Прямохождение по Алтаю. Песня гор, солнца и ветра

Снорри Снорг

Дышать Алтаем, жить Алтаем, любить Алтай…Алтай – мой друг, наставник и учитель, мой грозный и любящий бог.Сказать что-то большее, раскрыть перед вами этот дикий и прекрасный горный цветок я постарался в своей книге. Книга содержит нецензурную брань.

Часть II. Маашей-Баши

В траве появились жёлтые точки

Попробуй же небо потрогать на ощупь

Хочется тихо лежать и плакать

Не может быть завтра

Не может быть завтра

В поисках ночи большими цветами

Ночными цветами давно уже стали

Зелёное море, там в странном забытьи

Огромные листья, огромные листья

(«Светлячки»)

Ночь с пятницы на субботу: мы любим Россию

В восемь вечера четверо обрюкзаченных туристов, с пока ещё городскими, «пятничными» рожами и с головами, засорёнными мыслями о работе, уселись на поезд до Бийска. Но очень скоро всё «старое» было забыто, в предвкушении горных дорог они начали веселиться и хохмить, слегка расшевелив неулыбчивых проводников, и даже поздравив их с подвернувшимся под руку Днём Железнодорожника. Коротали время за интеллектуальной беседой, и первой же темой стала, конечно, тема еды — несмотря на то, что мы теперь претендовали на звание «матёрых туристов», в полный рост готовых к тяготам походной жизни.

Само собой, как только делать стало нечего, встал вопрос: что есть поесть? Внезапно выяснилось, что о питании в дороге никто не позаботился, и настроение от похода сразу начало портиться…, но ненадолго, так как уже через час, в Бердске, добрые «мама и папа» (они же Людмила Степановна и Виталий Иванович) снабдили своих незадачливых чад, а заодно и других «бывалых походников» всем необходимым: картошечкой с малосольными огурцами и пирожками с луком-яйцом! Короче, нажрались все от пуза. Переход ко сну, исключая мелкие неприятные моменты — они, в основном, сводились к тому, что мы в вагоне не одни, и к тому, что Илюха сорвал рюкзаком плафон с лампы дневного света, которая начала мигать, — в целом прошёл успешно.

Прожжённые туристы легли на спальниках, а я, как самое изнеженное существо, мечтающее хоть как-то компенсировать недельный рабочий недосып, взял постель (да, бейте меня за это лопатами!)

Компенсировал я всего до часу ночи, поскольку в это «время Че» мне стал звонить братела Димьян. Он уже прибыл в Барнаул и должен был подсесть там к нам.

Наш поезд имел номер 601 и назывался «Новосибирск-Бийск». Купленный на него билет для брата находился у меня в кармане, а в нём русским по белому значилось: «Поезд 602, Новосибирск-Бийск». Мне по этому поводу как-то так таинственно заяснили в кассах, что я ни фига не понял. Типа, «поезд 601 одновременно является поездом 602…» — или я что-то упустил в их загадочной схеме? Да нет, обычное, вроде, дело: смена нумерации вагонов, смена нумерации вокзалов… «По всем вопросам — обращайтесь в джип». Старая присказка розлива 90-х, когда в предбаннике некоего ночного клуба «Бегемот» избивали моих студенческих корефанов, предлагая тем, кто не согласен, искать причину всех бед в каком-то неведомом внедорожнике за углом…

Итак, глубокой ночью, в полутора часах езды до Барнаула будит меня братишка Димьян, и говорит, что наш поезд №602 уже объявили, и в настоящий момент он САДИТСЯ на него, так что сейчас мы его улицезрим, конец связи! Я, борясь со сном и пытаясь сообразить, как такое возможно, стал выглядывать во все окна. Но узрел лишь непроглядную ночь и качающиеся в ней монструозные деревья. Тогда я слегка заволновался и начал метаться по вагону в поисках всеведущих проводников, но они, как всегда бывает в нужную минуту, полностью самоустранились. Матерясь и будя пассажиров, я стал дозваниваться до брата — но доблестный МТС, симку которого я приобрёл специально для путешествия, зарубил все потуги. Хвалёная «зона покрытия на Алтае» никак не распространялась на территорию перед столицей Алтайского края. На ум пришла фраза из сети: «Fuck MTS! Start to send this SMS!»

Приключения начались.

Вздымая руку с мобилой к потолку вагона, тщась рассмотреть в полутьме количество «палочек» на приёме, я выскочил в тамбур, и там мне выпало счастье в лице гуляющей по кишке ночного поезда проводницы из другого вагона. Глядя, как в гадальную карту, в братовский билет, она открыла мне суть магии РЖД: состав «Новосибирск-Бийск», пока он не достиг Барнаула, является поездом 601, а в Барнауле сразу же ПРЕВРАЩАЕТСЯ в поезд 602! И наоборот, встречный 602-й, сейчас стоящий в Барнауле, после отправления ПРЕВРАТИТСЯ в поезд 601!

Но пока он, чёрт возьми, ещё 602, и вот Димьян в него садится…

Добро пожаловать в Россию! Мы любим эту «необъятную» умом страну! Два поезда с одинаковыми номерами и названиями встречаются ночью в алтайской столице! А разница между ними пустяковая: они едут в противоположные стороны, садись — не хочу! Люди взрослые, разберётесь…

Наконец-то, зона покрытия МТС распространилась на закуток возле туалета, и я в режиме постоянных прерываний попытался объяснить брату, что «тот 602-й — это не тот 602-й», но он половину слов не слышал, и получалось просто, что я ору на весь вагон: «ПОЕЗД!.. НЕ ТОТ!..»

К счастью, в нашей великой стране ещё не садят на поезда без билетов, так что Димьяну волей-неволей пришлось дождаться правильного 602-го, и на сём инцидент с взаимопревращениями поездов был исчерпан. «Российские Железные Дороги: вы умираете незаметно!» Предложу этот слоган маркетологам, за небольшое вознаграждение.

Ура! Мы с братом обнимаемся, тут же бесцеремонно расшвыриваем содержимое моего рюкзака (в нём ехала снаряга и для Димы) по всей плацкарте, раскидываем его на два, и затем, умиротворённые, разбегаемся по полкам.

В три часа ночи, на стандартно короткой для моих ног плацкартной полке ко мне приходит Идиллия. Я лежу на спине в зелёной траве. Надо мной нависают могучие сосны, рядом шумит река. И сосны шумят ей в такт. И мне никуда не надо. У меня вся жизнь впереди, точнее вся жизнь — здесь, в этом дне, в этом мгновении. Я просто лежу и лениво наблюдаю, как плывут в ясном небе белые пушистые облачка…

Вот мой поход!..

…Толчок в спину сообщает мне о том, что поезд снова тронулся. Мы повернули на Бийск.

Не плачь, печёнка!

В шесть утра мы прибыли в славный городок Бийск, и, не успев высунуть заспанные физиономии из вагона, воткнулись в толпу водил на перроне, готовых везти нас во все концы вселенной. Тут нам по-настоящему повезло, был найден удачный по деньгам вариант «казели» до Акташа: за 900 рэ с носа мы погрузились в её недра. И даже ещё не знали, какие мы счастливчики, ведь водителем той «казели» оказался дядя Юра — прекрасный шофёр, который потом столько лет возил нас по Алтаю. В салон залезли ещё три незнакомых походника: два убелённых сединами мужика с просоленными ветрами/дождями лицами и бойкая женщина в роли сведущего во всех вопросах проводника.

Мужики были такими просоленными, что скоро закимарили, а мы принялись грызть остатки мама-папиных пирожков, любуясь видами околобийских лесов, а потом — серыми петлями Катуни. Особенно офигевал Димьян, он в таких местах был впервые; хотя большую часть жизни и прожил как бы «на Алтае», но в плоских, как блин, степях. Я смотрел на брата и любовался: повзрослел парняга, два года срочной службы не прошли даром… Совсем недавно ещё «снял его тёпленьким» с дембельского поезда в Новосибирске, короткостриженого, не по погоде одетого, новоиспечённого сержанта ракетных войск. Не доехал сын до родителей, выхватил его по пути старший брат и повёл с корабля на бал, с перрона в офис, где усадил за стол, дал тарелку с обедом и ложку: кушай, братишка!

Оставил я его в кабинете с двумя сотрудницами, и ушёл на совещание. А как вернулся, вижу: сидит неподвижной статуей, к еде не притронулся, только зыркает мрачно исподлобья.

— Ты чё! — говорит мне потом. — Я два года в одну харю не ел, только с ротой, а ты хочешь, чтоб я один на глазах у девчонок хомячил!

В знаменитом Шукшинском селе Сростки мы, ясен пень, тормознули, и все по кругу… обмочились в колоритном уличном заведении. Не уличном даже — полевом толчке посреди пустыря за трассой. Бетонный кубик с двумя входами без дверей. Примечание: мужской толчок справа, а женский слева, но это вам без разницы, т.к. очередей в них обычно нет! Настолько там колоритно…

Поговорили о Василии Макаровиче, вспомнив «базовые» фильмы, и устыдив Илюху, который, как выяснилось, не видел даже «Калину красную». Дальше вокруг начали неумолимо расти лесистые сопки. Водитель нам попался весёлый. В хорошем смысле этого слова. Всю дорогу он болтал с девчонками, с комфортом разместившимися в кабине, в вип, так сказать, зоне. А потом Юрий Борисович и вовсе порадовал — музыкальным сопровождением маршрута…

Но сперва мы долго ехали в состоянии сомнамбулического полусна. Остановились на перекус в Усть-Семе, в злачном кафушнике «У Никаноровны». Точили пирожки, печенюшки и прочую домашнюю снедь. Усть-Сема — большое «узловое» село на правом берегу Катуни, от него начинается Чемальский тракт, уходящий в сторону Куюса. Вокруг кишат, шмыгают туда-сюда разномастные туристы. Через реку ведёт внушительный автомобильный мост «федерального значения», с которого можно любоваться изгибами и перекатами бирюзовой алтайской красавицы. Эта железобетонная конструкция — первая в своём роде на Чуйском тракте.

Я зашёл в магазин и купил себе носовой платок. Лупите меня совковыми! Но я — дитё цивилизации, не могу срать под себя, и питаться травой!⁷ Ну, то есть, не хочу всю неделю сопли в кулак собирать. Ведь наверняка сопли собирать придётся, а?

Что ещё рассказать про этот густонаселённый, по алтайским меркам, пункт? Ах, да, отхожее место в Усть-Семе не супер! Но от постороннего глаза и ветра, которых почти нет, спасает…

Снова благородные виды Катуни, нависающие над ней серебристые утёсы.

— Было бы неплохо поселиться вон на том!

— Ага, построить себе домик, и поставить сортир на краю, чтобы дырка уходила прямо в пропасть!

— Это был бы номер…

Все согласны поселиться в любом месте по соседству с Катунью. От великой реки хоть и веет холодом, но также исходит сила, первозданная чарующая мощь. Не залюбоваться ею невозможно. Кто видел Катунь хоть раз, подтвердит. Тяжёлые пласты воды плавно перекатываются через выступы в твердокаменном ложе, с тугим усилием смещают друг друга; река тянется, как огромная струна, как жила голубой энергии — туда, в туманную даль, к ещё большим сибирским рекам и ледяным северным морям. Красивейшая исполинская Змея, воплощение древней магии и самых могущественных сил жизни. При всей видимой тягучести поток развивает большую скорость, поскольку перепад высоты от истока до устья — целых два километра!

И ведь рождается она не где-нибудь, а на самой Белухе. Не говорите, что это простое совпадение! Величайшая гора и главная река, мать и дочь, две прекраснейшие алтайские богини-чародейки. По-алтайски, «Кадын» значит «госпожа, хозяйка», а в древнетюркском языке — просто «река». Питает её истоки ледник Геблера, что на южном склоне Катунского хребта, в современном Казахстане. Она движется к Оби, прорезая скалы, прорываясь через Ороктойскую теснину, где преодолевает порог с красноречивым названием Тылдыкпень. Ширина Катуни в том каньоне всего каких-то два десятка метров, а глубина доходит до семидесяти!

Обросшие лиственницами и кедрами берега похожи на богатое меховое платье. Кстати, к Ороктойскому мосту, одному из самых живописных мест Алтая, где «морщинистые» чёрные скалы сдавили хрупкий на вид девичий стан Госпожи, можно попасть на авто по той самой дороге на Куюс, так что всем рекомендую!

А мы едем по левой стороне, к Семинскому перевалу. Великан Сарлык — по легенде, один из окаменевших великанов-богатырей, посланный вдогонку за сбежавшей от отца Кадын — высочайшая точка Семинского хребта. Интересно, что сбежала Кадын к юноше-красавцу Бию, то есть, река, которую мы зовём женским именем «Бия», в сказаниях алтайцев — мужчина, жених Катуни Бий.

Перевал я чуть было не проспал (на обратном пути была такая же беда). Просто он незаметный! О том, что мы уже на перевале, поведало лишь какое-то особенно напряжённое урчание «газельки», кряхтевшей от невидимого глазу затяжного подъёма. Тряпочно-верёвочной чепухи, мёду в фигурных пластиковых баночках и прочих фенек-бирюлек покупать на развале не стали, а поехали дальше, к высоким горам, которые здесь заметно покрепчали в плечах и полысели в плане растительности.

На перевале Чике-Таман поразительные виды. Сам перевал — змеящийся по крутому отрогу Теректинского хребта серпантином, и фоном для этого зрелища — золотистые горы и чудесные алтайские небеса. Интересно, что высота Чике-Тамана меньше, чем у Семинского, на полкилометра, но визуально он выглядит выше, потому что крут и грозен. Совсем не соответствует своему тюркскому названию: «плоская подошва». Здесь все проезжающие делают программную остановку «на пофотаться». Соответственно, из добавленных глупым человечеством красот наверху — географически-биографические художества на многострадальных скалах, как-то: «ПЕТЯ 19..мохнатый год», «ВАСЯ СВЕТА», «ЕБЕНИ 2005» Ей-ей, не вру, есть там и такое! Полагаю, речь в данном случае не о месте рождения, а об умственном развитии авторов надписей.

