Просто люби жизнь
Ава верит в настоящую любовь. Сайты знакомств, где нужно выбирать мужчину по росту, знаку Зодиака и профессии, кажутся ужасно скучными и неромантичными. После недавнего расставания девушка решает повременить с чувствами и отправляется в Италию, чтобы наконец закончить свой роман. В творческой резиденции, где она поселилась, нельзя пользоваться телефонами, называть подлинное имя и раскрывать какие-либо факты своей биографии. Но в один из дней Ава знакомится с безумно красивым парнем. Между ними сразу вспыхивает искра. Бурному курортному роману – быть! Они ничего не знают друг о друге, но счастливы и влюблены. По возвращении в Лондон пара договаривается раскрыть свои имена и познакомиться по-настоящему. Но, кажется, все было идеально только под палящим итальянским солнцем. Аве и Мэту предстоит узнать, смогут ли они принять друг друга в настоящей жизни. «Софи Кинселла идет в ногу со временем. Когда я читаю ее книги, у меня от смеха кружится голова». – Джоджо Мойес «Завораживает… Уникальный роман Кинселлы о природе компромисса, в котором идеально сочетаются юмор и жизненно важные темы, затрагивающие каждого. Этот ромком – настоящий хит». – Publishers Weekly «Мило, откровенно и честно о том, что же нужно для любви двум людям с абсолютно разными жизнями». – Kirkus Reviews «У Кинселлы уникальный талант к написанию ромкомов». – The Boston Globe
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Просто люби жизнь предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Четыре
На следующий вечер мое сердце бешено колотится и подпрыгивает. Я готовлюсь к ужину, смотрю на себя в крошечное треснутое зеркало в моей комнате (здесь все такое старое и живописное), не в состоянии думать ни о чем, кроме одного: каковы мои шансы?
Я немного жалею, что не выгляжу чуть более по-итальянски. У всего итальянского персонала ретрита такие блестящие темные волосы и гладкая оливковая кожа, в то время как моя кожа на солнце покрывается веснушками. У меня — то, что называют «изящными чертами лица», что может показаться преимуществом, пока вы не увидите соблазнительную девятнадцатилетнюю девицу с коротко подстриженными волосами, курносым носом и округлыми плечами с ямочками…
Нет. Прекрати. Я нетерпеливо встряхиваю головой, чтобы прояснить мысли. Нелл сказала бы, что я веду себя как идиотка. Она бы не тратила на это время. При мысли о Нелл я автоматически вспоминаю о Гарольде — и прежде чем я могу остановить себя, открываю на своем компьютере папку «Гарольд».
Просмотр его фотографий немного успокаивает сердце. Гарольд. Любимый Гарольд. Просто глядя на его выразительную, умную морду, я улыбаюсь, но даже видео, на котором он пытается залезть в корзину для белья, не может решить мои проблемы. Закрыв папку, я продолжаю нервничать и испытывать неуверенность. Такой уж выдался день.
Утреннее занятие прошло как в тумане. В то время как все остальные участники обсуждали свои цели и старательно делали заметки о повседневных делах, я сосредоточилась на Голландце. Когда я вошла, он уже сидел между Писцом и Книголюбом (черт возьми), но я воспользовалась возможностью и села напротив него.
Наши глаза несколько раз встретились. Он улыбнулся. Я улыбнулась в ответ. Когда Фарида заговорила о противостоянии в художественной литературе, я послала ему шутливый жест, имитируя боевой прием, и он рассмеялся. Типа того.
Когда мы отправились на обед, я ощущала стопроцентную надежду. У меня был план: сесть рядом с ним, использовать все свои кокетливые уловки, а если они не подействуют, спросить напрямую: «Как ты относишься к отпускным романам?» (Если вопрос его потрясет, я смогу притвориться, что это сюжет моего следующего романа.)
Но он так и не появился. Он так и не появился!
Как можно не прийти на обед? Обед входит в ретрит. Это бесплатно. И вкусно. Я ничего не понимала.
Потом стало еще хуже: он не пришел на дневное занятие йогой. Фарида даже подошла ко мне и спросила: «Не знаете, где Голландец?»
(Примечание: она спросила меня. Это говорит о том, что люди заметили, что между нами есть связь. Хотя какая польза от связи, если его здесь нет?)
На этом этапе я сдалась. Я подумала: «Он ушел. Его это не интересует. Ни писательство, ни я». Затем я горько прокляла себя за то, что отвлеклась этим утром, потому что, в конце концов, этот курс совсем недешевый. Я решила переориентироваться, забыть о любви и заняться тем, ради чего приехала: писать. Не думать об отпускных романах. Писать.
Я села на кровать и некоторое время просматривала распечатку своей рукописи, размышляя, должен ли Честер слезть с повозки с сеном или, может быть, повозка с сеном должна загореться. Потом я подумала: а что, если Клара спряталась на телеге с сеном и теперь сгорит заживо? Но тогда это была бы такая короткая, грустная книга…
И тут произошло чудо. Из окна спальни, выходящего в один из закрытых двориков, донесся голос. Это Книголюб воскликнул: «О, Голландец! А мы думали, вы уехали».
Затем я услышала, как мужчина ответил: «Нет, я просто уходил после полудня. Как прошла йога?»
Затем последовал какой-то разговор, который я не расслышала как следует, и Книголюб сказал «Увидимся за ужином», Голландец ответил «Конечно», и мое сердце забилось, а рукопись соскользнула на пол.
