Шванцкант

Серёжа В. Павловский, 2022

Действие произведения разворачивается в поезде дальнего следования. Главный герой по имени Барёжа едет в отпуск со своей мамой из провинции в Москву. Ехать чуть более суток, делать в дороге нечего, и главный герой, коротая время, погружается в собственные мысли, рассуждая обо всём и ни о чём, периодически прерываясь на сон. Проснувшись в очередной раз и проанализировав приснившееся, Барёжа вдруг осознаёт, что в вагоне явно кто-то сходит с ума: то ли абсолютно все пассажиры, то ли сам Барёжа. Литературное исследование, в котором автор пытается определить влияние общества на обособленную личность в закрытом пространстве. Текст насквозь пропитан скабрёзным юмором и нелепыми рассуждениями о мире. Содержит нецензурную брань

© Серёжа В. Павловский, текст, 2022.

© «Геликон Плюс», макет, 2022.

* * *

мрачная пиздодуйская проза для тех,

кто недоволен своей жизнью и каждый день

просыпается в плохом настроении

контркультурное эссе с рабочим названием «занудное ворчливое хуйло… и мудак… и залупа… и ещё гондон… и снова залупа… и ещё восемь раз мудак, залупа и гондон», которое никому не понравится, потому что вы все — куски говна.

и да, в тексте присутствует некое количество жидкости, которая кому-то может показаться притянутой за уши и совсем необязательной.

ни хуя! считайте, что я вас так интеллигентно обоссал. сила экстремальной литературы, ёба! а хули вы хотели, педики?

бла_бла_на_хуй_бла

Я лежу на операционном столе в помещении с высокой концентрацией перевысранных мыслей. Наслаждаюсь наркозом и запахами полезных витаминов, как тот хуёк из башни, который сидит на табуретке и ест колбасу. Мне светит в глаза яркий свет, который я уже где-то видел, а в голове постоянно повторяется одна известная цитата какого-то очень умного человека. Я попытался отделаться от неё и задуматься о вечном, но на место цитаты пришли риторические вопросы: «Видел, как кончает толстуха? А слышал, как кончает слабоумный? Почему ты считаешь себя кем-то в этом пространстве? Ты бы трахнул свою сестру? А брата? А маму? А бабушку? А дедушку? Может, мёртвую бабушку или дедушку? Ты залупа? Нравится быть инвалидом? А как думаешь, что сложнее: быть инвалидом или ухаживать за инвалидом? А нравится быть неудачником? А говноедом? А Серёжей? Может, Барёжей?»

Я пытался заставить себя не обращать на них внимания, но чем больше пытался, тем сильнее хотелось ответить на каждый из вопросов «да».

Потом я всё же сумел сосредоточиться на несколько секунд, и этого было достаточно, для того чтобы я успел кончить.

Не переживай, мы ещё увидимся, в следующий раз я буду думать только о тебе. У нас будет предостаточно времени, чтобы помечтать.

* * *

Плацкарт, блядь! На этот раз я поехал в плацкартном вагоне. Я уже много времени не ездил в плацкартном вагоне, всё как-то в купе да в СВ. Не потому, что я зажравшийся мажор, просто я люблю тишину и спокойствие.

У меня был период, когда я трахался с одной девушкой, которая ко мне всегда приезжала на такси и сваливала тоже на такси, хотя дойти до меня можно было медленным шагом за пятнадцать минут. Потом мы расстались, а через полтора года снова встретились, чтобы потрахаться и вспомнить былые времена, и она призналась, что вообще больше не ходит пешком, даже на работу и с работы на такси ездит и подумывает о собственной машине.

— Ну ты и чикса́! — сказал я ей.

— А что такого, если я могу себе это позволить? Уж на такси-то я зарабатываю, — услышал я в ответ.

Тогда я задумался: а на что зарабатываю я? Бабки я практически не трачу, радостей в жизни у меня не много — порно и футбол. Больше меня ничего не интересовало.

И раз так, я подумал: «А я что, на билет на самолёт не зарабатываю, что ли?» Узнав цену билета на самолёт до столицы, я подумал слегка иначе: «А я что, на билет в купе не зарабатываю, что ли?»

И так я стал ездить в купе. Даже в СВ прокатился разок, когда были скидки на праздники.

(удивительным образом билет в св без скидоса стоит немногим меньше, чем билет на самолёт. едешь в купе, где о верхних полках напоминают маленькие лесенки, чтобы забираться на снятые верхние полки и смотреться в зеркало, которое висит криво и даже не прикрывает торчащие болты, оставшиеся от верхних полок, упоминание которых здесь вообще неуместно. даже боюсь представить, какие удобства меня ждут в самолёте, билет на который равен месячной пенсии моей бабушки.)

а вот если я напишу «моей мёртвой бабушки», это не будет выглядеть пошло, вульгарно и кощунственно?

В этот раз я решил поехать с мамой, захотел показать ей столицу. Она сказала, что на работе ей могут оплатить только билет в плацкартном вагоне, а раз так — зачем тратить деньги зря? Я твёрдо решил не изменять уже устоявшейся привычке и немного добавить мамке на купе, но, когда я получил зп, оказалось, что меня лихо нагнули на треть суммы. А при таких раскладах уже не до купе. Хорошо, если хватит на места на крыше.

Я всплакнул с досады, забил писю, сходил в аптеку за таблетками и потащил мать за билетами.

Говно, начатое с зарплаткой на работе, продолжилось в ж/д кассах: на нужную нам дату в плацкартном вагоне из нижних полок остались только две, и те возле толчка.

— Поехали на боковых или верхних, чего такого? — предложила матушка.

— С ума сошла? Я уже бороднулся с купе, ты хоть не забирай у меня последнюю радость отчаявшегося интеллигента.

Да, мне досталось тридцать пятое место, возле стеночки, за которой угрюмо стояло железнодорожное очко. По настроению я был с ним (с унитазом) на одной волне — обоссан и обосран. И видит бог, если бы я зашёл отлить, а ватерклозет со мной поздоровался или справился о здоровье, я бы расплакался в стульчак, обнял его и стал жаловаться на всех, ища поддержку где-нибудь внизу, у педальки.

Взяв билеты, я внимательно их изучил, затем посмотрел на маму и, не отходя от ж/д кассы, спел без присущего в таких случаях энтузиазма голосом умственно отсталого: «Как я рад, как я рад, что поеду в лимонад!»

— Ха-ха, — засмеялась мама. — Хоть бы на улицу сначала вышел.

Я зашёл в вагон с испорченным настроением и сразу же ощутил алкогольно-блевотную атмосферу плацкартного вагона, щедро разбавленную духом потных носков, и поморщился. Думаю, от этой атмосферы пропёрся бы, пожалуй, только один Жан-Батист, жадный до любых запахов, а все остальные парфюмеры тут же побежали бы блевать в толчок. Потом они бы принюхались к запаху железнодорожной уборной и сблевали бы ещё раз. А потом, принюхавшись к миксу из запаха толчка и собственной блевотины, — ещё раз.

А вот интересно, как срут парфюмеры? В противогазах? Или у них специальный туалет «два в одном» — унитаз, а рядом отсек для рыготни? Или… они с восхищением так: «Белиссимо! Я назову этот запах „утренняя какашка“. Нет-нет! Нужно что-то более прозаичное… например — „стремительный жюльен“… Да!»

Поезд ехал уже более тринадцати часов из пункта В, мы зашли рано утром, вагон был почти полон, всюду храпели люди. Мы аккуратно прошли в самый конец. Как я и ожидал: на столе помойка, под столом помойка, на наших местах насрано, а на верхних полках спят два храпуна — мужик и баба.

Я сел на тридцать пятое, прислонился спиной к той самой стеночке, за которой нёс вахту мой лучший кореш, и ещё до отправления попытался смириться с мыслью, что место литератора у параши.

Спать не хотелось, хотя я не выспался. Меня всё раздражало, и голова уже начинала болеть. Я слушал музыку, наваливая волюме́ сильнее всякий раз, когда какой-нибудь пидор всхрапывал так, что мне ненароком казалось, будто под колёсные пары поезда попала очередная свинья. Или хряк. Или хряп. Или храп!

Не успел я толком решить, кто именно попал под поезд на этот раз, как обнаружил, что моя мамаша уже влилась в хор храпунов и солирует там в первых рядах.

«Ебись оно всё в замочную скважину!» — воскликнул я про себя и пошёл здороваться с белым другом. Вернее — с чёрным братом.

Одна санитарная зона была позади, следующая будет ещё не скоро. Я отлил, нажал на педаль и попытался помыть руки с мылом. Это покажется странным, но я не справился с этой задачей — дозатор капнул, как мой член в момент скромного оргазма, и поник.

(может, я и даун, но руки помыть я в состоянии. обычная мыльница пустовала. если я правильно понял, российские железные дороги хотят идти в ногу со временем. пусть ширина нашей колеи больше, чем в европе, наши поезда намного хуже — ладно. но мыло-то жидкое вы на хуй в туалетах поставили, идиоты? и даже хуй с ним — жидкое мыло, всё нормально, очень удобно. только, блядь, оно не вечно, и его надо доливать, когда оно заканчивается. но проводники, видимо, не моют руки после того, как посрут или поссут. а может, они просто носят жидкое мыло с собой в пилотке или фуражке, а остальным хуй?)

а вот если я напишу, что моя мёртвая бабушка тоже не моет руки после того, как поссыт и посрёт, я не буду выглядеть от этого безнравственным циничным уёбком?

Раздражение только усилилось, и это означало, что плохи мои дела, потому что меня уже начинали напрягать всякие несущественные мелочи, на которые стоило бы класть хуй и не тратить нервы. Ещё и унитаз не захотел со мной разговаривать.

