Не хочу на физкультуру!

Станислава Бер, 2018

Московская школа в старинном особняке – не предел мечтаний для учителя физкультуры Максима Штурца. Найти щедрую поклонницу и всё, что к ней прилагается, вот это да, это для него. Школьники, успешный фотограф, известная модель и бухгалтер. Какая тайна их связывает? Тучи сгущаются над городом. Странные сообщения, пугающие галлюцинации – лишь прелюдия к кошмару. Кто преследует Макса? Что он натворил, чтобы так его ненавидеть?

Люблю грозу в начале мая

Май в этом году выдался тёплым. Аномальные апрельские морозы отступили, и весна резво вступила в свои права. Ночью и утром было ещё прохладно, днём же солнце припекало так, будто хотело наверстать упущенное. В ответ на долгожданное тепло быстро распустились листочки на деревьях. Кажется, они в один день из маленьких почек превратились в листья и с радостью прорвались на свободу. Деревья сначала робко, потом смелее укутались в зелёные наряды. Запахло весной и в старом особняке. Появились первые цветы в вазонах, заботливо рассаженные ботаничкой, зажужжали насекомые, радостнее запели птицы.

Тем приятнее было проводить уроки физкультуры на улице. Ребята с видимым удовольствием скинули надоевшие куртки и в одних футболках и шортах разминались перед игрой. Как такового стадиона у школы не было, поэтому под спортивные занятия выделили большую ровную площадку на заднем дворе, оборудовали её воротами и сетками. Иногда мячи улетали за каменную ограду, и приходилось засылать быстробегающего ученика за ворота.

Макс посмотрел на скамейку запасных. Там сидели две девочки, освобожденные от уроков физкультуры по медицинским показаниям. Особо болезненными их нельзя было назвать. Скорее всего, мамочки сделали своим чадам справки по знакомству. Школьницы залипли в телефонах, изредка хихикали, показывая друг другу фотографии. Эх, отправить бы их сейчас на пятикилометровый забег! Но нельзя, жалоб потом не оберёшься. Марго будет сверлить его взглядом, от которого у него живот сводит судорогой, и выговор влепит, а то и премии лишит. С неё станется.

— Команды, построились! — физрук дунул в свисток что было сил.

— Максим Алексеевич, нам обязательно играть в футбол? Это входит в учебную программу? — темнокожая Даниель собрала вокруг себя почти всех девчонок из 10Б. Та-а-ак, кажется, бунт намечается.

— Обязательно, Семёнова, — нарочито равнодушно ответил Штурц.

— А маникюр Вы мне будете оплачивать? — дерзко бросила предводительница саботажников.

— И синяки замазывать? — подхватили остальные.

— А чё, Даниель, давай я тебе синяки буду замазывать, — Артём Лысенко не мог пропустить такую перепалку. Парень учился плохо, но был общительным, можно даже сказать, вездесущим, знал всё обо всех в школе. Артёму казалось, что он самый крутой — модная стрижка, густые сросшиеся брови, серьга в левом ухе, но девчонки почему-то так не думали и считали его несерьёзным. Ох уж эти девчонки. Какие же они странные и красивые. Они манили его своей загадочностью. Инопланетянки.

— Синяков боитесь, значит. Ну, хорошо, — Макс оглядел спортивную площадку. — Слушай мою команду! Парни разбиваются на две группы, играют в футбол. Девушки бегут три километра на время. Оценки пойдут в журнал.

— Три километра? — взвыли школьницы.

— Ну, а что? Маникюр теперь вы точно не испортите. И в учебную программу это входит, — сказал физрук и самодовольно улыбнулся. Макс спиной чувствовал, как летят проклятья в его сторону, но ему это даже нравилось.

— Тайсон, иди сюда, — Лысый поманил Виктора к себе.

— Чего тебе?

— Дело есть, — сказал Артём и понизил голос до шёпота. Ребята переговаривались несколько минут.

