие в родную гавань, они успокаивают сердца отважных воинов после трудного похода. В этот момент раздается победный зов, пробудивший заснувших у костров детей, чтобы поведать морскому богу о благополучном возвращении мужчин из плавания, чтобы рассказать старикам и женщинам селения радостную весть о богатом улове. Я чувствую, что готов взорваться. Я не могу удержаться, чтобы не спеть по случаю Мивачи (ритуал богатого улова). Обычно я не пою, но на этот раз, стоило мне только выпустить ее из груди, как потрясающая небо и слух песня ритуала Мивачи буквально разлилась на просторе гавани, ну и ну! Близкие звуки старинного песнопения грянули так мощно, будто их подавляли тысячи лет и вот, наконец, они взяли и вырвались на свободу с высоты чернильного неба, со дна чернильного моря, разбудив всех соплеменников. Звезды радуются, морской бог дико смеется, небесный бог тоже улыбается в раю… Как-то так, думаю.

Хей… Ияя… о. Ияя вой ям… (поют хором) Засизасинген о павозибен но макарала, Мала-лилимай мала-татарой

Держа путь по течению да к родным местам,

Воины славные наконец-то прошли ориентир.

Вот запахло пирожными таро и кусочками

жареного мяса,

Женщины лучшую пищу готовят,

чтоб порадовать воинов.

Ияя…о, Ияя вой ям… (поют все вместе хором)Манга-нако, Мангавари (слова ободрения)Дети, о, все дети! Мои младшие братья!

Ипаратен со манинейван.

Чийок но Итап разанозанодан

Ияхоп ся со каворанан на

Сомаласалап ня со каворанан на

Утешьте воинов, ведь они часто совершают

ночные плавания.

Итап, твердые стволы этих деревьев —

лучшие материалы для постройки лодок.

Это материал для строительства большой лодки

на десять человек.

На ней десять крепких воинов оседлают ветер,

и волны и в океане испытания пройдут.

Ияя…о, Ияя… вой ям.

Волноподобная гармония голосов всех воинов рассеивает страх в их сердцах и помогает преодолевать усталость мышц, ведь песни, которые они поют вместе на море и на суше, намного превосходят то воодушевление, что внушают исполняемые в церкви священные песнопения. Я отчетливо слышу дыхание двух моих племянников и чувствую, с какой силой они гребут. Они не просто работают, как надлежит настоящим мужчинам, я понимаю, что они уже принадлежат друзьям моря, душам, объятым морским богом. Решение уйти на покой после сегодняшней ночи вовсе не то, чего человек желает в своем сердце, и это против воли, что тянет бороться с океаном, но… Приходится поддаться значению, содержащемуся в слове «старый». Размышляя над этим, я мобилизую все последние оставшиеся силы в своем теле и громко кричу:

Манга-нако!

— Дети, гребите же! Гребите!

Манга-вари!

— Давайте, дети, гребите же!

Манга-кехакай! кван ко.

— Гребите, друзья! — призываю я.

Йи!.. Другие воины отвечают, надрывая глотки. И вот я вижу, что темные тени слева и справа внезапно размножились, будто приближаются летящие на малой высоте морские птицы и легко обгоняют меня с помощью всего каких-нибудь четырех или пяти гребков. Пускай то, что лодка до краев завалена летучей рыбой, и может послужить тому оправданием, но все-таки меня обогнали, и я должен признать неопровержимый факт: передние волны поглощены идущими следом. Хорошо еще, что два племянника по-прежнему держатся позади меня, и в моей груди остается хоть сколько-нибудь достоинства.

Глядя вверх на установленный на вершине горы, к северу от селения Мина-морон (на языке тао это слово означает украшение на носу лодки, «весы»), я во все глаза слежу за лодками впереди и позади, справа и слева, — только бы не столкнуться. Со всех сторон меня окружают лодки, звуки деревянных весел, вонзающихся в воду, становятся все звонче, как будто гребцы только что вышли в море. Они понимают, что уже всего каких-нибудь тридцать-сорок гребков отделяют их от родной гавани. Я, несомненно, тоже радуюсь этому, а Сьяман Дзьявехай говорит:

Ярава апой я мосок.

— Сколько факелов спускается вниз!