И теперь надежда неудержимо танцует вокруг меня. Я закрываю ноутбук, в последний раз брызгаюсь духами, натягиваю курту цвета индиго и направляюсь по освещенным свечами коридорам и внутренним дворикам в мощеный сад, где подают ужин. Я уже вижу Голландца — и пустой стул рядом с ним. Я займу это место.
Ускорив шаг, я подхожу к нему как раз перед Остин и как клещ вцепляюсь в стул.
— Сяду-ка я здесь, — говорю я самым беспечным тоном, на какой только способна, и быстро сажусь, прежде чем кто-нибудь успевает что-нибудь сказать. Делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться, и поворачиваюсь к Голландцу.
— Привет, — улыбаюсь я.
— Привет! — Он улыбается в ответ, и все внутри меня сжимается от желания.
Его голос что-то делает со мной. Вызывает реакцию во всем теле. И дело не только в голосе — все его присутствие заводит меня. Его глаза выглядят так, как будто он уже знает, чего я хочу. Язык его тела очень выразителен. Улыбка неотразима. Когда Голландец тянется за салфеткой, его обнаженное предплечье касается моего, и я чувствую мурашки по всему телу. Нет, больше, чем мурашки. Страстное желание.
— Прошу прощения, — бормочу я, наклоняясь под предлогом налить воды — и впервые вдыхаю его запах. О боже. Да. Еще! Какая бы это ни была смесь гормонов, пота, мыла и одеколона… она действует.
Официант налил нам вина, и Голландец поднимает бокал, чтобы произнести тост за меня, а затем наконец-то разворачивается ко мне. Мужчина смотрит внимательно и сосредоточенно, как будто остальная часть стола исчезла и остались только мы вдвоем.
— Итак, — говорит он. — Нам нельзя вести светскую беседу.
— Нет.
— Я не могу спрашивать вас ни о чем личном.
— Нет.
— Чем больше мне говорят, что мне нельзя что-то делать, тем больше я хочу это сделать.
Его темные глаза буквально прикованы к моим, и у меня перехватывает дыхание, потому что я внезапно представляю, что еще он мог бы захотеть сделать. И что еще я могла бы захотеть сделать.
Неторопливо, не отрывая взгляда, Голландец потягивает вино.
— Я хотел бы узнать о тебе больше. — Он наклоняется вперед и понижает голос до шепота: — Давай нарушим правила.
— Нарушим правила? — потрясенно повторяю я. Я чувствую себя так, словно нахожусь в романе девятнадцатого века, и джентльмен спрашивает, может ли он писать мне запретные письма.
Голландец смеется, похоже, его забавляет моя реакция.
— Хорошо, ты не хочешь нарушать правила. А как насчет того, чтобы задать друг другу всего один личный вопрос?
Я киваю.
— Хорошая идея. Ты первый.
— Хорошо. Вот мой вопрос. — Он делает паузу, водя пальцем по краю бокала с вином, затем поднимает взгляд. — У тебя кто-нибудь есть?
Во мне что-то вспыхивает. Что-то радостное, сильное и острое одновременно. Он заинтересован.
— Нет, — говорю я, едва справляясь с голосом. — У меня… Нет.
— Отлично. — Он с прищуром смотрит на меня. — Это… я рад это слышать. А теперь ты задай мне вопрос.
— Хорошо. — Мои губы растягиваются в улыбке, потому что сейчас мы играем в игру. — Дай подумать. У тебя кто-нибудь есть?
— Ох, нет. — В его ответе есть ударение, на которое я обратила бы внимание в нормальной беседе, но у меня нет больше возможности задавать ему вопросы.
— Итак, теперь мы знаем всё, — говорю я, и Голландец смеется.
— На данный момент всё. Может, будем задавать друг другу по одному вопросу каждый вечер? Это будет наш десерт.
— Звучит неплохо.
Нас прерывают, когда подходит официант, который принес тарелки с пастой, и я пользуюсь возможностью снова украдкой взглянуть на Голландца, на его волевую челюсть, темные ресницы и крошечные милые «гусиные лапки» вокруг глаз, которых я раньше не замечала. Я понимаю, что понятия не имею, сколько ему лет. Я могла бы спросить его завтра вечером. Это может быть мой вопрос.
Но какая мне разница, сколько ему лет? Нет, нет! Никакой!
Я внезапно чувствую радостное возбуждение. Я чувствую себя свободной! Меня не волнуют факты, детали или то, что может содержаться в его профайле на Match.com[20]. Он здесь, и я здесь, и это все, что имеет значение.
— Подожди, у меня есть еще вопрос, — говорю я, когда Голландец заканчивает передавать оливковое масло. — Я думаю, это разрешено… Где ты был сегодня днем? — Я бросаю на него насмешливо-укоризненный взгляд. — Ты пропустил йогу!
— Ох. Так и есть. — Он с довольным видом берет вилку макарон. — Честно говоря, я не фанат йоги. Мне больше по душе…
— Стоп! — Я поднимаю руку. — Не говори! Слишком много личной информации!
— Блин! — восклицает мужчина, впервые выглядя по-настоящему расстроенным. — Как нам вообще разговаривать?
— Мы не должны разговаривать, — замечаю я. — Мы должны писать.
— А, — он кивает. — Touché[21].
— Или, в твоем случае, надрать кому-нибудь задницу, — добавляю я, и Голландец смеется.
