Стихи

Сола Монова

Поэтесса Сола Монова получила известность благодаря социальным сетям. Она первая из писателей набрала миллион подписчиков. Сола – Игорь Северянин 21 века, в ее поэзии: девайсы, лайки, плазмалифтинг и виртуальные ананасы в шампанском. Народный поэт по версии сайта Стихи.ру, кинорежиссер по образованию. Это издание – полный сборник текстов, опубликованных с 1996 по 2018.

#2008

#В_длинном_полосатом_шарфе

Мне хочется оказаться

В Питере

В 19 лет

В длинном полосатом шарфе

Можно даже…

Влюбленной неудачно

Даже…

Лесбиянкой

Или…

Неважно в кого

Главное — неудачно

Некритично

Нероково

Как всё

Из раннего

Никак не до смерти

А лишь на грани

Моды и чувства

Писать грустные стихи без знаков препинания

Такие

Характерные для лесбиянок

Сверхженские

Где мосты всегда разведены

Как судьбы

И нежность в ложбинке межгрудной

Стихи

Очень красивые

С надрывом и

Проколотым языком

Губой

Носом

И прочими частями тела

Ещё

Курить на мосту гашиш через банку колы

Маленькими кусочками

С художниками или музыкантами

Малознакомыми

Маргинально

И

В белые ночи вглядываться

И

Подбирать мелочь

Которую туристы швыряли чижику-пыжику

Чтобы добавить на сигареты

Пускать серый дым в серые-белые ночи

Смотреть на дворцы и мечтать

Мечтать о чём-нибудь совершенно нематериальном

Бесплатном

Глупом

И настоящем

В Питере

В длинном полосатом шарфе

В 19 лет

#Давно_не_было_любовника

В послеродовом отделении женщины похожи на очень медленных лыжников: они, не отрывая ног от линолеума, шоркают пластмассовыми сланцами, еле волоча свои изодранные или изрезанные тела «на уколы». Из всех палат, подобно кваканью на болоте в лунную ночь, раздаются позывные невидимых малышей. Один кричит, как сирена отбоя в зоне строгого режима, — Бог наградил голосом, — другой крякает подсадной уткой в сезон охоты.

Сложность смены измеряется в капельницах, в венах, в иглах. У каждой роженицы то из запястья, то из кисти торчит пластмассовая «системка» с пробочкой. Сестра раскручивает пробочку, присоединяет капельницу — и лежи, сокращайся. Рядом в прозрачной каталочке улыбается твой долгожданный малыш.

«Тут один особо крупный мальчик шёл напролом, как Майк Тайсон! Прорывался! Вместо лица — один сплошной синяк. Глаз не видно!», — рассказывает красивая сестра, что носится по роддому с прозрачным чемоданом, полным «крови из пальцев», — «Давай, моя девочка, ручку».

Эта сестра, как фантом, появляется всегда очень рано и неожиданно. Не успеешь отойти от наркоза, а тут этот чемоданчик. «Я, — говорит она, — родилась рыжей, а теперь — шахидка. Так что всё пройдёт… На кольце написано у этого. Со-ло-мо-на… Ты от наркоза легко отошла. А эта «мама Тайсона» порвалась до ушей. Ничего!» «Ничего. Зашили. Папа через два месяца оценит работу, — продолжает тему дежурная сестра послеродового, щёлкая пальцем по «10 кубикам». — Давай ручку, моя девочка».

Кто на что учился. Театр начинается с вешалки. Роддом — с «дородового». У доктора-блондинки пальцы длинные-длинные, наверное, красивые. У доктора-брюнетки — короткие, зато она умеет их ловко ввести в тебя, кажется, по локоть (ещё один пример того, что дело не в размере). У следующего врача персты… с панорамным охватом… наслаждайся, моя девочка.

Если два пальца в шейку ещё не входят… ничего, попробуем с силой… Марь Иванна, попробуйте Вы… никак… а Вы, Людмила Филипповна… действительно, никак…

Кто ещё не побывал? Мужайся, моя девочка, матка не готова. Завтра снова на кресло. Все доктора попробуют ещё и ещё… и так…

— Одну девушку три дня подряд посмотрели, она от этой боли одурела… и родила, — смеется кто-то из очереди в смотровую…

— Кого ждешь? Девочку?

— И я девочку.

— Сколько набрала?

— 30 кг.

— Сколько ж ты была до?

— Ничего, Мила Йовович 40 набрала.

— Да уж, бэбибум.

— Бэбибум.

— Проходите на кресло с бэбибумом. У нас тут у одной такой сетчатка на днях отслоилась… Раз — и отслойка. Тебе дорога твоя сетчатка, моя девочка? Не смотри так. Родоразрешать нужно. Родорозрешаем её?

Разрешаем…

Срочно.

Мама, привези пластмассовые сланцы.

Клизма, лифт, прозрачный чемоданчик. Давай ручку, моя девочка. Произнесите свою фамилию по слогам. Со-ло-мо…

Ева, конечно, была не права. Дались ей эти фрукты. Лежать всю ночь под капельницей с полосной раной где-то внизу, с катетером в уретре и слушать, как из нескольких женщин за стенами лезут Майки Тайсоны — пытка изощренная. «Рожаю!» — кричит кто-то. А рядом в стеклянной ванночке малыш — безупречное создание, — вышел по-царски и улыбается. Гладкий, бархатистый. Прекрасная девочка. Красотка. И антибиотик кап-кап-кап. Слушай, моя девочка, как стучат эти капли. Ева была не права. Бог велик, а катетер вынут утром. Осталось всего несколько часов. Отёки тают, как ледники. Даже в тёплой луже лежать, не ощущая острой боли, это уже счастье.

— Марь Иванна, на роды.

— Что, уже начались?

— Уже тужатся.

— Вчера одна чуть в лифте не родила… та, которая с кольцом ходила полгода.

Кесарю — кесарево. Медленно, по стеночке, как начинающий лыжник.

— Ты сама? Сама? — встречаешь знакомое лицо из очереди на УЗИ. Сколько?

— 3 620?

— Хорошо.

— Женщины на завтрак.

— Вчера много было?

— Девять.

— Сестра, девять родили?

— Нет, девятерых выписали. Мы на помывку закрываемся третьего. Так что сейчас, как перед Новым годом или Девятым мая, всех родоразрешают. Экстренно.

— Мы успели.

— Успели.

Завтра выписывают. Всё безупречно. Шрам закроем татуировкой. Пикантно. Можно, как на кольце, написать на иврите: «Всё проходит».

Смотрю в окно — за окном новый мир. 16 килограмм уже испарились. Это за неделю, а до лета ещё полгода.

Хочу сапоги на шпильках, а малыш такой красивый.

На парковке доктор с короткими пальцами сидит в машине, прогревает двигатель.

Гладит нежно меховой чехол на руле. Двумя руками. Интимный момент. Подглядываю, даже стыдно. Ворс длинный, серый. Гладит двумя руками синхронно. Нежно. Нежно. Ещё. Ещё. Наверное, у неё давно не было любовника.