Сказочник. Фантастически реальная феерия одной юности

Сергей Юрьевич Ежов, 2021

Фантастически реальная феерия одной юности с прологом, эпилогом, парой-тройкой баек, почти не связанных с основным повествованием, и некрологом (по счастью, неточным). Содержит нецензурную брань.

Сказка первая. Танюша

(Сказка начинается)

Помнишь ли ты, друг мой, как тебя впервые постигло прискорбное состояние посталкогольной абстиненции, или говоря проще, похмелья? А помнишь ли ты, как тебе впервые пришлось работать в таком состоянии? А-а-а, помнишь… Ладно-ладно. Молчу. О таком, и, правда, лучше не вспоминать.

Дико болела голова, пересыхало во рту, терзали угрызения совести вперемешку с тошнотой, — но Дрюня работал. Сегодня ему предстояло доделать голову коня — копию статуи, украшающей какой-то там Аничков мост, где-то в Ленинграде. Дрюня лепит голову, воск не желает разминаться под его ледяными пальцами, а он тупо смотрит на фотографии статуи в разных ракурсах, и тяжелая, тягучая мысль вертится вокруг одного только: а есть ли где-нибудь на свете этот пресловутый Ленинград, или во всем свете есть только тошнота и головная боль? Наконец, он доделал, и позвал хриплым голосом

– — Пацаны, у вас готово? Как там металл?

Подволакивая обе ноги притащился Фесор:

– — Ты чего разорался? — прошептал он, и все вокруг заволокло облаком перегара. — Башка ж рассыпается.

— Готово — давя тошноту, прохрипел Дрюня.

Трясущимися руками Фесор взял подставку с лошадью, но не удержал. Лошадь повалилась, но Фесор не дал ей упасть. Испустив еще облако перегара, он грудью удержал статуэтку, и, шаркая ногами уплелся. Дрюне показалось, что шея коня, вроде бы, согнулась, но ему было не до коня, да и похмельный Фесор был ему до лампочки: он бежал по направлению к унитазу.

Чимбляу не гладя, принял у Фесора заготовку, автоматически приладил ящик, залил раствором. Вспомнив, что забыл поставить каналы для воздуха, вылил раствор, наставил обмазанных вазелином палочек, отчего статуэтка стала похожа на дикобраза, и снова залил. Испустив мученический вздох, погнавший к унитазу уже Фесора, он рухнул на стул:

— О, майн готт *! В аузен * как кошки нагадили, — и закрыл глаза.

— Мен сенэ* рассолу принес, — подходя, сказал Васа. Он выглядел пободрее остальных.

— Неправильно говоришь. Это я по-казахски умею — и, не открывая глаз, Чимбляу протянул руку. С наслаждением, напившись, он продолжил — ты должен был сказать: 'Я до тоби прийшов з…' Как по-украински 'рассол'?

— А шайтан его знает. — равнодушно ответил Васа.

Тем временем раствор схватился. Ребята выдернули палочки, и, поместив форму в муфель, вытопили воск. Каждое движение сопровождалось стонами и невнятными ругательствами. Затем залили металл, и с облегчением расползлись по углам, в холодок, оживать. Ближе к вечеру, когда дошла очередь до окончательной отделки, зашел в мастерскую мужчина, лет сорока пяти, и с порога поздоровался со всеми.

— Проходите, Иван Михайлович — приветствовал его Атыгай, идя навстречу.

— Как жизнь, молодежь? — пожимая руки бодро тарахтел Иван Михайлович — Вижу, что плохо. Ваши работы я продал, все восемь, выручил шестьсот. Двести комиссионные, стало быть, вам сколько?

— Четыреста — в тон ему отвечал Фесор. Умытый, лишившийся всего содержимого своего желудка, после трех часов дневного сна в прохладной тени, он казался куда более дееспособным.

— Молодец, Юрий Петрович, четыреста — похвалил его Иван Михайлович. Он достал из одного кармана толстую пачку трехрублевок, перетянутых синей изолентой, а из другого — металлический рубль. Рубль он положил на верстак, а пачку протянул Фесору:

— Тут сто тридцать три по три рубля. Пересчитай-ка, Юрий Петрович.

— Друзьям на слово верят. — ответил Фесор, засовывая деньги в карман своих рабочих штанов.

— Ну-ну. А сегодня чем порадуете? — потирая руки, спросил посетитель.

— Я копировал одну из четырех конных статуй с Аничкова моста, в Ленинграде — сказал Дрюня.