Я вышел из туалета и чуть не столкнулся с какой-то молодой тёлочкой-неформалкой, которая шла в тамбур покурить. Она мельком оглядела меня, я мельком оглядел её и поднял глаза выше — на меня пялился её хуй. Он был здоровее меня и весь в говнотатулях.

На нём было очень много портаков, я даже не сразу понял, что именно там было нарисовано. Разглядел только стрёмную черепульку на правом плече, потому что он меня обходил правым боком, выставив вперёд плечо. Ещё на его башке был хаер, подбритый с боков, будто под ирокез, вследствие чего я сделал вывод, что молодые люди (говнарь и его тёлка) были одноклеточными. Мы оценили нательную живопись друг друга и разошлись.

Вообще-то, у меня мнюха. Я же нарцисс: я хожу красуюсь и думаю, что на меня все смотрят. На деле-то он мог меня даже и не заметить.

Меня всегда встречают по одёжке с высокомерным видом, всякий раз удивляясь, что я умею разговаривать, играть в карты, например, или включать компьютер, пользоваться телефоном, а то и вообще — у меня даже имя есть. Всё же в этом смысле глупо скатываться до остальных и вести себя так же. Наверное, я не имел права думать о том, что они одноклеточные, надо дать им шанс. А вот что говнари — как не хуй делать.

Я лёг на своё место и закрыл глаза, представляя, как у меня берёт в рот соседка. Хах.

Через некоторое время я достал время и посмотрел на время — почти восемь утра. Ехать ещё чуть более суток. Или ровно сутки? Не один ли хер, доехать бы.

Сука! Вот на хуя наша страна такая большая? Большая страна, а более-менее развито два-три мегаполиса. Это же лютая пизда — тратить несколько дней своей жалкой жизни на ебучую дорогу, чтобы приехать в другой город. Мне всего ни хуя, а если сложить всё время, которое я накатал в поездах, получится больше двух месяцев. Это нормально? Это как на киче почалить. Два месяца жизни ушли на хуй и не вернулись.

У некоторых людей отпуск три недели, а чтобы доехать из моей жопы до ёбаного Чёрного моря, надо пиздярить трое суток. Ещё ведь дорога обратно. И получается, что люди, вместо того чтобы говорить: «Мы два дня были там, потом зарулили на три дня туда, посмотрели столько мест, всё так охуительно» — говорят: «Мы на три дня затусили в зелёном четвёртом вагоне, потом отдохнули на море, а потом ещё три замечательных дня провели в сером восьмом вагоне». Весь отпуск ведь катится в пизду, потому что впечатление засерается обратной дорогой. А если всё-таки раскошелиться на билет на самолёт туда-обратно, сразу же проебутся все отпускные. А в худшем случае ещё и две-три зарплаты до кучи. Хотя, конечно, не все зарабатывают как я. Да и кому-то неделя в поезде — кайф, но мне-то, блядь, здесь даже и восемь часов тяжело находиться.

В плацкартном вагоне душно, воняет, хуй проветришь, потому что либо окна закупорены, либо всегда найдётся какой-нибудь говномес, которому — закройте окно, пожалуйста, мне дует! Спёртый воздух, бухают, ходят разные уроды. Люди, которые в обычной жизни выглядят вроде бы смотрибельно, в поезде превращаются в такое говно, что становится не по себе. Мне начинает казаться, что весь вагон, а то и поезд, настроен против меня. Я словно тупая феминистка, которая уверена, что против неё не только весь мир, но даже мастурбация, дилдо и оргазм. Каждый взгляд, который я ловлю на себе, расценивается мной как враждебный, и я ссу в штаны от страха, периодически попёрдывая под одеялом. Мои фобии объединяются с комплексами, начинают дружно ебать меня в жопу, от чего я каждую минуту проживаю как последнюю, не могу разгрузиться, сильно нервничаю и тереблю себя за письку, надеясь кончить — всё-таки меня в очко пидо́рят.

И я понимаю, что моё состояние ухудшается всё быстрее: давление растёт, а с ним возрастает потребность в таблетках, от которых желудок забивается ещё сильнее, но я ничего не могу с собой поделать. Все органы атрофируются, я практически не могу шевелиться и только ловлю ртом воздух, мечтая поймать член. Поэтому я не исключаю, что каждая моя следующая поездка в таких условиях может оказаться последней.

Первым с верхней полки встал мужик. Засунул сигарету в рот и ушёл. Спустя какое-то время он вернулся и стал разговаривать с бабой. Она была надо мной, я её не видел. Когда мы зашли в поезд, она спала рожей в подушку, и я только по длинным волосам и бабской обуви внизу определил, что один из храпунов на верхних полках — с копилкой между ног.

Ха-ха. Один храпун с копилкой между ног, а второй — с погремушкой. Только мне было не смешно. Хоть это было и утро, мне всё равно казалось, что эта шутка может оказаться последней шуткой в моей жизни. Ощущение пиздеца возле поездного толчка было как никогда сильным. Намного сильнее, чем когда встречаешь своего давнего знакомого, с которым вместе учился и всё время давал ему списывать всё подряд, включая ответы теста на интеллект и сексуальную ориентацию, начинаешь с ним пиздеть про всю хуйню и через две минуты выясняется, что у него пизже работа, пизже зарплата и пизже вся жизнь…

…И вот этот хуй с верхней полки стоял прямо возле меня, едва ли не тёрся своей погремушкой о мою щёку и ебически громким шёпотом пиздел о чём-то со своей бабой.

«Ты, идиот! Какого хуя ты тут встал, мудак выебанный? Может, уже залезешь к своей принцессе, да поебётесь, уроды?» — предъявлял я ему про себя, сжимая в кармане свой член.

Они так пиздели на протяжении, наверное, получаса, потом её хромео снова упиздил курить и свершилось: хульетта решила спуститься к нам. Бляхо, лучше бы она этого не делала.

Сначала с верхней полки свесилась одна нога, и это же стало концом, потому что начало, блядь, полдела откачало. Это была не просто нога, ножка, культяпка или костыль…

ЭТО, БЛЯДЬ, БЫЛА БАБСКАЯ ВОЛОСАТАЯ НОГА в шортиках, НАХУЙ!

Затем свесилась вторая нога, потом собственно жопа, а ещё через секунду перед моим взором предстала вторая жопа. И я так охуел от смешанного чувства, когда не понимаешь — то ли ты в кунсткамере, то ли на грани научного открытия, потому что не каждый день можно встретить человека с двумя жопами: вверху и внизу. Короче, это была невероятно помятая старуха. И если представить, что она легла спать с нормальной внешностью, а проснулась и стала выглядеть как куча постаревшего говна, то за ночь её хорошенько потрепало и помотало. Хуй знает, что такого должно присниться, чтобы всего лишь за одну ночь познать жизнь во всех её ипостасях.

Я даже сначала подумал, что этот хуй тоже едет с мамой. Но потом решил, что он старше меня лет на десять, а бабка выглядит старше его лет на десять. Не могла же она в десять лет родить?

а вот если я напишу, что моя мёртвая бабушка могла, смешно будет?

Она поздоровалась со мной и мамой, сев к ней на полку. Что-то там ещё пизданула (наверное — докуда мы едем), потом стала доставать продукты и завтрикать. Вот ебашит кого: кто куда едет? Я никогда этого не понимал, как и сорокавосьмиваттные колонки, торчащие из открытого окна своим еблом во двор. Потому что, блядь, любопытной базаре на варваре, нахуй, нос оторвали!

Вернулся ёбарь нашей бабки-соседки и тоже сел завтрикать, потеснив мою мамку, хотя я всем своим видом показывал, что кто-то из них может сесть ко мне. Ну очевидно — люди без мозгов: залезли вдвоём на место, где уже сидел человек, хотя напротив, блядь, свободно.

Возможно, им западло жрать возле меня… Гг.

Мимо прошёл седомудый мужик с пачкой сигарет и зажигалкой. На тыльной стороне его кисти была наколота церковь, а на фалангах среднего и безымянного пальцев — какие-то перстаки.

«Русский традик, — подумал я. — След далёкой экспедиции, прямо как у того говнаря. Северный олдскул, хули уж там».

В поездах очень часто можно встретить людей с портаками. А в этот раз, похоже, они все ехали в одном вагоне.

Однажды мне «повезло» ехать с гастерами. Там весь вагон был не пришей пизде рукав, контингент подобрался такой, что ёбнуться можно. А правильнее будет сказать не «подобрался», а «подобосрался».

Тогда, я помню, мне досталось нижнее боковое место в середине вагона, я ехал на север, домой. Напротив меня в купе сидели: с виду приличный молодой человек, дедушка, бабушка с маленькой собачкой и огромных размеров какой-то коммерс, который в таких же огромных баулах, как он сам, вёз, судя по всему, товар на реализацию в деревню. Они сразу же все дружно познакомились и выяснили, кто и куда едет.

А потом вдруг безумие началось ещё до отправления — гастеры залезли в вагон уже пьяные в жопу, все разделись и продолжили керогазить. Жирный коммерс сначала пристально разглядывал меня, а потом вдруг произнёс вслух, глядя мне в глаза: «А кого бы мне позвать на помощь, чтобы помогли багаж закинуть на верхние полки?»

«Охуел, что ли, быдло?» — ответил я ему взглядом и, продолжая на него смотреть, демонстративно надел наушники и включил музло в плеере.

Вообще-то, я тогда ехал домой в очень плохом настроении. Мне хотелось плакать, уткнувшись лицом в подушку, никого не видеть и не слышать. И я не мог представить даже того, кто бы смог мне помочь и утешить меня. По правде сказать, мог, но старался этого не делать. Да, да, всё дело в тёлках, невзаимная любовь и всё такое.

