Эффект Пигмалиона

Софья Шаер

Охота за душами продолжается. Сестра Джанна страдает от амнезии после тяжелой травмы и еще не знает, что ее выбрали на роль новой куклы. Мрачная тайна ее прошлого известна Альберто Салафии, и ключ к разгадке может дать дневник. Но монсеньор вдруг уезжает, артефакт выкрали, а знакомство с профессором истории Аглаей заставляет Федерико вспомнить, кем он был раньше. Теперь он должен выбрать: погубить еще одну душу или потерять все. Если только роль жертвы действительно уготована монахине…

Глава 3. Бедная Эльза

Я была в автомастерской, когда сестра Джузеппина сообщила, что матушка Констанса желает меня видеть. Вы спросите: откуда автомастерская в женском монастыре? Ну, нам ведь тоже нужно на что-то жить, верно? Как ни крути, а молитвой сыт не будешь, даже несчастные евреи, которые сорок лет скитались по пустыне с Моисеем, питались манной небесной. Но, к сожалению, нам мешки с продовольствием с вертолетов не сбрасывают. Так что сестрам Святого Бенедикта приходится много трудиться. Конечно же, у нас есть сыроварня, именно там и делают знаменитый на всю Италию пармезан; есть огород и сад с плодовыми деревьями; швейная мастерская, где вышивают всякие сувениры для паломников; потом еще иконописная мастерская. Но все выше перечисленное получается у меня из рук вон плохо.

С иголкой и ниткой я не дружу, сыр у меня портится, и я вечно выдергиваю морковку, вместо сорняков, а что касается искусства — до него мне так же далеко, как до Небесного Иерусалима. Зато я отлично разбираюсь в двигателях, коробках передач, шаровых — и прочих вещах, в которых порядочной женщине, да еще и монашке, вообще-то не положено ничего понимать. Мой талант обнаружился случайно, когда старенький монастырский фургон, в котором мы ехали с сестрами, заглох по дороге, и я без задней мысли залезла под капот и реанимировала нашу машинку. Понятия не имею, откуда у меня такие навыки, но они оказались полезны. Знаете, католическая церковь сейчас уже не то, что раньше. Лет пятьсот назад меня отправили бы на костер. Но епископ, узнав о моих дарованиях, заключил: любой талант можно использовать во славу Господа, а для обители автомастерская будет прекрасным источником дохода. Так вот она и появилась. Отремонтировали старый амбар, который уже много лет пустовал, организовали заезд с улицы, чтобы не тревожить сестер и паломников. Сначала, конечно, горожане смотрели на меня с подозрением: ну, понятное дело, монашка в автосервисе… Но потом мне удалось спасти несколько безнадежных машин, за которые другие мастера не взялись, и дело пошло. Теперь клиентов у меня хватает. Порой они даже приезжают из соседних городов, что по Эмилиевой дороге, хотя для этого приходится делать круг, чтобы подъехать к монастырю, ведь движение в историческом центре запрещено. При этом мои клиенты проезжают мимо других сервисов, более удобно расположенных, и все равно выбирают наш. Это дает мне повод для гордости, но я стараюсь с ней бороться, правда!

А вот другой мой талант пока сильно не афишируют, хотя он кажется куда более интересным. И я подумала, что именно на эту тему хочет со мной поговорить аббатиса. Безнадежных больных ко мне привозят значительно реже, чем автомобили. Но человека три-четыре в год обычно бывает. Почему обо мне еще не знают все журналисты? Потому что молчание — основное условие для пациентов и их родственников. Так решили в Ватикане, и это не обсуждается.

Когда я сказала, что сестра Джузеппина меня позвала, я забыла уточнить, что она при этом ничего не сказала. В обиходе мы пользуемся жестовым языком, так как Святой Бенедикт считал, что пустословие — не меньшей грех, нежели праздность, и речь монаху нужна для молитвы, исповеди и духовных бесед, а все прочее бренно. Так что наш бенедиктинский язык не уступает по сложности языку глухонемых. Мне удалось освоить его довольно быстро, голова же ничем не забита.

Я переоделась. Во время послушаний нам дозволяется снимать облачение. Но, конечно, одежда все равно должна быть закрытой, и никаких джинсов! Я обычно надеваю длинный черный рабочий халат поверх туники, а голову покрываю платком, и нательный крест тоже всегда при мне. Клиенты говорят, что так, должно быть, дико неудобно, но мне привычно, и Правило нужно уважать, а иначе зачем нужны монастыри?..

Сестра Констанса сухо поприветствовала меня, когда я вошла. Она всегда так разговаривает, никогда не позволит себе ни лишней эмоции, ни улыбки, ни даже неосторожного жеста. Она с юности в монастыре, застала еще тот период, когда ношение власяницы считалось обязательным. Даже не знаю, сколько ей лет, но она как будто сопротивляется своему истинному возрасту. Вот сейчас, например, мне велела сесть, а сама, прямая, как палка, осталась стоять у окна и наблюдать за послушницами, работавшими в огороде. Несгибаемая женщина, а ведь все знают, как ей тяжело ходить!

— У меня для тебя кое-что есть, дитя мое, — сказала она, наградив меня коротким, цепким взглядом. — На столе лежит письмо. Я хочу, чтобы ты прочла его.

Сердце ёкнуло. Мне показалось, что это послание несет в себе угрозу. Ведь кто мог бы мне написать? Мою фотографию показывали по всем каналам, даже по спутниковым, но за два года, что я провела в клинике, никто так меня и не узнал. Значит, письмо из официальной инстанции. Из больницы?.. Неужели все-таки кто-то проговорился и рассказал, что я галлюцинировала?

