Postscript

Сесилия Ахерн, 2019

Прошло семь лет с тех пор, как умер Джерри, муж Холли Кеннеди. И шесть лет с тех пор, как она прочитала его последнее письмо, призывающее Холли найти в себе мужество начать новую жизнь. Она преодолела боль, заново научилась дышать, любить, верить, у нее есть все основания гордиться тем, как она повзрослела, каким человеком стала за эти годы. Но тут ее покой нарушают участники клуба, вдохновленного ее собственной историей. И им срочно нужна ее помощь. Холли кажется, что дружба с этими людьми погружает ее в прошлое, в мир отчаяния и болезни, заставляет еще раз пережить то горе, от которого она с таким трудом оправилась… – и все же она не может им отказать. Спустя 15 лет блистательная ирландская писательница возвращается к героям своего триумфального дебюта «P.S. Я люблю тебя», принесшего ей мировую славу и успешно экранизированного компанией Warner Bros. Полюбившаяся читателям история бессмертной любви обретает новое дыхание.

Глава шестая

— Полегче с подливкой, Фрэнк, — предостерегает мама, пытаясь отобрать у отца соусник. Тот не отдает, намереваясь утопить в подливе воскресный обед, и в пылу борьбы из носика льется, тяжелые капли плюхаются на стол. Выразительно глянув на маму, отец подбирает их со скатерти пальцем и демонстративно его облизывает.

— А то всем не хватит, — говорит мама, протягивая соусник Деклану.

Деклан пальцем снимает потек с носика, слизывает подливку и опять тянет руку.

— Второй подход запрещен! — окорачивает его Джек, принимая у мамы соусник.

— Да я даже еще не пробовал! — огрызается Деклан, пытаясь добычу перехватить, но Джек уворачивается и наклоняет соусник над своей тарелкой.

— Мальчики, — вступает мама, — ну вот право же, ведете себя как дети…

Дети Джека хохочут.

— Оставь мне немножко! — просит Деклан Джека. — Разве в Лондоне нет подливки?

— Маминой — нет. — Джек подмигивает ей, потом понемногу наливает в тарелки детям и передает соусник своей жене, Эбби.

— Не хочу подливку, — тянет один из его сыновей.

— А я хочу! — хором заявляют Джек и Деклан.

— Пойду еще принесу, — вздыхает мама и спешит на кухню.

Все вгрызаются в еду, словно не ели неделю: папа, Деклан, Мэтью, Джек, Эбби и двое их детей. Мой старший брат Ричард задержался на спевке хора, а Гэбриел сегодня проводит день со своей дочерью Авой. Она, как правило, не хочет иметь с ним ничего общего, к тому же возраст у нее подростковый, так что Гэбриел этими встречами дорожит. Все поглощены едой, кроме Киары, которая не переставая наблюдает за мной. Столкнувшись со мной взглядом, она отводит глаза и тянется к центру стола за салатной ложкой. Мама возвращается с кухни с двумя соусниками. Один ставит в центре, другой рядом с Киарой. Джек делает вид, будто претендует на него, отчего Деклан в панике вскакивает и хватается за соусник.

Джек хохочет.

— Мальчики, — увещевает мама, и они стихают.

Дети хихикают.

— Садись, мама, — мягко говорю я.

Оглядев свое энергично жующее семейство, она наконец усаживается рядом со мной во главе стола.

— Что это? — интересуется Киара, заглядывая в соусник.

— Веганская подливка, — с гордостью объявляет мама.

— Ох, мам, ты супер. — И водянистая мутная субстанция разливается по тарелке Киары, как суп. Киара с сомнением глядит на меня.

Я изображаю восторг.

— Наверно, я что-то не так сделала, — беспокоится мама. — Вкусно?

Киара осторожно пробует:

— Необыкновенно.

— Лгунья, — смеется мама. — Холли, ты что, не голодна?

Тарелка моя почти пуста, я даже еще не начала есть. Брокколи и помидоры — вот все, на что я могу смотреть без содрогания.

— Я плотно позавтракала, мам, — говорю я, — но стол, как всегда, красотища, спасибо.

Беру себя в руки и ем. Вернее, пытаюсь. Мама, которая правда прекрасно готовит (про веганскую подливку забудем), при всякой возможности собирает нас на воскресный обед, и мы это обожаем. Но сегодня, как и несколько последних недель, аппетита у меня нет.

Киара смотрит на мою тарелку, потом на меня. Она беспокоится. Они с мамой переглядываются, и что-то подсказывает мне, что Киара уже проболталась ей про клуб «P. S. Я люблю тебя».