Как только поезд тронулся, молодой человек, который с виду был приличным, вдруг достал бухач и принялся жёстко кирять без закуси, запрыгнув на свою верхнюю полку. Дед тоже залез на свою верхнюю полку и начал сморкаться в постельное бельё так, что не спасала даже музация. Бабка достала собачью еду и начала пихать её в собачью морду, собака нюхала хавку, лизала её, а потом отворачивала рожу. А бабка говорила: «Как хочешь, я сама съем!» — и засовывала собачью жратву в свой, надо думать, поганый рот, который, надо думать, даже жидким мылом уже не отмыть. СУКА!

стоит ли упоминать, что моя мёртвая бабуля и с этой задачей бы справилась? а-ха-ха. ладно, ладно, шутю. чё вы как педики-то? разгрузитесь!

Коммерс достал хавчик и съел пиздец как до хуя говна, а потом неебически отрыгнул на весь вагон, так что я непроизвольно повернул голову на блевотный звук. Он сидел, гладил себя по пузу и смотрел куда-то в пустоту, и по его невозмутимому ебачу складывалось ощущение, что он рыгнул, потому что так надо, это правильно, будто без этой отрыжки жрачка в пузе не усвоится. Мне похуй, меня не отвратил этот звук, я сам тот ещё обрыган, просто — и я в этом уверен — он наверняка кого-то отвратил. Того, о ком пузатый коммерс думать и не собирался.

Гастеры буянили, бродили по вагону и не могли найти свои места. Это были граждане из ближнего зарубежья. Я сидел скромно у окна, слушал музлоту и хотел изобрести машину времени, чтобы отправиться в будущее. Во-первых, чтобы поскорее закончился этот кошмар, а во-вторых, чтобы я поскорее перенёсся туда, где я уже не буду в такой печали и вылечусь временем. Впрочем, позиции можно и поменять местами.

Был поздний вечер, я уронил голову на руки и непроизвольно закемарил… БАХ! Я проснулся и не понял, что произошло. В вагоне было темно, передо мной маячил колдырь из соседней страны и лез ко мне под стол. Тут я почувствовал, что кто-то держит меня за ногу, я брыкнул ею и ударил кого-то, заглянул под стол и увидел ещё одного колдыря…

А оказалось, что этот колдырь плёлся по вагону, споткнулся, наверное, упал и ударил меня своей головой. А второй колдырь начал его поднимать. Тут проснулся я и… охуел малясик.

Так вот, к чему я всё это: утром в наш вагон зашёл пахан этих гастеров (их было около десяти человек), самый настоящий пахан. Я такое видел впервые: его руки были полностью покрыты синеусьем, а на ребре правого плеча (если так можно сказать), на трицепсе, из-под футболки торчал большой мягкий знак, а на предплечье, с локтя до кисти, слово МЕНТАМ. И я подумал, что у него там была надпиздь СДАТЬ МЕНТАМ, потом двоеточие и перечень уже на ладони: морёный, копчёный, солёный, перхоть.

Я тогда так дал под седло, что свой рукавок непроизвольно накрыл простынёй, потому что надо мной ехал один из гастеров, а бугор, или кем он там был, шёл прямо к нему. Рядом с бугром, как и полагается, шёл его помощник с номером шесть на футболке. На левой руке у него не было пальца или даже двух. Быть может, он являлся страстным поклонником японской культуры? И они все встали возле меня и начали тереть о делах.

Испугавшись, я сначала тихо перданул, судорожно пытаясь втянуть свой бздо ноздрями, чтобы его больше никто не учуял и чтобы какой-нибудь фарт-фетишист ненароком на него не дрочканул. А потом понял, что они меня не заметили, осмелел, расслабился и перданул громко, давая насладиться своим бздо всем фарт-фетишистам в округе. Даже хотел пошутить над их бугром (не бугром фарт-фетишистов, конечно) типа:

— Дядя, а у вас там «сдать ментам» написано, да?

Но сразу же вспомнил, что мягкий знак ещё есть на конце слова «смерть», да и с уркой тоже шутить, знаете. Что у урки на уме — то у урки на ноже… Или на жиганской пике. У урок-то весь юмор через еблю в жопу строится: поза «арбалет» — натянул и улетел. О чём с ними можно разговаривать?

И сейчас я ехал, вспоминая тот кошмар, и понимал, что в плацкартных и общих вагонах это не редкость, а тенденция: неебический смрад, зэки с наколками, бухие уроды, синющие дембеля, блюющие и ссущие вахтовики, сморкающиеся старпёры, обрыганы и прочий сброд.

Я бодрствовал и слушал музыку. А мимо меня проходили люди туда и сюда. Все уже проснулись. Кто-то начал завтрикать, кто-то уже пожрал и сходил выкинул мусор, пройдя мимо меня. Кто-то в толчок, кто-то покурить, кто-то мудак, кто-то ещё мудак, а кто-то тупая пизда, а кто-то жирная тупая пизда, и все, блядь, мимо меня!

Конечно, блядь, они будут пиздовать мимо меня, я же еду возле двери, которая ведёт к толчку, мусорке и тамбуру. Но, блядь, очень интересно — кто ж вам всем в жопы-то навтыкал игл, что вы не можете спокойно сидеть на своих местах? Это новая услуга, что ли, которая входит в стоимость билета, — игла в жопу, чтобы наматывать кросс до толчка и обратно, чтобы не было скучно?

Едет бабушка на боковушке, открывает сумку и достаёт оттуда еду — стандартный дорожный паёк из того, что не испортится в пути (наверное, такие продаются в магазинах под названием «поездатая еда» или «ездатая хавка», я не знаю): огурчики, помидорчики, колбасочка, картошечка, варёные яички и курочка, завёрнутая в фольгушечку.

АААА! СУЧЕЧКА, БЛЯДЕЧКА, НАХУЮШЕЧКА!

«Бабка, ты что, ёбнулась? — начал я говорить ей про себя. — Да я в жизни не поверю, что ты дома столько жрёшь. Так нахуй же ты столько с собой взяла в поезд?»

Столько разной жратвы из разных углов воняет так, будто в школьной столовой толстый повар объелся халявной едой, умер и сгнил. И в такие моменты о соседях никто не думает — все жрут. А от мерзких запахов, смешанных друг с другом, кажется, что они жрут говно и жрут как свиньи.

Очень часто, когда я еду один, меня постоянно кормят всякие бабы. Меня это сильно раздражает, я отказываюсь, а они чуть ли не в ёбач мне суют свои протухшие бутерброды, приговаривая: «Ешь, ешь. А как тебя зовут? Докуда едешь?»

Они берут до хуя, а со жрачкой же таскаться западло и выбрасывать жалко, и они сами стараются всё заточить в пути, а что не лезет — скармливают соседям. И возникает вопрос: да на хуя ж ты столько берёшь с собой жратвы, тупая ты пизда, если сама не можешь всё съесть?

И эта бабка обязательно свою жрачку либо сейчас предложит кому-нибудь, либо приедет на место и там скормит вонючим псам. Сама-то она вряд ли всё это съест.

Ощущение, что все эти люди набирают хавку в поезд, как, блядь, в поход: идёшь на день — бери на два.

Голова болела всё сильнее, и я уже подумывал о том, чтобы выпить таблетку. Люди всё так же не могли сидеть на своих местах, и постоянно какому-нибудь пидорасу надо было в туалет, в тамбур или в другой вагон. Каждый хлопок дверью отзывался звонким эхом у меня в голове, будто я просовывал свою бестолковку в щель, чтобы придавило. Ёбаные пассажиры словно устроили соревы — кто, блядь, громче всех ебанёт дверью. Суки! Это невероятно, но у всех была одинаковая тактика: сначала они пытались закрыть дверь аккуратно, но она открывалась, затем они хлопали сильнее — дверь снова открывалась. И в третий раз, чтобы наверняка, они ебашили дверью так, что мои яйца от вибрации закатывались в очко.

Это напомнило мне соревнования продавцов хавки — кто туже всех завяжет ёбаный пакет с хлебом или печеньем. Всякий раз, когда я разрываю пакет или отрезаю узел, мне становится хорошо от мысли, что у кого-то жизнь ещё хуже, чем у меня. Мне кажется, в этих узлах столько боли и злости, что, если бы не пакеты, в некоторых магазинах как не хуй делать могли бы встретиться две очереди: из покупателей и автоматная.

Одноклеточные говнари, не воспользовавшись шансом, что я им давал, подписались под одноклеточных говнарей и заёбывали меня наравне со всеми. Они проделывали один и тот же маршрут столько раз, что у меня уже не осталось сомнений — у них нет права и лева, они могут идти либо вперёд, либо назад…

Вообще-то, вряд ли в поезде кто-то сможет сходить направо или налево. Хотя налево можно сходить, но только условно…

Кстати, я разглядел ещё немного хуйни на волосатом — вся левая рука была в каком-то кривом синем недобитом говне, а на фалангах пальцев красовались синие размытые надпизди: ACAB — на левой и PAIN — на правой.

Я даже придумал сценарий социального ролика с этими двумя говнарями. В общем, так:

Они оба сидят на приёме у психолога, тёлка зелёная, а её ёбарь полностью завален портаками. И говорят.

Она: Первую сигарету я выкурила в пять лет, пыталась повторить за мамой… Мне не понравилось. В пятом классе начали курить все мои подружки, и я тоже, чтобы они не думали, что я сыкло и отстой… (начинает всхлипывать) А потом меня застукали родители… (всхлипывает) Нашли в сумке пачку сигарет и… и… (начинает тихо плакать) заставили выкурить её полностью, а… а… потом (ревёт) целый блок. И я позеленела! А-А-А!

Психолог: Что же случилось с вами, молодой человек?