Я поворачиваюсь, чтобы взглянуть, — вот это зрелище! Думаю, давненько я не видал такой красоты. Вдалеке и вблизи, справа и слева факелы постепенно сливаются в одну колонну, направляясь к берегу. И в эту черную ночь, посреди черного моря и черных теней, трудно сдержать переполняющее меня волнение. От избытка чувств я открываю рот, чтобы снова громко запеть:

Ияя…Ям.

Зоваги рана до рокатан мо.

Мо касагагзи до исисизав до мачиловон

Мангдей со ахеп а мапа-ранав

Мия саседка со пачья лологан

Но макарала

Вот остался позади Дзимагавуд,

Рожденные для лова летучей рыбы ведут лодки назад,

В ночи выловив тысячи хвостов в бухте Дзимагавуд. На обратном пути молимся,

чтоб лодки шли по течению,

чтоб забыть об усталости и поскорее вернуться

в родную гавань.

Подростки на пляже, ждущие возвращения отважных воинов, чувствуют жар в груди, они тоже хотят поскорее стать морскими бойцами и повторяют за ними слова:

Мия саседка со пачья лологан но макарала

На обратном пути молимся,

чтобы лодки шли по течению,

чтоб воины забыли об усталости и поскорее

вернулись в родную гавань.

Мия саседка со пачья лологан но макарала

На обратном пути молимся,

чтобы лодки шли по течению,

чтоб воины забыли об усталости и поскорее

вернулись в родную гавань.

Ияя… о. Ияя вой ям… (поют хором)Ияя… о. И… (поют вместе)

Песня эта разносится по небу, оглашая глубокую темную долину, звучит на пути домой для лодок, возвращающихся с лова летучей рыбы. Тут от волнения в моем сердце льются слезы, я не в силах выразить свою благодарность подросткам на пляже за такую добрую встречу… Может, они действительно хотят пораньше стать морскими бойцами, бороться с бурными приливами, дать волю той грубой силе, которая таится в их телах. Первый раз в жизни я чувствую, что глухая ночь наполнена такой теплотой. В этом и заключается бесконечная привлекательность сезона чернокрылой летучей рыбы. Хочется надеяться, что она всегда будет следовать указаниям небесных богов, из года в год посещая свои родные края. Так говорю я себе.

Пока пою, успеваю сделать десяток-другой гребков, и тут воины, очарованные видом пламени бесчисленных факелов на берегу, останавливаются. Через некоторое время лодка за лодкой, аккуратно дожидаясь своей очереди, гребцы причаливают к берегу. Все волнение временно улеглось, и, конечно, этот миг больше не повторится, а спустя какое-то время превратится в устное предание.

Каждый старик, если он еще может ходить, выходит навстречу, держа в руках горсть сухих стеблей тростника. Все вместе общими усилиями складывают шесть-семь костров. Молодые приносят несколько сухих бревен потолще, чтобы развести огонь пожарче. Грудные мышцы воинов, освещенные красными и золотыми отсветами костров, идеальными пропорциями напоминают два Лалитана (гладкие камни, используемые для заточки ножей).

При свете пламени старики отчетливо видят, что на каменистом пляже столько рыбы, что и не сосчитать. Она выгружена рядом с каждой лодкой, все взморье метров на тридцать завалено летучей рыбой, а еще полно людьми, скоблящими чешую. Кучи рыбы настолько высокие, что лодкам, вернувшимся позже, уже негде складывать свои уловы, приходится выгружаться чуть поодаль, образуя новые ряды.

Груды летучей рыбы похожи на маленькие серебристо-белые холмы, они высятся один за другим. Языки пламени и яркое сияние у самого берега моря — кажется, что это небольшой остров, который был зажжен радостью людей и горит пламенем надежды на выживание рода людского. Лица людей окрашены светом гордости и уверенности в себе. Царит страшная суета, и разговаривают они на языке тао — языке, на котором безо всякого бахвальства можно выразить самую суть, передать движения души.

Я неподвижно стою, будто в оцепенении, мои мышцы и кости расслабились, и золотой свет горит передо мной, освещая многочисленные смуглые тени и бессчетные тушки летучих рыб, а фигуры дальше, спереди и сзади, будто приклеены к черному небу и морю. Тысячелетиями эти люди живут на этом острове совершенно свободно, посылая сигналы о жизни. Я думаю, что благочестие этих людей проистекает из их восхищения летучей рыбой. Именно она придает им боевой дух и мужество, чтобы выжить. Я стою и изумленно вспоминаю предупреждения, дошедшие до нас от предков.