— И снова touché.
Я набиваю рот орекьетте, это местная паста. Он подается с зеленью и розмарином и имеет превосходный вкус. Но если вчера вечером я просто радовалась хорошей еде, то сегодня не могу перестать наслаждаться этой восхитительной, дразнящей беседой. Или не-беседой.
Мужчина некоторое время молча жует пасту, а затем говорит:
— На самом деле я взял напрокат машину и поехал немного исследовать побережье. Там есть несколько бухточек… Милые деревушки… Было весело. — Он проглатывает кусок, поворачивается ко мне и беззаботно добавляет: — Я думал поехать и завтра. Поедешь со мной?
На следующий день мы едем вдоль побережья, и у меня кружится голова. Как может жизнь так потрясающе все расставить по местам? Как так вышло, что меня везут под палящим солнцем великолепными итальянскими пейзажами, играет радио, а рядом сидит самый совершенный в мире парень?
Я пытаюсь проявить разумный интерес к окружающей прекрасной, суровой природе, но мое внимание постоянно возвращается к Голландцу. Потому что он нравится мне все больше и больше.
Он уверенно ведет машину. Не боится заблудиться. Пять минут назад он спросил у старика дорогу на ужасной смеси английского и скверного итальянского. Но его улыбка была такой очаровательной, что старик в конце концов вызвал из дома говорящую по-английски женщину, которая нарисовала нам карту. И вот мы здесь, на крошечной автостоянке на вершине утеса, откуда не видно ничего, кроме оливковых рощ, скал и бесконечного синего Средиземного моря.
— Как называется это место? — спрашиваю я, чтобы хоть что-то спросить. (Мне все равно, как оно называется.)
— Понятия не имею, — весело отвечает Голландец. — Но женщина поняла, что я имел в виду. Я был здесь вчера. Здесь здорово.
— Я собиралась выучить итальянский, прежде чем ехать, — с сожалением говорю я. — Но на все не хватает времени… Ты говоришь на других языках?
— Я стараюсь, — говорит мужчина. — Но они не запоминаются.
Он говорит так непримиримо, что я не могу сдержать улыбки. Многие люди в этот момент начали бы нести какую-нибудь чушь, но только не он.
Я иду за ним следом по каменистой тропинке к небольшой скалистой бухте с галечным пляжем и самой чистой аквамариновой водой, которую я когда-либо видела. Здесь нет ни шезлонгов, ни пляжного бара; это не такое место. Посетители пляжа — в основном сидящие на полотенцах пожилые итальянки в шарфах, защищающих волосы, и компании орущих подростков.
По обе стороны бухты — скалистые утесы, и на каждом — подростки, которые лазают, загорают, курят и пьют пиво. Пока я осматриваюсь, девушка в красном бикини прыгает в море со скалистого выступа и летит, визжа и размахивая руками. Мгновение спустя за ней следует мальчишка-подросток, который прыгает, болтая в воздухе ногами, и входит в воду с громким всплеском.
Они коротко борются в воде, затем он с торжествующим воплем поднимает над водой ее бикини, а девушка истерически смеется. Аудитория подростков на скалах разражается радостными возгласами, и Голландец бросает на меня настороженный взгляд.
— Вчера все было не так дико, — говорит он. — Мы можем поискать место потише.
— Нет, мне нравится, — улыбаюсь я. — Такое ощущение… ну, ты понимаешь. Ощущение реальности. Вау, — добавляю я, наблюдая, как другая девушка прыгает с каменного уступа. — Это высоко.
— Это здорово.
— Ты прыгал?
— Конечно. — Он смеется над выражением моего лица. — Я имею в виду, это безопасно. Там глубоко. Хочешь попробовать?
— Э-э… конечно! — говорю я, прежде чем успеваю подумать, хорошая ли это идея. — Почему бы и нет?
Мы находим свободное место на галечном пляже, и я снимаю свободное платье, втягивая при этом живот. Хотя я стараюсь не смотреть в его сторону, я чувствую, как Голландец разглядывает меня в купальнике. Он черный, с глубоким вырезом, и я знаю, что это сексуальный фасон, потому что Рассел говорил, что он «радует глаз»…
Нет. Я резко обрываю собственные мысли. Я не вспоминаю о Расселе. С чего бы мне сейчас вспоминать несносного бывшего парня?
Я складываю платье, скромно отводя взгляд от раздевающегося Голландца, но также умудряюсь украдкой поглядывать на него. У него темно-синие плавки, и он явно посещает тренажерный зал. Мускулистые бедра и волосатая грудь. Мне нравится волосатая грудь.
Я чувствую струйку пота на лбу и вытираю ее. Здесь еще жарче, чем на утесе, и плеск волн невероятно манит.
— Жарко, — говорю я, и Голландец кивает.
— Окунемся. Хочешь?.. — Он указывает на прыгунов, и у меня начинает крутить желудок. Я была бы вполне счастлива просто поплавать. Но я этого не признáю, поэтому говорю:
— Конечно!
И мужчина улыбается.
— Круто. Идем.
Он ведет меня по извилистой тропинке, петляющей по склону утеса. Мы карабкаемся по скалам, мимо пещер, пару раз останавливаемся, чтобы пропустить пробегающие мимо нас шумные группы подростков. Когда мы наконец выбираемся на скалистый выступ и смотрим на белую воду внизу, я одновременно испытываю восторг и ужас.
