Французский поцелуй

Сергей Юрьевич Ростовцев, 2020

Мемуары другой планеты. – Я, Сергей Ростовцев, родился в 1952 году в Екатеринославе, в 100 метрах от памятника Пушкину. В детстве был уверен, что памятники ставят только поэтам. Жалею, что ошибался. Образование биолог. С 1991 живу в Израиле. Зарабатываю как инженер электроники и пишу стихи, рассказы, фантастику. Веду блог. Это книга рассказов, заметок и воспоминаний. Многие об отношениях мужчин и женщин. Другие об ином. Я старался говорить правду. Сейчас, когда я уже так не молод, врать не имеет смысла. Конечно, правда такова, как я её помню. Но и этого сегодня не очень много. Приятного чтения. Содержит нецензурную брань.

Как меня били

Школа

Рассказав о том, как меня целовали, самое время рассказать о том, как меня били.

С детства, ровесники, меня называли психом. Если кто и решался драться со мной, так это были старшие, и более сильные ребята.

Я никогда не начинал первым. Вообще до сих пор у меня никогда не было удовольствия кого-то бить. Не знаю даже, как это сложилось.

В школе, в первых классах школы, меня не трогали и я практически никогда не дрался. А зачем?

Всё изменилось к четвёртому классу.

В своём десятилетнем возрасте, я уже был воспитанным буржуазным мальчиком. Я никогда не дёргал девочек за косички, не плевался в них бумажными шариками, а наоборот, подавал пальто, был почти всегда вежлив.

Девочкам это нравилось, а вот мальчикам это наблюдавшим, это не нравилось совсем.

После того, как умер мой (пусть не родной, но любимый) дед Гриша, я стал учиться на единицы, и меня перевели в другую школу, потому что бабушка должна была идти работать, а следить за моими занятиями она не могла. Я перебрался назад к маме и ёё новому мужу.

В новой школе, я просто не понял, кто есть кто и не секунды не размышляя, вступил в драку, с тогда признанным лидером класса, Гурой (фамилия Гурко). Впоследствии мы дружили, но тогда заработав по синяку, разошлись.

Но на моих одноклассников (как я потом узнал) это произвело впечатление и один на один, никогда, ни кто из них со мной не дрался.

Но то, что девочки со мной общались иначе, чем с ними, их всегда раздражало.

Зато собравшись кучей меня лупили не один раз, и иногда очень жестоко.

Лупили, набросив что-то наголову, так, чтобы я потом не знал, кого бить.

Часто лупили старшие.

Но что с этим поделаешь? Я ходил с синяками, но выводов, которых от меня ждали, не делал.

Сборы

Перелом произошел, когда перед армией, от военкомата, нас забрали на трёхдневные сборы.

Девочек там не было. Но что-то в моём поведении, даже не знаю, возможно независимом, очень моих сверстников раздражало. Или я не всё делал как они, или выражение моего лица им не нравилось, но меня решили побить. Побить, как обычно, толпой. Сделать тёмную.

Но к тому моменту, у меня уже развилось предвкушение этого действа.

Когда дали отбой, я умудрился, так чтобы ни кто не увидел, лечь в одежде. Они не смотрели в мою сторону, боясь спугнуть.

Я сделал вид, что засыпаю от усталости, но как только выключили свет, вскочил, взял в руки табурет, на котором должны были лежать мои вещи, и стал в изголовье кровати.

На моё одеяло и подушку с разных сторон обрушились десятки ударов, а я начал работать табуреткой.

Я бил насколько хватало сил. Бил в темноту от ненависти за трусость и подлость. Сначала бил табуретом, потом тем, что от него осталось.

Двумя ножками, как нунчаками я проложил себе путь к выходу и убежал, как раз в тот момент, когда включился свет.

Тут до тех, кто решил устроить тёмную, начало доходить, что будет утром.

А утром, когда меня не обнаружат, а на десятке тех, кто меня собрался бить, обнаружат следы табуретки, то это будет большое ЧП, и их вынудят рассказать, что случилось. Отмолчаться не дадут, поскольку у начальства могут быть сомнения в том, что я вообще жив.

Они снарядили поиски.

Я сидел на холме возле дерева, за ручьём и издалека наблюдал за казармой.

Меня нашёл самый длинный, и как мне казалась самый старший из подростков. Следов моей табуретки на нём не было.

Какой бы он не был большой и сильный, драться один на один я привык, даже без шансов. Но и у него, утащить меня к казарме шансов практически не было. Но он был настроен миролюбиво.

Он предложил мне вернуться.

Зачем, чтобы меня били?

— Ну, ты же сам виноват. — Сказал он.

— А в чём?

— Когда нас собрали на построение, ты опоздал, потому что смотрел на ящериц. А нас потом заставили маршировать.

Я пытался объяснить ему, что нас сюда собрали, чтобы мы маршировали. Что после того, совсем не значит из-за того.

Бесполезно.

Но он хорошо понимал, что если я не вернусь всем с моими отметинами, а может не только им, не поздоровиться.

Он предложил компромисс. Я возвращаюсь под его гарантии отсутствия бития, но обещаю больше не смотреть на ящериц. Других моих вин он найти не смог.

Да, пожалуйста.

И я вернулся. На следующее утро, вечером всё было тихо, я увидел, что тех, кто был со следами моей табуретки, было с десяток. Сначала я думал трое. У одного был синяк, у двух шишки. Как я их не убил? Но потом, под вечер, нас повели в баню.

Теперь, моя койка была рядом с тем парнем, с которым у меня был договор, и оставшаяся ночь прошла спокойно.

На работе, а работал я на радиозаводе, бить меня никакого смысла не было. На каждого мужика любого возраста, был десяток молодых девчонок и женщин. Специфика работы.