Отходим по технологическим нуждам вверх по склону. Туда, где высота пугающе прекрасна, где обрывается в бездну небольшой тупичок. И что вы думаете? На краю дороги, над обрывом, стоит-таки деревянный туалет — прямо как мы мечтали! Дощатая дверь с закрывашкой-вертушкой, крыша из куска шифера, и очко ромбиком выходит… прямо под откос. Угнали же идею на корню!!!

Вот такой фекал мэтерс.⁸

И снова поехали. Спустя какое-то время опять стали соловеть и клевать носом, но дядя Юра просёк момент. Тут-то он и завёл свою развесёлую водительскую музычку! Три человечка из «группёшки для народа» перекладывают, не мудрствуя лукаво, популярные песенки на собственные слова. Позже узнал, что называется всё это безобразие «Мурзилки». Текстовки не слишком интеллектуальные, порой скабрезные, но не до пошлости. И вперёд — поют, то есть, радуют простых граждан нашей широкой страны. Получаются балдёжные такие опусы, в спектре от развлекательных до обоссыкательных. В частности:

Не плачь, печёнка,

Пройдёт цирроз!..

или:

Ведь он придёт, он придёт, День Десантника,

И на плечо упадёт мощная рука,

Сапог кирзовый меня подтолкнёт слегка,

И я пойму, что я здесь не один…

Наверное, в другой обстановке я признал бы их махровенькой и достаточно примитивной попсой, но здесь несложные вирши оказались удивительно к месту. О, с каким задором Борисыч ложился под них на скорости в крутые извилины Чуйского тракта! Ух-х! — оставалось только молиться, чтобы там, за скалой, не было встречного лихача с аналогичной музыкальной подборкой!

На столь весёлой волне мы немного разговорились с соседями, солёными мужиками. Послушали советы, как лучше возвращаться к Тракту на обратном пути из гор.

И вот мы в Чибите…

И вот мы в Акташе…

И, наконец, прибываем в Мены (Мену?), где вываливаемся на свежую травку, раскидываем рюкзаки, и договариваемся с Борисычем на обратную ходку. Договорились. Выдали ему пятьдесят процентов аванса в обмен на синюю визитку, и он укатил под музыку, оставив «бывалых» наедине с дикой в своём верхнем течении рекой Чуя. Илюха почему-то произносит с ударением на последний слог: «чуЯ».

— Какая ещё «чуЯ»? Не шаришь ни… черта!

Из специализированных источников узнаём, что «чу» по-алтайски значит «вода, река». Чуете теперь?

В этом походе Илюха у нас за старшего. По возрасту он такой и есть, плюс за плечами у него Аккем и Белуха: не самая вершина, но всё-таки. Плюс один к опыту и уважухе.

Первоначальным его планом были Бельтир и река Талдура, в верховьях которой мы должны были наблюдать «восхитительный безжизненный пейзаж». Он же — «лунный»… Бельтир — это посёлок, который почти полностью был стёрт с лица земли Чуйским землетрясением 2003-го года. Тогда там были толчки силой более семи баллов, а четырёхбалльные отголоски долетели даже до Новосибирска. Но маршрут мы скорректировали не поэтому. Проблема в том, что «лунные пейзажи» не входят в число моих излюбленных, мне подавай зелёный лес, полный запахов и птичьих голосов!

Сейчас на месте прибытия, близ слияния Чуи и Маашея, по-летнему спокойно и безмятежно. Над покатым чуйским берегом, укрытым тенистыми зарослями ивняка, склонились старые, поросшие травами и кустами утёсы. Чуя разительно отличается от Катуни: вода в ней серая, непроглядная, с большим количеством породы. Но течение такое же стремительное, с белыми бурунами на перекатах. На Чуе находится целый ряд порогов пятой-шестой категории сложности, в том числе небезызвестный Бегемот, где проходят соревнования сплавщиков и постоянно гибнут люди. Эти странные люди — любители экстрима… Возможно, в то самое время, как мы мирно раскладывали рюкзаки на берегу, чуть ниже по течению сгинул ни за что ни про что сплавщик из Австрии. Забегая вперёд, скажу, что тело его, или то, что осталось от тела, найдут только в следующем, 2007-м году… Нет, мы здесь совсем не за этим, мы — по другой части.

Девчонки aka Таня с Леной пошли смотреть на заброшенную ГЭС — мегалитическое сооружение, возвышавшееся в отдалении, а мы, мужская половина человечества, ясно, уселись трапезничать! Умяли последние плоды цивилизованного мира в виде помидоров и копчёной курицы, и получили последние наставления от засоленных мужиков. Попрощались с ними, дождались девушек и… ПОШЛИ.

Пятеро храбрецов.

Зашагали «в гору»: буквально сразу же полезли вверх по уступам, а потом прыгали с них. С непривычки настроение от похода поползло вниз. За первый час в ногах проснулись давно забытые, сомнительные ощущения… А поясница! И рюкзак ещё этот… гляди, как на спину присел… Разжился тут!..

— Смотрите! Маашей впадает в Чую!

Замерли над треугольником, образованным двумя красивыми реками, дивимся. Чуя разлеглась в узкой долине между двумя сглаженными хребтиками, их бока словно покрыты мягким зелёным плюшем. Иссиня-белая маашейская вода вливается в мутные чуйские струи, не сразу смешиваясь с ними, а расходясь по руслу широким сапфировым полукругом…

— Вот это зрелище!

— Как с хедэншолдерсом!..

— Фантастический вид!

— Эй, под ноги смотри, разиня, так можно и упасть! Красоты потом, на фотографиях посмотрим…

Шутка юмора.

Мост через Чую добротный, с традиционной защитой опор от наводнений: мощные колоды из брёвен, заполненные изнутри камнями; углы колод рассекают поток воды. Но переходить всё равно страшновато. Под серыми от времени досками внизу чудовищно ревёт, словно требуя жертв, беснующаяся река. Ей кланяются кронами свесившиеся с берегов к воде ветлы.

На мосту довольно оживлённо, для гор. Прошли через целый строй «стрелков». Сначала некая наяда развела Димьяна на пачку сигарет. Да, парняга у нас курящий, после армии. Потом совсем уж молодые девицы на берегу пустились перед нами в пляс, выклянчивая денег или шоколадку. Предприимчивым девицам мы просто поаплодировали, и двинулись вверх на косогор по одноколейке. По ней, якобы, на 66-м ГАЗу легко ездят… Местами меня брало сомнение, что здесь вообще может проехать что-либо колёсное.

У самого устья Маашея туристы на стоянке нам предложили чаю, но соглашаться было несерьёзно, ибо мы ещё даже пороха не понюхали («ибо нехер!»). Все полезли в гору, а я спустился к речке и набрал голубоватой ледяной воды, заодно понаблюдав за процессом стирки: чувак запускал шмотки в реку, как это принято в походах, на длинной верёвке, — а река их бешено полоскала. Я и сам такое практикую. Не всегда удачно (см. ниже в этой книге). Но в Эрлаголе, помнится, за какие-то двадцать минут Чемал великолепно сделал мне из сплошного куска грязи обратно чистенькие джинсики.

Даже и по дороге, крутой подъём отнял много сил, усыплённых месяцами сидячей работы, от которых задница давно уже расквадратилась. Вскоре нам попался камень с мемориальной доской: в этих местах погибли альпинисты (как Ленка говорит — альпиндяи), и это тоже своеобразный сигнал! Примем его к сведению, и продолжим путь.

Оглянувшись, вижу, как лента Чуи рассекает теснину меж хребтами, прибегая из долины, которую так и хочется назвать «Чуйской»:) Хотя та — совершенно в других широтах, и течёт там совсем не Чуя, а река Чу! Спешу очистить доброе имя алтайской реки от нездоровых ассоциаций с ганджубасом: многострадальная Чуйская долина, где оптом собирают дикорастущую коноплю, находится, уважаемые читатели, в Киргизии и северном Казахстане!

За той долиной, которую вижу я, встаёт плоским массивом Улаганское нагорье. Оно увенчано, как короной, зубчатой цепью более северных хребтов.

Эх, вверх! По Маашею. Прелестнейший лесок, солнышко веселит, голубое небо обнимает, молочная река освежает… Такой поход я люблю! Твёрдая тропа, и ножки сухонькие. Неправдоподобная погода. Идеальные виды, идеальные кадры. Чистая студёная водица из ручья звенит в гортани.

Пока дошли до подходящей стоянки, уже и завечерело. Встали на Каракабаке. Речонка такая в стиле рококо: рокочет уж больно громко. Падает с горы и убегает в Маашей. Тут густые смешанные заросли. Романтика. И даже, как стемнеет, жутковато. Но журчание вод успокаивает и настраивает «бывалых походников» на правильный лад. Лес, вечер — а комаров ноль. Воздух!!!.. Ням-ням.

Я в лесу видел волчка. Ну, мне так показалось: он быстро шмыгнул.

— Да это собака была! — махают рукой ребята.

Я упираюсь. Если и собака, то, как минимум, Дикая Собака Динго! На Собаку Баскервилей и Белого Клыка не претендую.

«Дисёнки» пошли в Каракабак купаться. У меня от этой темы дрожь по телу, и отнюдь не эротическая! Вечер и так… бодрит. Но Илюха, вслед за девочками, тоже в прохладных струях понежился, поотжимался там, чертяка. Натурально, разделся, встал на четыре конечности, и — раз-два, десять отжиманий! Илья — мой друг с первого курса, парень весёлый, простой и жизнерадостный, а в передрягах и испытаниях всегда был твёрдым, как кость. Жёсткий такой борец. И одновременно чересчур оптимистичный. Некоторые люди преувеличивают трудности, так вот Илья их преуменьшает. Особенно легко он обращается с километрами пересечёнки на карте, где они выглядят сантиметрами и миллиметрами. Ему принадлежит фраза: «Перепрыгнем с Северо-Чуйского на Южно-Чуйский, кого тут идти-то между ними! Чик! — и всё!»

Такой у нас бодрый и воздушный командир. Чик-чирик! Я бы прозвал его «Жестяной барабан»!⁹ Если Фолькер Шлёндорф позволит.

Костёр, чай, первый романтический ужин — всё это нет смысла описывать далёким от туризма людям. Это ПОХОД, друзья мои чайники! А ужин в походе — для вас только это и пишу! — всегда необыкновенный. Туха, сгуха и КАША! Наши «дисёнки» готовят лучше всех на Северо-Чуйском хребте!!! Подруги и боевые соратницы. Танюха — девушка Ильи, и Ленка… Ленка — она всегда сама по себе… Ну, очень боевая.

Распределили посадочные места в палатке, согласно купленным билетам. Палатка четырёхместная, а нас пятеро, размещаться будем по-селёдочному. Стали укладываться, я оглядел отведённую мне жилплощадь и радостно говорю:

— Я буду спать, как бог!

Тут в палатку заглянула Ленка, и из её уст прозвучала ГЛАВНАЯ ФРАЗА ДНЯ:

— Сейчас я лягу, и ты будешь спать, как ПОЛУбог!

Полубоги

Во второе утро мы проспали АЖ до девяти часов! Ну, типа, день, аналогов не имеющий. Так же, как аналога не имел день первый, в коий мы с Димьяном вообще не употребляли Алкоголь (с ударением на первую букву).

На утренней планёрке решено было пиликанить сегодня до самого Перевала, чтобы встать под ним, и назавтра «в шесть утра, а лучше в пять» щемиться на ледник, пока он не подтаял…

Наверное, нужно пояснить. Ледник, он же глетчер, каковых я прежде никогда не встречал и не мерил шагами, — это ледяной поток, медленно спускающийся с гор. Так было написано на карточке в детском географическом лото, которое мне подарили в первых классах школы. Ледяной ледник — это понятно. Но давайте разберёмся, за счёт чего он спускается? Оказывается, под действием собственного веса. Как кусочек вара: расколется, если по нему ударить, но постепенно примет форму стекающей капли, если положить его на наклонную поверхность. Так и многовековой снег, спрессовавшийся в ледяную массу, медленно течёт с вершин в долины. Сила тяжести неуклонно двигает его вниз. А, скорее, наоборот, уклонно… В научной литературе это называется вязкопластическим течением. Всем ледяным хозяйством планеты заведует наука гляциология.

Ледник постоянно наступает и отступает, в зависимости от изменений климата. Будучи изначально снегом, он проходит такую интересную стадию преобразования, как фирн — плотно слежавшийся, зернистый «снеголёд». Ледник не просто плывёт по поверхности, он обладает такой массой и мощью, что крушит скалы и срывает почву, пробивая и расширяя своё ложе, изменяя строение гор. По сути, эти ползучие глыбы формируют новое лицо планеты. Конечно, всё это длится тысячи и миллионы лет. Наступающий глетчер толкает перед собой морену — массу камня и земли, которая при отступлении льда остаётся стоять в ущельях и долинах извилистыми Китайскими стенами. Стаявшие льды оставляют после себя причудливый рельеф, часто с совершенно удивительными формами: «висячими» долинами, узкими грядами-озами, U-образными тоннелями-трогами и чашеобразными цирками в их основании. Меня особенно привлекают цирки: многообещающее название!

