Анна и французский поцелуй

Стефани Перкинс, 2010

Анна планировала провести выпускной год дома в Атланте: пообщаться с лучшей подругой и пофлиртовать с милым парнем. Но родители решили, что ей пойдет на пользу смена обстановки, и отправили на год в американскую среднюю школу в Париже. В романтичной Франции сдержанная и немного неуклюжая Анна чувствует себя совершенно потерянной. Еще бы! Она ни слова не может сказать по-французски… И когда она попадает под чары Этьена, невероятно харизматичного молодого франко-англичанина, это вызывает панику… тем более что у него уже есть девушка. На мгновение Анна испытывает искушение замкнуться в себе. Но разве можно долго оставаться бесчувственной к жизни вокруг? Любопытство перевешивает застенчивость, поэтому ей придется иметь дело с прекрасным Этьеном…

Глава 8

— Надеюсь, ты носишь берет, — вот какой фразой приветствует меня Тоф. Я уже смеюсь. Он позвонил! Тоф позвонил!

— Еще нет, — я хожу по комнате. — Но могу присмотреть один для тебя, если хочешь. Вышью на нем твое имя. Сможешь носить вместо бейджика.

— Я мог бы сделать их популярными, — слышу, как он ухмыляется.

— Никому это не под силу. Даже тебе.

Сент-Клэр все еще лежит на моей кровати. Он приподнимает голову, наблюдая за мной. С улыбкой указываю на заставку ноутбука. «Тоф» — произношу одними губами.

Сент-Клэр мотает головой.

«Бакенбарды».

«Ах», — отвечает он также беззвучно.

— Вчера заходила твоя сестра.

Тоф всегда называет нас с Бридж сестрами. Мы одного роста, стройного телосложения и у нас у обеих длинные прямые волосы, только у нее русые, а у меня каштановые. И, что характерно для людей, проводящих вместе много времени, мы одинаково разговариваем. Хотя она использует больше заумных слов. И руки у нее крепче из-за игры на барабанах. У меня щель между зубами, а у нее были брекеты. Другими словами, она как я, только чуть красивее, умнее и талантливее.

— Я не знал, что она барабанщица, — говорит Тоф. — Она в этом хороша?

— Лучшая.

— Ты так говоришь, потому что она твоя подруга, или потому что это в самом деле так?

— Она лучшая, — повторяю я. Краем глаза вижу, как Сент-Клэр поглядывает на часы на комоде.

— Мой барабанщик покинул корабль. Думаешь, ей будет интересно сотрудничество?

Прошлым летом Тоф основал панк-группу The Penny Dreadfuls. С того времени сменилось много участников и не утихали споры по поводу содержания текстов, но реальных выступлений все еще не было. И это обидно. Готова поспорить, Тоф отлично смотрится с гитарой.

— Конечно, — заверяю я его. — Уверена, она согласится. Ее чокнутый инструктор по ударным только что лишил ее места лидера команды, так что в ней скопилось много гнева, требующего выплеск.

Я диктую ему номер телефона Бридж. Тоф повторяет цифры, пока Сент-Клэр стучит по воображаемым наручным часам. Сейчас только девять, не представляю, куда он так торопится. Даже я знаю, что для Парижа это рано. Он громко прочищает горло.

— Кхм, прости. Мне нужно идти, — поспешно говорю я Тофу.

— Ты не одна?

— Да. Тут мой друг. Он хочет показать мне город сегодня вечером.

— Он?

Сердце пропускает удар.

— Он просто друг, — поворачиваюсь к Сент-Клэру спиной. — И у него есть девушка.

Я зажмуриваюсь. Стоило ли мне это говорить?

— Значит, ты не забудешь о нас? То есть… — он запинается. — О нас, тех, кто остался здесь, в Атланте? Не бросишь нас ради какого-нибудь француза и не останешься навсегда во Франции?

Мое сердце бешено стучит.

— Конечно, нет. Я приеду на Рождество.

— Хорошо. Ладно, Аннабель Ли. Мне тоже пора вернуться к работе. Геркулес, наверное, злится, что я не на месте. Ciao.

— Вообще-то, — поправляю его я. — Тут говорят au revoir.

— Да без разницы, — он смеется, и мы заканчиваем разговор.

Сент-Клэр поднимается с кровати.

— Ревнивый парень?

— Я уже говорила. Мы не встречаемся.

— Но он тебе нравится.

Я чувствую, как румянец заливает щеки.

— Ну… да.

Выражение лица Сент-Клэра становится непроницаемым. Возможно, слегка раздраженным. Он кивает в сторону двери.