— Готова? — Голландец жестом указывает на край, и я нервно хихикаю. Позади нас стоит парень лет двадцати, не скрывающий своего нетерпения, и я отступаю в сторону. Мы смотрим, как он берет хороший разбег, затем прыгает со скалы и падает в плещущую внизу голубизну.
— Лететь далеко, — говорю я, стараясь, чтобы голос был непринужденным, а не свидетельствовал о моем ужасе.
— Поэтому и забавно, — с жаром говорит Голландец.
— Точно! — Я несколько раз киваю, а затем небрежно добавляю: — Я имею в виду, что есть грань между «забавным» и «ужасным».
Мужчина смеется.
— Ага. — Тут выражение его лица внезапно становится озабоченным. — Погоди. Мы перешли эту черту ради тебя? Прости. Это я тебя сюда затащил. Я не знаю, где твои пределы.
Я буквально слышу, как он внезапно задумывается: «Я ее совсем не знаю; почему я заставляю ее прыгать со скалы?»
— Хочешь спуститься пониже? — добавляет он, отступая в сторону, чтобы дать спрыгнуть группе из трех подростков. — Можем спуститься.
На мгновение я испытываю искушение. Но потом вспоминаю, что он сказал на днях: иногда полезно выйти за пределы зоны комфорта.
— Не знаю, — говорю я, глядя на сверкающее море и чувствуя укол разочарования в себе. — Не хочу. Мне кажется, я начинаю понимать, где мои пределы.
— Хорошо, — осторожно говорит Голландец. — Ну и где они?
— Я хочу это сделать, — говорю я, пытаясь убедить не только его, но и себя. — Это просто… сколько это футов?
— Не зацикливайся на таких мыслях, — успокаивающе говорит Голландец. — Просто подумай о волнении. И об удовольствии.
— Угу, — киваю я. Его слова помогают. Хотя к краю я так и не двигаюсь.
— Однажды я увидел на детской площадке двух ребятишек, — продолжает мужчина. — Один настраивал себя на то, чтобы залезть на брусья, а его приятель пытался ему помочь. Он сказал: «Учишься на страхе». Я никогда этого не забуду.
— Учишься на страхе, — медленно повторяю я. — Мне нравится. Так чему же учишься, прыгая в море?
— Ты узнаешь, что можешь это сделать. — Он улыбается широкой, заразительной улыбкой. — Прыгнем вместе?
— Хорошо, — киваю я. — Идем. Давай сделаем это.
Я могу умереть, спокойно думаю я, когда мы делаем шаг вперед. Это возможно. Есть и положительная сторона: это хороший способ умереть. Девушка погибает, прыгая в море с красивым парнем. Прекрасно.
Голландец берет меня за руку, и я собираюсь сказать: «Нет, я передумала!» — но почему-то мои губы не двигаются. На самом деле я не собираюсь этого делать, неистово думаю я, когда он крепче стискивает мою руку. Конечно. Я не собираюсь…
— Раз, два, три…
И мы прыгаем.
Я падаю, и у меня вышибает дух. Я не знаю, что должна чувствовать. Я ничего не чувствую. Мой мозг опустошен. Сейчас единственная в моей жизни сила — это гравитация. Я смотрю на улыбающееся, ободряющее лицо Голландца, чувствую, как он на мгновение сжимает мою руку, а затем отпускает, когда мы окунаемся в море.
Вода обрушивается на мое тело с неожиданно сокрушающей силой. Ноги подгибаются, и я погружаюсь в холодное море, не в силах остановиться. Глубже… еще глубже. Мне нужно всплывать. Почему я не всплываю? Мне не хватит объема легких… Я умираю, я так и знала… Подождите, я всплываю…
И вдруг я вынырнула, отфыркиваясь, задыхаясь и выплевывая соленую воду. Волосы облепили лицо, купальник застрял на полпути к заднице, и мое сердце почти взрывается от триумфа. В груди пульсирует, кровь горит, рот безудержно расплывается в улыбке… Это было потрясающе!
Голландец примерно в десяти футах от меня, уже плывет ко мне с восторженным выражением лица.
— Ты это сделала! — Он дает мне пять, и я издаю восторженный вопль. — Здорово, правда?
— Да! Невероятно!
Неподалеку еще один подросток прыгает в море, и нас окатывают волны. Это довольно непросто — плыть в такой воде. Но я не признаю́сь в этом, потому что мне нравится думать, что я в хорошей форме.
— Хочу признаться, — говорю я, перекрывая плеск и восторженные крики. — Я чертовски испугалась.
— Ты шутишь, — поддразнивает Голландец.
— Я старалась это скрыть, — с притворным негодованием замечаю я, и он смеется.
— У тебя не было шансов. Ты в порядке? — добавляет он, когда волна бьет мне в лицо.
— Да, — говорю я, слегка запинаясь. — Спасибо.
Очередная волна сталкивает нас вместе, и внезапно наши тела соприкасаются. Под водой мои ноги касаются его ног в такт качающимся волнам. Инстинктивно Голландец хватает меня за талию, но тут же отпускает. Он кажется обеспокоенным и говорит:
— Извини. Я не хотел…
— Ничего.
— Это не было… — Он осекается.
— Нет, — говорю я, слегка задыхаясь. — Я знаю.
— Не то чтобы я не… — Он замолкает, и на его лице мелькает непонятное выражение.