Мы ждём циркового представления, и поэтому планируем на сегодня и на завтра боевые деньки. В пять часов подъём, а в шесть — на перевале… Ледник, состоящий на своей поверхности из рыхлого снега и припорошенный совсем уж свежим снежком, с первыми лучами солнца начинает подтаивать. В результате чего неосторожные граждане, лишённые специальной экипировки, могут увязнуть, да чего греха таить — провалиться! Ну, мы-то бывалые, нам-то сказали, что перевал сложности 1Б проходится без проблем в обычной обуви…

Все наши оптимистичные бонапартовские планчики разрабатываются под освежающую утреннюю влагу, которую непрерывно сообщает лесу набрякшее отчего-то небо. Настроение от похода слегонца подпортилось… Но в голове уже вставали разные экзотические картины. Воображение подстёгивалось тем, что у нас в запаснике, а именно в рюкзачке у Димьяна, было дважды по тридцать метров верёвки: это, несомненно, должно скрасить нам пребывание на перевале категории 1Б.

— Ну, пошли…

Вверх по Маашею ведёт симпатичная торная тропка, настоящая набитая колея, аккуратно виляющая среди трав и кустиков, прошивающая лесные кущи. Идти по ней — одно удовольствие, катишься, как колобок или волшебный клубок из сказки, дивясь окружающим пейзажам. А они очень необычны и приятны на вид. Над отрогами взмывают в поднебесье смолистые кедры, пенная река, как нож, врезается в берега и вытачивает из скал причудливые узоры, в ложбинках прячется мелкая живность…

Поваленные стволы деревьев напоминают доисторических животных, особо кривые и извилистые — каких-то исполинских червяков, застывших в неподвижности на долгие века. Конусы гор упираются в речные берега, по ним сбегают камнепады, тут и там пронизывающие густую бровку хвойного леса, подступающего к самой воде.

Близ гладкой отмели из матово-серого маашейского песка я обнаружил совершенно невообразимую штуку. Трон! Этакий полулежачий престол, образованный остатками давно обрушившегося в реку могучего кедра, теперь он нависает над широким разливом Маашея. Это ложе как будто предлагало мне себя, и я возлёг на него, словно Лесной Царь.

Хотя никакой я не царь, а просто усталый путник, успокоенный и умиротворённый колдовским местом, зачарованный архитектурой природы — столь естественной, и столь неповторимой. Моё бренное тело покоится на вековом седалище из крепчайшего древесного корневища, надо мной застыли, сдвинув скалистые плечи, дремлющие каменные титаны, а подо мной катятся перламутровые волны, убегая в недостижимую вечность.

Шли мы так, шли, и по пути объелись всяческой ягоды: жимолости, смородины, шикши. Шикши в лесках и на пригорках были целые плантации, и на них мы воистину «паслись». Когда видишь столько вкусного и бесплатного, забрало падает даже у «бывалых», и они как-то… забывают про Бонапарта, вместе с Наполеоном.

И, конечно, я нашёл бадан! Который якобы «тут не растёт»… Ну что вы, право, как дети малые!.. Истинный торчок везде травку отыщет! Набили щёки круглыми чёрными ягодами, собрали необходимое для бодряков количество волшебных чёрных листиков бадана. Отдыхаем по-чёрному. Но совсем позабыть про план нам не даёт врождённое чувство ответственности…

Хоть и с остановками, мы неотвратимо шли вперёд. И вскоре увидели Озеро. Разлив реки, как часто случается с горными озёрами: такая уж у них судьба, такая родословная. Это озеро — широкий разлив Маашея. Очень красивое, даже какое-то «заповедное» место. Но обходить его нужно долго и вдумчиво, по не очень красивым на ощупь (наступ?) камням. Илюха констатирует:

— Курумник.

Тоже мне, нашёлся умник!

Из озера кое-где торчат скелетики затопленных водой и погибших деревьев. Зрелище, вызывающее противоречивые чувства.

Остановились, задрали головы все впятером. Отсюда обалденный вид на Маашей-Баши, высочайшую гору Северо-Чуйского, и на ледник, из которого река Маашей естественным образом проистекает. Находятся такие (наш командир тоже им сочувствует), кто называет Маашей словом «Мажой» — так вот всем им промеж глаз вожжой!

— НЕВДУРЕННЫЕ ПАНОРАМЫ!

Вереницы гор, утопающих в облаках. В том самом цирке, что под славной вершиной Маашей-Баши, плавает большое пуховое облако! Оно повисло где-то посередине горы, опоясывая её, как гигантская балетная пачка.

Эти невероятные картины и бодрый шум реки, вопреки тоскующей и плачущей погоде, слегка поднимали наш «рейтинг», и некоторым (мне) даже захотелось петь. Отсюда — песня. Но не про зайцев, а, скажем… про Ленку. Почему бы и нет?

Тихо плещется вода…

Голуба-ая Ленка!

«Голубая Ленка» песню не поддержала.

Замедлились у Кедровой стоянки, которая являет собой целую совокупность стоянок между Маашейским озером и большим ручьём — речушкой? — не хочу врать, но, может быть, это Карасу? (с надеждой в голосе). Там нам попались большие группы гораздо более бывалых, чем нежели мы. И поведали, что мы движемся в правильном, более того — единственно возможном направлении. И что скоро всё будет, в том числе искомый Нижнешавлинский перевал, с которого «если повезёт, сможете спуститься и без верёвок».

— Хм, ну это… Ну, нам-то чё, верёвок у нас ажно две!

За речушкой мы ещё сильнее замедлились, и скоро совсем остановились на обед из горячего чая. А это НАДА, т.к. ветер поднялся что-то не к добру. От чая, костра и окружающей вопиющей природы всем, в общем, приятно и хорошо. Ленка, допустим, в какой-то момент краснеет от костра. Может, такое и в другой раз случалось, но сейчас это не принципиально. Илюха заметил, что Ленка теперь не Голубая — а Красная! Эту идею он сразу же и преподнес присутствующим. Обнародовал, всем на радость. Это же натуральный левел-ап!

Как известно, красные драконы в «Heroes of Might and Magic II» являются улучшенными зелёными и, в свою очередь, сами улучшаются до чёрных… Я напомнил об этом важном факте тем, кто не знал. Но предложенный окончательный апгрейд Ленки до Чёрной был и ею, и Таней проигнорирован. Женская солидарность, или как-то так…

Ладно, тогда я пошел фотографить Маашей.

Какая сила чувствуется в этой реке! Сколько в ней энергии, сколько бесчинства и могущества! Чистота, холод и мощь. Белая пена разлетается от ударов о полутонные вековые валуны. Они недовольно гудят, но вода, не обращая на это внимания, устремляется дальше. Новые, новые валы… груды воды, плиты воды, толщи. Вода как воплощение чистоты и жизни.

Я влюбился в Маашей.

Дальше мы пошли прямо по реке, по извилистому руслу, размытому весенним половодьем и высохшему до следующего разлива. Такой своеобразный островной-полуостровной песчано-галечный пляж, во многих местах заросший непролазными дебрями. Пробираясь через них, играли в белок: грызли орешки, изюм, курагу и семечки. Всё, что грызётся. Запивали речной водой из стынущих ладошек. Морось и холодная водица против тщедушного городского тела: в конце конца, к вечеру у меня заболело горлышко. Таня дала мне «Звёздочку», которую Димьян на дух не переносит, но ему пришлось потерпеть. Я мазался каждую ночь, благоухая на всю палатку. Эх, плохо мы ещё приспособлены для гор!

Бывая в диких уголках нашей родины, я с удивлением обнаруживал, что в туристический сезон для них характерно наличие своеобразного интернационала. На Байкале мне встречались люди со всех концов света: от студентов-словаков, путешествующих по России автостопом (!) до семьи канадцев, которую мы застали на верхушке очень крутой горы за интересным занятием… мама кормила грудью годовалого младенца! Потом папа надел на спину основной рюкзак, а рюкзачок с малышом повесил на себя спереди — и они продолжили путь… Поразительно расслабленные люди: в чужой стране, в диких местах, с малышом — на горе, куда иные едва поднимаются! Вот что значит — люди другого менталитета, у них отсутствуют клетки и решётки в голове…

Северо-Чуйский хребет также оказался богат на иностранцев. В верховьях Маашея нам попались двое парнишек в чёрном, по говору мы «округлили» их до чехов. Уж больно смешно они коверкали русские слова. В определённый момент мы достигли некоего неопределённой национальности мужика, сообщившего, что дальше на морене леса нет, и последние дрова находятся здесь: да, верно, в виде вот этих корявых низкорослых деревец! С данного места, покрытого грудами ссыпавшихся с морены валунов и чахлой полуживой растительностью, уже хорошо просматривался белый язычок ледника.

— Ну а вам, — мужик ткнул пальцем, — надо вон туда, вверх по камешкам.

Русский-то мужик, по ходу.

— Зашибок! Давайте собирать хворост!..

— Давайте…

Я, вместо «вверх по камешкам», попёрся вдруг куда-то не туда, влекомый неистребимым желанием «сократить». Соскучился за день прыгать с валунчика на валунчик… Но от судьбы и от Илюхи не отвертишься: пришлось возвращаться и ломать сушняк вместе со всеми, формируя весёлые вязаночки, как на картинках в детских сказках. Там старые согбенные бабушки всегда носили на горбу такие вот вязанки, а добрые молодцы, бравые солдатики и просто хорошие мальчишки им помогали. «За кизилом на Тарки-Тау». Была и такой детский книжка. В ней старый дагестанский джигит рассказывает о житии-бытии в окрестностях Махачкалы. В одноимённом рассказе его внук с приятелем идут на гору Тарки-Тау за ягодой, а на иллюстрации мальчик собирает на склоне сушняк, чтобы подбросить под колёса забуксовавшего грузовика…

Вот ведь штука — память! И как только я вспомнил этот эпизод из книжки для дошкольного возраста, спустя столько лет! Тактильная память…

Здесь, в кривых кустах, да на острых каменьях, пришёл песец моему «моднявому» розовому дождевичку на кнопочках. (За сорок рублёв, между прочим, купил китайское дерьмецо! Шиз!) А тут, очень кстати, и дождик пошёл. Обнадёживающий. Настроение от похода чуть-чуть ухудшилось. Но там, наверху, говорят, метрах в пяти-десяти — да нет, в пятидесяти! — есть тропа по гребню морены!.. Какое счастье!

Пристроив вязанки поверх рюкзачков, группа из пяти лиц (два бородатых и три принципиально безбородых: Таня и Лена — в силу физиологии, и Дима — по моральным армейским убеждениям ежеутренне сбривающий с лица растительность) незатейливо двинулась вверх по валунчикам. В поисках заветной тропы «на Перевал», навстречу освежающему ветерку. Нет, лучше скажем — дождливому ветерку. Пожалуй, что ветреному дождю.

Можно долго описывать прелести восхождения по морене, а также величие открывающегося глазу Цирка из пяти вершин, окаймляющих снежную чашу… — но, сдаётся мне, весь этот цирк лучше опустить, и сделать так, что мы УЖЕ ПРИШЛИ к озерку.

Озерко отчаянно бирюзового цвета образует ниспадающая водопадиком безымянная речка, которая потом сама же и вытекает из этого озерка, и уже бурным потоком уносится в Маашей. Или ладно, хрен с вами, господа руководители и идейные вдохновители, в Мажой… Ишь ты, лишнюю букву им выговорить тяжело! А мне вот ни сказать, ни напечатать не трудно! И гораздо более красивое название — Маашей, и более оригинальное!

Люди, которые, конечно же, присутствовали и тут, на стоянке у озерка, с готовностью махнули руками в нужную нам сторону. И этот взмах был настолько неопределённым, что добрая половина отряда (я и Танюха)… опять упёрлись не туда. До места стояночки «под перевалом» мы двое доковыляли последними. Про то местечко надо сказать особливо: весьма мокренькое местечко в неприютных травянистых кочках возле заваленного камнями ручейка. И наиболее большие из них камни — есть безальтернативное пристанище для тех, кто хочет какать. Чему имеются многочисленные свидетельства… И ВОКРУГ, как сказал бы Илья, — КРАСОТА НЕОПИСУЕМАЯ!

Можно вести долгие споры и диспуты по поводу экологии уникальных мест российской природы. Например, подискутировать о том, стоит ли ставить там туалеты, запрещать стоянки, штрафовать нарушителей, и так далее. Но реальность такова, что участки, облюбованные туристами в качестве «базовых лагерей», пестрят биологически-физиологическими артефактами. Когда впервые с ними сталкиваешься, это неприятно удивляет. Но дальше тебе самому приходится принять как факт, что человеку свойственно кушать и испражняться, и что когда деваться некуда, действуешь самым простым и незатейливым образом… Так что же более уродует пейзаж: туалет типа «сортир», убого торчащий посреди вечных гор или бесчисленные салфетки и бумажки под камнями?.. Неразрешимая проблема философии.

Мы пересекаем котловинку, горделиво оступаясь на склизких камнях под тяжестью дровяных припасов, провожаемые полными зависти и уважения взглядами альпинистов, которые как лохи носят с собой газовые горелки… Располагаемся на «пересечённом» пятачке более или менее ровной поверхности, отвоёванном у гор человеком при помощи топора и плоских булыжников. Но главное — тут есть травка, символ жизни и роста, благословенная зелень, так радующая глаз! В конце долины (так мы думаем) виднеется заветный Перевал: отсюда, снизу, он выглядит как крутой каменистый подъём метров пятнадцать-двадцать высотой… Вы верите, что перевалы 1Б бывают именно такими? Мы — да…

Завтра в пять утра будем его штурмовать.

— А может, в ЧЕТЫРЕ утра?

— Да не, давайте вообще не ложиться!

Между делом, пока готовился ужин — дрова, значится, очень быстренько истребляем! — Илюха сходил к стоявшим за ручьём «альпиндяям», и гордо спросил их:

— Это ПЕРЕВАЛ?