— Все еще хочешь погулять?

— Что? — в замешательстве спрашиваю я. — Да, конечно. Только дай мне сперва переодеться.

Я выпроваживаю его, и спустя пять минут мы уже покидаем пределы кампуса. Я надела свою любимую кофту, милую находку из комиссионного магазина, обтягивающую меня во всех нужных местах, джинсы и черные тряпочные кроссовки. Мне известно, что кроссовки — это не очень по-французски, мне следовало бы носить остроносые сапоги или высокие каблуки, но они хотя бы не белые. Верно говорят про белые кроссовки. Их носят только американские туристы, огромная обувь, подходящая для стрижки травы или покраски домов.

Ночь прекрасна. Огни Парижа переливаются желтым, зеленым и оранжевым. Теплый воздух кружит вокруг болтающих прохожих и звенящих бокалов в ресторанах. Сент-Клэр, вновь оживившись, рассказывает мне жуткие подробности биографии Распутина, которую закончил изучать сегодня утром.

— Итак, другие русские подсовывают ему дозу цианида за ужином, достаточно смертоносную, чтобы убить пятерых, представляешь? Но ничего не происходит, поэтому приступают к плану Б — они стреляют ему в спину из револьвера. Что тоже не убивает его. На самом деле у Распутина достаточно сил, чтобы задушить одного из противников, поэтому в него всаживают еще три пули. И он все еще пытается встать! Поэтому они избивают его, заворачивают в простыню и бросают в ледяную воду. И только подумай…

Глаза Сент-Клэра сияют. Такой же взгляд я вижу у мамы, когда она говорит о своих черепахах, или у Бридж, когда та рассказывает про свои тарелки.

— Во время вскрытия выяснилось, что настоящей причиной смерти стало переохлаждение. В реке! Ни отравление, ни пулевые ранения, ни избиение. А мать-природа. Но и это еще не все, его руки остались заморожены в таком положении, словно он пытался выбраться из-подо льда.

— Что? Невероятно…

Группа немецких туристов позируют на фоне витрины с облупившимися золотыми буквами. Мы огибаем их, чтобы не испортить кадр.

— Дальше — интереснее, — заявляет он. — Во время кремации тела Распутин сел. Нет, правда! Наверное, потому что тот, кто готовил его тело, забыл перерезать сухожилия, и они сжались во время сжигания…

Я восхищенно киваю.

— Фу, но круто. Продолжай.

–…из-за чего его ноги и тело согнулись, но все же, — Сент-Клэр торжествующе улыбается. — Все сошли с ума, увидев это.

— И кто сказал, что история — это скучно? — улыбаюсь я в ответ, наслаждаясь идеальным моментом. Почти. Мы проходим вход в ШАП и теперь я отхожу от школы дальше, чем когда-либо прежде. Моя улыбка кривится, когда я возвращаюсь к своему естественному состоянию: нервному и причудливому.

— Знаешь, спасибо за это. Большинство обычно заставляют меня замолчать задолго до… — он замечает перемену в моем поведении и останавливается. — Ты в порядке?

— Все хорошо.

— Я вижу. Кто-нибудь когда-нибудь говорил тебе, что из тебя выходит ужасный лжец? Кошмарный. Худший.

— Просто… — я смущенно замолкаю.

— Да-а-а?

— Париж такой… чужой, — я пытаюсь найти подходящее слово. — Пугающий.

— Глупости, — быстро отмахивается он.

— Тебе легко говорить, — мы обходим джентльмена, наклонившегося поднять свою собаку, бассет-хаунда с отвисшим животом. Дедушка предупреждал меня, что тротуары Парижа усеяны собачьими минами, но пока я этого не заметила. — Ты знаком с Парижем с рождения, — продолжаю я. — Свободно говоришь по-французски, одеваешься, как истинный европеец.

— Прости?

— Ты же понимаешь, о чем я. Прекрасная одежда, хорошая обувь.

Он поднимает левую ногу, демонстрируя потертый и громоздкий ботинок.

— Эта?

— Нет. Но ты и не в кроссовках. Я точно выделяюсь. К тому же, не говорю на французском, боюсь метро, и мне, наверное, следовало бы носить каблуки, но я их ненавижу…

— Я рад, что ты не на каблуках, — перебивает меня Сент-Клэр. — Тогда бы ты была выше меня.

— Я и так выше.

— Совсем немного.

— Брось. Я выше тебя на три дюйма. А ты в ботинках на толстой подошве.

Он толкает меня в плечо, и я улыбаюсь.