Мгновение мы, тяжело дыша, смотрим друг на друга. Волосы облепили головы, руки инстинктивно размеренно двигаются в воде.
— Ну что, — говорит наконец Голландец, пытаясь сменить тему. — Хочешь попробовать еще раз?
— Конечно! — отвечаю я, хотя не могу сосредоточиться должным образом, потому что, это было?.. Мы почти?..
Он плывет к вмурованной в скалу металлической лестнице, и я следую за ним. В голове у меня полный сумбур. Я взбираюсь по ступенькам, а затем мы оба начинаем подниматься по тропинке к выступу. Это узкая дорожка, и когда мы огибаем тесные повороты, его влажная кожа касается моей. Только что мы были в тени, а в следующую минуту на нас яростно обрушивается солнце. Никто из нас не произносит ни слова, хотя мы оба тяжело дышим. Это из-за жары или подъема, или потому, что?..
О боже. Я этого не вынесу. Нужно подтолкнуть события. Когда мы выходим на широкий, залитый солнцем участок скалы, я останавливаюсь. Голландец поворачивается и вопросительно останавливается, щуря глаза от солнца. Мое сердце колотится, но какого черта? Я прыгнула со скалы, я могу это сделать.
— Мне можно задать один личный вопрос, верно? — прямо говорю я.
— О, — он, кажется, опешил. — Прямо сейчас?
— Да, сейчас.
— Прекрасно. Давай. Что ты хочешь знать?
— Хорошо. Только что, в море, мне показалось, что… — Я замолкаю. — Мне показалось, что мы могли бы… Но… — Я снова останавливаю себя. — Короче. Вот в чем мой вопрос.
Мужчина выглядит озадаченным.
— Какой именно у тебя вопрос? — спрашивает он через мгновение. — Ничего из того, что ты сказала, не является вопросом.
О, точно. В его словах есть смысл.
— Мой вопрос вот в чем. Только что в воде я почувствовала, что мы, возможно, движемся в определенном… направлении. — Я заставляю себя посмотреть ему прямо в глаза. — И меня интересует… в каком?
В его темных глазах появляется ответный блеск, и у меня сводит живот. Это его ответ. Вот он. Это выражение. И медленно расползающаяся по лицу улыбка.
— Пожалуй, я не знаю, как ответить, — после паузы говорит Голландец. — У меня нет таких слов, как у вас, писателей.
Он делает шаг мне навстречу и откровенно пробегает взглядом по купальнику. (Ладно, не только по купальнику.) Я тоже делаю к нему шаг, так что мы оказываемся всего в нескольких дюймах друг от друга, и запрокидываю лицо.
— Ты же знаешь, как нас учат, — тихо говорю я. — Покажи, а не расскажи.
Я не знаю, чего я жду. Может быть, целомудренного, романтичного поцелуя. Как у Честера и Клары перед тем, как он сел в фургон с сеном. Но как только губы Голландца встречаются с моими, все мысли о целомудрии улетучиваются. Я не хочу быть целомудренной, я хочу его. Эти губы. Это ощущение слегка шершавой щетины на моей коже. Всего его. Прямо сейчас.
Он умело и сосредоточенно углубляет поцелуй, его руки ложатся на бретельки моего купальника, как будто он собирается их сдернуть. На вкус он соленый и очень мужественный. Как-то так вышло, что наши тела соприкоснулись, влажная кожа прижалась к влажной коже, а солнце поливает лучами головы и спины. Он уже твердеет, я уже таю… Если бы мы не были на публике…
Я слышу, как кто-то смеется поблизости — над нами? Но я слишком потерялась в ощущениях, чтобы пошевелить головой. Всё в порядке. Нам можно целоваться на публике. Это Италия, родина страсти. Они изобрели секс. И я не могу остановиться. Моя жажда безгранична.
— Ciao, bella![22] — Пронзительный свист заставляет меня подпрыгнуть, и я оглядываюсь. Это подростки примерно в пяти футах от нас собрались и таращатся. Черт. Они смеются над нами. И теперь они улюлюкают. Нужно остановиться. Возможно, мы на самом деле нарушаем закон или что-то в этом роде.
Неимоверным усилием я отрываюсь от Голландца и, тяжело дыша, смотрю на него. Я не уверена, что могу говорить, да и он тоже кажется потрясенным.
Подростки продолжают вопить, и я стараюсь не обращать на них внимания. Вероятно, нам не следовало проводить первое сексуальное свидание в общественном месте с насмешливой аудиторией. Но все мы крепки задним умом.
— Итак, — наконец выдавливаю я.
— Угу. — Голландец снова улыбается.
Я знаю, что у меня должны найтись слова, но сейчас я даже не в состоянии построить предложение. Я все еще слишком потрясена.
— Мне тоже разрешен личный вопрос. — Низкий голос мужчины застает меня врасплох. — Верно?
Его рука блуждает по шву моего купальника, в то время как другая рука ласкает ухо. Его прикосновения одновременно нежные и решительные. Он знает, что делает, приходит мне в голову, и мгновение я упиваюсь этой восхитительной мыслью. Затем я понимаю, что он ждет ответа.
— Э-э-э, да, — я прихожу в себя. — Думаю, да.
О чем он хочет спросить?
Я жду, когда Голландец заговорит, но он все молчит, и его глаза блестят, словно он захвачен какими-то тайными мыслями.
— Хорошо, — говорит он и нежно касается моего носа. — Пожалуй, я приберегу его на потом.