Он: Когда мне было тринадцать, мой друг сделал себе наколку. Я тоже захотел. Мне накололи на плече череп самопальной машинкой и гелькой вместо краски. Мне понравилось. Я захотел ещё и наколол себе на правом плече значок инь-ян… (начинает всхлипывать) Я прятал их под футболкой, а однажды… (всхлипывает) я забыл и разделся по пояс на огороде, когда окучивал картошку… (начинает тихо плакать) Родители заметили и… и… (ревёт) заставили обколоть всё тело. Они накололи мне на лбу иероглиф «гавно»! А-А-А!

Он и она, ревя и жуя сопли:

— У меня на лобке растёт табак!

— Я даже блэкворком не перебьюсь!..

— Этот кошмар не закончится никогда, — услышал я голос из-за стены.

— Чего? — я прижал ухо к стенке.

— Я говорю, этот кошмар никогда не закончится. Постоянно кто-то ходит, срёт, ссыт, курит, блюёт — это самый настоящий ад.

— Унитаз, это ты? — я не верил своим ушам.

— Я.

— А почему ты мне не ответил, когда я ссал?

— Я ответил, но ты в этот момент стал смывать, и я только булькнул.

— Ой, извини, — сказал я, опустив взгляд, и замолчал.

— Ничего страшного, я привык.

— А как ты с этим борешься?

— Не знаю, — наверное, унитаз пожал педалькой. — Иногда булькаю, но чаще терплю.

— Сочувствую, братан, — попытался я поддержать своего собеседника.

— Забей, брат, я не один такой. В общественных туалетах унитазам тоже несладко, они могут засориться.

— Да, чувак, говно это всё…

— И моча с блевотнёй.

— Извини, — я ещё раз попросил прощения у унитаза.

— За что? Тебе не за что извиняться.

— Я ведь такой же долбоёб и гондон по жизни — могу засорить толчок по приколу.

— Вряд ли. Если бы ты увидел тех, кто занимается подобным говном, точно бы себя с ними не сравнил.

— Гм… может, ты и прав.

— Почему ты считаешь себя гондоном?

— Что?

— Ты сказал, что ты такой же долбоёб и гондон, вот я и пытаюсь выяснить, что с тобой не так.

— Э-э-э-э… Ну-у-у-у… я… когда-то очень давно я работал в конторе у одного редкостного мудака, я там открывал офис. То есть не в смысле — это была моя обязанность. Я приходил самым первым на работу. Я работал с восьми, а все остальные — с девяти. И я снимал с охраны офис, — затараторил я. — А потом звонил генеральному директору и просил его отключить сигнализацию, которую только что отключил сам. Таким образом он меня контролировал, во сколько я приходил и уходил. Он никак не мог признаться, что это не он снимает офис с охраны. И однажды мне стало лень звонить по утрам, я забил хуй и не звонил целый месяц, пока он как-то мне не предъявил за это. У него было хуёвое настроение, и он спросил: «Хули ты мне не звонишь по утрам?» А я сказал, что не вижу в этом смысла, ведь я же сам отключаю сигнализацию, он заорал, что ни хуя, это он делает после того, как я ему звоню. И пригрозил, что как-нибудь ко мне приедет с утра охрана и сначала мордой в пол меня ткнёт, а потом дрюкнет в попчанский. Он уехал, а я ахуел.

— Невероятно, — изумился унитаз.

— Это ещё не всё.

— Извини.

— Потом я стал бродить по офису с мыслью что-нибудь разъебать и наткнулся на дорогой велик его дочки, который был прислонён к стенке. В офисе были везде натыканы камеры, и мёртвая зона была только в толчке и у толчка, где и стоял велик. И я со всей дури пнул велик. Он упал, раздался грохот. Я быстренько его поднял и притих. Затем пнул его ещё раз и ещё. А потом поднял его, отошёл с ним на несколько шагов назад и бросил велик со всей силы об стенку. Хе-хе-хе-хе, с удовольствием бы ещё раз проделал этот трюк.

— Ну просто боевик, а не история! — восхитился унитаз.

— Это тоже ещё не всё.

— Вот как? Не может быть!

— Да. И потом я стал назло ему приходить на работу как можно раньше. Блядь, я даже будильник поставил на тринадцать минут раньше. Приходил и звонил сразу же ему, и когда слышал в трубке его сонный голос, утверждающий, что всё нормально, он отключил сигнализацию, у меня поднималось настроение. Так я его будил много раз.

— А-а-а-а, вот оно что, — задумчиво протянул унитаз. — Я мало что понял, но могу с уверенностью сказать, что это ерунда, — мой собеседник казался вежливым и интеллигентным.

— Это же охуенно! Я прихожу, звоню ему, а он такой: «Э-э-э-э-э-э-э-э…» — завыл я, пытаясь изобразить своего бывшего начальника, который только что проснулся. — «Алло… Всё нормально… мммм… зы-хы-ди…» — может, я даже слегка перестарался.

— Действительно, ты ужасен, — похвалил меня унитаз. — Вот пока ты это не изобразил, я не мог себе представить до конца, насколько серьёзно это всё выглядит.

— Просто я слегка разволновался, поэтому не совсем понятно объяснил. Да и опыта общения с унитазами у меня немного. И, кстати, если дирик по какой-нибудь хуйне потом срывался на мне, я молчал, ждал, когда он съебёт из офиса, а потом с огромным удовольствием подходил к велику его дочки и ебашил по полной. А он потом спрашивал: «Сергей, ты не знаешь, кто-нибудь трогал велосипед? У него педаль сломана. А я отвечал: «Не знаю. Лично я не трогал».

— Хе-хе-хе, ну просто мститель без маски, не иначе. А почему ты долбоёб? — унитаз будто поставил себе задачу вселить в меня уверенность, не считая все мои недостатки, о которых я ему поведал, за недостатки.

— Я жалуюсь унитазу на свою жизнь, а он меня подбадривает, хотя сам по уши в говне. Этого мало?

— Это ничего не значит, и не суди меня по внешнему виду. Есть ещё что-нибудь? — задал новый вопрос унитаз.

— Да много чего… э-э. Ну вот, например: как-то я одевался и сначала взял коричневые носки, потом увидел зелёные и поменял коричневые на них. А когда стал натягивать первый зелёный носок, он порвался прямо на пятке. Охуеть? Я снова взял коричневые носки, оделся и вышел из дома. А пока шёл, то подумал, что коричневые носки прокляли зелёные, потому что я их поменял на те, вот они и порвались. И если они прокляли зелёные, то либо коричневые носки тупые, либо им похуй, либо они круче зелёных и не боятся, что проклятие вернётся в троекратном размере. Улавливаешь мысль? Я к тому, что у носков тоже есть свои авторитеты. И если ты когда-нибудь решишь на педальку натянуть носок, натягивай коричневый. Он и крутой, и в цветовую гамму впишется.

— Ха-ха-ха-ха, — засмеялся унитаз и случайно булькнул: — Ой.

— А-а… — мне вдруг стало казаться, что я сейчас наговорил унитазу много бесполезной хуйни, отчего я почувствовал себя неловко. — И-и-и-и… Я ещё всегда всем желаю говна, много матерюсь, дрочу и… и… люблю извращения, ещё я некрофил, — попытался я снова убедить унитаз в том, что я долбоёб и гондон по жизни.

— Некрофил? — не поверил мне унитаз. — Поподробнее, пожалуйста.

— Я дрочу на мёртвых тёлок.

— Ха-ха-ха-ха, — унитаз истерично засмеялся и снова булькнул.

— Знаешь, сколько порномоделей дохнет? Да они пиздец какой вымирающий вид. А ведь среди них немало пиздатых, фильмы с которыми до сих пор смотрятся на одном дыхании. Мне кажется, если ты дрочишь на умершего человека, это отдаёт некрофилией.

— Это смешно, — ответил унитаз.

— Писяпопа — смешно, — сказал я немного раздражённо.

— В смысле? — не понял унитаз.

— У тебя никогда не бывает такого, когда ты постоянно повторяешь какое-нибудь слово или словосочетание очень быстро до тех пор, пока оно тебе не начинает казаться бессмысленным и очень смешным?

— Нет. Например?

— Например, пися и попа, — сказал я. — Я часто повторяю эти два слова вместе, будто это одно слово, и постепенно ускоряюсь, пока мне не начинает казаться, что писяпопа — это какой-то невероятный мифический персонаж из Древней Греции.

— Ха-ха-ха, — унитаз снова засмеялся.

Я замолчал.

— Нет, у меня такого не бывает, — подвёл итог унитаз.

— В детстве меня постоянно распирало от слова «колёса», — признался я и быстро проговорил: «Колёсаколёсаколёсаколёса», — в этот раз до смешного не дошло. Наверное, мало проговорил.

— Я могу ошибаться, но мне кажется, от колёс не одного тебя распирало и не только в детстве, — предположил унитаз.

— Да-да, подъёбывай, — махнул я рукой. — Хуй чего тебе ещё расскажу.

— Да ладно, мужик, не обижайся! Спасибо, что развеселил. У каждого же в голове какие-нибудь пауки трахаются. У тебя такие, у кого-то другие.

— Да знаешь, если так рассуждать, то справедливости ради стоит заметить, что у меня в голове человеки-пауки трахаются.

— Пусть будет так, как скажешь, — легко согласился унитаз. — А можно тебе задать нескромный вопрос?

— Валяй, — кивнул я, не понимая — какой нескромный вопрос может задать унитаз?

— Сколько у тебя было в жизни унитазов, в которые ты срал?

— Хе-хе. Я не знаю, — растерялся я. — Что это за вопрос? Количество унитазов, в которые ты срал, влияет на коэффициент нормальности, что ли?

— Нет, я просто так спросил.

— Надо подумать.

— Подумай.

— Горшки считать?

— Нет.

— Любые другие места?

— То есть?

— Улицы, подъезды, тазики…

— Ты что, в подъезде срал? — удивился унитаз.