Дрожащими руками я взяла конверт, на котором был указан адрес аббатства. Но отправили его не из клиники. Оно было из Ватикана. Час от часу нелегче! Делать было нечего. Матушка Констанса, хотя и смотрела в окно, наблюдала за мной краем глаза, и мне пришлось открыть конверт. Там был всего один листок, я развернула его и прочла:

Милая, нежная моя Маргарита!

Не могу передать, как я счастлив, что наконец-то нашел тебя! Я уже и не надеялся увидеть тебя живой. Но звезды сошлись. Трудно поверить, что ты — теперь монахиня. Вот уж от кого не ожидал! Ты никогда не была пай-девочкой. Помнишь, как тебя выгнали из католической школы за то, что ты читала Мопассана на уроке латыни? Хотя что я говорю, конечно, ты не помнишь. Марго, мне сказали, ты потеряла память, и все события прошлого стерлись. Мне так жаль, малышка… Я был просто раздавлен, когда узнал, что тебя целых два года держали в клинике. Но я в это время жил в Испании со своей молодой женой, и мы не особенно интересовались тем, что происходит в мире, знаешь, как это бывает… Господи, я столько хочу тебе рассказать! Ведь есть еще кое-что очень важное, что ты должна знать, но мне советовали не нагружать тебя слишком сильно. Представляю, какой у тебя сейчас шок! Так что пока перевари хотя бы эту информацию. Ты не одна на свете. У тебя есть я, и мы по-прежнему — семья, что бы там ни случилось.

Жду не дождусь, когда мы, наконец, увидимся! Целую!

С любовью, твой брат Джулио

Нет, он не представлял. Не представлял он тот шок, который я испытала, прочтя его письмо. Как вообще человек, который даже близко никогда не сталкивался с амнезией, может представить, каково это — полностью потерять свою личность? Читала Мопассана на уроке латыни… боже, да я же этого французика на дух не переношу!

Я растерянно взглянула на аббатису. Та смотрела на меня таким взглядом, знаете, как смотрят медсестры в больнице, когда дают тебе ножницы, чтобы ты остригла ногти — таким взглядом, что сразу понимаешь: одно резкое движение — и тебе в мышцу всадят шприц, и ты даже опомниться не успеешь, как тебя вырубит транквилизатором.

— Маргарита… — выговорила я, словно пробовала имя на вкус. — Так меня звали раньше?

— Очевидно, да, дитя мое, если этот человек так тебя называет.

— Маргарита, — снова повторила я, но ничего не почувствовала.

Только разочарование. Все эти годы я отчаянно пыталась воскресить в памяти хотя бы крупицу из того праха, что мне остался от прошлого. Коротая долгие, однообразные дни в комнате отдыха с людьми, которые уныло складывали паззлы, не попадая в пазы, я придумала игру: вспоминала все известные мне женские имена и пыталась примерить их на себя. Мне казалось, как только я найду свое, то тут же узнаю его и вспомню все остальное. Но вот я узнала, а оно никак во мне не отозвалось, как будто это обратились к другой девушке. Я не чувствовала себя Маргаритой от слова совсем.

— И у меня есть брат? — также беспомощно спросила я.

— Как оказалось, да. Этот господин абсолютно уверен, что ты — его сестра, пропавшая пятнадцать лет тому назад. Ему показали множество фотографий, и он без сомнения тебя узнал.

— Но я совсем его не помню. То есть, я, конечно, вообще ничего не помню. Но его я не помню еще больше, чем все остальное, что не помню.

Осознав, вдруг, какую чушь несу, я прикусила язык и замолчала, невидящим взглядом уставившись на письмо. Оно по-прежнему лежало у меня на коленях. Матушка Констанса отошла от окна, отодвинула кресло, с усилием опустилась в него, и я увидела, что глаза у нее чуть заметно потеплели.

— Дитя мое, я понимаю, что для тебя это потрясение. Но ведь это хорошая новость, не так ли? Врачи говорили, что возобновление старых связей для тебя полезно, и мы ни в коем случае не должны этому препятствовать. Тем более, наш орден тесно контактирует с миром, так что мы даже не нарушим Устав, позволив тебе и твоему брату побыть вместе какое-то время. Он приедет в конце следующей недели.

— Что?! Сюда?

От неожиданности я вскочила, хотя мне не позволяли встать, и тут же упала обратно в кресло, пригвожденная к месту властным взглядом аббатисы.

— Да. Он приедет сюда, — спокойно подтвердила она. — И с ним человек из Ватикана. Монсеньор епископ Салафия. Он хочет поговорить с тобой о твоем даре. Как ты понимаешь, Его Святейшество не мог не обратить на тебя внимания.

Я сидела, тяжело дыша, и смысл ее слов с трудом доходил до меня. Наверное, если бы матушка Констанса начала с этого, я была бы под впечатлением. Но сейчас какой-то там посланник Папы волновал меня меньше всего.

— Да, матушка, конечно, — пробормотала я, показывая, что услышала.

— Вот и славно. А теперь отправляйся в базилику, нельзя пропускать молитвенный час. Благослови тебя Господь!

— Аминь.

Поднявшись с места, я уже собиралась уйти, когда аббатиса вдруг сказала:

— Джанна, мне известно о том, что случилось той ночью. Нет, сестры ничего не сказали, я сама это поняла. Будем считать, что один раз ничего не значит. Но впредь не стоит скрывать от меня подобное, ты прекрасно понимаешь, какие могут быть последствия.