И «альпиндяи», суровые мужики в гигантских пластмассовых ботинках с шипами, в народе именующимися «кошками», грустно ответили ему:

— Нет.

Но Илюха не испугался, и не менее гордо спросил их снова:

— А как пройти на ПЕРЕВАЛ?

Тут грустные скалолазы с рыжими касками строителей, вместо ответа, чисто по-одесски спросили:

— Какая у вас есть снаряга?

Пришлось Илье сообщить, что никакой снаряги у нас нет. Но он и тут не растерялся. В третий раз закинул он невод вопрошал наш поводырь лютых профессионалов:

— Далеко ли до Таллинна?..

Нет, не так:

— Где, всё-таки, он, Нижнешавлинский?

Чудовищные канатоходцы с кошками, собаками, ледорубами и всем прочим своим скарбом посмотрели на него долгим взглядом, и снова спросили:

— Ребята, вы из какого КЛУБА?

И ФРАЗА ДНЯ в исполнении Илюхи:

— Мы — из Клуба Песенной Поэзии!!!

Тут и дню конец. А будильник завели на несусветную срань.

От морены до гангрены

Неподготовленного путешественника горы некоторыми своими нюансами могут неприятно удивить, и даже поразить. Какие сюрпризы могут встретиться в походе неопытному пользователю?

Главный сюрприз — это затяжной дождь. Я говорю не про внезапную горную грозу, которая налетит неожиданно, напугает грохотом раскалывающихся камней, промочит насквозь и убежит дальше по своим делам. Я имею в виду ежедневный, ежечасный и ежеминутный, не перестающий идти дождь. Когда с неба непрерывно падает вода. Когда с деревьев и кустов льётся на голову и за шиворот, а любой шаг по высокой траве равносилен шагу в глубокую лужу. Когда всё вокруг накапливает и источает влагу, а любое прикосновение делает и тебя влажным, любой недосмотр — твои шмотки мокрыми. Когда общая сырость не позволяет сушить вещи, все с утра до ночи с ног до макушки омыты водой, и никакие дождевики этому не помеха. Типичная ситуация: снаружи ты весь мокрый от дождя, а изнутри — от пота. Вот почему так важно хранить спальные вещи в глубинах рюкзака, в непроницаемом полиэтиленовом пакете, а лучше в двух. И это всё не говоря уже про опасность скольжения под дождём по корням и каменюкам.

Неразлучный спутник дождя — холод. В горах тепло только в солнечный летний день. Утром и вечером тут непременно холодно, а в непогоду царит круглосуточный и откровенный дубак. На «верхних этажах» горных систем серьёзно сквозит, там гуляют ветры, шалит град и выпадает снег. В лёгкой одежде не шибко забалуешь. Требуются тёплые штаны и кофты, перчатки и шапки, и обязательно костёр, который зачастую невозможен из-за ливня или полного отсутствия растительности. Ночью в палатке костра нет в любом случае, там остаёшься с холодом наедине: только ты и твой спальник, а он ещё неизвестно, выдержит ли проверку низкими температурами. Хотя мы не занимаемся альпинизмом на снежных пятитысячниках, я вам ответственно заявляю: ночью в июле в горах Алтая можно окочуриться в спальнике во всех своих вещах! Тебя будет колотить, как лихорадочного, и зубы будут отстукивать дробь. Какой тут сон, когда мечтаешь лишь дожить до утра!

Излюбленный момент (так часто я смаковал его в своих рассказах «береговым мазутам»! ): выползаешь, скрюченный от холода и измученный полусном, из палатки в недобрую хмарь утра, с усилием, неразгибающимися пальцами натягиваешь на ноги ботинки, а они — два куска воды, сочатся и булькают. И — боги! — как они холодны и омерзительны! Надо только видеть со стороны твоё лицо в эти счастливые мгновения начала нового походного трудодня!

Наконец, сам ландшафт, рельеф местности способен озадачить человека, коий обязал себя его пересекать. Я уже писал о бродах, где, зазевавшись, запросто можно уплыть по течению, и о сомнительной проходимости урочищах. Теперь нам предстоит столкнуться с моренами, ледниками и лавинами. Чем порадуют нас они? От одних только названий уже веет опасностью…

«Клуб Песенной Поэзии». Эти три слова стали в нашей компании обозначением чего-то неисправимо оптимистичного и дилетантского, самодеятельного и самонадеянного, граничащего с наивностью и безумием. Но — безумием весёлым! Так называлась некоммерческая организация при нашем с Ильёй альма матер. В один прекрасный день его привели туда бесконечные упражнения с гитарой, рок-н-роллом и стихотворной лирикой. Из них позже и родилась полулегендарная группа «Светлячки» (см. эпиграф к Части II). В «Клубе» собирались любители бардовской песни, так что Илюху, с его разрывным панковским исполнением и философской общажной лирикой, оттуда сразу же мягко попросили: «Молодой человек, ни одна из ваших песен… нам не подходит!»

…Будильник оказался не нужен. Вряд ли кто спал в Клубе Песенной Поэзии в эту ночь. Скорее так, бредили… И грезилось пяти мятущимся в забытьи душам, что по палатке с внешней стороны стучит что-то мокрое, липкое, обволакивающее… Стало глухо и душно, как в танке. Только тихий шелест, какие-то неясные толчки… Я открыл в темноте глаза и прислушался к странным звукам. Они усиливались, превратившись во вполне реальный стук. Хо! Да это же Таня колотит кулаком по «потолку»! И от каждого её удара что-то тяжёлое и неприятное рушится там, СНАРУЖИ…

С хрустом разгибая затёкшие спины, два бойца потянулись к выходу. Откуда-то сверху брезжил серенький предутренний свет. Илюха попытался открыть замок палатки, но не смог это сделать, потому что…

…Потому что мы были в сугробе. Буквально проломив себе дорогу к миру и воздуху, мы обнаружили, что мира-то и нет! Кругом царила белёсая мгла, всё преобразилось и выцвело: вчерашние серые камни стали белыми, и зелёная травка, на которой мы так выгодно расположились, исчезла. Всё побелело до неузнаваемости, и вокруг нас был сплошной снежный беспредел!

— Ого! Долбанный СНЕГ!!!

— Долгожданный! Повсюду!

— Добро пожаловаться!..

Вот чего мы искали… Истосковались по снегу в Сибири, где он лежит восемь месяцев в году. Нашли его и тут. И как-то сразу все пятеро прониклись мыслью, что вставать в такую белую хладную рань… незачем. И быстренько с этой мыслью свыклись. Пробурчав что-то типа: «Не-ет, так не пойдёт…» (взамен более уместного восторга и умиления: «Снежок! Ура!»), — любители стихов и песен стали снова принимать эмбриональные позы. Очень походя на червей в морозильной камере. Они даже пописать не ползут… Им зябко и боязно.

Всех ценителей зимы в августе я отсылаю на Шавлинские перевалы. Как говорится, идите-ка вы на Нижнешавлинский! Канайте на Северо-Чуйский! Катитесь на Маашейский ледник!

Ну, что ж, мы уже хапнули немало: и дубака, и дождя, и снега — для «неманиакального альпиниста» полная коробочка! То ли ещё будет?

— Эй, кто-нибудь хочет сегодня на перевал?…

–…А хотим!.. Я уже лезу!

— Блин, как там… костёр?

— Тут по колено!!!

— Да не, по щиколотку…

— А снег-то продолжает валить!

— Щас всё будет, не боись! Вот только костёрчик откопаем…

«Хочешь червячка? Он здесь, под корой…»¹⁰ Упс, под снегом! При помощи верного топорика я за десять минут проложил тропку к костровищу, погибший костёр отрыли и с горем пополам реанимировали, благо снег — не дождь, всех дров сразу не намочит. Плюс мы, как умные веники, вчера накрыли вязанку гламурными останками моего розового пеньюара. Он, конечно, уже не тот, что раньше, сказать по-честному — сущая рванина, но и в этом есть некая полезность! Зато… да поглядите же вокруг!

Тем временем потихоньку разъяснилось. Панорама открылась — снежные пики Кавказа! Остроконечные чёрные утёсы, гигантские колотые плиты, громоздящиеся прямо над головами, доисторический гребень морены под белоснежным покрывалом снегов — и НЕБО, к которому нам единственно остаётся стремиться!

— МОХНОНОГИЕ СКАЛЫ!

Величественные горные кручи, заполненные остатками туманно-снеговых облаков, словно материализовавшимся эхом… Зябко дрожащие любители активного отдыха на переднем плане титанически-скально-льдистого великолепия…

Отогрелись. Мысли забегали по телу… Общественное собрание постановило, что на перевал при таких раскладах пойдём без рюкзаков, в радиалку. Палатку со всем скарбом оставляем на совесть проходящих мимо, а сами шуранём в разведку. Боем… Эх, благословите, святые силы, хранителей этих мест, что нам хватило ума на такое решение!

Впрочем, мысль о том, что целый день убьётся на хождения туда-сюда (по последним данным, до настоящего перевала ещё четыре часа пути), а завтра подвиг придётся повторить уже с рюкзаками, — эта мысль не слишком воодушевляла. Посему заседание продолжилось, и консилиум вынес новый вердикт: сегодня идти вверх до НШП, обозначив его, в силу погодных условий, как конечную цель путешествия. А завтра начать обратный спуск в долину, и устроить там днёвку — в качестве награды за все наши страдания.

— Супер-предложение!

— Зачёт!

Не судите нас строго, товарищи альпиндяи, вы же сами говорили, что спуск с Нижнешавлинского на ту сторону крут и чреват верёвками! А в такую канитель — и смертельно опасный для наших совсем не старых ещё тел! Ведь даже вы сейчас мнётесь с ноги на ногу, жуёте губу и сжимаете в своих когтистых ручонках ледорубики, пережидая непогоду…

Но кое-какую кузькину мать мы сегодня ещё покажем!

— Айда, братцы, в кровавую радиалочку!

За пресловутым каменистым подъёмом ждал ещё более пресловутый и каменистый пейзаж, местами поистине переходящий в «лунный»! Что у нас, в Клубе, весьма котируется…

Перед самой мореной, этой чёрной исполинской муреной, в абсолютно диком и пустом ущельице, под сводом кирпично-терракотовых и почти шоколадных скал, обнаружилась вдруг маленькая ярко-зелёная лужайка, совершенно неуместная тут, придающая виду ещё большую дикость. Но и это не всё: на лужайке обнаружилась одинокая жёлтая палатка, а в ней — красна девица. Тоже в единственном лице. Мы усомнились, не обман ли зрения, и кое-кто даже протёр глаза. Но Илюха не моргнул, не дрогнул. Он опять возьми да и спроси (такой уж человек прямолинейный!):

— Вы вверх идёте или вниз?

А девица с улыбочкой «им и отвечает»:

— Я не вверх и не вниз, я тут живу!..

Вот такой фэйритэил. Чем выше в гору, тем страньше пипл. Порой и вовсе неземной.

И взлезли мы на морену. «Прыг-скок, прыг-поскок! — я весёлый гонококк…»¹¹

Вообще, знаете, «Морена» — достойное название, подходящее. В основе слова корень «мор» с небезызвестным его значением. Какова она в непосредственном приближении? Я наблюдаю безжизненные, бесформенные, безразмерные, безмозглые камни, уходящие в БЕС-конечность. Бесовство и беспредел.

— НЕОБЫЧАЙНЫЕ КАМНИ!

И вверх — по турикам, по турикам… В фильме «72 метра» герой Сергея Маковецкого лез по мусингам (это такие специальные узлы на корабельной снасти), а мы всё больше по турикам прикалываемся. Для непосвященных: турик есмь наглядный, хорошо просматривающийся с расстояния артефакт из сложенных друг на друга камней, сообщающий вам о том, что до вас здесь ШЛИ разумные существа, и что идти надо ЗДЕСЬ, а также что не всё ещё потеряно, друзья! В общем, турики — это туристические «светофоры» в местах, где направления неясны, а перекрёстки отсутствуют. Чаще всего, на отрытых пространствах без троп и на таких нагромождениях валунов, как эта морена.

Светофоры — дельная вещь, но ещё отыскать бы их! Не всегда это получается. Изредка кто-нибудь потерявшийся и утомлённый вдруг ка-ак закричит страшным голосом: «Ту-у-рик!!!» — и все вновь воспрянут духом: мы, господа-товарищи, движемся верной дорогой!

Но в целом-то нужное направление известно: нам во-о-он туда, за горизонт — вверх и вдаль! Шаг-прыг, и не скучайте! Вычищенный снегом день играет красками и контрастами. Меня поражает количество оттенков белого, серого и коричневого, я не знал, что их бывает так много! А какой воздух! Дышится легко и привольно. Не перестаю удивляться тому, что ветер в горах имеет вкус! Он свеж и сладок, он прямо-таки «кормит» грудь, насыщает лёгкие энергией. Его хочется вдыхать ещё и ещё, снова и снова…

Делая незабываемые льдисто-скальные снимки, скачем, подобно архарам и турам, и радуемся, что на горбу нет пятнадцати килограммов груза. Поражаемся редким формам жизни в полностью непригодных для неё местах. Жёлтые тюльпанчики, жизнерадостным пучком выглядывающие из-под пороши, оказываются горными маками. А вот эти красненькие — можжевельник?.. багульник?… Мимоза, короче, горная. И всё в снегу. Неужели они тут — не случайность?

— Неужели цветы растут и выживают в такой экстремальной среде?

Димьян протяжно-иронично констатирует:

— Ка-а-не-е-ешно!