— Ну… был разок. Самый экстремальный просёр в моей жизни, на меня в тот момент можно было посмотреть из трёх глазков, — сказал я и понял, что начинаю краснеть, гордиться тут было нечем.

— Под дверь, что ли, кому-то срал? — хохотнул унитаз.

— Нет. Я не мог терпеть до дома и насрал там, куда донёс. Я забежал в ближайший подъезд, снял штаны и навалил кучу, придерживая входную дверь рукой, чтобы не зашли с улицы. А ещё я молился, чтобы в тот момент никто не вышел из какой-нибудь квартиры. Если бы меня спалили, мне бы настал пиздец.

— А чем подтёрся? — пожалуй, унитаз проявлял профессиональный интерес.

— Ничем! У меня же не было времени почитать газетку. Как ты себе это представляешь? Да я до сих пор вспоминаю это с ужасом. От меня потом воняло говном. И мне стыдно.

— Ладно. Улицы и подъезды не считаются. Тазики тоже.

— В общем, не так много, — я начал считать.

— Тазик, — заржал унитаз. — С бельём?

— Нет, без. И не надо про меня думать хуй знает что! Я никогда никому не срал специально. И в тазик срал по необходимости — обстоятельства заставили. У меня есть несколько знакомых, кто любит заниматься подобным говном — мстить говном. Одного уволили с работы, он выяснил, где живёт директор, насрал в банку, пришёл к нему домой и измазал его дверь своим говном. Другой насрал из мести в сковородку в хате своего знакомого и спрятал её в духовку у него на кухне. А третий возглавляет хит-парад — откинул глину втихаря на учительский стул в кабинете русского и литературы, когда учился в шестом классе, потому что училка его пиздецки бесила. А потом всем распиздел, что это сделал какой-то пятиклассник.

— Хе-хе, ужас! Подставить пятиклассника, учась при этом на год старше — небывалое свинство. Но я бы всё-таки на вершину твоего хит-парада поставил вторую позицию. Всё-таки навалить в сковороду, а потом спрятать её в духовку — недурственное говнецо.

— Срать, — я пожал плечами. — В смысле, похуй.

— Знаешь, — унитаз продолжал, — мне ещё кажется, что мы с тобой уже настолько сблизились, что ты, когда захочешь мне рассказать в следующий раз, как разбил чей-то велосипед, насрал в подъезде или до усрачки испугался писипопы, можешь смело ко мне обращаться со словами «Дорогой дневник».

— А мне почему-то кажется, что, когда твой лучший кореш — унитаз, испугаться до усрачки совсем не зазорно. И ещё мы бы могли замутить с тобой джаз-банду, назвать её «Единство», ебашить злой рэп и выступать на Международном дне инвалидов.

— Хах! Заманчивое предложение. Ну так что, посчитал?

— Считаю, — сказал я. — Ну, может, около двадцати, — прикинув, озвучил я цифру. — Да, не более двадцати пяти — точно.

— Гм, маловато, — унитаз меня как будто хотел пристыдить.

— Да что-то мне как-то, прикинь, стремновато срать где попало, и, думаю, не мне одному, — попытался я оправдаться перед унитазом. Хотя зачем? Я ведь его даже не знал.

— В тебе непозволительно много комплексов для твоего возраста, — раскрыл мою сущность унитаз.

— О-о! — сделал я удивлённое лицо. — Из этого следует вывод, что у тебя офицерский чин.

— Борись с ними! — дал дельный совет унитаз.

— Да, вот как раз и начну, с тобой только допизжу и начну, — завёлся я от его показного спокойствия, как от прикуривателя. — Не буду бедным и закомплексованным, ага.

— Не надо нервничать, могу посоветовать один способ.

— Не обижайся, если я начну смеяться, — я готов был начать сразу же, как только унитаз заговорит.

— Можно попробовать одно упражнение, — пока я годил со смехом, унитаз продолжал советовать. — Взять хотя бы меня, ну или любой другой унитаз, представить, что я — все твои комплексы, и посрать на них.

— Да я и не ждал чего-то сенсационного, — я решил не смеяться, всё-таки унитаз пытался помочь.

— Не обязательно срать в унитаз…

— Можно срать в рот, — перебил я его. — Полагаю, удовольствия будет побольше, особенно если оно будет обоюдным. Имею в виду и того, кто откроет рот для принятия говна.

— Можно заниматься сексом с девушкой, также представив, что она — все твои комплексы, которые ты, сам понимаешь, ебёшь, допустим, в рот или жопу. Можно куклу, мож…

— Ну понятно, да. А дальше что? Каков итог у замысла-то? — я решил избавить унитаз и себя от остальных сравнений своих комплексов с кем-то или чем-то.

— Итог: ты на подсознательном уровне поймёшь, что ты на все свои комплексы навалил кучу, и не раз, либо имел их регулярно в разных позах. И если в дальнейшем они где-то себя попытаются проявить, ты просто не дашь им этого сделать, потому что не будешь их бояться. Наоборот — посмеёшься над ними, ты же их много раз унижал.

— Слушай, а ты бы не хотел, чтобы над входом к тебе висела табличка «Обсерватория»? — соскочил я с темы. — Или, если унитазов несколько, въебать большими буквами прямо на дверь СОРТИРОВКА, чтобы сразу было понятно, что тут тусуются толчки.

— Почему нет? Но ты бы не отклонялся от темы нашей беседы. Так что скажешь?

— Ты это сам придумал? — спросил я. — Про комплексы.

— Не придумал, а додумался, — поправил унитаз.

— Значит, ты допускаешь, что подобное упражнение-испражнение может вполне применяться в психологии или хуй-знает-где-там для избавления от комплексов?

— А чем тебе не нравится метод? Кстати, ты ловко придумал ему название — «Упражнение-испражнение».

— Дарю, — ответил я безразлично.

— Спасибо. К тому же я и не претендую на авторские права.

— Не знаком с психологией, но и не стал бы смело утверждать, что ты не первый, кто до этого додумался.

— А вот я не могу быть в этом уверен. Это как утверждать, что контаминации «крокодилдо», «страпони», «бенефистинг» и «колбасало» твоих рук дело и ты первый это изобрёл. В мире каждый день до одного и того же могут додуматься много миллионов человек.

— Не зря я считал и считаю тебя одним из величайших изобретений человечества. Потому что всегда был уверен, что у тебя только одна сверхспособность — превращать всё в говно.

— Не понял, — казалось, унитаз напрягся и как будто был готов обидеться.

— А ты что, не знал, что всё, что плавает в унитазе, ассоциируется с говном?

— А, ты про это, — унитаз махнул педалькой и нечаянно спустил воду.

— Ну да. Это же удивительно, не находишь? В тебя могут бросить еду, мятую бумагу, обычную грязь или мусор, но, когда это не смыто, прилипло или просто плавает, все будут говорить: «Фу-у-у, что это за говно?»

— Ха-ха, давай-давай! Вот видишь, ты уже почти пользуешься моим методом — засираешь меня, поднимая свою самооценку.

— О, как интересно и любопытно, — одобрительно закивал я, почёсывая подбородок и поправляя воображаемые очки, хоть он этого и не увидел. — А метод-то действительно работает, я уже чувствую себя лучше, но ещё мне интересно и любопытно другое: ты додумался до своего метода, потому что какой-то потерявший в себя веру психолог подтёрся своим дипломом и спустил его в тебя с нелепой мазнёй на букве «П»? Или же в твоего предка срал и ссал, а может, блевал и кончал не кто-нибудь, а сам Зигмунд? Минимум — Сригмунд, не иначе.

— Да ну, что ты, я же унитаз, мне неизвестно моё генеалогическое древо, — отшутился мой собеседник.

— И вот я снова не пойму, — пожал я плечами, хоть он этого опять не увидел, — либо кто-то от безысходности подтёрся несколькими страничками из сборника анекдотов и спустил их в тебя с нелепой мазнёй на словах «Вовочка», «Штирлиц», «Петька» и «еврей», либо, что тоже очень может быть, твои предки-унитазы стояли в павильонах, где проходили съёмки всех смехопидорач, и в них, в твоих предков в смысле, сбрасывали неудачные юморески все шуткари. Этакая сатира из сортира. Иначе как ещё объяснить твой талант хохмача?

— А я, кстати, о твоих предках и слова не сказал, — тонко подметил унитаз.

— Да… Блин… Извини, — мне стало стыдно за то, что я в буквальном смысле засрал его предков. — Ну и, если вернуться к твоему методу, как он, действенный? — переключился я обратно на супертренинг.

— Ты мне скажи! — оживился унитаз. — Попробуй и скажи!

— А ты сам не пробовал, что ли?

— Если ты спросил без задней мысли, очевидно, что у тебя феноменальное воображение. То есть ты меня представил либо занимающимся с кем-то сексом, либо…

— Срущим в самого себя, — договорил я. — Всё верно про моё воображение.

— Нет, не пробовал, — ответил унитаз на мой вопрос. — Потому что у меня нет комплексов, я же унитаз. И меня не парит, что я не могу трансформироваться в… — унитаз вдруг затих.

— В?.. — я ждал, что он сейчас скажет.

— В… — унитаз мешкал. — В кого-нибудь другого.

— Например, в унитазомобиль, на котором можно и ездить, и срать, — предположил я.

— Не-а, — казалось, что унитаз чем-то отрицательно помотал.

— Как бы там ни было, всё равно спасибо за совет, — успокоился я.

— Носи на здоровье, — было ощущение, что унитаз мне чем-то подмигнул. Да ясно же чем — стульчаком.

Мимо меня кто-то прошёл, громко хлопнув дверью.

— Ладно, мужик, мне пора работать, рад был пообщаться, не кисни, удачи, — сказал унитаз и замолчал.