Мне оставалось только кивнуть. Я еще легко отделалась. Она могла и епитимью наложить за такое, хотя отец Пальмиеро уже это сделал после исповеди, но никому не под силу соперничать в строгости с матушкой Констансой.

***

Утро выдалось ясным и было немного холоднее, чем накануне. Федерико проснулся, когда колокола зазвонили к первому молитвенному часу, с бешено колотящимся сердцем. Он снова видел этот сон, только теперь к беспросветному ужасу добавилась еще одна деталь — свист плети. Один удар сердца — один удар кнута, один — сердца, один — кнута… Потом он услышал пение, от которого волосы на голове зашевелились, и колокольный перебор показался погребальным звоном. «Реквием, — подумал Федерико. — Они служат траурную мессу. Я умер». И с этой мыслью проснулся.

Он резко сел на постели. Было еще очень рано, и серое небо за окном только дразнило мир обещанием тепла. Эльза спала, лежа на спине, и по ее лицу бродила бледная тень улыбки. Некоторое время Федерико просто сидел и смотрел на жену, на ее красивое, вечно молодое лицо, на упругую грудь и плавный изгиб подбородка. Она была творением его рук, и когда мастер видел ее спящей, сердце сжималось от нежности и страха одновременно — он боялся, что однажды его любовь к прекрасной Галатее иссякнет, и все потеряет смысл.

Но сейчас его неожиданно посетила другая мысль. Мужчина вспомнил, как чутко спала его жена, пока чахотка еще не забрала ее в могилу. Как осторожно он вставал с постели, когда, проснувшись на рассвете, вдруг ощущал порыв вдохновения и желание немедленно взяться за работу — он поднимался тихо-тихо, чтобы ни звуком, ни прикосновение не потревожить любимую. Но Эльза все равно просыпалась, как будто ее будило уже само предчувствие разлуки. И если бы ему приснился кошмар, она сидела бы рядом, положив голову ему на плечо, пока последние отголоски страха не растают в предрассветной тишине. Только рядом с ней Федерико не снились кошмары.

Всего один раз его посетило жуткое видение: штормящее море, крошечная лодчонка, и он пытается удержать Эльзу, чтобы она не упала за борт. Но волна накрывает их с головой и отрывает от него любимую. Жена тянет к нему руки и кричит, но ее уносит все дальше и дальше в море, пока она совсем не пропадает из виду. Каталонец хорошо запомнил ту ночь, и как они сидели в темноте, и как ее волосы щекотали ему грудь. Эльза шептала, что никакое море не разомкнет ее объятий, даже если сам дьявол пожелает разлучить их, потому что ее любовь намного сильнее. Неделю спустя она заболела, а еще через месяц — умерла.

Галатея даже не пошевелилась, когда Федерико, не в силах больше оставаться рядом с ней, босиком прошел по полу и выглянул в окно. Она давно уже не боялась солнца и почти не реагировала на присутствие религиозной атрибутики рядом, вот сейчас, например, спокойно спала под распятием. Мастер все еще любил ее, но иногда, вот как сейчас, видеть ее было невыносимо. Каждый раз он говорил себе, что не надо их сравнивать, но сравнения неизбежно приходили на ум, когда рукотворная Эльза делала что-то не так, как настоящая, или, наоборот, не делала.

Каталонец попытался открыть окно, но обнаружил, что старые рамы наглухо заколочены. Тогда он быстро натянул легкие бежевые брюки, белую футболку, накинул сверху пиджак и вышел во двор. Было очень свежо, и в холодном воздухе остро чувствовался запах сосен, свежего хлеба и осенних листьев, которых за ночь нападало очень много. Федерико прошел мимо пожилой женщины, сгребавшей листву с дорожки, сеньора улыбнулась и пожелала ему доброго утра. Он ответил тем же и отправился дальше, не задумываясь, куда, собственно, идет. Незаметно для себя мужчина добрел до той самой изгороди, из-за которой они вчера подглядывали за монахинями, и, не успев подумать, раздвинул завесу из виноградных листьев — словно его под руку кто-то толкнул. Разумеется, в роще никого не было — из базилики доносилось приглушенное пение хора, именно его Федерико слышал сквозь сон, а значит, месса еще не закончилась.

— Glory to Jesus!²

Голос, раздавшийся внезапно совсем рядом, заставил его обернуться так резко, что хрустнула шея. В нескольких шагах от него стояла женщина — миниатюрная, в закрытом зеленом платье, подхваченном под грудью кожаным ремешком, из-под цветастой косынки выбивались непослушные черные, как вороново крыло, кудри. Лицо загорелое и как будто обветренное — такие бывают у людей, которые много времени проводят на открытом воздухе, глаза почти черные, и идеально прямая линия носа — прямое свидетельство греческого происхождения. Она была без косметики, и Федерико дал бы ей лет сорок.

— Любопытство сгубило кошку, — сказала незнакомка, улыбаясь, отчего на щеках появились ямочки. Она говорила по-английски с небольшим акцентом, но вполне прилично для туристки. — Слышали такую поговорку?

— Я… нет, я не… это не то, что вы подумали, — торопливо произнес каталонец также на английском. Его не так-то легко было вогнать в краску, но момент получился неловким. Как ни крути, неприятно, когда тебя ловят за подглядыванием, точно подростка, жадно припавшего к замочной скважине в двери женской раздевалки.

