Сюжет в центре

Станислав Хабаров, 2014

Это книга воспоминаний, рассказ о космической отрасли взглядом изнутри. Начало эры космонавтики. До запуска первого спутника за высоким забором секретной фирмы в Лихоборах молодые инженеры разрабатывают первые космические системы. Молодая команда Б. Раушенбаха работает над проектом фотографирования обратной стороны Луны. Без опыта, которого тогда ещё ни у кого не было, на голом энтузиазме они по своей сути сотворили исторический прецедент. Затем её переводят в Подлипки к Королёву, и начинается работа в «кипящем котле» королёвского КБ.

Горнист трубит сбор

Собирались они с разных концов Москвы. До метро «Войковская» и дальше на трамвае до трамвайного круга, через пешеходный мост, а потом вдоль глухого забора, где была выемка стоянки редких по тем временам машин и проходная. Вспоминаю трогательную пару дипломников Физтеха: будущего вице-президента королёвского КБ Володю Бранца за ручку с его будущей женой. Впрочем, он уже ходил и не через такие мосты. Например, по вантам Крымского моста, после чего стало ясно, что его ничем невозможно испугать.

Руководство страны в те годы выглядело демократично. Сын известного тогда человека Андрея Андреевича Андреева, члена Президиума Верховного Совета, приезжал на работу в НИИ-1 на велосипеде, который затем водружал над забором, рядом с проходной.

На стоянке стояли редкие машины. Машины имели немногие. Например, Раушенбах, которого за глаза в отделе называли инициалами БэВэ, и только что поступивший в НИИ Евгений Башкин.

Миновав проходную шли затем мимо 5-ой лаборатории (там прежде работал Раушенбах) к Г-образному главному зданию. В таких обшарпанных с виду зданиях и творилась история. Когда потом, несколько лет спустя отдел перевели в Подлипки, к Королёву, то главным на Второй территории оказалось подобное грабинское здание. И в Лихоборах и в Подлипках парадный остеклённый угловой вход в здание был закрыт. (В нём перекуривали редкие курильщики). А основным был вход тоже в углу, но с внутренней стороны. По лестнице поднимались одни на второй этаж, рядом с Келдышем, другие на третий и расходились по комнатам шестой лаборатории.

Утро начиналось с будничного. За входной дверью с шифрованным замком перевешивали табельные номерки с «Ухода» на «Приход» под бдительным наблюдением табельщицы Е. Тыркиной. («Затюкана, затыркана Екатерина Тыркина», — писалось в стенной газете). И расходились по комнатам.

Сидеть приходилось, где придётся. В первой комнате напротив табельной доски сидели Жора Созыкин и Саша Люксембург и висели отдельские «Скрижали». Налево был кабинет Осминина, начальника лаборатории, которым пользовался Раушенбах, принимая гостей, потому что ни своего кабинета, ни даже стола у него не было. И заходя в рабочие комнаты, он просто садился на край случайного стола, не снимая плаща и шляпы. Многое делалось мимоходом в эти дни.

Прямо по коридору дверь вела в огромный светлый зал, где трудились идеологи крылатой ракеты, и люди Раушенбаха были здесь редкими вкраплениями: двигателист Миша Тюлькин, Лариса Комарова, с лёгкой руки Токаря занимавшаяся управляющим маховиком, входящим пока ещё в разряд перспективных разработок. Здесь же, выделяясь пока только ярко-синим мастерским костюмчиком, корпел над диссертацией её будущий муж, известный в последствии космонавт Алексей Елисеев — создатель советской системы управления космическими полётами, а пока просто аспирант, лишь в мечтах тяготевший к раушенбаховской тематике.

«Расширяемся при постоянном объёме», — шутили отдельские остряки. Сидели тогда, где придётся, даже в крохотном кабинетике Валькова — зама Осминина. Зам был очень недоволен соседством и постоянно сетовал на то, что бесцеремонные теоретики оставляют яркие иностранные журналы на столах, смущая строгих вальковских посетителей.

Утро, как правило, начиналось импровизированными летучками. У широкого подоконника окна с видом на КБ Боднарюка возле 39-ой комнаты обменивались свежими сведениями. Любой пятачок мог тогда стать местом обсуждения. Использовался и шумящий зал машины «Стрела». Таких машин в стране пока были считанные единицы. Напоминала она огромное диспетчерское табло, шумевшее как водопад.

«Стрела» была ещё очень несовершенной. Она выполняла всего две тысячи арифметических операций в секунду и требовала холодильного оборудования. Занимала она огромный зал и подходила для приватных бесед с глазу на глаз.

Здесь на наших глазах решилась судьба Виктора Павловича Легостаева, будущего вице-президента, а потом и президента королёвской фирмы, а пока всего лишь соискателя по тематике крылатых ракет. Под шумящий аккомпанемент вычислительной машины Раушенбах предложил Легостаеву стать его замом, своей правой рукой в деле космического кораблевождения. Легостаев до этого оставался в качестве аспиранта во вне и одновременно внутри растущего раушенбаховского коллектива. Он проявлял крайнюю независимость. На своей защите он позволил себе дерзко ответить на заданный из зала вопрос. Он сказал: «Не только я не понимаю ваш вопрос, вы и сами его не понимаете», что, согласитесь, для соискателя выглядело смело и рискованно.

Защиты тогда были редкостью. На банкете в честь диссертанта в химкинском ресторане «Волга», куда в пузатых винных бутылках из экономии был принесён коньяк, были зачитаны стихи:

«Не расщепил Витюша атом

Но всё же стал он кандидатом…»

Ядерная тематика тогда была не только на слуху. Она вмешивалась в нашу жизнь. Небрежность Сахарова в задании параметров ракеты для водородной бомбы позволило Королёву получить оплачиваемый заказ на создании «семёрки», ставшей космической лошадкой, вывозящей грузы и ездоков с самого начала до настоящего времени.