Я открыл глаза и попытался понять, что произошло, — кажется, в соревнованиях по закрыванию двери появился претендент на титул. Очередной мимо идущий ублюдок так же, как и все, не счёл нужным быть аккуратнее и показал всем слабакам вроде меня, как надо закрывать двери, гондон! Справился с первого раза, хуйнув дверью так, что мои яйца закатились в очко и вывалились изо рта, посшибав на своём пути все органы, — невероятный кишечно-желудочный страйк.

Хорошо, что в эту глубинку ещё не докатился научно-технический прогресс и мы едем в поезде, где толчки находятся в разных концах вагона, а не два в конце. Иначе мне было бы совсем пиздецово.

Голова по-прежнему болела, я с трудом приподнялся и посмотрел в окно — станция.

— Проснулся? — услышал я голос своей мамы.

— Мама, ты меня хоть не доставай, — отмахнулся я.

— А я-то что? — не поняла мама.

— Если ты видишь, что я открыл глаза и сел, — уж наверное, я проснулся! Ты что, можешь открыть глаза, сесть на кровати и дальше спать?

— Есть не хочешь? — сменила тему разговора мама.

— Нет, я хочу таблетку и поскорее приехать.

— Так выпей, кто мешает?

Я ничего не ответил и полез в сумку, продолжая про себя материться: «Суки! Ну станция же, блядь, толчок закрыт, нет — всё равно кто-то прошёл мимо». Даже не хочу знать, что бы со мной было, если бы я оказался в вагоне с биотолчками, которые работают постоянно. Но там, может, и двери закрываются проще. Только нашему простому народу не один ли хуй. Всё потеряют и сломают, как в анекдоте.

Я легко согласился переплачивать за купе только из-за того, что мне больно смотреть на свой народ. (А вообще, не только.) Ни для кого не секрет: хочешь узнать, какие идиоты живут в твоей стране, прокатись в общем вагоне или плацкартном — охуеешь.

Я в детстве накатался в общаках и, как только начал зарабатывать, тут же решил, что моим бедам пришёл конец, — хуй!

Я стараюсь не делить общество на слои, если общество само себя не начинает делить на слои. В купе всё же тихо, спокойно, никто не заёбывает. Хотя после того, как сделали различные скидосы, туда тоже прорвалось быдло. И началось: пьяные мудилы промахиваются и заходят не в свои купе, становится всё больше хаоса и балагана.

Я всегда верил, что раньше проезд в купе могла себе позволить только интеллигенция, да и вообще — купе для них и придумали. Но со временем быдла стало больше, оно стало зарабатывать больше, и потомки интеллигентов, оставшись в меньшинстве, решили, что интеллигентами теперь быть не модно, и тоже стали быдлом, чтобы не выделяться из толпы, чтобы их не отпиздили. Они зассали! Ещё они работать не любят, отчего выглядят даже хуже быдла, переняв от тех только гнилые повадки.

В результате вся интимная обстановка в купе забылась, она исчезла. Да и не только в купе. Все культурные традиции пошли по звезде, потому что люди — пизданутые на всю голову мудаки, а мне осталось только материться и ворчать, будто я старый дед и занудное мудацкое хуйло.

Хотя я себя всё равно считаю интеллигентом, кто бы там ни пиздел, что я выгляжу как маргинал. Этим я и отличаюсь — как и вся интеллигенция, я выше всяких там пидорасов и хуесосов, которые пиздят про них… про нас всякую хуйню. Да и высшего образования у меня, кстати, нет. А сегодня именно отсутствие высшего образования делает человека интеллигентом. Это показатель. Потому что сегодня только поганые быдлоиды имеют возможность его получить, но не могут раздуплить — что с ним делать?

Да, конечно, кто-то мне может сказать: «Какой же ты, нахуй, интеллигент, если ты смотришь только порно и футбол?» На что я сразу же отвечу: «Не надо пиздеть! Я дрочу только на интеллигентное порно: копро-, зоо — и страпон-видео. Ибо только у интеллигентного человека хватит фантазии получить удовольствие от подобного рода экзотики».

БДСМ — истинно быдлянское порно, оно не входит в мои интересы. Одно быдло настолько долго прогибалось, что теперь стало получать от этого удовольствие и кончить не может без этого, другое быдло так ненавидит прошлую жизнь, что теперь пытается всё компенсировать на первом быдле, но только в роли хозяина. Правда, у них очень маленький мозг, поэтому они не способны понять, что всю жизнь будут находиться на низшей ступени развития, независимо от их социального статуса.

Ещё есть те, которые начинают думать, что БДСМ — это круто, потому что их быдлодрузики лоббируют всем БДСМ, но со временем, когда они вливаются в процесс, они пополняют ряды либо первых, либо вторых.

БДСМ даже расшифровывается как «бля, долбоёбы, сука, мудаки». Пошутил. По правде… Может, это и есть моя последняя шутка в жизни?

По правде…

хотя кто не знает, как расшифровывается бдсм? даже моя мёртвая бабушка практиковала это дело с нацистами гансом и людвигом, пока не вспомнила свои интеллигентные корни и не соскочила.

…БДСМ расшифровывается так: «Быдло Деградирующая Само Мастурбация». В узко специализированной литературе по гинекологии можно встретить такую расшифровку: «Бабам Доставляющая Сикель Менструация». А в учебниках по математике можно встретить такую: «Биссектриса Дробит Синусом Марьиванну».

Да и что уж там, будем откровенны, сегодня только копро-, зоо — и страпон-видео снимают интеллигенты — наверняка они его и придумали, а всё остальное порно снимает быдло и снимается в нём же.

А футбол-то что? Его изобрели в самой интеллигентной и развитой стране мира. Болеть можно и интеллигентно, не кричать: «Судья — пидорас! Хули ж ты свистишь в одни ворота?» А, скажем, интеллигентно запеть: «У судьи есть му-у-у-уж».

Я выпил таблетку и запрокинул голову назад, стараясь вспомнить свой сон про говорящий унитаз. Хех, почти что кошмар на улице унитазов…

И не надо, блядь, думать, что я запрокинул голову назад, чтобы таблетка лучше проглотилась. Я так сел, чтобы немножко размять шею.

В общем-то, сон про говорящий унитаз получился однозначно лучше, чем тот, где я был стендап-комиком и, выступая со сцены, ёбнуто шутил: «И да, ещё, а вы не знаете, почему „физичка“ не рифмуется с „сучкой“? Когда я учился в техникуме, у меня на первом курсе была физика. Так вот преподша — физичка — была такой сучкой, а я ломал голову — почему эти два слова не рифмуются? Странности покруче любой самой странной поеботы.

А ещё как-то раз я скрестил Толстого и Достоевского, на выходе у меня получился Фев Михалаевич Толстоевский. Этот гибрид, конечно, мимо кассы, но я так и не разобрался, в чём преимущество Толстоевского над Лёвой и Достом. Тоже ведь из области непонятного и необъяснимого, согласитесь…»

Вот не помню — смеялся там кто-нибудь или нет. Скорее всего, там, где я выступал, вообще никаких зрителей не было. Исхожу из мысли, что меня никто не освистывал и не бросал в меня говно.

Но унитаз мне попался интересный — без бля. Возможно, даже уникальный. В каком-то смысле ведь все унитазы униКАЛьны. А этот — особенно, мало того что вежливый, так ещё и психолог. Хотя я мало что помню из своего сна, только в общих чертах: отзывчивое интеллигентное очко.

Меня пиздец как заёбывают люди, которые любят свои сны рассказывать по полчаса. У кого, конечно, как, но мне кажется, весь сон помнить невозможно. И любой сон можно уложить в три предложения:

1. Мне приснилась такая-то ёбань.

2. Потом мы с тобой (или я один) куда-то попиздовали, чтобы что-то замутить.

3. А потом произошла какая-то хуйня, и я проснулся.

Я всё равно придерживаюсь мнения, что люди, которые до мельчайших деталей рассказывают свои сны на протяжении получаса, — пиздят. Может, не везде, но по-любому где-то да наебнут… Да везде!

Вот, кстати, а как быть, когда заходишь в туалет, а там только что кто-то посрал и воняет охуеть как, а тебе только сыкнуть? Ты ссышь, с трудом стараясь не дышать, а следом уже очередь — кто-то дёргает ручку. Наверняка ведь будут думать, что это ты. Подстава и засада!

Или в офисе: зашёл в толкан, а на унитазе черкаши от чьего-то свежего просёра — вообще свинский пиздец. Ладно бы ещё когда ёршика нет, а когда он есть, но им даже не думают воспользоваться, — свинство же. Долго думал, что такое можно встретить только в мужском туалете, но, по недавним сведениям женской сортирной разведки, среди баб тоже попадаются свиньи. Стоит признать, черкаши в женском туалете — фантастические данные, которыми, я уверен на сто процентов, не владеет даже, мать его, ВЦИОМ.

Блин-бля! С унитазом нужно ещё столько всего обсудить, а он ушёл. И всё-таки надо было спросить, как его зовут, а то — унитаз, унитаз. Это точно так же, как обращаться к какому-нибудь пидору: «Эй, пидор! Слышишь меня, пидор?» Таких интеллигентных унитазов ведь немного…

Из другого вагона или из тамбура вышел какой-то дядя, хлопнув дверью так, что в моей голове снова начался кубок большого члена по пенису, и прошёл мимо меня, задев плечом торчащий матрас, и я захотел крикнуть ему в спину: «…А ПИДОРЫ — ВСЕ!»

Постепенно народ стал заходить обратно в вагон.

— Есть не хочешь? — ещё раз спросила меня мама.

— Мама, ты думаешь, я себя истязаю голодом, что ли?

Я всегда беру с собой в дорогу какую-нибудь хуйню: два литра питьевой воды, немного шоколада, несколько булок и чего-то по мелочи. Я не могу съесть больше в поезде, мне херово, и еда совсем не лезет.