В тот день я чувствую себя так, словно выпустила на волю джинна бесстрашия. Мы прыгаем снова и снова, кричим и машем друг другу в воздухе. Мы плещемся, плаваем и целуемся на солнце, наши губы соленые от морской воды. Затем, устав, уходим с пляжа в тень ближайшей оливы и расстилаем на земле полотенца. Солнце танцует в ветвях, и я закрываю глаза, наслаждаясь ощущением лучей на лице.
— Я думаю, итальянское солнце другое, — говорю я мечтательно. — В Англии нас обманывают. Хранят хорошее солнце в шкафу, потому что думают, что мы испортимся, если будем получать его слишком много. Иногда они выпускают его, но только на денек. И всегда в тот день, когда мы этого ожидаем.
Голландец смеется.
— Неудивительно, что британцы одержимы погодой.
Пока мы разговариваем, он лениво строит башню из разбросанной вокруг крупной гладкой гальки. Я наблюдаю за тем, как он кладет сверху большой, довольно внушительный камень, и все сооружение рушится. Он смеется и начинает сначала. Когда он делает паузу, я добавляю в стопку собственный камешек, и он с усмешкой смотрит на меня.
— Как считаешь, сколько мы сможем собрать? Я думаю, восемь.
— Я думаю, десять, — тут же возражаю я, потянувшись за другим камешком.
Некоторое время мы молчим, сосредоточившись на задаче. И вот, наконец, у нас есть шатающаяся груда из десяти камней. Голландец протягивает руку, чтобы дать мне пять, но я импульсивно качаю головой.
— Еще один! Давай сделаем одиннадцать.
— Одиннадцать! — Голландец насмешливо вскидывает брови. — Мне нравится твой настрой. Продолжай.
Потянувшись за следующим камешком, я вдруг чувствую, что начинаю нелепо нервничать. Я знаю, что это всего лишь игра, но мы вместе сложили эту кучу камней, и я действительно не хочу разрушать ее. Могла бы на десяти и остановиться. На самом деле я даже не знаю, зачем мне вообще понадобилось добавлять еще один камешек. Наверное, это тот самый голос внутри меня, который постоянно спрашивает: «Что еще можно сделать?»
Я осторожно кладу сверху новый камешек, убираю руку — и он остается на месте!
— Получилось! — Мужчина снова поднимает руку, на этот раз я принимаю его «пять» и чувствую абсурдный восторг от нашего совместного достижения. — Это возвращает меня в детство, — лениво говорит Голландец, снова укладываясь на полотенце. — Люблю архитектуру и дизайн. Думаю, все началось со строительства песчаных замков на пляже.
— Мне нравилось строить песчаные замки на пляже! — нетерпеливо говорю я. — И я тоже люблю дизайн. Я коллекционирую интересную мебель. Это, типа, мое хобби.
— Мебель? — Голландец с интересом поднимает голову. — Какую? Потому что я…
— Подожди! — Я прерываю его внезапным испуганным вздохом. — Прости! Я не должна была этого говорить. Мы не должны раскрывать свои увлечения.
— Слишком поздно, — хихикает он.
Я также понимаю, что только что намекнула, что живу в Англии. Честно говоря, я в этом полный профан.
— Кстати, я не обязательно из Англии, — быстро говорю я. — Я могла и блефовать. Может быть, у меня даже нет постоянного места жительства.
— Ария. — Голландец недоверчиво качает головой. — Нам так нужно придерживаться правил?
— Да! Давай хотя бы попытаемся. Только по одному личному вопросу. А ты свой так и не задал. У меня идея, — добавляю я в порыве внезапного вдохновения. — Давай поговорим о будущем. Когда тебе будет девяносто, что ты будешь делать? Расскажи.
— Хорошо, — кивает Голландец и на мгновение задумывается. — Я буду вспоминать прожитую жизнь. Надеюсь, я буду доволен. Буду сидеть где-нибудь на солнышке. На хорошем солнышке, — с быстрой усмешкой уточняет он. — И рядом будут друзья, старые и новые.
Он говорит так искренне, что я чувствую, как у меня сжимается сердце. Он мог бы так много сказать. Например: «Я буду на своей яхте со своей пятой женой». Так сказал бы Рассел. На самом деле, теперь я припоминаю, именно так Рассел и сказал.
— Звучит идеально, — искренне говорю я. — И… то же самое. Доброе солнышко, друзья. Плюс я буду есть мороженое.
— О, я тоже буду мороженое, — тут же подхватывает Голландец. — Конечно. Единственная причина, по которой я поехал в отпуск в Италию, — это мороженое.
— С каким вкусом? — требовательно спрашиваю я.
— Это завтрашний личный вопрос? — возражает Голландец, и я смеюсь.
— Нет! Я не собираюсь тратить на это личный вопрос. Забудь. Не хочу знать.
— Позор, — он щурится, глядя на меня. — Ты никогда не узнаешь, как сильно я люблю ноччолу[23].
— Позор, — киваю я. — И ты никогда не узнаешь, как сильно я люблю страччателлу[24].
Я тоже ложусь на полотенце, и рука мужчины лениво тянется к моей. Наши пальцы переплетаются, я чувствую, как он большим пальцем обводит мою ладонь, а затем тянет меня к своему полотенцу и находит губами мои губы.
— Ты вкуснее ноччолы, — шепчет он мне на ухо.