— А что это мы шепчемся как девчонки, а, Артёмчик? — Даниель Семёнова была не менее любопытной, чем Лысенко, и не пыталась этого скрывать. Темнокожей девушке в белой России жилось неплохо, если не считать пьяных дебилов в подворотнях, кричащих в след"А жопа у тебя тоже чёрная?". Мама пугала её скинхедами, не разрешала гулять в тёмное время. А в остальном всё было здорово — учёба давалась легко, друзья не подводили в трудные минуты, и даже был объект тайного воздыхания.

— Беги свои три километра, не мешай мужчинам разговаривать, — парировал парень с ухмылкой. — Вить, ты чего так побледнел?

Тёма приметил Витю в первом классе, сам подбежал на перемене, познакомился. Высокий пухлый мальчик внушал доверие. Спокойный, основательный Скрябин был полной противоположностью Лысенко, редко доводящего дела до конца. Их тянуло друг к другу как магнитом. Дружба длилась десять лет, из их семнадцати.

— Ты, правда, это слышал? Ничего не путаешь? — спросил Скрябин, сдвинув брови.

— Зачем мне врать? Вот те крест, — ответил Артём и перекрестился для большей убедительности. Новая фишка в его поведении, нарочитая набожность. Крест стал носить поверх футболок, креститься по поводу и без него.

Гоголевский бульвар с приходом весны преобразился. Зелень оживила московскую серость, потеплело, и прохожие с удовольствием сидели на лавочках даже утром. Виктор смотрел из окна, провожая взглядом мать. Ольга Скрябина шла по улице, не поднимая головы. Она когда-то была красавицей, теперь же от былой красоты мало что осталось — седая, сутулая, в поношенной одежде. Ольга шла на работу и совсем не замечала окружающих. Слабо-тонированные очки прятали её потухший взгляд. Она жила как во сне: приходила на работу, что-то делала на автомате, возвращалась домой, спрашивала у сына, как дела, и, не дослушав, включала телевизор. Что вещает телеканал, она тоже почти не замечала, её мысли были далеко. Затуманенный взгляд гулял по стенам, пока не натыкался на фотографию в рамке с чёрной ленточкой в уголке.

Офис компании, где Ольга работала бухгалтером, был в шаговой доступности от дома. Она ходила этой дорогой много лет и знала каждый выступ на зданиях, тротуарах и переходах. Наверно, если завязать ей глаза, она легко нашла бы дорогу на работу и обратно. Компания была русской в отличие от многочисленных офисов иностранных фирм, захвативших центр Москвы практически без боя. Русское название без англицизмов, русские по большей части сотрудники, русские обычаи в ведении дел, то есть бардак не поощряется, но допускается. Куда же без него, нашего русского"Как-нибудь само рассосётся". Компания торговала природными ресурсами, построила пару заводов и открыла несколько филиалов по стране. В отчетах можно было утонуть как в море, поэтому бухгалтерия была серьёзная, человек тридцать трудились в поте лица.

— Ольга Ивановна, что с Вами? — новенькая в бухгалтерии девушка подошла к женщине. — Что-то случилось?

Скрябина сидела, не двигаясь, смотрела в одну точку на мониторе, по лицу текли слёзы.

— Катя, оставь её в покое, — тихо посоветовала опытная коллега.

— Но она ведь плачет. Может, помощь нужна, — настаивала девушка.

— Помощь-то ей нужна, только не наша, а медицинская.

— Правда?

— Иди сюда, скажу что-то, — в полголоса подозвала старшая коллега. — Весна пришла, а отсюда что следует?

— Что?

— У психических обострение началось.

— А она что, того? — покрутила у виска Катя и с удивлением взглянула на Скрябину.

— Как тебе сказать… Ну, есть немножко. Если честно, жаль её. Она ведь раньше у нас главным бухгалтером была.

— Не может быть! — опять повернулась к Ольге девушка, оценивающе осмотрела. Не скажешь.

— Точно тебе говорю. Потом горе в семье, и вот. Весной и осенью у неё обострение — слёзы, истерики. Перевели на низшую должность. Впрочем, — сплетница еще сильнее понизила голос, — по-хорошему и отсюда надо её гнать. Работница та ещё: то смеётся, сама с собой разговаривает, то плачет, того гляди в окно выпрыгнет. Жалеет её руководство, не увольняет, помнит былые заслуги. К тому же, она единственный кормилец в семье, и до пенсии всего ничего осталось.

