Бездомовцы

Станислав Цой

Рассказы о людях из самых разных социальных групп: бездомных, осуждённых, бизнесменах и научных работниках, с которыми автор рос, учился, встречался. Между всеми есть самые неожиданные связи, о которых они даже не подозревают.

Гарсонка

Окончательно я перебрался в Прагу в мае. Мой путь лежал из немецкого города Фрайбурга, через Дрезден. Здесь чувствовалось наступление весны, а в конечной точке моего маршрута она уже была полноправной хозяйкой.

Мой друг, конечно же, опоздал, так как не мог долго припарковать машину вблизи Главного вокзала, но, в конце концов, после баталий и бесед с полицейскими, бросил ее недалеко от синагоги. Встретившись со мной, он все время повторял: «Йежушь Марья!», так что мне даже стало неловко за доставленные ему неудобства и хлопоты.

Но все оказалось куда прозаичнее. Адольфа возмущала черствость блюстителей порядка по отношению к нему, старому пражанину с пятидесятилетним стажем. Впрочем, Адик был не прав.

Если бы полицейские удосужились проверить его документы, то с удивлением могли обнаружить, что водительское удостоверение просрочено лет эдак на двадцать, а медицинская справка выдана тогда, когда никто из них еще не родился. Я узнал об этом через год, при других обстоятельствах.

А в тот день мы прямо с вокзала отправились на террасу уютного ресторанчика, что обосновался на подъеме от Подбабы на Ханспаулку. Пильзнер он и есть Пильзнер. Я вспомнил напиток, употребленный залпом в Вальдшуте, маленьком городке на границе Германии и Швейцарии, и вздрогнул. Как можно было! Даже в душе пожалел шесть евро, выброшенных на ветер.

Все время обеда Адольф ненавязчиво, но упрямо, вбивал в мою ошалевшую от весны и свободы голову мысль, что мне не имеет смысла продолжать свое путешествие, и я должен остановиться здесь, в Праге. То ли пива было выпито чрезмерно, то ли мысль Адольфа была единственно верной, но я согласился с его доводами.

Пожив некоторое время в его доме, в компании с вечно озабоченным псом Бади, я перебрался в гарсонку, что в доме напротив Канадского посольства.

Теперь посольство переехало, а тогда над угловым зданием, зажатым улицами Мухова и Под Каштаны, реял огромный красный кленовый лист на белом полотнище. В грозу он так хлопал, словно прачка сошла с ума и пытается высушить исподнее одним взмахом. Приходилось закрывать окно перед сном.

У меня вечные проблемы с определением этажности. Привычка считать ряды окон на фасаде здания здесь не работает. Надо от получившегося числа отнять единицу, так как самый первый этаж чехи называют «приземи». Таким образом, привычный для нас второй этаж превращается в первый. И это не единственное, что не совпадает с нашими представлениями и понятиями, по которым мы живем.

Так вот, гарсонка располагалась на втором этаже типичного пражского дома времен Первой республики, может, чуть более ранних. Я не уточнял. Это жилье для одинокого человека, не обремененного особой тягой к организации своего быта. Восточные народы, чьих представителей в Праге много, превращают такие гарсонки в многонаселенные общежития.

Жилище, о котором идет речь, представляло из себя узкую комнату такой длины, что, несмотря на окно во всю стену, в дальних углах царил полумрак. Конечно, этому способствовало и само окно, не мытое со времен Масарика, и тюлевые занавески, когда‒то белого цвета, а сегодня носящие следы дыма от всех возможных сигарет и сортов табака, продаваемых в соседнем магазинчике «Трафика».

Все самое необходимое здесь было. В углу при входе небольшой кухонный уголок с холодильником, душевая и туалет, а под потолком полати. Это, уходящее в небытие слово, обозначает широкую полку для спанья. Наши предки так называли лежанки, устроенные между стеной избы и печью. Чехи очень любят это сооружение, и его можно обнаружить не только в гарсоньере.

Жить можно было сразу. Есть диванчик, письменный стол и даже лампочки в плафонах. Но после нескольких дней выяснилось, что туалетом пользоваться нельзя, так как это доставляет катастрофические неудобства нижним соседям. Мастер делал криворукий. Я потом познакомился с ним. Но об этом, если представится возможность, в следующий раз.

Ситуацию спасала уборная на площадке, прелесть которой была в старинном сливном бачке, оборудованном цепочкой, на конце которой болталась фарфоровая белая ручка каплевидной формы с тонким узорчатым ободком. Я еле сдержался от акта экспроприации раритета, который напомнил мне о детстве.

Майские грозы в Праге чудесны. Особенность их в том, что происходят они преимущественно вечером и в ночные часы. А утром город умыт и причесан. Судить о приближении грозы можно было по упоминавшемуся канадскому флагу. Как только он начинал хлопать, я усаживался у распахнутого окна и ожидал первых крупных капель, треска молнии и раскатов грома.