— На самом деле ты так не думаешь, — бормочу я в ответ, и Голландец, кажется, задумывается.
— Ладно, мой косяк, — соглашается он. — Ты — как мороженое «ноччола». И лучше фруктового мороженого из манго.
— Я победила манговое мороженое? — Я распахиваю глаза в притворном изумлении. — Ух ты. Даже не знаю, что сказать. Никогда не забуду этот комплимент.
Конечно, я шучу… Но в то же время я говорю правду. Никогда не забуду этот очаровательный, пьянящий, залитый солнцем день.
Когда день переходит в ранний вечер, мы наконец начинаем шевелиться. Целый день мы лежали, целовались, дремали и лениво болтали. Когда я встаю, то понимаю, что мои конечности затекли, а на ногах остались отпечатки веток, но не могу удержаться от мечтательной улыбки.
Мы собираем вещи и направляемся обратно к машине, по дороге проходим мимо подростков, играющих в футбол на участке поросшей кустарником земли. Мяч внезапно летит в нашу сторону, задевая мужчину по голове. Он с улыбкой ловит его и возвращает в игру.
— Синьор! — Один из подростков зовет его присоединиться. Голландец на миг замирает, а затем говорит мне: «Две минуты».
Присоединившись к игре, он мгновенно полностью погружается в нее, и я наблюдаю, очарованная тем, что вижу его в другой обстановке.
Кажется, он понимает, что кричат подростки, хотя они говорят по-итальянски. (Наверное, все они общаются на международном «футбольном» языке.) Когда один из игроков жестко врезается в него, Голландец отмахивается от извинений легким кивком. Я замечаю, что у него есть природный авторитет. Дети подчиняются ему, даже когда бросают вызов. Это — еще один ключик к разгадке того, каков он. Еще одно озарение.
В этот момент Голландец смотрит на меня и говорит: «Мне пора, ребята, спасибо за игру».
Подростки начинают уговаривать его остаться (даже я могу это перевести), но мужчина вскидывает руку, улыбается на прощание и присоединяется ко мне.
— Хорошая игра! — говорю я, и он смеется, берет меня за руку, и мы направляемся к машине.
Мы отъезжаем, вечернее солнце светит в ветровое стекло, и я оглядываюсь назад, стремясь запечатлеть это драгоценное место в памяти, пока мы не сворачиваем и не выезжаем на главную дорогу.
— Жаль, что мы не захватили с собой башню из гальки, — с тоской говорю я, и Голландец снова смеется.
— Я серьезно! — говорю я. — Это было бы потрясающим завершением праздника.
— Ты бы тащила эти одиннадцать тяжелых камней в машину?
— Да.
— И всю дорогу домой на самолете?
— Конечно!
— И как бы ты запомнила, в каком порядке они были сложены?
Я запинаюсь, потому что не совсем продумала этот момент.
— У меня была бы система, — наконец с достоинством говорю я. — И потом, каждый раз, когда я смотрела бы дома на эти камешки, я бы вспоминала…
Я резко замолкаю, потому что, если я не буду осторожна, я могу сказать слишком много. Открою сердце слишком широко и спугну его.
Я бы вспоминала самого удивительного мужчину, которого когда-либо встречала.
Я бы вспоминала самый прекрасный день в своей жизни.
Я бы вспоминала рай.
— Это было бы здорово, — говорю я наконец более беззаботным тоном. — Вот и всё.
Когда мы возвращаемся в город, у меня еще кружится голова, как будто во сне. Сон с голубым небом, похожий на фильм, пронизанный адреналином, желанием и солнечным светом. Я развалилась на горячем пластиковом сиденье машины, потягивая ледяную оранжину[25], которую мы купили по дороге. Волосы растрепались, кожа соленая, и я до сих пор чувствую на своих губах губы Голландца.
Я знаю, что в монастыре нас ждет вкусный бесплатный ужин, но когда мужчина предлагает: «Может, возьмем пиццу?» — я киваю. Не хочу ни с кем его делить. Не хочу ничего объяснять или вести светскую беседу. Фарида права, это отвлекает от главного события, которым сейчас является Голландец.
Он паркует машину в пустынном квартале города с тенистыми площадями и полупустыми улицами, на которые выходят деревянные двери.
— Вчера нашел продавца пиццы, — объясняет он, ведя меня за собой. — Это не ресторан, это просто парень в палатке… Ничего?
— Отлично. Идеально! — Я сжимаю его руку, и мы сворачиваем в переулок поуже, еще менее освещенный.
Мы делаем несколько шагов по переулку. Может быть, десять. А потом, в одно мгновение, все меняется. Из ниоткуда на нашем пути появляются два подростка. Худые и загорелые, как парни, с которыми Голландец играл в футбол, но совсем не похожие на них. Эти — злобные, они наседают на Голландца и агрессивно говорят что-то по-итальянски. Они что, пьяны? Под кайфом? Что им нужно?
Я пытаюсь осознать то, что вижу, и моему мозгу требуется вечность, чтобы понять истину: это проблема. Реальная проблема. За три секунды мое сердце из спокойного становится перепуганным. Голландец пытается провести меня мимо парней, он пытается быть дружелюбным, но они не хотят… Они злятся… Почему? Я даже не могу… Что…
И вдруг — нет, нет, пожалуйста, Боже, нет — один из них полез в карман куртки, и я с замиранием сердца замечаю металлический блеск ножа.