* * *

— Вот что я вам скажу, мужики. Бокс — это занятие для благородных джентльменов. И он не только облагораживает, он придаёт уверенность в себе, — бывший спортсмен, многократный чемпион, а ныне тренер по боксу Алексей Каштанов выстроил полукругом ребят, впервые пришедших в его секцию.

Это был обычный спортивный клуб в подвале жилого здания. Клуб открылся тридцать лет назад. Помещение выглядело мрачновато — бетонная коробка с горизонтальными окнами под потолком, с точечным освещением на ринг и снаряды, но оборудование установили высшего класса, и тренеры все как на подбор мастера спорта — элита. Не клуб, а кузница чемпионов.

— Посмотрите на этого парня. Хорош? — тренер похлопал Виктора Скрябина по плечу.

— Хорош! — крикнули самые смелые мальчишки.

— А знаете, каким он заявился ко мне четыре года назад?

— Каким?

— Таким же, как вы. Слабым, пухлым маменькиным сынком, — Каштанов посмотрел на пацанов с вызовом.

Мальчишки сначала обиделись, а потом внимательно пригляделись к здоровому парню и не совсем поверили словам тренера. Перед ними стоял атлет, улыбающийся голубоглазый богатырь. А ведь чемпион был прав. Раньше Виктора во дворе звали Тюбик. Он был толстый, неуклюжий, закомплексованный мальчик. Через год тренировок его было не узнать. Подтянулся, накачался, возмужал. Через два года выиграл первенство Москвы среди юниоров в среднем весе, и иначе как Тайсон к нему теперь не обращались ровесники, с завистью наблюдавшие перемены.

Виктор отзанимался в зале час, отработал удары, защиту, переоделся и пошёл домой. Мать уже вернулась с работы и как обычно уткнулась в телевизор.

— Мама, я дома! — крикнул он с порога.

А в ответ тишина. Нет, не тишина, слабое поскуливание. Опять?

— Мама, что с тобой? — парень вошёл в комнату, встал на колени перед матерью и взял её за руки. Ольга смотрела в экран телевизора, почти не шевелясь. — Мама, ты меня слышишь? Это я, Витя.

Скрябин пытался заглянуть ей в глаза, но взгляд её ускользал.

— Мама, а как же я? У тебя ещё есть я. Ты помнишь об этом?

Женщина, казалось, очнулась, посмотрела на сына и ожила.

— Сейчас мы с тобой примем успокоительное и ляжем в постель.

— Да, Витюша, хорошо, — сразу согласилась мать. Подозрительно быстро. — Ой, смотри, кого по телевизору показывают!

— Кого?

— Да это же Богдан. Ну, помнишь, сосед наш бывший.

Виктор обернулся к телеэкрану. Показывали новости культуры. Известный фотограф Богдан Белый давал интервью. Выставка его работ открывалась в Центральном доме художника.

* * *

Богдан плохо помнил родителей. Только расплывающиеся пятна, а не лица. Они погибли, когда ему ещё не было и трёх лет. Зато он хорошо помнил бабушку. Сухая, черная от солнца, в линялом, но чистом платке, она пережила немецкую оккупацию и всех своих детей. С украинскими песнями бабушка пекла пирожки с картошкой и гладила Богдана по голове, приглаживала обгоревшие на солнце кудряшки. Случалось, он видел, как она крестит его в кроватке перед сном.

Детдом в Виннице, как бы ни хотелось забыть, он помнил хорошо. Помнил все лица и фигуры до последней чёрточки и морщинки, все комнаты и коридоры, все дни и года. Самое сильное воспоминание той поры — это постоянное чувство голода. А ещё неистребимый казенный запах в окрашенных синим холодных стенах. Равнодушные тётки-воспитатели, вороватые пьяненькие завхозы, грубые нянечки каруселью прокручивались в его памяти, как бы он не противился этим воспоминаниям. Тем сильнее Богдану хотелось большой семьи с дружескими вечерними посиделками за чаем. Украдкой наблюдал он за"домашними"детьми и нескрываемо им завидовал. Сидеть у папы на плечах на семейных прогулках в парке, как эти капризные непонимающие своего счастья малыши, было его заветной мечтой. Были и другие мечты.