— Да ладно! — весело подмигнула женщина. — Как говорил наш возлюбленный Иисус, «кто из вас без греха, пусть первым бросит камень». Аглая Василиадис, — представилась она и протянула ему руку.

Ее ладонь была такой же загорелой, а еще очень теплой — почти горячей, и, приблизившись к Аглае, кукольник ощутил хорошо знакомый запах олифы, так пахнет в художественных мастерских.

— Джулио Паретти, — представился он своим новым именем, отвечая на рукопожатие.

— Вы не похожи на итальянца.

— Я — наполовину немец, наполовину каталонец. А вы из Греции, я прав?

— Только не говорите, что у меня «очень греческий нос»! — весело рассмеялась Аглая. — Честное слово, мне это говорит каждый, кто видит меня впервые.

— Но это правда, — улыбнулся мужчина. — Ваш профиль можно чеканить на монетах!

Гречанка вдруг стала серьезной и приложила палец к губам.

— Т-с-с! — произнесла она, подошла еще на шаг ближе и доверительно сообщила: — Они охотятся за мной.

— Кто? — спросил Федерико, сбитый с толку внезапной переменой ее настроения.

— Они, — важно повторила женщина. — Люди, которые работают на монетный двор Греции. Им нужно мое лицо!

Секунду каталонец ошеломленно смотрел на нее. А потом в глазах Аглаи заплясали веселые искорки, и она снова рассмеялась. Ее смех был таким звонким и заразительным, что и Федерико рассмеялся вместе с ней.

— Надеюсь, нас не выгонят из монастыря, — сказала женщина. — Святой Бенедикт, знаете ли, был против веселья. Необычайно мрачный и скучный тип, вам не кажется? Смех продлевает жизнь. Не удивительно, что средневековые монахи умирали так рано, если их все время заставляли ходить с серьезной миной!

— Надо полагать, — кивнул кукольник. — Но вы не ответили на мой вопрос.

— Ах да, прошу прощения. На самом деле, я с Кипра, но живу в Салониках. Преподаю на кафедре истории и археологии в Университете Аристотеля.

— Надо же! Так вы — профессор? Дайте угадаю — медиевист?

— А вот и не угадали! Я — антиковед.

— И что же вы делаете здесь? — удивился Федерико. — Неужели на территории аббатства раскопали языческое капище?

— Ну, капище здесь, возможно, и было, — Аглая пожала плечами и медленно пошла вперед, шурша сухими листьями. Каталонец двинулся за ней, отставая на полшага. — Во всяком случае, я бы не удивилась. Знаете, многие христианские монастыри покоятся на фундаментах древних культовых сооружений. Но нет, я здесь не за этим. Меня интересуют фрески Корреджо³, одна из них, самая первая его известная работа, находится в Сан-Паоло.

— Но Корреджо жил в эпоху Ренессанса, — заметил каталонец.

— Верно. Тем не менее, он нередко обращался к языческим мотивам. Монография, над которой я работаю, посвящена как раз этой теме — трансформация образов античной мифологии в христианском искусстве эпохи Возрождения.

— Звучит интригующе.

— В самом деле? — гречанка обернулась и взглянула на него испытующе, словно ожидала какого-то подвоха. Но Федерико остался невозмутим.

— Я неплохо разбираюсь в искусстве, — сказал он без тени самодовольства. — Но не могу сказать, что мне нравится Корреджо. Согласитесь, Дева Мария с голыми ногами — это немного чересчур даже для нашего времени⁴.

— Да вы — пуританин! — Аглая сокрушенно покачала головой, однако во взгляде ее светился живой интерес. — Но, честно говоря, я приятно удивлена. Немного найдется людей, с которыми можно вот так вот запросто поговорить о работах Антонио Аллегри. Большинству его имя вообще ни о чем не говорит. Рафаэля еще худо-бедно знают, но на более глубокие познания рассчитывать обычно не приходится. Кто вы по профессии? Искусствовед?

— Не совсем, я…

Но договорить мужчина не успел, потому что в этот момент во дворе появилась Эльза. Как всегда, элегантная, в длинном белом платье и кружевной пелерине. Солнце уже успело подняться из-за горизонта и светило ей в спину, отчего казалось, будто ее фигура излучает мягкое сияние. Она напоминала Мадонну с фрески в Сикстинской капелле, и невозможно было не заметить разительный контраст между ней и Аглаей — такой простой, земной и непосредственной.

— Я везде тебя искала, amor mío, — сказала Эльза по-испански, приблизившись к ним.

— Прости, любимая. Нужно было оставить записку, но я не думал, что уйду надолго, — виновато откликнулся Федерико, тоже переходя на родной язык, а потом снова сказал по-английски, обращаясь к новой знакомой. — Сеньора Василиадис, разрешите представить вам мою супругу Эльзу.

Гречанка выглядела немного смущенной и все-таки протянула руку со словами:

— Можно просто Аглая, рада знакомству.

Но Галатея осталась неподвижна и даже ничего не сказала, отчего та смутилась еще сильнее, быстро опустила руку и вытерла ладонь о подол платья, будто испачкалась в чем-то.

— Ну что ж, мне, наверное, пора… — сказала она, сделав несколько шагов назад. — Было приятно пообщаться, сеньор Паретти.

— Взаимно, сеньора Василиадис, — искренне ответил Федерико. Аглая ему понравилось. В ней что-то было, что-то такое, что нечасто встречается у современных женщин. Не интеллект, умных мастер повидал достаточно — просто она была такой… такой легкой.

Гречанка остановилась.

— Вообще-то — все еще синьорина, если вам интересно, — улыбнулась она. — Чао! Увидимся!