— Расслабься, — говорит он. — Ты со мной. А я практически француз.

— Ты британец.

Он усмехается.

— Я американец.

— Американец с британским акцентом. Разве французы не должны ненавидеть тебя в два раза сильнее?

Сент-Клэр закатывает глаза.

— Тебе стоит выбраться из плена стереотипов и начать формировать собственное мнение.

— Я не заложница стереотипов.

— Правда? Тогда, пожалуйста, просвети меня, — он указывает на ноги девушки, идущей впереди нас. Она болтает на французском по мобильнику. — Что это?

— Кроссовки, — бормочу я.

— Интересно. А вон те джентльмены на другой стороне улицы. Не могла бы ты объяснить, что надето на ногах у того, что слева? Что это за странные штуки, привязанные к его ступням?

Разумеется, это кроссовки.

— Но посмотри сюда. Видишь того парня? — я киваю в сторону мужчины в джинсовых шортах и футболке с логотипом «Budweiser». — Со мной все настолько же очевидно?

Сент-Клэр косится на него.

— Очевидно что? Залысины? Лишний вес? Отсутствие вкуса?

— Что мы американцы.

Он мелодраматично вздыхает.

— Честное слово, Анна. Ты должна преодолеть это.

— Я просто не хочу никого обидеть. Слышала, французы легко обижаются.

— Сейчас ты не обижаешь никого, кроме меня.

— А что насчет нее? — я указываю на женщину средних лет в шортах цвета хаки и вязаном топе со звездами и полосками. К ее поясу прицеплена камера, и она спорит с мужчиной в панаме. Вероятно, со своим мужем.

— Невероятно оскорбительно.

— Я не об этом. Неужели не бросается в глаза, что я такая же?

— Учитывая, что она носит американский флаг, я бы рискнул сказать «нет», — он закусывает ноготь на большом пальце. — Слушай. Кажется, я придумал решение твоей проблемы, но тебе придется подождать. Просто пообещай, что перестанешь просить сравнивать тебя с пятидесятилетними дамочками, и тогда я обо всем позабочусь.

— Как? Что ты сделаешь? Подаришь мне французский паспорт?

Сент-Клэр фыркает.

— Я не говорил, что превращу тебя во француженку, — я открываю рот, чтобы возразить, но он перебивает. — Договорились?

— Договорились, — неловко соглашаюсь я. — Надеюсь, оно того стоит.

— О, определенно стоит, — Сент-Клэр выглядит таким самодовольным, что я уже собираюсь его осадить, но тут понимаю, что больше не вижу здание нашей школы.

Не могу поверить. Он совсем отвлек меня.

Мне требуется время, чтобы распознать симптомы, но моя походка пружинит, а в животе будто порхают бабочки. В конце концов я рада, что выбралась в город!

— Так куда мы направляемся? — не могу сдержать энтузиазм в голосе. — К Сене? Я знаю, что она где-то недалеко. Мы будем сидеть на берегу реки?

— Ничего не скажу. Просто шагай вперед.

Я послушно следую за ним. Что со мной не так? Уже дважды за вечер я позволяю ему удерживать меня в томительном ожидании.

— О! Сначала ты должна увидеть это, — Сент-Клэр хватает меня за руку и тащит на другую сторону улицы. Разъяренный водитель скутера жалобно сигналит нам, и я покатываюсь со смеху.

— Подожди, что… — и тут я забываю, как дышать.

Мы стоим перед огромным собором. Четыре внушительные колонны поддерживают готический фасад с искусными статуями, витражными окнами и замысловатой резьбой. Узкая колокольня устремляется в чернильную темноту ночного неба.

— Что это? — шепчу я. — Это что-то известное? Я могла о нем слышать?

— Это моя церковь.

— Ты ходишь сюда? — удивленно спрашиваю я. Он не похож на того, кто посещает церковь.

— Нет, — он кивает на каменную табличку, побуждая меня прочитать ее.

— Сент-Этьен Дю Мон. Эй! Сент-Этьен.

Он растягивает губы в улыбке.

— Я всегда относился к этому месту немного собственнически. Мама еще в детстве приводила меня сюда. Мы устраивали пикник и ели прямо здесь, на ступеньках. Иногда она брала с собой альбом и рисовала голубей и такси.

— Твоя мама — художница?

— Да. Ее работы представлены в Нью-Йоркском музее современного искусства, — в его голосе столько гордости, и я невольно вспоминаю, что однажды Мередит упомянула: Сент-Клэр восхищается Джошем, потому что тот умеет прекрасно рисовать. И что отец Сент-Клэра владеет двумя художественными галереями. И что он сам в этом семестре посещает курс в художественной студии. Вслух спрашиваю, не художник ли он.