Может, я просто завидую всем людям, кто ест по-свински всю дорогу, потому что сам могу только сосать шоколад и член? Ещё бы пресытиться членом…

— Да.

— Нет! — я достал из пакета шоколадку, развернул её, отломил маленький квадратик, положил его в рот и стал медленно рассасывать, представляя, что это конская елда.

Пришли наши соседи, тётенька попросила разрешения у моей мамы залезть на свою полку, используя стол как катапульту, потому что она жирная пизда и по-другому не может — пердачелло мешает. Мама сказала, что ей всё равно. А меня-то спрашивать не надо, я же никто и звать меня никак.

Я посмотрел на эту парочку и вспомнил тупой стишок: «Жили-были два кота: ебота и хуета. Ебота — хороший кот, хуета — наоборот». Нет, нет, нет, нет, это не про них. Ебота ебётся в рот, хуета говно жуёт — ну типа.

Я достал нетбук и начал смотреть фильм, решив тем самым убить три часа изнурительного пути — именно на столько хватает заряда аккумулятора в моём видавшем виды цвета залежалого яблока потрёпанном стареньком бабушкином-дедушкином советском портативном компьютере.

Я посмотрел фильм и обратил внимание на одну очень важную деталь: таблетка, блядь, не помогла, а голова болела, и не просто, блядь, болела. Она, блядь, болела только с левой, нахуй, стороны! Осознав это, я стал тут же думать, что меня уже тошнит, я сейчас блевану и, кажется, уже температура поднялась. Что-то мне стало совсем хуёво…

Я решил отвлечь себя стишком, чтобы не сдохнуть от страха, вскинул мысленно правую руку вверх и выразительно начал:

наложи мне говна за ворот,

да наплюй-ка в роток блевотни.

и тогда зачирикают скоро

в дупле моём соловьи…

Ну да, с таким стихуём на смертном одре и правда некого бояться. Бояться… Бояться? Бояться!

сквозняк в очке заткнули толстым хуем,

как будто шар вогнали в лузу длинным кием.

мы воем в страхе и круги мелом рисуем

с тех пор, как гоголь напугал нас своим вием.

О! Пока я сочинял последнюю строчку, подумал, что этот стишок похож на кубик Рубика, который можно вертеть по-всякому. Я попробовал его повертеть:

нам в детстве всем запор лечили толстым вием

мы молча мелом белый круг теперь рисуем.

отнюдь не затолкнуть шар в лузу длинным кием

с тех пор, как гоголь напугал всех своим…

Я отвлёкся на бабку на боковушке, сбился и закончил совсем не в рифму —

…носом.

Блядь, вот так всегда — прошло полминуты, и идея, которая буквально только что казалась хорошей, превратилась в полное говно.

Мимо меня в миллиардный раз прошёл говнарь с тёлкой, и я понял: если они в перерывах между курением ещё трахаются, у них может родиться только сигарета, папироса или булик. Они столько курят, что у парня по-любому из члена никотин капает, может, даже непроизвольно. Или они как в военное время: ни говна, ни ложки — курани курёжки? Суки! Стихи не дали почитать.

Зарядить в этом вагоне нетбук не получится, сетевого фильтра у меня не было, а стоять возле толчка и караулить, чтобы мой ноут не спиздили, для меня не вариант. С унитазом договориться тоже не получится, не хочу навязываться. Будто у него других дел нет, только следить за моим ноутом.

Я мотал головой по сторонам и тупил, пока не обратил внимание на надпись Sport на своих носках. Да-да, я уже ржал над этим и даже гуглил — не я один задавался этим вопросом: нахуй это писать на носках, трусах и перчатках? А что, если спортом лучше заниматься в одежде с надписью Sport, приготовлением еды — в одежде с надписью Food, а ебаться — в эротическом белье с надписью Sex? В таком случае, чтобы беспрепятственно завершить эту поездку, мне нужны трусы с надписью Huinya. Да и просто на буднях пригодится.

Я посмотрел на маму, она читала книжку. Соседи сверху тоже чем-то занимались каждый на своей полке. Поссать тоже не сходишь, потому что уже началась самая длинная санитарная зона в пути. А повидаться со своим новым корешом хотелось. Я посмотрел на время, совсем скоро будет очень большая остановка.

— Спорим, сейчас на станции все пассажиры поезда выбегут на перрон и начнут покупать всякую херню, — сказал я матери.

— Что? — отвлеклась мама от чтения.

— Ты слышала, — не стал я повторять свою фразу.

— Зачем мне спорить?

— Да просто так.

И я оказался прав.

о==8 (самая большая остановка) 8==о

— А ты не хочешь выйти погулять? — спросила меня мама.

— О нет. Я не уверен, что я с такой головной болью смогу даже до выхода дойти, а если стану слезать, ещё свалюсь.

Зашли несколько новых пассажиров. Мы же с мамой стали смотреть в окно.

— Какой сервис, — изумилась мамаша. — Прямо целый рынок.

— Это не рынок, мама, это базар-вокзал! — попытался я поумничать. — Продавцы свернутся ещё до нашего отправления.

— Откуда ты знаешь?

— Я же не первый раз еду на этом поезде. Перед нами на соседний путь приезжает точно такой же состав, только обратный. И народ высыпает из вагонов и закупает всякий хлам: веники, картофан, моркву, грибосы, самопальное топливо. А местные жители, по мере того как всё продадут, тут же станут сваливать. Видишь, вон там машины стоят?

— И что?

— Это их колёса, хе-хе-хе. Ты заметила, как я модно назвал их машины — колёса?

— Заметила, ты прямо модный парень.

— Йа! — по-ослиному взвыл я.

— Ну и дальше-то что?

— Ничего. Кто первый всё продаст, заберёт свой столик и уедет отсюда.

— Да ну, — не поверила мне мама.

— Смотри сама, обратный поезд скоро тронется.

Через несколько минут рынок начал рассасываться.

Я никогда не понимал, почему люди покупают в дороге всякую хуйню. И если тех, кто ехал домой, на север, из отпуска, хоть мизерно, но всё же оправдывал тот факт, что они сейчас приедут, возможно, без денег, а тут, наверное, немного дешевле, то тех, кто ехал в отпуск, я не понимал категорически.

«На хуя тебе картофан, тётка, ты что, в столице, или куда ты там едешь, картофан не купишь?» — задавал я про себя вопрос тётке из своего вагона, которая бегала от бабки к бабке с купюрами в руке и что-то спрашивала. Наверное, сколько стоит отлиз.

Я перевёл взгляд на бабку, которая, раскачиваясь, ковыляла по перрону. Одной рукой она закидывала в свой рот семки, в другой держала пучок морквы и оглядывала всех потенциальных покупателей. Я всмотрелся в её пропитое лицо и вспомнил детскую хуйню: «Хуй — не морковка, сосать неловко». И ещё бы к ней подошло: «Тебе хуёв на рассаду не дать?» Вернее, это надо произносить в контексте. Вот, например, я у неё покупаю моркву, протягиваю крупную купюру. А она мне: «А без сдачи можешь дать?» А я ей такой: «А хуёв тебе на рассаду не дать?»

— Интересно, надо было тоже выйти, хотя бы цены узнать, — не удержалась мама.

— Ты ещё успеешь, иди. И чего это только цены узнать? Бери авоську да отоваривайся там на все.

— Прекрати! — одёрнула меня мать.

— А чего ты всякую херню несёшь?

— А вон, смотри, дед стоит один в стороне, — избежала конфликта мама, сменив тему. — Что это у него в бутылках такое яркое, аж ядовитое?

— Это, мама, спотыкач местного производства — КВН: крепкий, вонючий, недорогой.

— Рябиновка, что ли? Ха, покупать что-то никто не хочет, — рассуждала мама, не обращая на меня внимания.

— Ещё не вечер. Сейчас к нему подойдут самые отчаянные колдыри, он им нальёт в крышечку, они попробуют и купят всё. А он им ещё на радостях рецепт в бумажке сунет.

— Ха-ха, не смеши, — заулыбалась мама.

Я снова оказался прав, всё произошло ровно так, как я и описал. Но я не стал говорить маме, что я этого жарщика с красным носом уже видел четыре раза в этом году, пусть думает, что я прохавал жызь с самого низу, блядь.

Продав бухач, дед медленно подошёл к старому велосипеду, скрутил с него алюминиевую проволоку, которая, если я правильно понял, никому не должна была позволить спиздить его транспорт, еле залез на него и криво поехал.

«Ты смотри-ка, мужик пиздыковат, а верёвочкой перепоясан», — пронеслось у меня в голове немного пессимистично.

Я продолжал смотреть в окно на уезжающего на древнем лисапеде дедка и добавил вслух:

— На аллаха надейся, а верблюда привязывай.

Однажды я ехал домой вдвоём в купе с какой-то мадам. Она была на сто процентов интеллигентной женщиной, но быдлокоррекция из неё всё же сквозила. То она пыталась меня покормить, то спрашивала, кто я и куда еду. Но самый лютяк начался в конце пути: она скупала на каждой станции всё подряд, и верхняя полка над ней, на которой никто не ехал, была заставлена её шляпой.

Там было всё: ягоды, картофан, веники, капустка, морква, зелень. И уже почти в самом конце, поезд стоял всего минут шесть или восемь, она выглянула в окно и увидела, как кто-то продавал рыбу.

— О! Хочу рыбу! — воскликнула она, зашевелилась, схватила кошелёк и побежала за очередной хотелкой.

Я примерно догадывался, чем это всё закончится, и уже прикидывал в голове возможный ответ на её просьбу помочь ей вынести сумки из поезда. Вариант получился весьма символичным, учитывая её последнюю покупку.