— Я в порядке, — воинственно заявляю я и в доказательство своей стабильности запихиваю в рот целое соцветие брокколи.

— С чего это ты? — удивляется Джек.

Рот у меня набит, ответить я не могу, но глаза закатить с выражением отчаяния способна.

Джек поворачивается к маме:

— Что такое с Холли? С чего это она притворяется, что в порядке?

Я бурчу что-то невнятное, стараясь дожевать поскорей, чтобы прекратить этот разговор.

— У Холли все отлично, — спокойно говорит мама.

Но тут включается Киара и дает быстрый мощный залп:

— Женщина, которая умерла от рака, организовала клуб «P. S. Я люблю тебя» для людей, умирающих от неизлечимых болезней, и они хотят, чтобы Холли помогла им написать письма тем, кого они любят. — По ее лицу видно, с каким облегчением она освободилась от этой информации и как боится того, к чему ее выходка приведет.

Едва не подавившись, я проглатываю наконец свою брокколи.

— Да блин же горелый, Киара!

— Извини, но мне пришлось! — Киара вскидывает руки, словно бы защищаясь.

Дети хохочут над моим лексиконом.

— Прости, Эбби, — хрипло говорю я их маме и откашливаюсь. — Парни, я в порядке. Правда. Давайте-ка сменим тему.

Мэтью с осуждением смотрит на свою болтушку-жену. Киара совсем сникает.

— Так ты будешь помогать этим людям с письмами? — спрашивает Деклан.

— Не хочу это обсуждать, — заявляю я, отрезая дольку от помидора.

— С кем? С ними или с нами? — уточняет Джек.

— Ни с кем!

— Значит, ты им не поможешь? — включается мама.

— Нет!

Она кивает с совершенно непроницаемым лицом.

Мы молча жуем.

Я ненавижу, когда у нее это непроницаемое лицо.

— А что, ты считаешь, что я должна? — сдаюсь я.

Все за столом, за исключением мальчишек и Эбби, которая слишком умна, чтобы влезать, отвечают одновременно и так, что ни единого слова не разберешь.

— Я вообще-то маму спросила.

— А тебе неинтересно, что думаю я? — спрашивает отец.

— Ну конечно интересно!

Но он, уязвленный, утыкается в свою тарелку.

— На мой взгляд, — вдумчиво говорит мама, — ты должна делать то, что, как ты считаешь, правильно для тебя. Я, ты же знаешь, в ваши дела не лезу. Но раз уж ты спросила, скажу: если из-за этого ты так… — критически оценив мою тарелку, она переводит взгляд на меня, — ты так расстроена, то тогда это плохая идея.

— Она же сказала, что завтракала! — защищает меня Мэтью, и я смотрю на него с благодарностью.

— А что именно ты ела? — интересуется сестрица.

Я закатываю глаза.

— Полный английский завтрак, Киара. Целая сковородка поджарки с кусками свинины, свиной кровью, беконом и яйцами, и все прокипело в масле. В коровьем масле, Киара.

Это вранье. Завтрак в меня тоже не полез.

Киара отвечает мне самым свирепым взглядом.

Дети снова хохочут.

— Можно, я сниму фильм про то, как ты им помогаешь? — жуя, спрашивает Деклан. — Отличная выйдет документалка!

— Не разговаривай с набитым ртом, Деклан, — одергивает его мама.

— Нет, нельзя. Потому что я этого делать не буду, — отвечаю я.

— А что об этом думает Гэбриел? — спрашивает Джек.

— Не знаю.

— Она еще ничего ему не сказала! — ябедничает Киара.

— Холли? — удивляется мама.

— Зачем ему об этом рассказывать, если все равно ничего не будет, — протестую я, но знаю, что не права. Мне следовало это с ним обсудить. Он же не идиот и явно подозревает: что-то со мной случилось. Еще до того, как Джой рассказала о клубе, с тех самых пор, как больше месяца назад я положила трубку после разговора с мужем Энджелы, я стала сама не своя.

Все угомонились и сидят тихо.

— А меня ты так и не спросила, — нарушает тишину папа, оглядывая всех по очереди так, словно каждый здесь задел его чувства.

— И что же ты думаешь, па? — в изнеможении спрашиваю я.

— Нет-нет! Сразу видно, что тебе это неинтересно! — Он тянется к соуснику и сдабривает подливкой вторую порцию ростбифа.

Я яростно пронзаю вилкой еще одно соцветие брокколи.