Сент-Клэр пожимает плечами.

— Не совсем. Но хотел бы им быть. Мама не передала мне этот талант, только чувство восхищения. Джош рисует намного лучше меня. Как и Рашми, если уж на то пошло.

— Вы с ней очень близки? С твоей мамой?

— Я ее очень люблю, — он признается в этом как ни в чем не бывало, без намека на юношеский стыд или стеснение.

Мы стоим перед двойными дверями собора и смотрим вверх, все выше и выше. Я представляю, как моя мама вводит данные, опираясь на снимки черепах, в наш домашний компьютер; ее привычное вечернее занятие. Вот только в Атланте еще не вечер. Возможно, прямо сейчас она покупает продукты. Или гуляет по берегу реки Чаттахучи. Или смотрит «Империя наносит ответный удар» с Шоном. Я понятия не имею, чем она сейчас занята, и это меня беспокоит.

Наконец Сент-Клэр нарушает затянувшуюся тишину.

— Пойдем. Нам еще есть, что посмотреть.

Чем дальше мы продвигаемся, тем больше людей становится на улицах Парижа. Сент-Клэр рассказывает о своей маме, как она готовит оладьи с шоколадной крошкой на обед и запеканку с тунцом на завтрак. Как она раскрасила каждую комнату своей квартиры в разные цвета радуги. Как она коллекционирует опечатки в своем имени в письмах спама. Но он даже не упоминает о своем отце.

Мы минуем еще одно громадное сооружение, напоминающее руины средневекового замка.

— Боже, тут же повсюду история, — восхищенно оглядываюсь я. — Что это за место? Мы можем войти?

— Музей, и, конечно, можем. Но не сегодня. Думаю, он уже закрыт, — добавляет он.

— Ах. Да, разумеется.

Стараюсь не показывать свое разочарование.

Сент-Клэр усмехается.

— Это только первая учебная неделя. У нас есть все время мира, чтобы посетить твой музей.

У нас. Почему-то все мое нутро сжимается. Сент-Клэр и я. Я и Сент-Клэр.

Вскоре мы входим в район, еще более наполненный туристами, чем наш округ, битком набитый шумными ресторанами, магазинчиками и отелями. Повсюду раздаются голоса уличных торговцев, кричащих по-английски:

— Кус-кус! Вы любите кус-кус?

И дороги здесь такие узкие, что машинам по ним не проехать. Мы идем посреди улицы, проталкиваясь сквозь толпу. Все это напоминает карнавал.

— Где мы? — хотелось бы мне не задавать так много вопросов.

— Между рю Сен-Мишель и Сен-Жак.

Я стреляю в него взглядом.

— «Рю» значит «улица». И мы все еще в латинском квартале.

— Правда? Но мы шли целых…

— Десять? Пятнадцать минут? — поддразнивает меня он.

Очевидно, что лондонцы или парижане, или кем бы он себя ни считал, не привыкли к славе владельцев авто. Я скучаю по своей машине, несмотря на проблемы с мотором. И отсутствие кондиционера. И сломанный динамик. Я рассказываю Сент-Клэру об этом, а в ответ удостаиваюсь снисходительной улыбки.

— Будь она у тебя здесь, все равно бы не принесла никакой пользы. Во Франции запрещено водить автомобиль, если тебе нет восемнадцати.

— Тогда ты бы смог нас возить, — тут же ответила я.

— Нет, не смог бы.

— Ты сказал, что у тебя был день рождения! Так и знала, что врешь, никто бы…

— Дело не в этом, — смеется Сент-Клэр. — Я не умею водить.

— Серьезно? — у меня не получается сдержать злобную ухмылку, расползающуюся по лицу. — Хочешь сказать, я умею делать что-то, чего не умеешь ты?

Он улыбается в ответ.

— Шокирующе, правда? Но у меня никогда не возникало потребности. Мне вполне достаточно общественного транспорта и здесь, и в Сан-Франциско, и в Лондоне.

— Вполне достаточно.

— Замолчи, — он снова смеется. — Кстати, знаешь, почему это место называют Латинским кварталом?

Я вопросительно приподнимаю бровь.

— Несколько веков назад студенты Сорбонны — это там, — показывает он рукой. — Один из старейших университетов мира. В общем, студенты Сорбонны учились и говорили друг с другом исключительно на латыни. И название прижилось.

На мгновение повисает тишина.

— Так и было? Это вся история?