И так вот мы блуждаем час-другой-третий среди миллиона и триллиона камней, бессистемно прыгаем, что твои блохи, сомнительной плотности группой, стараемся сильно не распыляться, и время от времени пересчитываемся «на поворотах».

По пути попалось ещё одно облагороженное место для стоянки: площадка под одну палатку, расчищенная от камней и отгороженная ими же от ветра. Умельцы! Из тех, кто максимально близко подбирается на ночёвку к перевалам. Вместо турика на каменюке торчит красная резиновая перчатка, как рука утопающего. Здесь она, наоборот — спасительная рука для утопающих в снегу мазохистов, тех, кого занесло сюда в какую-нибудь роковую ночь.

Наконец, по истечении третьего часа доскакиваем до маленького симпатичного озера. На нём, само собой, люди: мужичок и женщинка, пригрелись в палаточке. Дядя говорит, что «по классическому пути» на перевал лучше не подниматься: там прямо над головами висит большой снежный ком, того и гляди рухнет на эти головы. Но можно подняться справа, по оставленным ими двоими следам; там покруче будет, зато безопаснее.

— «Покруче» — это слово для нас!

— Выпускайте пятёрку на лёд!

Раздуваясь от собственной крутости, погружаем ноги в нежную мякоть мокрого снега, и по бережку снежной речки взбираемся на заснеженный ледничок. «Снегами запорошено…»

На ледничке неприютно. Настроение от похода потихоньку падает… Рыхлая белая масса, в неё проваливаешься по колено. Не факт, что не по пояс — или вообще по самое не хочу. А что там, под снегом, как бы неизвестно. Предполагается, твёрдый лёд. Но проверять, как глубоко он залегает, никто не хочет. Мы знаем, что ледники хранят разные сюрпризы, например, прикрытые снегом трещины в десятки метров глубиной. Поэтому ребятки предлагают связаться верёвкой. «Эх, ну не зря ли я с вами связался?»

— Поиграем в караван-сарай!

Впереди, так сказать, пробным камнем, пойдёт… кто? Димьян говорит:

— Пустите первым меня.

— Почему именно тебя? — удивляются остальные.

— Да я после армии, меня не жалко!

Русский шутка. Скажем так: после нашей армии человеку уже ничего не страшно!

За Димьяном — Илюха, за Илюхой — Ленка, за Ленкой — Танюха, а охранять арьергард поставили меня. В задницу, значит. Чтоб волки никого не утащили.

Ну, бабка за дедку — двинули! Слева и справа над «бывалыми» нависают утёсы, угрожают лавинообразные белые шапки и обвалоподобные чёрные куски породы, выше и ниже в тексте многократно поименованные КАМНЯМИ. Такими же кусками тут и там посыпана поверхность ледника, отдельные экземпляры внушают уважение своими габаритами. Время от времени по сторонам раздаются журчащие звуки осыпей. Мелкие камушки, за ними покрупнее… Неподдельное чувство… восторга!

Я живо представляю себе, как этакий тяжеловес, отделившись от скал, разгоняется по крутому скату, превращаясь в скоростной болид и вылетая на лёд, как хоккейная шайба. Ж-жух — и пять кеглей летят через Нижнешавлинский к заждавшимся их озёрам!

А мы идём вереницей, восторженные бурлаки. Как приятно бывает прогуляться летом по мягкому утреннему снежку! Как весело он сыпется в ботинки и щекочет подошвы!

«Вот оно ка-ко-е, на-ше ле-то… Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля!»

Прошли весь ледник, к счастью, без приключений. Наверху поглазели на упомянутый мужчиной снежный ком. Если он упадёт, нам действительно будет плохо. Но издали он кажется безобидным материалом для лепки снеговика. По недавним следам лезем в обход. И точно, круто. Жёсткая «халва» (осыпь из мелких плоских камешков) сразу наполняет кроссовки и кеды — нашу альпинистскую обувь.

Взлёт. Земля ушла из-под ног. Завертелись снега-покрывала и чёрное крошево камней… Невероятная седловина сама шагнула навстречу, ошеломив головокружительной высотой.

И вот мы на НЁМ! На Нижнешавлинском перевале. Взмокшие, счастливые, обомлевшие. Снежные барсы. Специалисты с опытом работы в упряжке.

— Гляньте, что тут, с другой стороны!

— Фигасе, крутизна! Как тут вообще спускаются?

— И, тем более, поднимаются?..

— Вон там, — показывает Илюха, — если идти с полдня, будет Шавлинское озеро…

— Красота!

— Высота!

— Три триста!

— Обалдеть!..

— Если это «нижний», не уверен, что хочу побывать на «верхнем»!..

Узкий, как бритва, гребешок, разделяющий два тоннелеобразных ущелья. Слева и справа каменные груды, а посередине что-то вроде бивака, отмеченного то ли колышком, то ли альпенштоком. Всё обильно присыпано снегом. И в ту, и в другую сторону — беспощадные пропасти. Прямо под себя лучше не смотреть…

Смотрим вдаль. Нижнее Шавлинское озеро наглухо укрыто от нас изгибами хребтов. Это один из красивейших высокогорных водоёмов Горного Алтая. Видят боги, мы ещё сходим к нему! А пока что любуемся чёрно-белой панорамой окружающих его гор. Условно, чёрно-белой, конечно: монохромный контраст скал и льдов на самом деле дополнен тысячей разных оттенков цвета.

С Нижнешавлинского открывается лучший вид на Маашей-Баши, один из главных алтайских четырёхтысячников.

Если я попрошу вас назвать первую по высоте вершину Алтая, вы тут же крикнете: «Белуха!» Это знают даже далёкие от гор люди. Ну, а если вторую? Третью? Уверен, что ответа не получу. И неудивительно. Думаю, так же будет с любой другой горной системой. Все помнят чемпионов, вторые и третьи номера никому не интересны, с ними редко кто знаком. Я сам никогда не задавался вопросом насчёт «второй горы Алтая»: мне бы, наверное, и в голову это прежде не пришло. И очень даже напрасно. Вот сказали мне, что «Баши» — это номер два, и я, конечно, верю, хотя интернет вещает другое. Оказывается, Маашей-Баши спорит за ТРЕТЬЕ место с Короной Алтая (4178 метров), всего на полметра отставая от неё. А номер второй Алтайских гор — Кийтын, на границе Монголии и Китая.

Но какая разница, мне не важны все эти номера… Маашей-Баши вызывает восхищение. Он могуч и статен, монументален, ослепительно бел. Морщинистый и седой, как старец, он одновременно выглядит молодым и полным сил. Нетающие снега ниспадают на грозные скальные контрфорсы, в основании которых торчат несколько остроконечных утёсов, словно фаланги пальцев покоящейся на леднике каменной руки. Этой всесильной десницей он крепко держит за основание язык ледника. Недаром слово «баши, баш» означает «голова». Он — владыка и хранитель Северо-Чуйского хребта, центр которого известен, как горный узел Биш-Иирду. Хотя, в силу своей легкодоступности и популярности, гораздо более известной является другая вершина этого хребта — Актру, с одноимённым ледником. Тоже четырёхтысячник, хоть и пониже. Когда-нибудь познакомимся и с ним!

Всего на Северо-Чуйском хребте около двухсот ледников, но Маашейский — самый большой и мощный. Он у меня за спиной. А перед глазами — ледник, питающий притоки реки Шавлы. Натуральное царство зимы и льда, и мы — в его сердце.

Ну, а теперь назад, по тем же камешкам… В обратном порядке. Озеро-блюдце, как сказочное говорящее зеркало, отражает не просто горы, ледники и небеса, но — истинную суть вещей! Зелёный кустик… тимьяна? — стоит тёплым воплощением несгибаемой жизни среди холодного камня и снега…

Прыг по морене. Прыг, прыг… Прыг…

Спустя три часа я с криком восторга и отчаяния падаю в первую траву. Эбсолютли хэппи. Тоталли факд ап. Усталые лица друзей, привалившихся спинами к огромной скале… Скала покрыта красными пятнами лишайников, и словно окроплена кровью.

Илья смотрит, как я кувыркаюсь на травке, и восклицает:

— Маашей-Баши!…

Звучит так, как если бы седой горец приветствовал другого, с ноткой почтения.

— Сулейман-ака!..

Вечером, ясное дело, мы обмыли наше успешное возвращение к зелёной природе добрым стаканчиком виски. То есть, пластмассовым стаканчиком водки. Мы с Димьяном, в два горла. Таня с Ильёй исповедуют йогу и, как водится, не пьют, а Ленка предательски осиротила нас в этом прекрасном начинании, загоняя что-то про коньяк, который она когда-то и где-то там будет пить. Ну-у-у… Как изволите. А мы — по стаканчику. И СПАТЬ.

Снега на нашей стоянке уже и след простыл. Палатка, естественно, никем не тронута, шмот ни на процент не разворован. В чём мы ни на процент и не сомневались. Походники и альпинисты — не тот народ… Иной. На этих высотах люди искренне говорят друг другу при встрече «Здравствуйте!», а не молча косятся или «Слышь, чё!»

Плохие люди сюда просто не ходят. Ну, или не доходят…

ФРАЗА ДНЯ: «Поспешишь — башку размозжишь!» (Димьян про морену).

Ледничок. Язычок. Дрын, дрын… дрын-дрын-дрын…

Заночевав в известной уже вам куцой и скупой на растительность долинке с нереальными видами, где давеча нас поймала метель, обласканные завистливыми взглядами альпиндяев, которым «ещё только предстоит…", мы позавтракали матёрейшей масляной кашей из крупы, мюслей, тофслей, вафслей, орехов и прочего изюма, собрали нехитрый скарб, и пошли в путь обратный.

Мои кроссовки, так уныло чавкавшие вчера по леднику, сегодня, после просушки на костре (примечание из будущего: никогда не сушите походную обувь на костре!) не идут, а просто порхают! Бедняги, они ещё не знают, что их ждёт грядущим днём… И следующим…

Сегодня по плану числилась днёвка. И она уже началась. В виде поднятия на нижнюю морену, куда мы недавно пёрли хворост навстречу ласковому дождю. Потом днёвка продолжилась в виде спуска с этой морены. И увенчалась посещением Маашейского ледника!

Наблюдая последний раз (в жизни?.. ыть… ыть… — тут надо смахивать слезу) незабываемое, цвета голубичного киселя, озеро (так и кажется, что можно зачерпнуть его густоту ложкой и съесть, как желе!) с живописным бурлящим водопадиком, скитальцы троп и перевалов один за другим уходили в туман… Плотная влажная пелена укрыла их тела. Но ненадолго: скоро они уже были внизу, и лизали розовыми языками свинцовую свежесть Ледника.

— ОБАЛДЕННЫЕ ЛЬДЫ!

Маашейский ледник, а точнее его язык (я уже запутался в языках…) — это толстенная глыба крепкого как железо, и на поверку весьма скользкого льда с налётом камней поверху. Не просто покрытого камнями — а покрывающегося ими на глазах! В частности, один из камней чуть было не покрыл всех нас, пока мы, разинув варежку, глазели, как он вылетает сверху, из-за поворота ледника, раскалываясь по пути на шрапнель осколков. Это было как в кино: быстро, но в то же время медленно, словно в замедленной съёмке. Внушительно и… эпично…

В самый последний момент мы всё-таки решили… убежать! И правильно сделали. Такая каменная пуля прошьёт насквозь, не успеешь охнуть.

В месте, где из-под ледника вытекает прекрасный Маашей, остановились для качественной и показательной фотосессии. Высота голубовато-белой стены здесь метров двадцать-тридцать, а максимальная высота могучей ледовой бестии «в холке» достигает семидесяти пяти метров! Перед нами — крутой ледяной уступ, скол, торец (или конец — кому как нравится), в общем — место, где у десятикилометровой рыбины должна быть голова, но она как будто обрублена исполинским топором.

Край ледника напоминает слоистый торт, мороженое с прослойками, посыпанное шоколадной крошкой. Я подхожу, завороженный и бессловесный. Никогда не видел ничего подобного! Красиво. Внушительно. Страшновато. Шутка ли — третий по величине алтайский ледник, неимоверный ледяной червь, элементаль льда, Страж Гор… и я — козявка — подполз к нему вплотную!.. А вдруг — ка-а-ак раззявит гигантскую пасть, проглотит меня — и не заметит!..

В торцевой стене протаяли причудливые ходы и пещеры. Не глубоко, на метр-два внутрь, но туда можно забраться. Что тоже небезопасно, сверху нависают фигурные глыбы с автомобиль весом. Кто знает, когда они оборвутся… А сбоку змеятся и врезаются в морену волнистые фирново-ледовые слои, пластами лежащие друг на друге — и так десятки метров в высоту. Ну, сущая перина для какого-нибудь Инеистого Великана, а может и для самого Имира! Нет слов и эпитетов, чтобы передать всю красу необычайного творения природы.

Известно, что кончик Маашейского языка состоит из белого пузырчатого льда (теперь и я это вижу!), такой лёд тает медленнее, чем более плотный глетчерный, так как лучше отражает солнечные лучи. Тем не менее, мы наблюдаем, что сверху сочится, а местами и откровенно льётся талая вода. В рамках фотосессии каждый норовит залезть под обжигающую холодом струю. К таким вещам людей тянет как магнитом…

Под ногами клокочет Маашей. Тут он являет собой мутноватый поток, вырывающийся на волю из-под непомерной толщи льдов. Я вспоминаю о том, что ледники нашей планеты хранят в себе основной запас пресной воды.

— Вот они — ИСТОКИ!!!