— Па, ну скажи же!

Он смиряет гордыню.

— Я так думаю, что, похоже, это добросердечный жест по отношению к тем, кто нуждается в заботе, да и тебе самой будет не вредно принести людям пользу.

Джек вроде бы тираду отца не одобряет. Мама снова непроницаема; она сначала обдумает дело со всех сторон, а уж потом выскажется.

— Посмотри на нее, Фрэнк, она и так уже ничего не ест, — тихо произносит она.

— Разве? Да она заглотила почти всю капусту, — подмигивает мне папа.

— И на этой неделе выставила на продажу шесть треснутых чашек, — подсыпает на рану соли сестрица. — Рассеянна до невозможности от одной мысли об этом.

— Ну, некоторые любят треснутые чашки, — парирую я.

— Да? Кто же?

— Красавица и чудовище, — отвечает Мэтью, намекая на диснеевский мультик.

Дети хохочут.

— Голосуем! Кто за эту идею? — бросает клич Киара.

Дети вскидывают руки первыми, Эбби тут же их опускает.

Папа вздымает вилку. Деклан — тоже. Мэтью, похоже, с ними, но Киара сверлит его взглядом. Он отвечает ей тем же и руки не поднимает.

— Нет, — твердо говорит Джек. — Я против.

— И я, — подхватывает Киара. — Не хочу потом быть виноватой, если что-то пойдет не так.

— Да при чем тут ты! — сердито бормочет Мэтью.

— Очень даже при чем. Она моя сестра, и я не хочу отвечать за то, что…

— Всем добрый вечер! — раздается из прихожей голос Ричарда. Он вырастает в дверях, оглядывает нас всех и чует неладное. — Что тут у вас происходит?

— Ничего! — хором говорим мы.

Я в магазине одна. Сижу на табурете за кассой, смотрю в никуда. Киара и Мэтью отправились забрать вещи у семьи, которая жила рядом, а теперь переезжает и избавляется от всего лишнего. Посетителей нет, уже целый час никого. Я разобрала все мешки и коробки, отложила все ценное и обзвонила владельцев договориться об условиях продажи. Начистила все поручни и перекладины, одну штучку передвинула на дюйм влево, другую — на дюйм вправо. Больше делать мне нечего. Тут звонит колокольчик, дверь отворяется, и в магазин входит молодая девушка, точнее девочка-подросток, тоненькая, длинненькая, в потрясающем, черном с золотом, тюрбане на голове.

— Здравствуйте! — Я изображаю приветливость.

Она улыбается — до того застенчиво, что я отвожу взгляд. Есть посетители, которым нравится, когда им оказывают внимание, и чем больше, тем лучше, а другие предпочитают, чтобы их оставили в покое. Я присматриваюсь к ней, когда она этого не видит. На груди у нее, в рюкзаке-кенгурушке, — младенец. Ему всего несколько месяцев, он смотрит наружу, пухлые ножки в ползунках колотят воздух. Его мать — если она мать, конечно, на вид слишком молода, но кто ж ее знает, — наловчилась стоять боком так, чтобы малыш не мог ни до чего дотянуться. Девчонка то и дело взглядывает на меня, потом на вешалки, потом снова на меня. Как будто ее интересует одежда, но на самом деле интересую ее я. Уж не собирается ли что-нибудь стянуть, думаю я; иногда у магазинных воришек именно такой взгляд, отслеживающий, где сейчас продавец. Младенец вскрикивает, проверить, на месте ли голосок, и она дает ему свою руку. Маленькие пальчики хватаются за ее палец.

Когда-то я хотела ребенка. Десять лет назад. Так хотела, тело мое каждый день взывало ко мне: дай мне дитя. Эта жажда исчезла, когда Джерри заболел. Оно переродилось в стремление сделать что угодно, лишь бы он выжил. Вся энергия всех моих желаний была направлена на это, и когда он ушел, жажда иметь ребенка умерла вместе с ним. Я хотела ребенка от Джерри, а его больше не было. Я гляжу на пухлого, славного малыша, и какая-то искра вспыхивает внутри меня, напоминает о прежних мечтах. Мне сейчас тридцать семь, это еще может случиться. Я переезжаю к Гэбриелу, но не думаю, что мы оба готовы к чему-то подобному. Ему хватает сложных отношений с той дочерью, которая у него уже есть.

— Я не собираюсь ничего воровать. — Девушка выводит меня из транса.

— Простите?

— Вы все время пялитесь. Я ничего не украду, — с обидой повторяет она.