Время остановилось. Нож. Нож. Нас зарежут, прямо здесь, прямо сейчас, в этом глухом переулке, а я даже пошевелиться не могу. Не могу издать ни единого звука. Застыла в полнейшем ужасе, как мумифицированное, окаменевшее существо из ледникового периода…
Подождите, что это? Что это такое? Что происходит?
На моих глазах Голландец выворачивает руку парню с ножом, выкручивает ее каким-то эффективным отработанным приемом и каким-то образом отбирает у него нож. Как он это сделал? Как?
Все время он кричит: «Беги, беги!» — и я вдруг понимаю, что он обращается ко мне. Он хочет, чтобы я убежала.
Но прежде чем я успеваю убежать, это делают подростки. Они убегают прочь, вверх по переулку, и сворачивают за угол.
Потрясенная, я прижимаюсь к Голландцу. Прошло всего около тридцати секунд с тех пор, как мы завернули за угол, но я чувствую себя так, будто мир остановился, а теперь снова сдвинулся с места.
Голландец очень тяжело дышит, но просто спрашивает:
— Ты в порядке? — А затем добавляет: — Надо вернуться к машине. У них могут появиться какие-нибудь глупые идеи насчет возвращения.
— Как… как ты это сделал? — лепечу я, когда мы идем по улице, и Голландец бросает на меня удивленный взгляд.
— Что?
— Забрал у них нож!
— Я этому учился, — говорит Голландец, пожимая плечами. — Каждый должен учиться. И тебе стоит научиться. Это элементарная безопасность. Я живу в большом городе… — Он замолкает. — Верно. Извини. Никаких личных данных.
— Не думаю, что сейчас это так важно, — говорю я со смехом, который опасно близок к рыданию.
— Ария! — Голландец выглядит потрясенным и останавливается, чтобы прижать меня к себе. — Все в порядке, — тихо произносит он. — Все кончено.
— Я знаю, — говорю я, прижимаясь к твердой груди. — Прости. Я в порядке. Слишком остро реагирую.
— Неправда, — твердо говорит Голландец. — Любой был бы потрясен. Но я думаю, нам надо идти, — добавляет он, крепче сжимая мою руку, и мы идем дальше. — Успокойся. Я здесь, я с тобой.
Его голос успокаивает мои расшатанные нервы и укрепляет дрожащие ноги. Мы идем, и по дороге он начинает зачитывать все дорожные знаки, специально коверкая слова, заставляя меня смеяться. Потом мы садимся в машину, едем обратно по прибрежной дороге, жуем пиццу, купленную у другого продавца, и мне уже кажется, что всего этого никогда и не было. За исключением того, что каждый раз, когда я смотрю на него, мое сердце все больше тает.
Он спас мне жизнь. Он темпераментный и любит собак, и мы вместе прыгали со скалы, и он спас мне жизнь.
Мы оставляем машину в арендованном гараже, затем проходим около ста футов до монастыря и входим внутрь через массивную деревянную дверь. Внутренний дворик у входа пуст, и я останавливаюсь, оглядывая спокойный, освещенный свечами монастырь. Это как другой мир по сравнению с тем, в котором мы были. Ласточки кружат на фоне синего неба, и я чувствую запах вербены в воздухе.
— Отличный денек, — с кривой усмешкой говорит Голландец. — Ты приехала сюда для мирного писательского уединения, а вместо этого получила адреналиновые американские горки. Сердце еще колотится?
— Ага, — с улыбкой киваю я.
Мое сердце бешено колотится. Но уже не по этой причине. Этим вечером оно грохочет из-за нас.
Весь день я предвкушала: сегодня вечером… сегодня вечером… может быть, сегодня вечером… И вот мы здесь. Вдвоем. В безграничной итальянской ночи.
Когда я снова встречаюсь с ним взглядом, моя грудь сжимается от желания. Это вожделение почти болезненно. Потому что мы еще не закончили. Мы еще так много не закончили. Я до сих пор чувствую его губы, его руки, его волосы, вплетенные в мои пальцы. Моя кожа жаждет его. Все мое естество жаждет его.
— Нет смысла присоединяться к остальным, — говорит Голландец, как будто читая мои мысли, и его пальцы касаются моих.
— Нет.
— Моя комната в конце коридора, — добавляет он. — Вроде как уединение.
— Звучит здорово, — говорю я, пытаясь сдержать в голосе дрожь. — Могу я… взглянуть на нее?
— Конечно. Почему бы и нет?
Без лишних слов мы поворачиваемся и идем по коридору, наши шаги синхронны, кончики пальцев соприкасаются. У меня сбивается дыхание. Я почти умираю от желания. Но каким-то образом мне удается переставлять ноги как нормальному человеку.
Мы подходим к деревянной, обитой гвоздями двери, и Голландец достает железный ключ. Бросает на меня долгий взгляд, от которого у меня сводит живот, затем тянется отпереть дверь.
— Твой личный вопрос, — внезапно вспоминаю я. — Ты так его и не задал.
На лице мужчины появляется тень веселья. Мгновение он изучает меня, затем наклоняется для поцелуя, долгого и крепкого. Его руки сжимают мои бедра. Он наклоняется еще ниже, нежно кусает меня за шею и шепчет:
— Успеется.
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Просто люби жизнь предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Примечания
20
Math.com — сайт службы знакомств, работающей более чем в пятидесяти странах на двенадцати языках.