Но предстояла армия.

Учебка

Я попал в Бердичевскую учебку связи. Но работая на радиозаводе, я проходил от военкомата, курсы связи СТ-2М. То есть, телеграфиста.

По окончанию нам выдали удостоверения.

Когда меня призвали, на всех распределительных точках я, как и мои сокурсники предъявляли эти удостоверения. Нас в учебную роту попалось человек семь из +-90 человек. Но в роте было три взвода, и мы все попали во взвод, со взводным лейтенантом Пехота, замком взвода сержантом Працюком и ком.отделения, младшим сержантом Шурановым.

Тут дам не было. Но служи я там подольше, меня бы обязательно побили.

Дело в том, что прибыв во взвод, в отличие от остальных моих сокурсников, я своего удостоверения никому не показывал.

А на мелочи ни кому в голову не приходило реагировать. Все были сами по себе, а я был членом семёрки.

Первая хитрость, или как охарактеризовал, потом, моё поведение потом лейтенант Пехота, проявилась в том, что через неделю нашего приезда, нам стали делать анализ.

Анализ заключался в том, что каждому в задницу вставляли кочергу с ваткой, и там крутили. Анализ на бактерии.

Я, как только увидел это дело, отправился в медсанчасть и стал жаловаться на расстройство желудка. Мне дали какую-то таблетку и я просидел там до вечера. Вечером я сказал, что желудок наладился и меня со справкой отправили в роту.

А там, проверка закончилась.

Таким образом, анализа мне не сделали, допуска работать на кухне я не получил. А стоять дневальным у тумбочки и читать книги, когда взвод идёт в наряд по кухне, это как счастье.

Вторая моя хитрожопость, по определению лейтенанта Пехоты была в том, что не показав своего удостоверения на клавиатуре, где я просто стучал по клавишам тексты, я тренировался тщательно, а проверки на телеграфном аппарате, давал с почти самой низкой скоростью во взводе.

У нас были премии. Кто первым даст 800 знаков в минуту, увольнение. Первые шесть человек уходили в увольнение. Почти вся моя днепропетровская группа шла в увольнение, а я нет. Потом так было с 1000, с 1200, 1600, 1800. Ребята шли в увольнение, а я читал у тумбочки.

Через два месяца лейтенант Пехота начал волноваться. Ему нужно было выпустить 29 телеграфистов, как минимум третьего класса, а в группе было два человека, которые вообще не тянули. Это был я и Володя Ковтун. Но Ковтун честно не тянул. И вообще он был чадо. На физподготовке я делал (правда, с трудом) три подьём-переворотом на турнике, а Ковтун ни одного. Висел как сосиска. Я пробегал километр на норматив, а Ковтун опаздывал секунд на тридцать.

Но дело не в этом.

Через два месяца, все ходили по плацу на строевой, одевали и снимали химзащиту, пробегав в ней по три километра…. А я с Ковтуном сидел в чистом классе, за чистой клавиатурой, и стукал по ней пальцами. Через некоторое время я клал рядом книгу и щелкал пальцами читая её, а не радиограммы группами из пяти букв.

И этот кайф продолжался до конца учебки.

Но к оказиям происходившим во время учебки.

Когда мы разматывали катушки линейной связи, а эта штука килограмм пять, на которую наматывался провод, по которому шёл сигнал, было тяжело найти вторую пару концов провода. И я придумал вывести эти концы, через центр, в бок катушки. Тогда они всегда на виду и искать их не нужно. И сколько бы ты не отмотал с катушки провода, они всегда под рукой.

Костя Костюков из Ростова, увидел, что я делаю, и предложил подать рацпредложение.

Мы его подали на двоих.

Начальству понравилось, нас вызвал какой-то майор и дал список чего ещё нужно придумать. Но проблемы.

Там была задача по определению угарного газа в машине связи. Я придумал спектро-анализатор. Мы подали и его. Я считал Костю другом и поделился с ним идеей. А был 1971 год.

— А нас бардак, потому что ни кто за своё место не борется. Вот если бы создать две коммунистические партии, и пусть бы они, как в штатах, старались бы сделать так, чтобы их избирали на следующий срок.

Через неделю меня вызвал замполит и начал расспрашивать, как я отношусь к советской власти. Я, конечно, относился к ней очень хорошо. Тогда замполит дал мне почитать донос Котюкова на меня, о двух коммунистических партиях.

Иуда!!!

— Ты дурак, Ростовцев? — спросил майор. — У тебя ещё такие идеи есть?

— Нет, и теперь не будет.

— Вот и хорошо. Иди. Занимайся телеграфированием, физо и строевой. Понял хорошо!

— Так точно, товарищ майор.

Замполит порвал донос.

Заподозрить меня в антисоветчине было трудно. Там были две КОММУНИСТИЧЕСКМЕ партии. А устраивать себе ЧП, замполит тоже не хотел.

С Костюковым, я вообще больше не разговаривал, но своим по секрету сказал, что Костюков пишет доносы.

Забегая вперёд, скажу: — замполит с Костюковым рассчитался. В этой истории он был Понтием Пилатом, а Костюков Иудой. Мне, правда, больше повезло, чем Христу. Костюкову, по окончании учебки, присвоили звание сержанта, и отправили в кадрированную часть.

Кадрированная часть, это часть только с офицерским и сержантским составом. Без солдат.

Таким образом, замполит отправил Костюкова мыть туалеты ещё на полтора года.

Но к себе любимому.

Приблизилось время экзаменов. Лейтенант Пехота рвал и метал. Ни я не Ковтун положенной скорости телеграфирования не давали.

Конец ознакомительного фрагмента.