И, махнув рукой на прощание, Аглая пружинистым шагом направилась в сторону трапезной. Подходило время завтрака. Они провожали ее взглядом, пока женщина не скрылась за деревьями.

— Кто она такая? — спросила Эльза ровным голосом, но в ее спокойной интонации угадывалась скрытая злость.

— Профессор из Университета в Салониках. Изучает Корреджо.

— Она мне не нравится.

Федерико вздохнул и взглянул в холодные глаза Галатеи, с горечью подумав о том, что его Эльза никогда бы так не сказала об этой женщине.

***

Фреска в покоях аббатисы, ради которой Аглая приехала в Италию, действительно поражала воображение. Нигде еще Федерико не видел столько обнаженных мальчиков в самых интересных позах и такое количество яблок. Насколько он помнил, настоятельница сама выбрала дизайн интерьера, как сейчас модно говорить, и если бы все это великолепие увидел герр Фрейд, у него бы появилось очень много вопросов к праведной христианке. Впрочем, и к художнику тоже. Потому что поместить богиню Диану⁵ на колеснице над камином — это уже личная инициатива мастера, а Диана была чуточку слишком эмансипирована для своего времени, ну, если вы понимаете…

Впрочем, если отбросить фрейдизм, увидеть здесь ее изображение показалось Федерико весьма символичным. Богиня охоты в монастыре, где уже расставлены силки. Причем как с одной стороны, так и с другой. Так что, возможно, замысел Корреджо был куда глубже. Возможно, он, как и монсеньор, понимал, зачем на самом деле на земле появились монашеские ордена.

— Проходите, — сказала аббатиса, когда они переступили порог комнаты. — Сестра Джанна будет здесь с минуты на минуту.

Сестра Констанса принимала только Федерико и сеньора Салафию. Присутствие Эльзы сочли необязательным, если не сказать — бесполезным, потому что в этом спектакле ей выпало играть незавидную роль овоща.

— Значит, вы и есть Джулио? — спросила сестра Констанса, изучающе глядя на гостя. Она как будто приценивалась, как ювелир, которого на мякине не проведешь, все равно он отличит золото от подделки — даже очень качественной. Но вот отличит ли?..

— Да, сестра, — ответил Федерико с точно отмеренной интонацией: щепотка волнения, капелька нетерпения и пара крупинок надежды. Украдкой он покручивал на пальце обручальное кольцо, причем с таким видом, будто в упор не замечает, что монахиня это заметила. Как по нотам!

— Вы совершенно не похожи, — задумчиво протянула настоятельница.

— Ну, — каталонец смущенно опустил взгляд. — Вообще-то мы и не родственники. Я имею в виду, в юридическом смысле. У нас разные родители. Марго — дочь моего отчима от первого брака.

— Ясно. Значит, вы приходитесь ей сводным братом. И вы говорите, сеньор, что не видели Маргариту с пятнадцати лет? Но при этом безошибочно узнали ее по фото?

— Конечно, — мужчина пожал плечами и взглянул настоятельнице в глаза. — Что же вы думаете, я собственную сестру не узнаю? Мы ведь были очень близки с ней. Пока она не сбежала…

Сестра Констанса поморщилась, сосредоточенно облизнула губы, потом сказала, обращаясь к своим сцепленным в замок старческим рукам, покрытым пигментными пятнами:

— Не поймите меня неправильно, сеньор Паретти. Я просто хочу убедиться в чистоте ваших намерений. Сестра Джанна пережила ужасные события, ее психика очень уязвима, и один Господь знает, что с ней будет, если вдруг окажется, что вы не… не тот, кем себя считаете.

Она произнесла это спокойно, но с едва уловимым нажимом. Федерико понял намек, понял его и монсеньор, потому что счел нужным вмешаться.

— Сестра Констанса, давайте будем откровенны. Вы считаете, что это фальсификация, так? Что этот человек выдает себя за другого из корыстных мотивов?

— Нет, монсеньор Салафия, — ответила аббатиса, по-прежнему не глядя на них. — Я только хочу сказать, что люди под влиянием отчаяния способны на необдуманные поступки, вот и все. Мне известно о состоянии сеньоры Паретти, но…

— Болезнь Альцгеймера, — перебил ее Федерико, сдобрив интонацию фунтом горечи. — И это в двадцать девять лет! Вы представляете, каково мне сейчас? Ведь если Эльза погибнет…

И он быстро отвернулся к окну, якобы пряча навернувшиеся на глаза слезы. Старая монахиня молчала.

— Церковь — последнее место, куда я мог обратиться, когда врачи сказали, что ничего нельзя сделать, — заговорил он снова, теперь уже глухо. — И кто мог подумать, что именно в этот день в наш приход приедет делегация из Ватикана, что я встречу монсеньора Салафию, и он укажет мне путь к спасению? Я понятия не имел, кто такая сестра Джанна, пока мне не показали ее фото. И это была она… моя Марго, моя бедная, пропавшая много лет назад Маргарита!

На его плечо опустилась сухая ладонь. Монсеньор тоже хорошо знал свою роль. Невинный жест утешения дожмет суровую бенедиктинку, ведь в лице представителя папского двора гостя утешал сам понтифик.

— Пути Господни неисповедимы, — веско произнес «чертов епископ». — Вы согласны со мной, сестра Констанса?

— Воистину! — с жаром ответила та.