Репетиция:

— Молодой человек, а вы мне не поможете вынести сумки из вагона? — спрашивает она кокетливо, собрав в мимике на лице остатки своей привлекательности.

— А в рот тебе не поссать, чтобы морем пахло? — говорю я ей и… И что дальше?

А дальше я вышел с ней на одной станции, и, конечно же, я нёс её огромные сумищи к выходу, потому что сама она их хуй подняла. Да и я вообще-то тоже, но не мог же я ей отказать… Я надеялся, что мне с ней перепадёт.

пожалуй, даже моя мёртвая бабушка не смогла бы поднять те сумки… ладно, хватит баловаться воскрешением, а то ещё опиздюлюсь ненароком от своей мёртвой бабули, так-то ведь и с ней перепасть может.

Что тут ещё сказать… Могу только добавить, что, когда я хуй сосал, селёдкой пахло.

Обратный поезд уже уехал, как и продавцы рынка, на котором почти никого не осталось.

— Действительно, всё так, как ты и сказал, — удивилась мама.

— Действительно, — удивился я в ответ, — я всегда прав, но все это признают только тогда, когда уже не надо.

— Лучше не ворчи, а съешь конфетку.

— Не, фу, — поморщился я.

Не хочу выёбываться, но я очень часто оказываюсь прав во многих ситуациях, сам не знаю, почему так происходит. Но прикол в том, что заинтересованные лица конкретного эпизода признают это слишком поздно. Они не хотят меня слушать. Может, потому что их злит, что я априори прав, может, потому что они всегда всё хотят сделать по-своему, а может, потому что все вокруг считают меня неопытным мудаком, который ни хуя не знает, ни хуя не умеет и ни хуя ни в чём не дуплит.

И я каждый раз, когда оказываюсь прав, начинаю пиздеть с понтом типа: «Ну чё, соснули, петухи? Надо было делать, как я говорил, лохи́, блядь!»

В такие моменты я смакую и чувствую себя футбольным вратарём, который только что совершил неебический сэйв. Все игроки его команды подходят к нему, хлопают по плечу, дают краба и говорят, наверное, что-то типа: «Ты охуительный воротчик, Валера! Круто ты парировал этот хитровыебанный пушечный удар». А Валера делает грозное ебло и орёт на свою оборону типа: «Вы чё, охуели, что ли, пидоры? Какого хуя вы дали пробить этому уёбку? Мне, блядь, снова пришлось делать свою работу, суки!»

На перроне мирно спала собака. Возле неё стояла ворона и громко каркала, мотая клювом по сторонам. У меня есть подозрение, что домашние животные очень одиноки. Да, они, возможно, чувствуют любовь своих хозяев, но если мы говорим о том, что у животных тоже может быть своя собачья, кошачья или ещё какая-то любовь, семья и так далее, то они этого лишены напрочь, живя под замком. Собака подняла голову, будто услышав мои мысли, и посмотрела в мою сторону. От этого мне стало не по себе.

Мы поехали дальше. Моё состояние подходило к критической отметке, я не мог думать ни о чём другом, только об унитазе и головной боли. Ну… может быть, ещё о конском члене, но это так, шалость. С трудом встав, я выпил ещё одну таблетку.

— Ты чего такой грустный? — спросила меня мама.

Я открыл рот и чуть было не ответил «Хуй сосал невкусный», но потом вовремя опомнился, закрыл рот и промолчал.

— Что с тобой случилось? Ты стал каким-то нервным, не улыбаешься совсем, — забеспокоилась о моём здоровье маман.

— Я скажу тебе, что со мной случилось, мама. Я стал взрослым, и мне это не нравится.

— Да ну тебя, — мама снова уткнулась в свою книгу.

И как с ней разговаривать на серьёзные темы, если для моей мамы серьёзность тем ограничивается только разговорами об уплате за квартиру и советами, как вылечить какую-нибудь болячку?

Да я даже не могу с ней поговорить о своих личностных расстройствах. У неё всё лечится хуй пойми чем. Болит голова? Надо сделать точечный массаж пальцами ног. Болит горло? Сейчас я сделаю полоскание из сушёного собачьего говна. Рак кожи? У меня тут есть одно средство от запора, только его надо не пить, а растирать. Что, слышишь голоса и они говорят тебе всех убить? Так, у меня есть таблетка от давления, сейчас найду…

Я хмыкнул и отвернулся к стенке, продолжив бессмысленный бесконечный разговор с самим собой:

— Проблема кривого воспитания не в том, что оно плохое, а в том, что в само воспитание в принципе вложен пункт — объяснить ребёнку, что он должен гордиться своим воспитанием. И когда вырастает ханжа, с этим уже практически ничего не поделать. Что ему ни говори, сколько ни показывай лучшие пути развития, он всё равно не послушает, потому что в голове мысль — родители так не делают.

— Так точно, вас понял, Вениамин Аркадьич, будем заставлять родителей ебаться в жопу, чтобы их дети-ханжи уже во время воспитания понимали, каким путём в жизни в том числе можно добиваться успеха, и не воротили нос, когда им предлагали продвижение по службе через постель.

— Ага, смейся сколько влезет, я не реагирую на твои провокации.

— Я предлагаю сменить тему, надоело уже слушать про снобов, мещанок и ханжей.

— Меняй.

— Давай про депрессию.

— Легко!

— Как ты относишься к депрессии и к людям, которые специально себя в неё загоняют? Ну и вообще, как сам с ней борешься и как борешься со своими страхами, если они возникают в такие моменты?

— Кто-то сказал: «Не бойся, если ты один, бойся, если ты ноль». Другой умный хрен сказал: «Страх сменяется шоком, шок — усталостью, усталость — злостью» или что-то в этом роде. А я скажу так: «В мире столько сраных умников, все их суперцитаты не запомнишь!» Пока я сейчас выёбывался, стараясь быть похожим на бывалого персонажа из фильма про нелёгкую жизнь, забыл, что хотел сказать, а потом мне пришла в голову мысль, что каждый одинокий и несчастный человек всегда кому-то жалуется. Лично мне смешно слушать разные истории о нелёгкой судьбе. А уж если мне смешно, какому-нибудь инвалиду без руки или ноги должно быть тем более. Так что я никак не отношусь к депрессии и ебу её в череп.

Вот, например, сидит внешне нормальный человек и ноет, что ему очень плохо, ушла девушка, потому что он бухает, денег нет, потому что он бухает, и он продолжает бухать или даже колется, занимается саморазрушением, потому что не хватает смелости сразу себя ёбнуть. И ведь его проблемы решаемы, у него есть всё: поддержка родителей, друзей, перспективы, потенциал. А он просто дурак по жизни, его посадят.

И сидит человек, который родился слепым или без ноги, от которого отказались родители, потому что зассали воспитывать хуй пойми что. Этому человеку гораздо хуже. Интересно, что он думает?

— А что он думает?

— Я не знаю, я и говорю: интересно. У меня есть подружка, она инвалид с рождения — не ходит, даже сама колёса на коляске крутить не может, потому что у неё очень худые руки. Она училась на психолога, но вроде не доучилась. Ещё она очень хорошо пела. Да и сейчас наверняка поёт не хуже, не суть. У неё ещё было партийное прозвище Девочка Велосипед. Не важно. Я ещё хотел ей сунуть в руки член, чтобы она мне подрочила…

Эх, колесо-два-уха… С кем ты сейчас?

В общем, я помню, как она рассказывала, что ей много полноценных людей жаловались на свою жизнь. Она таким образом пыталась практиковать психологию. Я ей как-то сказал: «Из тебя вполне мог бы получиться хороший психолог. Приходит к тебе какой-нибудь апездал и начинает ныть, что он всё проебал, потому что вместо мозга — жопа, а ты, кивая на свою коляску, отвечаешь ему: „Слышь, ты, ебанько, посмотри на меня, блядь! Смотри, ебать тебя в рот! Я не хожу с рождения, я вообще должна была умереть в три года, я даже сама посрать не могу, приходится просить о помощи, и я не ною, я не жалуюсь. А у тебя всё на месте, но ты просто жалкий кусок говна, который даже не может осознать, что у него всё заебись. Возьми себя в руки, ебантяй, бросай пить, и не будет проблем, ебло!“»

Я до хуя чего боюсь, потому что сыкло по натуре, но стараюсь об этом не думать — всё же взаимосвязано. Ведь в депру можно уйти от мысли, что я сыкло, потом на этой почве нассать в штаны, ещё больше загрузиться и зассать уже другой хуйни, от чего окончательно придёт пизда. Я устал от депрессии и съел её. Так и борюсь — ем её, блядь. Ха-ха-ха.

— В детстве ты был общительным ребёнком?

— Не знаю. Наверное, нет. Я и сейчас очень стеснительный, хотя никто не верит. Мне кажется, я такой же апездал, про которых рассказывал только что, которые всё время ноют, а на деле проблем нет. Только мне некому жаловаться, потому что друзей нет. И не особо хочется ныть из-за хуйни.

— Как же твоя подружка-инвалид?

— Не, на хуй! Я ни с кем не хочу про это разговаривать. Я выдумал себе подругу, её зовут Баба Люба. Вот я ей на всех и на всё жалуюсь. Она не советует мне захуячить кого-то, не критикует меня, она вообще молчит как рыба об лёд и не пиздит. Она только слушает. А я ей пою: «Где живёт Баба Люба? Что жуёт Баба Люба?» Я не придумал ей внешний вид, рост, вес, цвет волос, мне похуй. Зато она всегда со мной. Как сама, Баба Люба? Когда хуй сосала, сельдью падла? Хе-хе, заебись, заебись. Раз в год мы с ней выступаем на фестивале авторской песни как ансамбль «Тумба-тумба», разумеется, прикрываясь псевдонимами.

Конец ознакомительного фрагмента.