— Простите… нет, я не пялюсь… просто задумалась, — оправдываюсь я и встаю. — Я могу вам чем-то помочь?

Она долго смотрит на меня, словно оценивая, словно решая что-то про себя, и отрезает:

— Нет.

Идет к выходу, звякает колокольчик, хлопает дверь. Я смотрю на закрытую дверь и вдруг вспоминаю: она бывала здесь раньше. Несколько недель назад, может быть, на прошлой неделе, и точно так же бродила тут с ребенком и все разглядывала. И точно, Киара тогда похвалила ее тюрбан и потом сама, вдохновившись, с неделю ходила, намотав на голову шарф в красно-белый горох. Девушка ни разу ничего не купила. Ничего удивительного, люди часто бродят по секонд-хендам из любопытства: смотрят, что у других когда-то было и от чего они отказались, как эти другие жили. Есть в подержанных вещах что-то особенное. Одни видят в них дополнительную ценность, для других же использованное — значит грязное. А есть те, кому просто нравится бывать среди таких вещей. Но девочка права. Я и в самом деле сомневалась на ее счет.

В окно видно, как Мэтью паркует фургон у магазина. Из кабины выскакивает Киара в кроссовках и в сверкающем комбинезоне родом из восьмидесятых. Они открывают задние дверцы и вытаскивают добычу.

— Привет, Дэвид Боуи.

Сестра расплывается в улыбке.

— Слушай, мы там нарыли такие сокровища! Тебе понравится. Как тут, что-нибудь интересное было?

— Нет, все тихо.

— Черта лысого у кого-нибудь больше ковров, чем у нас в доме! — со своим сильным австралийским акцентом бросает Мэтью, пробегая мимо с двумя свернутыми в рулон коврами под мышкой.

Лысого. Лысый. Поневоле вспомнишь похороны Энджелы, демонстрацию париков, письма, приклеенные к лысым головам манекенов.

— Ты в порядке? — настораживается Киара.

— Да.

Она спрашивает об этом каждые десять минут, а дождавшись, когда Мэтью скроется в кладовой, говорит:

— Я только хочу сказать, Холли, что мне ужасно неловко. Извини. Прости меня. Я понимаю, что это все из-за меня.

— Киара, перестань.

— Нет, не перестану. Если это я вернула тебя в тот ад, если это я все испортила, ради бога, прости меня. Скажи, как мне все исправить.

— Брось, ничего такого ты не сделала. Случилось то, что случилось, и ты в этом нисколько не виновата. Но если сюда явится Джой или еще кто-нибудь из клуба, сделай милость, скажи им, что мне это неинтересно. Хорошо?

— Да, конечно! Я так и сказала вчера этому типу, чтобы он не приходил больше.

— Какому типу?

— Он сказал, что из клуба. Зовут его… ну, не важно, как там его зовут. Он не вернется. Я очень доступно попросила его оставить тебя в покое, особенно на работе.

Я закипаю.

— Значит, они сюда повадились.

— Они?

— Члены клуба. Без вас сегодня приходила девица. Странно так на меня смотрела. Обвинила меня в том, что я подозреваю ее в воровстве. Тоже из этих, наверно.

— Нет… — Во взгляде Киары тревога. — Холли, ты ведь не думаешь, что каждый, кто заходит сюда и на тебя смотрит, — он оттуда?

— Та женщина сказала, что в клубе их было пятеро, четыре человека осталось. Мои духи Рождества — прошлых лет, нынешний и будущий, — все они уже нанесли мне визит. Понятно же, что они не оставляют меня в покое, правда? — риторически вопрошаю я, тревожа прах Диккенса и клокоча от гнева из-за того, что нарушена моя прекрасная, нормальная, налаженная, счастливая, перспективная жизнь. — Знаешь что? Я с ними встречусь. Я пойду в этот маленький клуб и недвусмысленно потребую, чтобы они от меня отстали. Где там у тебя номер этой женщины?

И я начинаю рыться по ящикам.

— Джой, — озабоченно говорит Киара, — а может, лучше оставить как есть? Мне кажется, до них рано или поздно дойдет…

Я нахожу листок с номером и хватаю свой телефон.

— Извини, — стремительно иду к двери, чтобы поговорить без свидетелей.

— Холли, — окликает меня Киара. — Не забывай, они больны. Это не злые люди, Холли! Держи себя в руках.

Я выхожу, закрываю дверь и, набирая номер Джой, иду подальше от магазина. Я хочу, чтобы она отстала от меня раз и навсегда.