— Да. Боже, ты права. Это полная ахинея.

Я обхожу еще одного надоедливого уличного торговца.

— Ахинея?

— Ерунда. Хрень. Дерьмо.

Ахинея. О, небеса, это мило.

Мы заворачиваем за угол и — вот она — река Сена. Огни города покачиваются в ряби на поверхности воды. Я втягиваю носом воздух. Он великолепен. Вдоль берега прогуливаются парочки, а книготорговцы выставляют грязные картонные коробки с книгами в мягких обложках и старыми выпусками популярных журналов. Мужчина с рыжей бородой бренчит на гитаре и напевает грустную песню. Мы слушаем его пару минут, и Сент-Клэр бросает несколько евро в футляр для гитары.

А потом, когда мы снова оборачиваемся к реке, я вижу его.

Нотр-Дам.

Разумеется, я узнаю его по фотографиям. Но если Сент-Этьен — это большой собор, он ничто, НИЧТО по сравнению с Нотр-дамом. Сооружение напоминает огромный корабль, плывущий вниз по течению. Массивный. Громадный. Величественный. Его подсветка абсурдно напоминает мне Мир Диснея, но это гораздо более волшебное место, чем все, что мог придумать Уолт. Ветви зеленых лиан спускаются по стенам в воду, завершая сказочный облик.

Я медленно выдыхаю.

— Это прекрасно.

Сент-Клэр пристально наблюдает за мной.

— Никогда не видела ничего подобного, — не представляю, что еще можно сказать.

Нам осталось только пересечь мост, чтобы добраться до места. Я и не знала, что Нотр-Дам был построен на острове. Сент-Клэр говорит, что мы направляемся на Île de la Cité, остров Ситэ, и это старейший район Парижа. Под нами мерцает Сена, глубокая и зеленая, а под мостом скользит лодка, увешанная огоньками. Я заглядываю за край моста.

— Посмотри! Этот парень в стельку пьян. Он точно свалится за бо… — я оглядываюсь и вижу, что Сент-Клэр бредет по дороге, в нескольких футах от края моста.

На мгновение я сбита с толку. А затем меня озаряет.

— Что? Ты ведь не боишься высоты?

Сент-Клэр смотрит перед собой, на освещенный силуэт Нотр-Дама.

— Я просто не понимаю, зачем стоять на краю, когда прямо перед тобой есть достаточно свободного места для прогулки.

— Ах, так значит все дело в свободном месте?

— Прекрати, или я начну проверять твои знания о Распутине. Или о французском спряжении глаголов.

Я перегибаюсь через край и притворяюсь, что теряю равновесие. Сент-Клэр бледнеет на глазах.

— Нет! Не надо! — он протягивает руки, словно собираясь меня спасти, затем хватается за живот, будто его сейчас вырвет.

— Прости! — я отпрыгиваю от края. — Прости, я не знала, что все настолько плохо.

Он машет рукой, призывая меня помолчать. Другой рукой все еще цепляется за живот.

— Прости, — спустя мгновение повторяю я.

— Идем, — голос Сент-Клэра звучит раздраженно, будто это я нас задерживаю. Он указывает на Нотр-Дам. — Я не поэтому привел тебя сюда.

Мне сложно представить, что может оказаться лучше Нотр-Дама.

— Мы не зайдем внутрь?

— Закрыто. У нас еще будет достаточно времени, чтобы заглянуть сюда позже, помнишь? — Сент-Клэр ведет меня во двор, и я пользуюсь возможностью насладиться видом его зада. Каллипига. Все же есть кое-что лучше, чем Нотр-Дам.

— Здесь, — говорит он.

Нам открывается прекрасный вид на вход — сотни и сотни крошечных фигурок, высеченных в трех громадных арках. Статуи напоминают каменные куклы, каждая вырезана отдельно от остальных в мельчайших деталях.

— Они невероятные, — шепчу я.

— Не там. Здесь, — Сент-Клэр указывает мне под ноги.

Я опускаю взгляд и с удивлением обнаруживаю, что стою посреди маленького каменного круга. В центре, прямо между моих ног, медно-бронзовый восьмиугольник со звездой. По кругу выгравированы слова: POINT ZÉRO DES ROUTES DE FRANCE.

— Мадемуазель Олифант. Это переводится как «Французский нулевой километр». Другими словами, от этой точки отсчитываются все остальные расстояния Франции, — Сент-Клэр откашливается. — Здесь начало всего.

Я вновь поднимаю взгляд. Сент-Клэр улыбается.

— Добро пожаловать в Париж, Анна. Я рад, что ты приехала.