Ну да, а что еще она могла бы сказать? Пути Господни — пожалуй, самый безжалостный аргумент в мире. И совсем не важно, что с тобой происходит: поставили тебе Альцгеймера в неполные тридцать; или ты поверил очередному великому гуру и переписал на него все имущество, а теперь ночуешь в домике из картонных коробок; или какой-то полоумный кукольник убил всю твою семью, подругу и бойфренда. «Пути Господни неисповедимы!» — скажут тебе добрые христиане, глубокомысленно ткнув пальцем в небо. А они ведь, и правда, тычут пальцем в небо, потому что им-то откуда знать, по чьей воле все это произошло? А уж как любит эту фразу монсеньор! Свалить все на Бога — самое милое дело, это ведь как коматозника пинать, он тебе все равно не ответит.

Стук в дверь отвлек Федерико от философских мыслей.

— Входи, дитя мое! — сказала аббатиса.

Сестра Джанна вошла.

***

Больше всего я боялась, что мой организм выкинет какой-нибудь фокус. Ну там, обморок или истерика — мало ли, что может случиться от потрясения. Я неделю прокручивала в голове эту встречу, и, с одной стороны, мне жуть как хотелось увидеть брата, а с другой — я умирала от страха. Так что в покои аббатисы вошла на негнущихся ногах, и лицо у меня, наверное, было такое, будто ко мне не брат приехал, а передвижной зоопарк с тиграми, и мне нужно их покормить.

Гости поднялись мне навстречу. И кто из них Джулио, догадаться было нетрудно, ведь ему вряд ли было за шестьдесят, как тому, второму сеньору в черном. «Господи, вот он!» — эта мысль прошмыгнула в голове, как мышь через кухню, и тут же спряталась в норке. Не зная, что говорить, я уставилась на старика и упорно смотрела только на него.

— Дитя мое, это монсеньор Альберто Салафия — доверенное лицо Его Святейшества, — услышала я голос аббатисы, раздавшийся из-за их спин. Саму матушку Констансу я в этот момент не видела.

— Монсеньор, — я почтительно склонила голову и быстро взглянула на его руку, ища глазами епископский перстень, к которому мне следовало приложиться, встав на колени. Меня не удивил тот факт, что он без облачения, в случае неформальных визитов такое допускалось. Но на его руке были только часы, недешевые, кстати.

— У меня нет духовного сана, сестра Джанна, — улыбнулся человек из Ватикана, поймав мой взгляд. — Так что обойдемся без формальностей.

— О, — выдохнула я, — монсеньор — мирской епископ?

— Да, можно и так сказать.

Мирской епископ — это, строго говоря, человек, не имеющий к клиру вообще никакого отношения. Скорее всего, Альберто Салафия принадлежал к какому-то древнему знатному роду. Таких людей иногда приближали к папскому двору. В наше время их назвали бы спонсорами. Но почетный титул «монсеньор» говорил о том, что этот человек сделал для Церкви нечто большее. Хотя, пожалуй, тут все зависит от суммы пожертвования.

— Маргарита, — неуверенно произнес его молодой спутник, и теперь уже я не могла его игнорировать, пришлось все-таки на него посмотреть. Человек из Ватикана тактично отошел в сторону, чтобы не мешать счастливому воссоединению семьи. — Ты не узнаешь меня?

Он был старше меня, лет на пять-шесть, наверное. И совершенно не похож на итальянца. Вот и все, что я могла о нем сказать. Отчаяние накрыло меня с головой. Надежда на инсайт не оправдалась.

— Нет, — наконец, призналась я, потому что врать, да еще в присутствии матушки и епископа, пусть и мирского, было бы уж совсем некрасиво. — Простите, сеньор. Мне сказали, что вы — мой брат. Но ваше лицо, как и имя, мне ни о чем не говорит, сожалею…

Кажется, мои слова его сильно расстроили. Он, конечно, постарался это скрыть, но у него не очень получилось.

— Ничего страшного, — сказал он, виновато улыбнувшись. — Меня предупредили, что ты, скорее всего, не вспомнишь. По правде говоря, ты бы и так вряд ли меня узнала, ведь мы не виделись шестнадцать лет.

Мое лицо горело. Господи, кто бы знал, как стыдно мне было в этот момент! Я знаю вы скажете: мне-то как раз стыдиться нечего, ведь я не виновата в том, что все забыла. Но видеть, как этот человек цепляется за спинку кресла, как за последнюю соломинку, как бросает умоляющие взгляды то на монсеньора Салафию, то на матушку Констансу — невыносимо было на это смотреть. И я устыдилась не того, что не помню его, а своего эгоизма. Я так лелеяла свои душевные раны и невозможность вспомнить, кто я есть, что даже не подумала: а каково будет моим близким видеть перед собой чужую женщину, если они вдруг меня найдут?

Чтобы хоть как-то сгладить неловкость, я собралась с духом, сделала решительный шаг вперед и взяла брата за руку. Вообще-то бенедиктинка не может прикасаться к мужчинам, но на родственников это правило не распространяется.

— Джулио, — тихо сказала я, осмелившись, наконец, назвать его по имени. Он взглянул мне в глаза, и я увидела, что в них снова загорелась надежда. — Я постараюсь вспомнить, правда. Если ты поможешь мне. Ты ведь приехал сюда за этим?

Человек из Ватикана прочистил горло.

— Ну, вообще-то не только за этим, сестра Джанна, — сказал он.

— Что вы имеете в виду, монсеньор епископ? — я с недоумением поглядела сначала на него, а потом — на настоятельницу.

— Сядь, дитя мое, — с несвойственной ей мягкостью произнесла аббатиса. — Нам нужно серьезно поговорить. Это касается твоего дара.