Мы совершили путешествие к началу всех вод, всех рек. Судите сами. Великая сибирская река Обь, на которой мы изволим проживать (и жизнь прожигать) в городе, традиционно зовущемся «столицей Сибири», впадает в Северный Ядовитый Океан. Между прочим, этимологию слова «Обь» лучше всех вывел Макс «МММ» Макеев, мой друг и единомышленник по любви к Байкалу. Забудьте о том, чему учат в школе! Название «Обь» уходит корнями в историю о двух деревнях на разных берегах реки. Выходили мужики на берег с одной и с другой стороны, и кричали друг другу… Много всякого разного кричали, но долетало только: «Ёб тв..!», «Ёб!…» Так и назвали реку — «Обь»!

Тем или иным способом поименованная, эта речища происходит от слияния Катуни и Бии, то есть, допустим, как мы выяснили выше, Катунь впадает в Бию. Идём дальше: река Чуя, до которой мы доехали на «газели» Юрия Борисыча, впадает (если вы уже начали усваивать географию и гидрографию Алтая) в Катунь. А ещё раньше славная речка Маашей (теперь вы изволите знать и это) вливается в Чую!

Таким образом, мы, будучи-стоючи у самого начала Маашея, находимся не где-нибудь там, а у самых-пресамых Истоков!!!

— Скорее, сфотайте меня здесь!

— И вот так…

— И так!..

— И здесь…

–…И меня тоже!

— А я ещё вот тут… сверху хочу падать!

— Ну ладно, будет вам, раскрытые рты сослуживцев уже обеспечены…

— А квадратные глаза мы вчера заработали сами…

— Давайте-ка, я ещё на ледник попробую залезть!

— Без снаряжения?

— Ну, хоть чуть-чуть…

Залез… На полтора метра… И сполз обратно. Ледник скользкий и крутобокий, как утюг, ему смешно на такие потуги. Эх, дурачина ты, простофиля!

Мы наблюдаем, как немногочисленные «счастливчики», читай — обладатели кошек и ледорубиков, комично карабкаются по гладкому откосу наверх, исчезая там, наверху, в неизвестности. Илюха проследил за ними взглядом, и говорит:

— Больше без снаряги — ни-ни!

— В следующий раз с кошками!.. — подыгрывает ему Таня.

— И с собаками, — добавляю я.

А теперь вернёмся к зелёному миру, что внизу. Прощай, Маашейский ледник! Прощайте, истоки всех рек! Или… до свидания?

Забегая сильно вперёд, скажу, что с 2014-го года ледник Маашей начнёт увеличиваться в размерах (на фоне глобального потепления горы Алтая начнут демонстрировать обратный процесс — локальное похолодание и оледенение…) Один из самых устойчивых алтайских ледников, открытый для большого мира первопроходцами в 1924-м году, поистине уникальное творение природы… Я рад, что он бодрствует и здравствует, вопреки «стараниям» людей по разрушению экологии Алтая. И, конечно, я уверен, что он переживёт всех нас вместе взятых!

А мы шагаем от ледяного безмолвия назад, к буйным зарослям. К лесному и звериному царству. В долине уже стелется, поднимаясь навстречу, непроглядный туман. Это тугая масса облаков, само холодное и полное влаги небо движется на нас… Я лезу через дебри, спотыкаюсь на камнях, и тихонько воскрешаю в памяти свою Идиллию с соснами и облачками. Днёвка, днёвка, где же ты, приди!..

Парой километров ниже, в кустах, где все нам подобные (нас-образные?) обычно собирают хворост, обнаружилась интересная палаточка, стоящая прямо на камне! Громадный такой каменюка с плоским, почти горизонтальным верхом, и палатка растянута на нём чётко вровень с краями! Ну, оригинально! Хитрованы… (А просто больше тут палатку ставить совершенно негде!)

Пошли сквозь чащу, с устойчивым желанием не ночевать на камнях, а выйти сегодня к Кедровой стоянке. Воды в ручьях и протоках заметно прибыло от давешних дождей и снегов.

— Песец сушёным кроссовкам!..

— А ты как хотел?

Глупые надежды… Вода течёт теперь по самым тропкам; там, где раньше прыгали по галечнику — сейчас только вброд. Настроение от похода… ну, сами понимаете. Впереди мало что можно рассмотреть. Идём условно вперёд и вниз, даже не скажешь «куда глаза глядят», потому что никуда они не глядят в такой хмари, смеси дождя и тумана.

–…Ну что, чуваки, засада?

Обрывчик прямо по курсу. И жидко очень внизу. Потыкались-помыкались, да и двинули прямо в объятия влаги. Ноги мыть — тоже полезно. Но я замешкался и заметался, как крыса в банке. Моя любимая тема: искать тропу там, где её в принципе нет. Вот здесь она, ей-богу, вот тут… я чую! По тропе же быстрее!.. и гораздо… суше!..

Пока я шароёжусь так где-нибудь по осыпи, по завалам в бестолковых поисках, мои вероломные (в хорошем смысле, от слова «ломиться») друзья уже учешут на милю вперёд безо всякой тропы. И я бегу догонять, по самые муди теперь проваливаясь в то, чего прежде так нудно и скрупулёзно избегал!

Наш руко — и ноговодитель Илья утверждает, что сушить ботинки в походе — дело принципиально неблагодарное и бессмысленное. И я не опровергну его утверждение. Я ДОКАЖУ его, сегодня же вечером. Уже доказал, вообще-то, но мне всё мало. Мы учимся, в лучшем случае, на своих ошибках, оплошностях и эпических фейлах. Один из них меня ожидает. Но пока я ещё этого не знаю, и продолжаю нелепо прыгать по редким островкам суши — в своём смешном, дилетантском стремлении выйти сухоньким из воды…

А известно, что как с гуся вода — это только с Ленки. Ведь у неё кросы — резин, штаны — болонь, куртка — флисс, и даже кофта непромокаемая!

Вот Маашей уже брутально бушует, слившись воедино из множества ручьёв. Длинное, совершенно голое и мокрое от постоянных брызг бревно нависло над потоком. Илюха скользнул по нему, любовно прижавшись животом и обхватив конечностями, идиллически повис над буйством водной стихии. Балуется. Хотя погода к шуткам и прибауткам совершенно не располагает. На Кедровой стоянке, как всегда, людно. Там и сям палатки. Люди снуют, расколдовывая и разбирая последние упавшие с деревьев, сырые от дождя дрова. Зато здесь…

— ЗАШИБЕНСКИЕ КЕДРОВЫЕ ЛЕСА!

Мы прибываем до ниточки мокрые, но довольные — впереди ещё почти полднёвки! — и находим себе вполне приличное лежбище с видом на Маашей, плюс втекающий в него ручей (боги, ну может быть, это и есть Карасу!??) С угрюмого серого неба непрерывно льёт, поэтому я достаю из широких штанин… Ленкин тент. И его мы оперативно натягиваем меж кедрами. Забившись под гибкую крышу, с нескрываемым удовольствием трапезничаем. Во славу Тани, которая всегда знает, что у нас будет на обед, благословите её Джа, Будда и Шива! Набив щёки приятными съедобностями, глубокомысленно восклицаю:

— Аллах акбар!

Димьян резонно добавляет:

— Воистину акбар!

Днёвка! Теперь можно будет рюкзаки облегчить от тухи, и самим облегчиться:) Вниз шагать с грузом неинтересно, гораздо романтичнее тащить его наверх, такое наше основное кредо.

Время до заката ещё есть, и вот Дима нашёл себе забаву. Шишки же вокруг!!! Нависают, звенят под дождём, так и просятся в карманы. А шишки ведь не всегда бывают, большой урожай — раз в три-четыре года.

Надыбал Димьян, в общем, где-то матёрый безразмерный дрын. Да не дрын, а целое дерево без веток! Зато с корешком… Тяжёлое — жуть! Само по себе неподъёмное, ещё и корень весит, как камень… И с этим гигантским Древом брат пошёл по шишки.

В лесу всё сплошь мокрое — хоть выжимай. Ливень притих, но стоит этакая стрёмненькая морось, жмёмся вчетвером под тентом, дым глотаем. Надо сказать, на Кедровой стоянке мы за два дня наелись дыма по самую… печень и селезень. То ли костровище было как-то неправильно камнями огорожено, то ли ветер всё время неправильно дул… А откуда ему, собственно, дуть-то ещё, как не с реки? Но, так или иначе, дымище жрали не переставая, килограммами и декалитрами.

Отмахиваясь от висящего в воздухе дыма, Илюша повесил в нём закономерный вопрос: насколько полезен поход для человека, если вместо чистого горного воздуха человек постоянно кушает чёрный пещерный дым? Сидим и удивляемся всему происходящему: мы четверо коптимся заживо, а вокруг по лесу бегает Дрын и ловкими точечными ударами сшибает с кедров шишки. Впрочем, не все удары точны: когда Димьян промахивается, то, не в силах удержать свою шестиметровую палицу, улетает вслед за нею куда-то к чёртовой матери.

— Хоть бы корень этот пудовый отрубил, ей-богу!

Наблюдать со стороны и комментировать легко. Я, в конце концов, насытился дымом, и отправился на помощь братишке. Но толку от меня оказалось мало, так как мы всё время шатали Дрын в противоположные стороны, и этот диссонанс больше утомлял, чем забавлял, а пользы давал чуть да маленько. К тому же, мне всё время приходили в голову разные «креативные» идеи:

–…А давай, с камня?..

–…А давай, с пня?..

Камень оказывался слишком скользким, а пень рассыпался под ногами в труху. Добытчики постоянно рисковали оказаться погребёнными под Дрыном… В итоге, я плюнул и оставил брату всю его затею с кедрачом, а сам вернулся к костру варить набитые шишки (вспомнился мульт «Кошачий суп»… там герои набитые на теле шишки срезали и поедали!) Варёные шишки лучше чистятся, не знали?

Я продолжил дышать гарью и предаваться утопическим мечтам об Идиллии. Грёзы в кедраче… Стишок об этом был придуман:

Прислонился к кедрачу —

И… молчу, молчу, молчу…

А как вы думаете ещё оно, в походе-то… бывает? Хе-хе…

Вот и вся наша днёвка. В смысле, ПОЛУднёвка. Варим, жарим кедрошишку, подсчитываем, что ещё безнадёжно промокло, а по влажной, туманной и задымлённой чаще бегает несносный Дрын, и знай себе колошматит! Тут идеально подходит песенка из дяди Юриной «газельки»:

Мужики напьются в дым, и ведут себя негоже,

Я беру руками дрын — и с размаху им по роже!

Дрын, дрын, дрын-дрын-дрын-дрын-дрын…

Дрын, дрын…

Весчь! Шедевры классики на нашем лесном канале.

Вечером Ленка опять мазалась от стакана согревающего. Пришлось, как всегда, остаканиться двум наиболее смелым.

ФРАЗА ДНЯ: «ЛЕНКА!.. ИДИ, ВЫПЕЙ С НАМИ!!!»

Маруськины прелести

Утром встали в полное не зашибись: дождь и слякоть. Такую днёвку хочется отвидать в белых тапках. Или днёвка была вчера? А сегодня решили позабавить себя радиалкой. Кто-то слышал краем уха, что где-то здесь наверху… есть отличные «Алёнкины озера»! Типа, пацанчик один говорил… или мужик… — и, вроде, есть даже люди, которые видели этого мужика… Якобы, час подъёма вдоль ниточки-речушки (правда, без тропы…) — и вы на Алёнкиных радостях! Или Маруськиных прелестях?

— Скорее всего, на Манькиных красотах!

Открывается полная свобода для словотворчества. Народ, конечно, понесло. Илюху — дальше всех. Итак, сказано — сделано. Привычным жестом бросаем в лесу палатку, и…

— Прямиком на Ванькин причиндал!

Бугорок, присыпанный рыжей хвоей, столетние кедры, шумливый водопадик слева по курсу… всё это остаётся за спиной. Впереди крутой подъём и беспросветная сырая морось, обволакивающая, холодящая тело и лицо.

Здесь, на взлёте, тропа имеется! Наврал тот пацан-мужик… Но никто от этого не расстроился. Немного в гору. И ещё немного. Дождик трусит, конечно, мелкой сеянкой. За ней ничего не видно, ни зги. Ну, пусть. Это же днёвка! Радиалка! Без рюкзаков идём, кайф получаем!

Мы похожи на бомжей. Уже на старте промокшие и замёрзшие, в нахлобученных на глаза бесформенных шапках, с угорелыми лицами и прилипшими дождевиками, жалкие, как суслики. И это только начало.

Всё сильнее грохочет водопад, преодолевая ребристые глыбы. Я его сфотал. И сделал это зря, так как объектив мгновенно и напрочь запотел, а протереть его в такую «сушь» нет ни малейшей возможности. На этом фотосессия для меня сегодня завершилась.

…Дальше! Больше!

…Круче! Выше!

Горы тают, растворяются в водянистой дымке. По идее, должна открыться вся долина Маашея, но я лишь смутно угадываю хребет напротив. Он утопает в хмури дождя. В тумане угадываются величественные очертания иззубренных скал, внушая какое-то религиозное почтение. Горы — это гигантомания. Человечки на них — мураши.

— Грибы растут…

— Ага… Грибы!

— ГРИБЫ!!!

— Г — Р — И — Б — Ы — Ы!!!

И всё. Грибная лихорадка началась. Стандартный кошмар.¹² Особенно для таких заядлых грибойцов, как Таня-Илья-Лена.

Сначала урожая было мало, поскольку продолжался тяжёлый подъём по неровным камням. Но потом пошёл пологий участок, заросший мелкой мокрой растительностью (ОЧЕНЬ мокрой растительностью) — и уж там грибочки стали попадаться один за другим.

— Грибочки, грибочки…

В памяти немедленно всплыл бородатый анекдот про грибников.

— Кстати, никто не заметил, что обещанный час подъёма давно прошёл?..