Он обожал рассматривать толстые книги с фотографиями в детдомовской библиотеке. Однажды ему посчастливилось попасть в гости к молодой воспитательнице Валечке, забиравшей пять-шесть ребят к себе на выходные. Добрая была девушка, но долго у них не задержалась, выжили её из коллектива тётки за эту сердечность, которая ни к чему хорошему не приведёт. Зачем сирот баловать? Зачем давать им надежду, что мир будет к ним ласков? Пусть сызмальства привыкают к тяготам жизни. Все ребята ластились к хозяйке дома, мечтали, чтобы она их усыновила, а Богдан сидел в сторонке на кровати со скрипучей железной сеткой и листал её личные фотоальбомы. Альбомы были тяжёлые, старинные с проложенной между страницами тоненькой бумажкой, чтобы фотографии не повредить.

— А это Ваша бабушка? А это кто? — тыкал он пальчиком в пожелтевший, но хорошо сохранившийся снимок.

— Прадед мой. Служил моряком на крейсере ещё в царское время.

— Герой. А это где снято?

— Это фотомастерская Цимермана в Киеве. Видишь, вензель старинный стоит в уголочке?

— Точно.

— А ты почему спрашиваешь, Богдан?

— Просто очень красиво.

— Нравятся фотографии? У меня и фотоаппарат есть. Только я пользоваться им не умею, от папы остался.

Валечка достала из шкафа аппаратик в толстом коричневом футляре. Кожа со временем задубела и плохо гнулась.

— А знаешь что, Богдан? Мне это не к чему, только место занимает. Забирай его себе. Хочешь?

— Хочу! — не секунды не думая, выпалил мальчик.

Он с трепетом вытащил камеру и не мог поверить, что это сокровище теперь его. Его собственная вещь! Пользоваться сокровищем он смог позднее, через пару лет. Достал фотоплёнку и проявитель, устроил на чердаке фотолабораторию, снимал пейзажи, город, друзей, ловил забавные сценки в детдоме. Так прошёл месяц, пока старшаки не заметили фототехнику и не отобрали.

После интерната Богдан Белый уехал в Москву, учиться. Неплохо устроился в столице: общежитие, стипендия. В девяностых, правда, этих денег не хватало, но нашлась подработка — помощник фотографа. Он учился азам профессии. Это ведь на первый взгляд кажется, что всё легко и просто. Наводи объектив и щёлкай кнопкой затвора. А как же ракурс и освещение? Но даже не это главное. Без хорошей идеи не будет качественного кадра. Это Богдан понял не сразу. Позднее он уже сам развивал в себе навыки фотоискусства — читал книги, на выставки ходил и за мэтрами подглядывал. Долго бегал внештатным фотокорреспондентом в газете, а немного погодя его работы уже печатались в журналах. Модный по тем временам хвост русых волос и чёрная водолазка засветились на известных показах и светских раутах. Теперь Богдан Белый — частый гость на телевидении, и его говорок с лёгким украинским акцентом, от которого так и не удалось избавиться в столице, звучит с телеэкранов. Он выставляется в Лондоне, Милане и Нью-Йорке, и очередная чёрная водолазка постоянно маячит в богемной тусовке.

* * *

Игривое майское солнце отражалось от окон низеньких купеческих домов на Старом Арбате, бликовало на больших витринах сувенирных лавок, вспыхивало на круглых стеклянных плафонах чугунных фонарей. Маргарита Николаевна Зыбина зажмурилась, солнце ослепило. Она достала солнцезащитные очки из маленькой сумочки через плечо, нацепила на нос. И так морщин хватает. Продолжила прогулку. Как всегда, в хорошую погоду Арбат бурлил, как закипающий борщ. Кого тут только не увидишь: патлатых художников, присевших на складные стульчики, с завлекательными портретами звёзд; виртуозов с саксофоном или гитарой; иллюзионистов и клоунов. Не улица, а развлекательный центр — хоть день ходи, не заскучаешь. И ходят. Молодежь, туристы, влюбленные парочки, попрошайки, полицейские.