***

Мы поднимались по лестнице на третий этаж, в комнату, где временно остановились мой брат и невестка. Да, у меня была еще и невестка. И если бы ее не было, Джулио никогда бы меня не нашел. Но, честно говоря, я предпочла бы до конца жизни его не видеть, только бы наша встреча не произошла при таких печальных обстоятельствах. Мой брат молчал. То ли не знал, что сказать, то ли думал о своем, то ли хотел дать мне время обдумать недавний разговор в покоях матушки. Беседа вышла крайне неприятной и оставила такой осадок… Знаете, иногда сестры на кухне очень торопятся, чтобы вовремя накрыть стол к трапезе, и не замечают, что вода в бойлере не успела закипеть. И когда наливают чай, на поверхности воды образуется маслянистая пленка. Она очень сильно портит вкус. Такое же вот мерзкое ощущение осталось у меня после встречи с посланником из Ватикана.

— Я бы хотел, чтобы на этот раз у чуда были свидетели, — сказал монсеньор епископ, даже не дав мне прийти в себя после того, как Джулио сообщил, что у моей невестки диагностировали раннее развитие болезни Альцгеймера, и разбираться с этим придется мне. — Насколько я знаю, сестра Джанна обычно работает с прихожанами при закрытых дверях?

— Совершенно верно, монсеньор, — ответила матушка Констанса вместо меня.

— Значит, никто не видел, как именно она исцеляет больных?

— Сестра Джанна молится.

— Но кроме нее и больного в церкви никого нет в это время?

— Обычно также присутствует кто-то из членов семьи пациента, монсеньор. Но, полагаю, их свидетельства вы не примете в расчет?

— Боюсь, что нет, сестра Констанса, ибо нельзя исключать, что они могут попасть под влияние…

— Вряд ли молитва может оказать пагубное влияние, монсеньор.

Они говорили обо мне так, как будто меня здесь не было. Я ощутила приступ раздражения и тут же прикрыла веки, мысленно прося Господа смирить мою гордыню. Для нас, бенедиктинок, аббатиса — все равно что полководец на поле сражения. Настоятельница решает, что и как будет происходить во вверенном ей монастыре. Поэтому сейчас человек из Ватикана обращался к ней, а не ко мне.

— Что ж, — он удовлетворенно хлопнул в ладоши. — Если она исцеляет только силой молитв, ей не составит труда прочесть их в присутствии свидетелей, я прав? Воскресенье — канун Дня Всех Святых и время омерзительных языческих плясок. Почему бы нам не показать пастве хороший пример? Если чудо исцеления произойдет сразу после совершения Таинства Евхаристии, представьте, как это укрепит веру сестер и прихожан!

Сестра Констанса его энтузиазма не разделяла, в ее глазах вспыхнула тревога.

— Но, монсеньор Салафия, — робко возразила она. — Сестра Джанна всегда настаивает, чтобы рядом никого не было. Другие люди ей мешают…

— Мешают молиться? Что за вздор! Господь наш Иисус молился в присутствии сотен людей, и Его это никак не смущало.

— Да, но…

— Сестра Констанса, — монсеньор епископ прищурился, взгляд его стал тяжелым, и настоятельница как будто моментально усохла в своем кресле, когда он обратился к ней нетерпящим возражений тоном. — Хочу напомнить, что во время салемского процесса⁶ судья потребовал от одного из обвиняемых прочесть молитву публично, так как считалось, что колдуны и ведьмы не способны этого сделать, не ошибившись.

— Но пастора Берроуза все равно повесили, — прошептала настоятельница.

— Да, увы, — Салафия развел руками. — Но сейчас не Средние века. И если я предоставлю Его Святейшеству видеозапись, этого будет достаточно, чтобы снять все подозрения. Но без свидетелей все равно не обойтись, вы же знаете правила.

Сестра Констанса тяжело вздохнула, сжала руки в замок и, наконец-то, обратилась ко мне:

— Дитя мое, ты справишься с этой миссией?

Но это был не вопрос. Вряд ли она думала, что я стану спорить со ставленником Папы. Особенно, когда он так откровенно апеллировал к инквизиции.

— Если на то будет Воля Его, матушка, — покладисто ответила я, сложив руки на коленях, как школьница. — Только Господь может решать, кому даровать исцеление. Но я прочту молитву в присутствии свидетелей, если так будет угодно монсеньору.

— Вот и прекрасно, — сказал человек из Ватикана, одобрительно посмотрев на меня.

Я же искоса взглянула на аббатису, чтобы понять, правильно ли ответила. Кажется, она была вполне удовлетворена, но что-то в ее лице заставило меня подумать, что она предпочла бы услышать отказ.

Мы остановились возле неприметной двери с номером восемь в самом конце коридора. Джулио порылся в кармане и извлек ключ.

— Я запираю дверь, когда оставляю Эльзу одну, — пояснил он, поймав мой удивленный взгляд. — Она может не найти обратную дорогу, если выйдет из комнаты. Не хотелось бы ставить на уши весь монастырь.

Он открыл дверь, и я не смогла сдержать изумленный возглас. Раньше мне не приходилось бывать в Доме Паломника, у нас для этого есть работницы, чтобы обслуживать гостей. Но когда о нем говорили, я представляла себе скромные комнатушки, аскетичные, с минимумом мебели. Мне и в голову не могло прийти, что здесь есть роскошные апартаменты из нескольких комнат разного назначения. Мы оказались, судя по всему, в гостиной.