Горы не ответили. Впереди расстилался безразмерный холмистый луг (типично альпийский), покрытый монтаной в виде карликовой берёзы. И — ПОДБЕРЁЗОВИКАМИ. Здесь их была прорва! И ни единого червячка внутри. Идеально чистые, крупные, крепкие представители грибного царства, достойные полотна натуралиста. Теперь уж любителей грибцов за уши не оттащить! Забыли про всё на свете. Сначала укладывали добычу в пакеты, потом они закончились, и в ход пошёл большой Илюхин дождевик. Илья, конечно, готов собой пожертвовать ради дикоросов: остался под дождём в одной штормовочке. А тут и так знобит, зуб на зуб не попадает!

Но, блин, грибы грибами, а Прелестей-то нет! Второй час на исходе… Причём, ни намёка на тропку тоже нет, идти приходится по пояс в карлушке — не такая уж и мелкая, выходит, растительность! — и она буквально сочится водой. Холодной, липкой, неприятной водой. А так, в целом, ничего. Нормально… Сносно, если не останавливаться.

С другой стороны, когда двигаешься, собираешь на себя больше влаги. Двинешь ногой — обдало холодком. Наступаешь меж кустами — лужа. Напоминаю, что дождь не прекращался ни на минуту. Третий час… По заливным лужкам текут ручьи. Сотни ручьёв. Практически, весь этот Луг — сплошная сеть ручьев, этакое вялотекущее болотце, из которого произрастают мелкие реки. Болотце — так болотце. У нас выбора немного, мы идём по нему. Хлюпаем. Чавкаем. Освежаемся.

И, по-честному, этот бодряк начинает задалбывать. Прелестей нет. Одна мерзость. Настроение от похода… — да, да, не самый супер! Но зато… виды?

Чёрт-те что! Видов-то тоже никаких. Серовато-белёсая мгла. Луг кое-как кончается. Мы лезем по курумникам, по скользким валунам вдоль речки. Всё тот же ручей, та же река, на ней, собственно, где-то и должен быть водопад? Эти «поиски водопада» мне что-то напоминают…

Подъём. Ещё подъём. Прелестей нет. Кругом моросит, журчит, течёт, льётся. И даже сфотать это нельзя. Блин блинский, компот компотский! Холодно-то как!

Некоторые (я) начинают роптать. Извлекают из себя разные соображения. Что-то про мужика… Про пацана, который… Про «Прелести», которые… А также про Луг — который из которых!..

И тут…

ОТКРЫЛОСЬ.

Да нет, не Прелести, с чего вы взяли? Гораздо лучше.

Внезапно всё затихло, исчезли все звуки. Мир остановился. Даже сейчас, когда я это описываю, мурашки бегут у меня по спине…

Мы стояли, озираясь, в сухом (на удивление) каменном ущелье, борта которого уходили далеко вверх и терялись в густом тумане. Стены ущелья как будто бы закруглялись кверху, загибаясь и нависая над нами всей своей угрюмой скальной массой. Такое увидишь разве что на фэнтезийных картинках… Холодное крошево глыб, теряющееся в мистической дымке, как бы зовущее, притягивающее к себе, приглашающее… войти. В нечто потустороннее. В Небытие.

И над мрачным, безразличным к любому живому чувству царством камня властвовали Тишина и Туман…

От такого зрелища я впал в катарсис. Мне срочно захотелось вперёд. Туда, в обитель… да-да, не побоюсь этого слова — Смерти! Ибо на то оно и было похоже. Для этой внезапно пробудившейся внутри цели во мне вдруг мобилизовались новые силы, усталость и озноб куда-то с позором отступили…

Но, к сожалению (или к счастью?), не всем участникам соревнования так же глянулось это священное место. Некоторым оно, напротив, показалось слишком зловещим. И они стали упираться ногами и рогами, что ни за что туда не полезут, а лучше трижды обойдут. И ни в какую!..

Тьфу ты! Ну, вот по заливным лужкам бродить часами — это они с радостью, а как только дошло до стоящего дела… До настоящего Посвящения и Переживания…

Эх!..

Пришлось мне не солоно хлебавши проститься с Местом, которое я навсегда сохраню в своей памяти. И лезть в обход. Всё это мАтивировалось аргументировалось тем, что там-де чересчур камнеопасно. Ёлки-палки, ну так в том-то и была вся фича! В этом… и заключалось ВСЁ. Да что теперь объяснять…

Выбрались мы на взгорок. По нему стекала наша постоянная спутница-река, образуя здесь… великолепный водопад. Теперь это даже и не удивляет…

Да нет, обманываю — конечно, он красив. Такой, как на постерах часто рисуют. Вода полусферическими зонтиками омывает гладкие зеленоватые валуны, ниспадает с них белоснежными полотнищами. Струится между ними длинными прядями седых волос. Натуральный Ванькин Причиндал! Так и поименовали его окончательно.

Загляденье! Измождённые лица расплываются в усталых улыбках. А чуть повыше выяснилось, что «причиндал» вытекает из Озера. Из той самой Алёнкиной радости! Ох, вот они где, эти Маруськины капризы!

Стоим мы с Димьяном на берегу озера. Промокли и продрогли лайк э пигги. И ведь даже конца его не видно, из-за вечного тумана и дождя.

— Тут ещё должно второе озеро быть…

Мы мрачно киваем. Ребятки пошли искать, перешли вброд речку. Мы остались. Просто посмотрели им вслед. Нам и так было ХОРОШО.

Но стоять — не значит греться. Поэтому Димон — на этой высоте его следовало бы уже называть Демиургом! — начал высматривать ещё грибы в кустарниках под скальными россыпями. А я просто застыл как статуя. О-ка-ме-нел. Холодные струйки воды текли по мне, снаружи и под одеждой, но мне в каком-то смысле было всё равно. Я думал о том, как круто, должно быть, смотрятся эти озера в ясную солнечную погоду…

Ребятишки ходили недолго. Они ведь тоже были все до последней ворсинки и волосинки мокрыми, и до последней мышцы уставшими. Наполненные до краёв чувственным коктейлем из изнурения и удовлетворения, мы пятеро повернулись к причиндалам и прелестям задом, а к спуску в Маашейскую долину передом. Великолепная пятёрка без вратаря возвращалась в лагерь!

Тут я, по обыкновению, двинулся на поиски Тропы… Через полчаса кретинских скачек по ручьям и курумнику пришлось опять на всё плюнуть, и ломиться вдогонку за остальными.

О, где же ты, моя Идиллия?!

Вместо неё я наслаждаюсь топкими лужками — урочищами и монтанами. Вдоволь наслаждаюсь! Ноги мокрые — руки мокрые — попа мокрая — по лицу течёт вода. Это загадка. Отгадка которой — «Я».

Ах, если б не дождь! Мы были на такой высотище, парили как птицы над маашейской долиной, и на отроге противоположного хребта во всю свою длину красовалась высокогорная речка, стекавшая с ледяной вершины вниз. Снизу-то её было не видно, а здесь она вся, как есть, перед глазами. Белая ниточка на пепельно-серых и буро-зелёных изгибах ландшафта. По ниточке-волоконцу кто-то прошёлся сверху вниз гигантским гребешком, и она расщеперилась, разделилась на несколько непослушных волосков, огибающих особенно упрямые утёсы…

— Какие, всё-таки, здесь ФАНТАСТИЧЕСКИЕ ВИДЫ!!!

— Кабы не дождь…

— Если бы, да кабы… вместо раков — крабы!..

Зацените, что ли, и эту мою беспросветную мудрость. А мы спускаемся. Это быстрее, чем подниматься. Хотя на самом крутом участке была потеряна только что обнаруженная тропка, и, по оконцовке, пришлось тупо щемиться по откосу через лес — насквозь пропитанную моросью чащу.

— Хо-хо, мы дома!

Как бы это ни звучало…

— А костёр-то надо разводить…

— А дров-то сухих нету…

Тщетно пытаемся отогреться у не поддающегося раздуву костра. Тент, дым — всё как положено. За дым в глаза особое спасибо вечернему бризу, а за укрытие от дождя — рачительной и предусмотрительной Ленке.inc. Не представляю, как бы мы пережили эти двое суток без тента! Отныне и навеки веков тент зачисляется в абсолютно необходимые походные магшмотки!

Я удивлённо смотрю на руки Димы. Они выглядят нечеловечески. Вздувшиеся, огромные ладони, неестественно толстые пальцы… Димьян кивает:

— Распухли от сырости! Как-то так…

Ленка, со всеми её водоотталкивающими спеллами и амулетами, и та отсырела, как болотная кикимора. Вечером её «непромокаемая» кофта оказалась также и НЕПРОСЫХАЕМОЙ. Не действовали на неё ни заклинания ветра, ни флюиды костра.

Зато грибов у нас до такой-то матери! Полный дождевик, полные пакеты, полные карманы… и вот ещё за пазухой несколько! Жарим, тушим, парим! Чистейшие подберёзовички. Да с картофанчиком… У-у-у! Сласть господня! Чтоб мы всегда так в походе питались!

Ночевать, ясное дело, будем здесь же. И, таким образом, делаем вывод: Клуб Песенной Поэзии на каждой стоянке ночует не менее двух раз! Тенденция… Или закономерность. Первое правило Бойцовского клуба…

ФРАЗА ДНЯ:

— Ну, как вам ДНЁВКА??!!!!!!!!!!!!!!!!!

Сантиметры-километры

За весь следующий денёк мы сделали две (!) фотографии на всех. Одну днём, и одну вечером. Ибо шли мы уже назад, ибо Дождь шёл вместе с нами,…ибо нехер!

И на пути нам опять попадался стрэндж гуд пипл. На лицо приятные, добрые внутри. В частности, одна тур-женщина (иначе не назвать) обогнала нас, убежала вперёд, потом вернулась и чисто по дружбе сообщила, что дальше придётся идти «прямо по воде». И что «пугаться не надо». Мы поблагодарили её, и сказали, что мы уже пуганные воробьи, и что после снега вода под ногами кажется эдаким облегчением.

И дальше действительно без страха пошли по узким полноводным ручьям, в которые от дождей превратились все мыслимые тропы.

Аналогичным образом, мы постоянно… обгоняли двух девочек лет десяти-двенадцати! Они умудрялись каким-то неизвестным нам способом снова и снова оказываться впереди. Было совершенно очевидно, что они просто гуляют туда-сюда по «большой воде». Так сказать, в своё удовольствие. А «бегущие с рюкзаками» за ними никак не поспевали. Вот они опять остались далеко за спиной замыкающего, затерялись в лесу… И тропа тут, вроде, одна-единственная… И вот они опять передо мной! ТЕ ЖЕ САМЫЕ две девчонки (я проверял, заглядывая в лица!) Либо, конечно, лес полон близняшек…

Так мы продолжали шлёпать впереди девочек и вслед за девочками, пока им не наскучило. Всё это время я оставлял на кустах клочья очередного китайского дождевика. За весь поход на эти цели у меня их ушло штук пять. Сага о полезности одного, крепкого, плотного, добротного и — хрен с ним! — ДОРОГОГО дождевика.

Народ стал шлындать толпами. Вот уже и два мальчика нас обогнали! Затем встретился благообразный седобородый дядька-альпиндяй. Он спросил, как дела на перевале, показал утерянную недавно тропку и пожелал удачи. От него веяло таким оптимизмом, профессионализмом и добродушием, что я подумал: уж не Илюха ли это в будущем? Ему б (Илюхе) только кошки купить, да постареть лет на десять…

Измокшие как сама мокрота, к концу дня походники прибыли на первую свою стоянку. Там, по выработанному выше правилу, состоялась ночёвка №2, последняя на реке Маашей. То, что день уже подошёл к концу (хотя было всего часа четыре), решили единогласно, завидев родную полянку. Всё равно этот… проливной денёк был для всех уже каким-то… конечным.

— Конченный денёк!..

Но тут, в опровержение всех тезисов, тучные небеса слегка прояснились, и над потемневшим вечерним косогором из мохнатых ёлок открылась скально-снежная корона соседней вершины. Словно голова чёрного демона, сплошь усеянная короткими, но острыми рогами…

«Путь обратно обычно короче»¹³ — а значит, короче и сегодняшний рассказ. Но в сумерках произошло ещё одно важное событие! Лена заработала новый никнейм: «Ленка-Сантиметр».

Дело было так. Ложится она, значит, спать. Или встаёт уже утром — какая разница? И вот сетует, бедная девушка, на то, что места ей в палатке — между нашими с Таней задницами — фатально не хватает. Что мы её, понимаешь, притесняем, и остаётся ей на всё про всё какой-то жалкий…

–…Сантиметр! — кричит Илюха. И заканчивает мысль:

— Ленка-Сантиметр!

Аплодисменты. Никнейм принят единогласно. Ну, может, без одного голоса из пяти, но это не в счёт. Куда попрёшь против большинства в такой тесной палатке!

Кстати, а спать-то всё равно надо. Днёвки кончились… И опять Ленке ложиться между этих неумолимых задниц. Поддатых, к тому же! Уточняю: Таня, ладно, не пьёт, зато мы с Димидролом сегодня — два пьяных зада! А что делать? Заслужили!

— Жизнь — не мёд!

— Это даже Ленка-Сантиметр поймёт!

Спать пора, уснул бычок, лёг селёдкой на бочок…

Посреди ночи раздался страшный взрыв. Удар грома такой силы, что, казалось, горы раскалываются на куски. За ним последовали новые раскаты, шибающие прямо по голове — как если бы рядом с палаткой поставили гаубицу. Мы валялись внутри своего маленького шатра оглушённые, практически контуженные, а вокруг всю ночь били орудия, гудела вода, и гремели камнепады. Ба-бам!!! Молния сверкала так, словно сам Зевес снимал нас сверху титанической фотокамерой с мощнейшей, ослепительной фотовспышкой.