Маргарита Николаевна вышла с работы на обед, развеяться, отдохнуть. Зашла в любимый ресторанчик на углу, поднялась на второй этаж и села за угловой столик. Окна в пол открывали чудесную панораму. Сидеть, смотреть на пёструю толпу и думать о своём — это её успокаивало. Наступающая старость и одиночество пугали своей неотвратимостью. Всё время что-то болит — то печень, то суставы, а рядом никого. Не то чтобы помочь, просто высказаться некому и получить в ответ взгляд искреннего сочувствия.

— Вам как обычно? — официант неслышно подошёл к столику, услужливо вытянулся рядом. Чаевые дамочка отстёгивала по-королевски, парни на кухне дрались за право её обслуживать. А ещё от неё исходил аромат дорогих духов и налёт аристократичности. Все её движения были плавными, неторопливыми, вальяжными. Это тоже нравилось персоналу.

— Как обычно, Ванечка, — улыбнулась Зыбина.

Ванечка походил на доброго молодца из сказки — крупные золотистые кудри, глазища в пол лица, брови в разлёт. Студент, наверное. Глазки уж больно умные. Маргарита Николаевна проводила его взглядом, засмотрелась на упругие ягодицы, сглотнула слюну. Вкусняшка.

"Только такой"ванечка"мне не по карману, а мои связи и положение вряд ли привлекут его внимание", — подумала директор школы, отрезала тонкую полоску шницеля и грациозно отправила свинину в рот.

В чистую любовь она не верила. Да и какая любовь? Ей за пятьдесят, ему и двадцати ещё нет. Зыбина вздохнула. Заполучить молоденького мужа, ой как хотелось. Можно и без любви, страсти будет достаточно.

* * *

Зеркало стояло на столе небольшое, круглое, только чтобы нанести крем, косметикой она не пользовалась. Больших зеркал Ксения не любила. Хватало одного в прихожей, посмотреть, всё ли в порядке с одеждой, и бежать. Она почти смирилась с курносостью, горько оплаканной в юности, но огромный рот её раздражал до сих пор. Глаза не выразительные, фигура — так себе. Что там подолгу рассматривать в больших зеркалах? Поэтому она быстро наносила крем и отворачивала зеркало.

Ксения была одна, сидела и смотрела на своё отражение. Что Макс в ней нашёл? Хотелось думать, что доброту, ум и характер. Женщина повела головой и погладила локоны. Он ещё говорил о её красивых волосах. Но когда это было в последний раз? Давно, в год знакомства. Тогда они вышли из академии с подружкой Юлькой в лёгких летних платьях, купили по мороженому и хохотали, довольные на отлично сданной сессией и наступившими каникулами. Симпатичные ребята прицепились по дороге.

— Девушка, а Вы танцами занимаетесь? — крепыш по-хозяйски подхватил Юльку за талию.

— Занимаюсь, — ответила подружка и руку наглеца не убрала.

— Сразу видно, — одобряюще заметил незнакомец.

— Это ещё почему?

— Ноги у Вас красивые.

Подружка покраснела. Молодые люди уговорили их пойти в кафе. Ребята оказались студентами педагогического. Крепыш Смирнягин веселил народ, был душой компании. Два других парня молча улыбались и тоже пялились на красавицу Юльку. Ксения чувствовала себя досадной помехой и мечтала побыстрее смыться, но оставлять подружку одну было неудобно. К вечеру к ним присоединились однокурсники ребят. И тут она увидела Макса. В горле пересохло, она отхлебнула холодного пива из пузатой кружки и поперхнулась. Все заржали, а красавец с глазами цвета лазури сел рядом, похлопал по спине, участливо спросил, всё ли нормально?

Конец ознакомительного фрагмента.