Джулио скромно улыбнулся.

— Удивлена? Мы могли бы снять что-то поскромнее, но монсеньор Салафия настоял, что для Эльзы так будет лучше. Обстановка более привычная. Мы живем в небольшой вилле на берегу моря, я тебе ее как-нибудь покажу…

Он прислушался, как будто пытался понять, в какой комнате сейчас находится жена. Но в номере было неестественно тихо. Когда рядом находится человек, даже если он спит, его присутствие ощущается так или иначе, но апартаменты казались нежилыми, хотя я чувствовала запах духов и косметики. Но как-то отдельно от человеческого тела, понимаете? Не знаю, как еще объяснить… И вдруг среди мертвой тишины раздался тихий, но отчего-то пугающий стрекочущий звук.

— Что это? — спросила я почему-то шепотом.

Мой брат сообразил раньше меня, и его лицо исказилось от ужаса.

— Черт возьми, Эльза!

Он бросился в дверь по правую руку, я поспешила за ним. Женщина, которую мне предстояло исцелить, сидела на кровати, спиной к нам. Она что-то держала в руках, и это «что-то» издавало тот самый жуткий звук. Джулио был уже рядом с ней.

— Милая, что ты наделала?! А ну-ка, дай сюда! — и он выхватил у нее из рук огромные портновские ножницы, с силой швырнув их в стену, так что кусок пластиковой ручки отвалился. Мой брат опустился на колени, прямо на пол, и бросил на меня быстрый взгляд. — Марго! В ванной аптечка! Принеси ее, быстрее!

Повторять два раза не пришлось. Я понятия не имела, где в этом номере-люкс может быть ванная, но логично предположила, что санузел — это чаще всего комната смежная со спальней, а не с кабинетом или гостиной. Что ж, здравый смысл меня не подвел, и в шкафчике над раковиной действительно обнаружилась аптечка.

— И еще полотенце и воду! — крикнул мне Джулио из комнаты. — А то тут кровищи…

Я принесла все, что было нужно. Но, пожалуй, если бы я сразу увидела, что натворила Эльза, мне бы не удалось сориентироваться так быстро.

— Господи Иисусе, — выдохнула я, подавившись воздухом.

Моя бедная невестка искромсала себе руки вдоль и поперек. И зрелище, я вам скажу, было не для слабонервных и беременных! По подолу ее кипенно-белого платья расползались огромные алые пятна, они напоминали очертаниями георгины. Хвала Господу, пальцы она себе не отрезала, но выглядело это все ужасно.

Джулио, не обращая на меня внимания, стал смывать кровь с рук жены, но она все никак не останавливалась.

— Вызвать врача? — предложила я.

Он покачал головой.

— Не надо, это из-за лекарств, плохая свертываемость крови. Но это уже не в первый раз, она и раньше себя резала, раны не опасные, до вен она не добралась.

— Чем тебе помочь?

— Найди, пожалуйста, антисептик и бинт.

Я зарылась в аптечку, искоса поглядывая на родственницу. Только сейчас мне удалось поближе разглядеть Эльзу, и я поразилась тому, насколько идеальная у нее внешность. Эта женщина с легкостью завоевала бы титул «Мисс Вселенная», если бы пожелала. Рядом с такими, как она, все прочие обычно выглядят заурядными серыми мышками. Нежная белая кожа, правильные черты лица и синющие глаза — я таких ни разу не видела. Но эти глаза смотрели мимо, нижняя челюсть безвольно опустилась, и лицо казалось восковым.

— Вот, держи, — я протянула брату обеззараживающий спрей и стерильный бинт, потом тоже опустилась на корточки перед женщиной.

— Эльза, ты меня слышишь? Тебе больно?

Я надеялась, что мой голос заставит ее очнуться, но Джулио, не глядя на меня, сказал:

— Не трать зря время. Когда у нее такие приступы, она уже никого не слышит и ни на что не реагирует.

Я помогла наложить повязки. Потом мой брат попросил меня посидеть немного с Эльзой, пока он отнесет полотенца в прачечную и сходит за горничной. Мне тогда не пришло в голову, что он вообще-то мог бы позвонить по телефону, я все еще была под впечатлением от увиденного. Так что я согласилась, а он забрал перепачканные кровью полотенца и вышел. Он очень стойко держался, только выглядел чуть бледнее, чем раньше, но вряд ли я бы смогла остаться такой спокойной, если бы мой любимый человек себя изрезал. Впрочем, когда все время живешь в ожидании беды, наверное, привыкаешь.

Примечания

2

Слава Иисусу! (англ.)

3

Антонио да Корреджо (1489—1534 гг.) — итальянский живописец периода Высокого Возрождения, крупнейший из мастеров Пармы; настоящее имя художника — Антонио Аллегри, прозвище Корреджо он получил, потому что начинал свою карьеру в одноименно городе

4

Речь идет о фреске «Вознесение Богоматери», которая украшает купол Пармского собора. Это изображение и по сей день считается скандальным, так как художник изобразил Деву Марию с обнаженными выше колена ногами, что не соответствовует целомудренному образу Божьей Матери в представлении католиков

5

На самом деле, Диана над камином появилась, потому что художник хотел сделать приятное заказчице, аббатису звали Джованна ди Пьяченца, то есть, Диана — по-гречески

6

Судебный процесс, проходивший в новоанглийском городе Салем с февраля 1692 по май 1693 года. По обвинению в колдовстве 14 женщин и 5 мужчин, в числе которых оказался бывший пастор Джордж Берроуз, приговорили к казни через повешение