Усталые мышцы помогают моей голове думать. Как счастливо вышло, что морской бог блуждал в смиренных молитвах людей. Счастливое возвращение — вот настоящий источник счастья для мужчин тао, вышедших в море на лов рыбы, и этот источник составляют две добродетели: «благочестие» и «любовь к морю».

Двое детей старшего брата чистят рыбу, стоя каждый у своей кучи. Их младший брат, еще не женатый, усердно работает вместе с ними. Он говорит, обращаясь ко мне:

Маран-кон, дзика макамо я дзья сидон.

— Дядя, прости, что не смог подсобить.

Каро но нонакем мо, манга-нако, чьята амьян сира вари мо.

— Понимаю, сынок, зато со мной были твои двоюродные братья.

Почти все жители селения пришли, чтобы окунуться в радостную атмосферу, принесенную хорошим уловом. Хотя ночь по-прежнему чернильного цвета, молодые ребята, взвалив на спину корзины с рыбой, снуют между взморьем и селением. Хоть и темно, но после того, как глаза привыкают к темноте, чешуйки, разбросанные по выложенной булыжниками дорожке, чуть заметно серебрятся маленькими фонариками.

Ойода дзикамвапит я, манга-нако!

— Эх, дети, а я-то и не заметил, как вы уже стали мастерами рыбной ловли!

Сино ямакван па дзимо мо маран я, тома чингай до комоновван а Тао.

— Да на нашем острове, дядя, таких стариков, как ты, которые могут на равных соперничать с молодыми, раз-два и обчелся.

Камо капира рана я, манга-нако?

— Так сколько вы всего-то поймали, дети?

Намен па дзини мивилан, мо маран.

— Еще и не считали, дядя.

Капа макаворан мо маран до яма раралав со татала я. Кванда но кадван.

— Твоей ветхой лодке нелегко вместить так много рыбы, дядя, — слышу похвалу в свой адрес от стоящих рядом.

Кадзи нгававан до панланлаган дзира катван ам, дзиянгай до каро да нира катван!

— Вообще-то много ли, мало ли рыбы, неважно. Соблюдать заветы Черных Крыльев, чтобы сохранить такой хороший обычай, — вот что важно!

Малас ка мо маран.

— Лучше и не скажешь, дядь.

Сино Паро Мо Маран, Яни марава то. — В водах между большим и маленьким островами чья-то лодка утонула.

Акмеи си Сьяпен Лавонас, кван да.

— Кажется, Сьяпен Лавонас, — говорят они.

Акмеи Сира до Намен амизенган сья.

— Судя по звуку, вроде они.

Ка ипипира ни манзойо?

— Ты сколько раз сеть бросал?

Ко иписа а.

— Всего один раз.

Дака рваро нира катван нам.

— Больно много летучей рыбы.

Ядзи манзикна но ямамингит.

— Я так обрадовался, только очень устал, когда сеть вытаскивал.

Малас ка, ам ямазикзик напа о ямангаласьяс кано манайин, манга-нако.

— Так и есть, ведь чешую счищать, рыбу разделывать потруднее будет, дети.

На песчаном берегу, у полосы, которой обычно достигают волны прилива, люди к этому времени переходят на такой тихий шепот, будто насекомые поют. Все немного перепачканы чешуей, и при слабом свете звезд видно, что мертвые глаза рыб потеряли прежнюю торжественность, сопровождавшую их недавние полеты над морем. Очищенную рыбу складывают с другой стороны, и люди постепенно перемещаются из-за растущих груд чешуи. Постепенно небывалое воодушевление сходит на нет, и с губ срываются роптания:

Ятеи манзикна о ямангаласьяс!

— Устал! Ох, устал счищать эту чешую!

Да, и вправду утомительно, но разве под силу кому-то сдержать или остановить летучую рыбу, когда она бросается в сеть?!

С другой стороны, в ожидании прихода рыбьей стаи они все как один молились: «Давай же, летучая рыбка, давай! Приди скорее!» Поди пойми этих людей.

Конец ознакомительного фрагмента.