Где‒то за углом, метрах в ста, кипела жизнь, люди спешили укрыться в метро или перебраться с террасы в помещения ресторации. Кто‒то нетерпеливо ожидал автобус, а тот стоял в десяти метрах от остановки, строго соблюдая график подачи транспорта на линию.

Отсюда он потянется, описывая дугу, на Боржеславку. Мимо Пушкинской площади, железнодорожного полустанка Бубенеч, вверх на Ханспаулку, где в собственном доме живет Адо, а потом снова вниз уже на конечную. Это займет минут тридцать, а мог бы и прямо по Европской. На это ушло бы минут семь‒восемь.

Местоположение было неоспоримым преимуществом гарсонки, как и то, что она принадлежала Адольфу. Правда, позднее выяснилось, что эти квадратные метры являются объектом непримиримой войны моего друга с новыми хозяевами дома. Если квартирный вопрос испортил москвичей, то почему бы ему не испортить и пражан. Но я все равно на стороне Адольфа. Он мне друг, и истина здесь роли не играет.

Пока одни чехи со словаками строили социализм, а другие боролись с коммунистической идеологией, Адольф тренировался и готовился к жизни при капитализме. Он приобретал необходимые навыки, а вместе с ними и недвижимость, цена которой в те годы была просто, как оказалось, смешной.

При этом Адику хватило ума сохранить за собой гарсонку, полученную от государства за многолетний труд в народном хозяйстве, в виде прописки по этому адресу. Но бывал он там редко, разве что по холостяцкой нужде. В конце концов там поселилась одна из его подружек, пребывание которой отразилось на всем ходе последующих событий.

Когда стало понятно, что строительство нового общества превратилось в долгострой, практичные чехи развелись со словаками, и каждый пошел дальше своим путем. Объявили реституцию. Это возвращение незаконно отчужденного имущества бывшим владельцами или их наследникам. И не вина, а беда Адика, что капитализм пришел так поздно, когда голову уже покрыла седина.

Никакого наследства Адольфу не светило, но и не нашлось претендентов на дом, где находилась гарсонка. И он решил прикупить эту интересную во всех отношениях недвижимость. Однако, под влиянием непреодолимой силы Адольф покинул Прагу на несколько лет, а когда вернулся, то обнаружил, что соседи с первого этажа оказались шустрее, и, объединив усилия, просто прикарманили то, что должно было принадлежать моему другу.

Кроме гарсонки. Этот кусочек жилой площади стал костью в горле новых хозяев дома. Первые бои перешли в позиционную войну в пражских судах. Конфликт то затухал, то вспыхивал с новой силой, в основном провоцируемый Адольфом, который никак не мог простить такого коварства бывших соседей.

Их можно было понять. Не обладая такими финансовыми возможностями, как мой друг, они боялись, что здание отойдет ему в единоличное пользование, что, собственно, и входило в планы Адольфа. Вот и воспользовались его долгим отсутствием и поддержкой банка. Как результат — Адик остался на обочине, а дом не лучшим образом выделялся среди соседей, так как денег на его ремонт просто не хватало.

Имея плацдарм, Адольф вел бои местного значения. Переоборудовал гарсонку, возведя душевую и туалет, заселил подружку. Последнее было опрометчивым поступком, так как дама вскоре Адольфа покинула, оставив внушительный счет за электричество, естественно, не уплаченный.

Противник, как ни старался, не мог выбить Адика с его позиций, так как суд постановил, что гарсонка является собственностью Адо, без права наследования, до конца его дней. И Адик решил продать ее мне. Нет, не по рыночной стоимости, а за крону, чтобы я продолжил его борьбу. Но тут выяснилось, что провести эту аферу без согласия владельцев дома невозможно. Для Адольфа это был удар ниже пояса.

Лето пролетело быстро, и к осени я переехал в центр города, оставив гарсонку с ее коммунальными проблемами. Но Адо дал последний и решающий бой. Он поселил в гарсонке своего знакомого бездомовца Йирку. Всю зиму тот обогревался, воруя электричество. Когда я посетил это поле битвы, покинутое последним защитником, то обнаружил даже следы костра. Так что победители должны благодарить Бога, что не лишились всего имущества в борьбе за крохи.

Новый год, новые заботы и мы как‒то забыли о гарсонке и войне за ее независимость. Потом ушел из жизни Адольф. Я случайно оказался рядом с этим домом много лет спустя. Все те же облупившиеся рамы и фасад, только стекла вымыты чьей‒то заботливой рукой.

Может, и гарсонки уже нет. Все можно перестроить. Было бы время и желание. Желание и время. Ну и деньги.