Плохо же нам спалось! Впрочем, как всегда… Мы ведь всего лишь ПОЛУбоги. Мелкие мурашики в царстве стихий.

Так что все фразы за нас сказала гроза…

Нет, вру, одна приколюха вышла на славу. Укладываемся, и я говорю голосом диктора из громкоговорителя, объявляющего отбой (шутка будет понятна тем, кто бывал в пионерских лагерях, а также в армии):

— По пионерскому лагерю…

А Димьян подхватывает:

… — Огонь!!!

ФРАЗА ДНЯ, однозначно.

Чуя — это не только конопля

Погодка с утра — японский бог! В смысле, хорошая. Понятно, сегодня ведь уже возвращаемся, никуда лезть не надо! Вот и с погодой везёт, и небо разъяснилось, солнышко пригрело. Я набрал живицы. Закономерно залепив все зубы и дёсны. Но я не унываю: традиционная жвачка горька, ароматна и прелестна. Ею, кстати, можно лечить ожоги и раны.

Итак, снимать изящества природы без риска для фотоаппарата можно было лишь в первый и последний день Чуйского похода. А это не так уж и мало, друзья мои! Два дня ясной погоды на Алтае в августе — о том иные лишь мечтают… Но Илюха упрямо ходит в горы исключительно в последнем месяце лета. Клещей стесняется…

Покидаем мы Маашей. Спустились к мутной и грозной Чуе, и по-о-ошли вдоль неё… За плечами остаются запредельные панорамы Улаганского нагорья, увенчанного алмазными диадемами ослепительной белизны хребтов, навстречу шагают чудеса и красоты околочуйских ущелий. Прощайте, капризные тропы, теперь уж мы идём прямо по набитой просёлочной дороге. Она змеится то по цветущим луговинам, то по крутым обрывам над полноводной рекой. Чую следовало бы назвать Сероструй, была такая река в одном из переводов книги «Властелин колец». Клокочущая пена летает над разбивающимися друг о друга неистовыми волнами цвета печной золы. Язык не поворачивается сказать «грязно-серого цвета», потому что эта вскипающая муть странным образом красива и притягивает взгляд.

Ярко-зелёный, салатный в крапинку кузнечик на камне и крупный вишнёвый жук-рогач в траве тоже не ускользают от объектива. Дорвались до фото — теперь уж ничего не упустим! После двух суток простоя меня прибило на непрерывный фотосъём, особенно на «макро». Жучки-червячки, божьи коровки — все становились моей добычей. В хорошую погоду щёлкать тут можно всё подряд, не ошибёшься! Со всех сторон такие прелести и сладости, что даже Маруське с Алёнушкой не снились! На Чуе, братцы, вставляет не только от конопляных листиков!

Жизнерадостная дорожка то и дело прорезает скальные останцы, мы неторопливо мерим её шагами, и встречаем на ней… наших Просоленных Мужиков с Резвой Женщиной! Стали «биться в дёсны» и делиться впечатлениями. У них, правда, все впечатления заключались в том, что они просидели неделю на заднице в ожидании хорошей погоды. Пенсионерам спешить некуда! Завидую… А мы во как: снежные-дождевые скакуны! Позавидуйте нам, старые морские волки! Удачи вам!

Забыл рассказать, что наша пятёрка в походе, во избежание недопониманий и противоречий между горными кланами, условилась бранные слова (даже сказанные в порыве благочестивого изумления) заменять волшебной формулой: «Гардемарины, вперёд!» На Маашейском леднике, на Нижнешавлинском перевале и на Ванькином Причиндале — звучали восторженные «Гардемарины!» На скользких моренах, в холодных снегах и топких болотах звенели «Гардемарины!» отчаянные.

Так вот, Чуйские верховья — это тоже сплошные «Гардемарины!». Голову открутишь, пока идёшь. Полысевшие от преклонного возраста отроги вновь покрываются щетиной молодых ёлочек. Чуть ниже по склонам зелёная грива лесов расчёсана свободолюбивыми ветрами. По мелким осыпям в бурную воду, похожую отсюда, с высоты полёта птицы, на кипящее сгущённое молоко, сползают поваленные ураганами стволы. Желтеющие под солнцем луга перемежаются небольшими купами кедрача и волчьей ягоды. Фигурные, словно выточенные искусным резцом мастера шишки, крупные и красные, как кровь, плоды…

— Гарды — Маринами, гордые моренами!

Скороговорка, однако. На одноколейке имени «ГАЗ-66» впервые за всю неделю посбивали ноги. За каких-то два-три часа. Не ходите, люди, по дорогам! Лазайте лучше по кручам — и с ногами у вас всё будет ОК.

Солнце припекает так, что для перекуса приходится укрыться под раскидистым, одиноко стоящим кедром. С травинки на руку переползает божья коровка в нарядном платьице в горошек, по ногам бегают большеголовые чёрные муравьи. На выбритую тонзуру горы за рекой высыпали, выстроились в ряд поглазеть на нас с десяток чудных утёсиков. Их круглые светлые пузики — под цвет шаловливых облаков.

Ещё одно чудо из чудес: над обрывом противоположного берега раскинулись сочные луга, усеянные одиночными круглыми кустиками. Издали они похожи на плантации капусты или какой-то другой садово-огородной культуры, но очевидно ведь, что это дикорастущий кустарник! На сказочном поле, как на махровом зелёном полотенце, выстроились лесистые сопки — такие же круглые головы здешних гор. За полем несколько построек, летовье алтайских скотоводов.

Мостик ненадёжного вида перекинулся на ту сторону, при впадении в Чую резвого ручья. Нам туда незачем, наш поход окончен. На плоскогорье, в которое постепенно перешёл рельеф нашей стороны реки, Илюхе попался одинокий и брошенный старый ботинок. Убитый жизнью и пересечёнкой, истлевающий под солнцем и дождём на виду у победивших его гор. Их моют дожди, засыпает их пыль, и ветер волнует над ними ковыль…

Скоро мы настолько приблизились к цивилизации, что повстречали коров… И заплакали. Ну, почти. Жалко уходить от такого великолепия. Зов джунглей звучит всё слабее, вот уже алтайские дети поехали навстречу на бодрых гнедых коньках… зимовья и летники пошли чередой…

За излучиной реки, откуда открывается вид на посёлок Чибит, что на Чуйском тракте, Клуб Песенной Поэзии встал лагерем на бережку. Обзор красивейший: сероватые скаты гор как бы размазаны кистью художника-творца от земли до белооблачного покрова небес. Посёлок у подножья хребта смотрится таким миниатюрным, таким крошечным. Чувствуется исчезающе мелкий масштаб всех человеческих усилий перед мощью природы.

Главное чудо, которое она мне подарила в тот день, было деревом. Я назвал его Мать-Ель. Седая, косматая громадина на поляне у луки, где тугие волны Чуи плещут в берег на дуговом повороте. Прикрыта со стороны другими ёлками, помоложе; самой точно больше ста лет. Старуха, но не дряхлая, крепкая ещё и основательная, покрытая толстой, будто каменной корой. Я, увидев её, ахнул. Какие только штуки не проделывает с человеком случай, чего только не дарит ему! Кто-то, может, и не заметил бы такое, скользнул взглядом, и пропустил. Ну, дерево, замшелое, в сетке лишайников, старое — и что?

А я сразу почувствовал исходящую от Неё энергию. Всё то знание, накопленное десятилетиями и, возможно, столетиями. Ели живут долго. В Швеции есть долгожители, которым тысячи лет! Это клональные деревья, у них стволы вырастают снова и снова на одном корневище, и каждый может стоять по несколько веков. Выживая в крайне суровых условиях севера, полностью враждебных к любой растительности. Наверно, потому они такие и стойкие.

Я стою перед Матерью елей, пронзённый религиозным чувством благоговения и почтения. Это дерево — само воплощение Природы, инкарнация могущественной хозяйки лесов. Солнце освещает её во всю высоту, свет льётся, нисходит божественным пучком, как будто специально на её крону, и только диву даёшься, как такое почтенное Древо могло оказаться тут и уцелеть — не в чащобе, на относительно открытом пространстве, в непосредственной близости от человеческого жилья…

Фотографировать, конечно же, не стал. Я считаю, что подобные вещи не для обывательских глаз, не для утилитарного использования. Такие встречи — даются. Они бывают только раз, приходят как откровения, как озарение сознания, как дар. Думаю, это была награда за любознательность, упорство и труд. За уважение, которое мы проявили. Переполненный этим уважением, я так хочу передать хоть частичку его другим людям, особенно идущему за нами поколению! Мы все должны искренне любить природу, прислушиваться к ней.

Немного об алтайских детях. Я и Дима отправились в посёлок за молоком и снедью. Два братца-акробатца готовы ворваться голодной саранчой в любой местный магазин. Сам Чибит — ничем не примечательное село, за исключением строящейся школы, создатели которой решили, кажется, воссоздать в центре деревни Версаль. Ну, а по сельским улицам, мимо колонок, отделанных жестью (!), ходят детишки с узкими глазёнками, красными лицами и большущими головами как арбуз. Двое еле видных от земли мальчуганов, заметив нас, приблизились. Я не обратил на них внимания, уж больно мелкие. И вдруг один как заорёт:

— Здарова!!!

Мы аж чуть не подпрыгнули от удивления, что этакий гриб умеет говорить!

Мужчины в Чибите отсутствуют как класс (предположительно, они «на покосе»…), а женщины во дворах все… бухущие, и курят отнюдь не простые сигаретки. Эти женщины битых полчаса посылали нас в разные концы своего не слишком населённого пункта, где почему-то никто не держит коров. Пока, наконец, в одном подворье нам не налили разбавленного водой молочка по сорок рупь за поллитру. И на том мерси.

В магазинчике с животрепещущим названием «Надежда» — в 18—00 он ещё работал, храни его бог торговли! — мы насели на незадачливую продавщицу и развели её на всё, что там было, кроме пива. Пиво стояло посередине торгового храма алтарём из ящиков, но его «ещё не приняли». Осталось лишь закусить губу от досады.

— Гардемари же ж их вперёдами!..

В альтернативной избе-магазине с гордой вывеской «Ырылсу» (Урулсу?.. Кырылсу? — благо, в Чибите два магазина!) мы добыли-таки и его, пенное-заветное. Вернулись со сладкими призами, устроили прощальный вечерний костёр на фоне закатных гор. Под плеск Чуи и бульк остатков энзэшной водки.

— До свидания, поход! Будь здоров!

На меркнущем небе укладываются спать разноцветные облачка, косогор позолотился последним лучом заката. Серебряная сабля реки блестит в руках хтонических исполинов с куполообразными затылками, по реке против течения плывёт навстречу мне симпатичный, тесно заросший деревьями островок, как мохнатый плюшевый ёжик, случайно оказавшийся на стремнине. Ветви лиственниц клонятся к волнам, гигантский пень служит мне и местом для отдыха, и наблюдательным пунктом. За рекою пасутся кони; за спиной трещат сухие сучья, облизываемые жадными языками пламени, плетущими на воде колдовские тени. К утру пауки-крестовики сошьют для наших палаток новые кружевные наряды…

ФРАЗА ДНЯ: «ЗДАРОВА!!!» (выкрикивается со вскидыванием руки, по аналогии с «Преведом»)

«Предбанник Горного Алтая»: Бийск, бийчане, бийская кухня, бийские ландшафты

Я ни в коем случае не хочу обидеть жителей города Бийска, по себе знаю, каково это, когда ругают твой родной город или хотя бы указывают на его недостатки. Буду объективным, и просто приведу факты, которые нас забавляли, удивляли, а иногда повергали в ступор. Моя цель — повеселить и вас. Из всего сказанного не следует, что Бийск чем-то хуже других провинциальных городов нашей необъятной родины. «Это могло случиться в любом городе, они все одинаковые».¹⁴

К тому же, из Бийска наш заводной газелист Борисыч. Он нас не прокинул, ровно в десять часов заранее оговоренного дня исправно поджидал на своей «казельке» в Чибите. И даже, к его чести, без сильных следов похмелья на лице! — хотя мы знали, что ночевал он тут же, у знакомых. Вообще, Борисыч не подвёл меня ни разу. Я потом много лет забрасывался с ним в горы, и он всегда оставался обязательным и надёжным водителем, нашим проводником по дорогам Алтая.

Под удалую музычку Борисыча Клуб Песенной Поэзии покатил из Чибита в сторону городского смога (от него мы — хвала вездесущему дыму! — не успели полностью отвыкнуть) и соскучившейся по нам Работы. По пути полюбовались на международный сплав «Катунь-2006». Попутчики, которых подобрал дядя Юра, рассказали последние новости с мероприятия. Счёт 2:0 в пользу утопших. То есть два жмура уже имеется. Весёлые горки. Интересно, для чего все эти канаты на реке натягивают? Просто вехи, километраж? О спасении тонущих речь, видимо, не идёт. Автобусов-то сколько понаехало, народу набилось, иностранцы… На видео снимают… как любители экстремальных водных процедур жмурятся друг за другом. Нет, пожалуй, никогда не понять мне таких «мокрых удовольствий».

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

7

Цитата из флэш-мультфильма «Магазинчик Бо»

8

«Fecal Matters» — первоначальное название группы «Nirvana»

9

Фильм немецкого режиссёра Фолькена Шлёндорфа

10

Цитата из фильма Александра Полынникова «Возьми меня с собой»

11

Цитата из песни группы «Мальчишник»

12

«Стандартный кошмар» — рассказ американского фантаста Роберта Шекли

13

Слова из песни «Птицы» новосибирской группы «Проверено»

14

Цитата из фильма «Неглубокая могила» Дэнни Бойла