— Посмотрим-посмотрим — бормотал Иван Михайлович, глядя, как Васа с Чимбляу аккуратно раскалывают форму. Ребята сняли оболочку, срезали излишки металла, зашлифовали все изъяны, а Иван Михайлович спокойно покуривал, да перебрасывался с ребятами незначительными замечаниями. Наконец, шлифмашина была отключена, прочие инструменты отправились в ящик, статуэтка переставлена на маленький столик, освещение включено. Теперь сияла она в электрическом свете, и только слепой или похмельный, вроде наших знакомцев не увидел бы, что не копия это с клодтовской работы. Шея лошади, там, где в нее упирался нос Фесора, слегка изогнулась. Лицо юноши, которое заканчивал сегодня Дрюня, выражало совсем не то, что задумывал некогда талантливый барон, но то, что сами по себе вложили в него пальцы страдающего с бодунища Дрюни. Было лицо юноши искажено отчаянием, и читалось в нем предощущение страшной трагедии. И в самом деле, копыто взбесившегося коня, по вине похмельной неловкости Чимбляу, метило в самую спину несчастного. На морде же лошади читалось злобное торжество — тут уж целиком вина Дрюни. Мрачной силой веяло от новоявленного творения. Иван Михайлович был заметно потрясен.

— Это не копия — твердо произнес он, после получасового молчания. — Это самостоятельная вещь, и вещь замечательная.

Он опять надолго задумался, и, наконец, сказал:

— Я буду не я, если не продам ее за три тысячи. Даете?

Ребята торопливо закивали. Привыкнув к копеечным гонорарам, они были потрясены невероятно щедрым обещанием. Им давно было известно, что Иван Михайлович гений коммерции, и прибыль чует за версту. Но он честный гений — ребята знали. А Иван Михайлович, тем временем, вынул бумажник, и отсчитал двадцать серых бумажек с овальным портретом Ленина. Затем, он выбрал из кучи подходящую коробку, оставил туда скульптуру, и, уходя, сказал:

— Если получу больше, Денис занесет остальное. А пока, мой вам совет: отдохните это лето. Вам же в армию скоро. И не пейте больше — это я вам говорю.

Он ушел. А ребята еще долго глядели на стопку сторублевых купюр. Первый раз им платили авансом, первый раз так щедро и впервые так приятно советовали.

Ах, друг мой, читатель, помнишь ли ты кафе 'Алмагуль', что в Караганде, на Бульваре Мира? Ты не был там? Нет? Ну, так бросай же все, иди скорей туда, это лучшее кафе в мире!

Ты входишь в 'Алмагуль', и, несмотря на то, что расположено оно в современном здании, тебя охватывает блаженное чувство покоя и уюта — как в старых домах, что люди строили не торопясь, со знанием дела — для себя. Ты войдешь туда, гардеробщик, улыбнувшись, возьмет у тебя пальто и скажет, какой столик свободен. Проходишь в зал, небольшой, уютный, как в яблоневый сад. Стены его оклеены фотообоями с изображениями цветущих деревьев, потолок голубой, как небо, а на нем плывущие облака и летящие птицы. Пол зеленый, а на нем песочного цвета ковровые тропинки ведут тебя туда, где приветливо улыбается официант у твоего столика. Не удивляйся, друг мой, 'Алмагуль', единственное в мире кафе, где тебя действительно всегда рады видеть. А аромат! Боже! Нигде не пахнет так, как в 'Алмагуль': там всегда на столах фрукты — бесплатно. А какая там кухня! Не держите меня, я ухожу жить в 'Алмагуль', потому что нигде в мире не попотчуют вас таким супом-шорпо или базы *. Во всем белом свете, нигде не угостят вас таким шир-чаем*… Ах, боже мой, боже мой! И я не в 'Алмагуль'! Я уже больше двадцати лет там не был…

И вот, в этом-то замечательном зале, за третьим столиком справа, расположилась наша компания. Ребята уже отоспались, отдохнули, и снова бодрые и веселые, уплетают базы. Секрет базы прост: лепят их чуть крупнее сибирских пельменей, а в фарш замешивают травы и чуточку пропущенной через мясорубку капусты. Берешь ты, стало быть, базы, надкусываешь уголок, и выпиваешь, глоточек обжигающего, божественно вкусного бульона, а следом отправляешь и остальное. За подобным занятием почти невозможно болтать, но когда нашу молодежь пугали трудности? И Чимбляу витийствует:

— Вот, гляньте, фройнды, вокруг, — что мы видим? А бачим мы, что наши мужики наших фрау не любят. Почему? А шайтан его знает? Но мы видим, что мужики и не пытаются любить. Короче, себя мужики любят. Машину, работу, деньги, дачу — что хочешь, только не женщин. Я по этому поводу с Фесором перетрещал, он мудрую мыслю подкинул, сейчас объясню. Вот, берем моих предков, ваши тоже такие же. Пахан приходит домой с работы, похавает, и к ящику. С матушкой, может, парой слов перекинется, и все. Так, о чем, бишь, я? Да… А женщины наши, из-за этого становятся неуверенными в себе. Вот, Дрюня, давеча, ябедничал, что его ни одна фройляйн не любила. Я не отрицаю, Дрюня у нас страшен как дэв, но ведь и они не пэри… Значит, что надо арбайтен? Надо искать фройляйнов, влюблять в себя. Дур, и без нас любят, стало быть, надо искать умниц, пусть даже страшных, как жалмауыз-кемпир. Фесор ночью сегодня все придумал, раза три меня будил, все рассказывал, как цветы кучами дарить ужины со свечками устраивать, ну и прочее. Получит девочка сказку по полной программе, станет увереннее в себе. Да что там, не только девицы, их знакомые тоже. Потом будут они отлавливать себе герров, и устраивать себе вечный фрайхайт.

— Чего-о-о?

— Ну, праздник…

Ну, кто бы устоял перед такой воодушевленной речью? Ты, друг мой, читатель, смог бы? Нет? Вот и никто не сможет. Ребята тут же, на пальцах, бросили жребий — кому быть первым героем сказки.

Выпало Дрюне.

Сказка первая

Танюша

Помнишь ли ты, друг мой, свою первую любовь? Помнишь ли ты то щемящее и чуть тревожное чувство? Помнишь, конечно, помнишь! Очисти же, свое сердце светом грусти и пусть росы надежды на счастье омоют его. Сколько тебе, друг мой, суждено еще прожить? Дай Бог, чтобы подольше, а светоносный фиал своей первой любви береги. Он много раз тебе еще пригодится.

Дрюне исполнилось тринадцать лет, когда его настигла первая любовь.

В тот день он опаздывал в школу, и летел во весь опор. Судорожно омыв от налипшей глины сапоги, он влетел в школьный коридор, и… Навстречу шла Она. Дрюня замер. Силы, разум, чувства разом покинули его, и только сердце гулко стукало в унисон Её шагам. Дрюня стоял не дыша, пока Она не прошла по коридору и скрылась за дверью учительской, и только потом вошел в класс. Вскоре Дрюня узнал, что Ее зовут Нина Васильевна, что в восьмом классе учится Её сын, что Ей тридцать восемь лет.

Дрюня не искал встреч с Ниной Васильевной, однако, знал о ней все. Он знал, что она несчастлива в браке, что сын ее, Валерка, поощряемый отцом, открыто ей не повинуется, что Нина Васильевна иногда встречается с другим мужчиной. Когда Дрюне преподнесли эту новость, он скривился, и сказал:

— Врут, конечно. Кто-то сам мечтает, вот и сочиняет.

И удивительное дело, жители поселка приняли именно эту версию, и имя Нины Васильевны больше не фигурировало в местных сплетнях. До поры, до времени.

Дрюня же, сразу понял, что сплетня все же правдива. Странные он испытывал чувства: с одной стороны горько ему было. Горько и больно, будто не мужу Она изменила, а ему самому. Обидно было — его мечта, его любовь оказалась не такой чистой, как рисовалась поначалу, и рубцы первых ожогов ревности появились на его душе. С другой стороны — странное облегчение испытал Дрюня. Какое испытывает дикарь, когда увидит, что его кумир, его идол, рухнул от напора ветра, и, странным образом обернулся грудой простых камней. Оказалось, что прекрасная незнакомка — обычная женщина, которую можно любить, и, даже надеяться на взаимность.

Поговорить с Ниной Васильевной Дрюне довелось лишь дважды. Впервые это случилось так: случайно проходя мимо Ее дома, он услышал во дворе звуки ссоры. Визгливым голосом Валерка кричал на мать:

— Ты дура, дура, так батя сказал! Он мне разрешил!

Что там разрешил батя, что там запрещала мать, Дрюня выяснять не стал, он просто пошел во двор, и вежливо сказал:

— Нина Васильевна, можно поговорить с Валерой?

Видимо что-то было в лице Дрюню, что Нина Васильевна спросила:

— Это важно?

— Очень. Мы скоро придем.

— Хорошо. Валера, сходи с Атыгаем. — Она, оказывается, знает его имя, откуда?

— Чё надо? — окрысился Валерка.

— Пошли, дело есть. — И не слушая ответа, Дрюня вышел со двора. В сторонке, между сараями, он жестоко избил Валерку, хотя был младше и слабее того. Когда Валерка упал, орошая грязь кровью разбитого носа, Дрюня озвучил, наконец, первую и последнюю фразу их плодотворной беседы:

— Матери нельзя хамить, ублюдок.

Что там Валерка рассказал дома — неизвестно, но Нина Васильевна, встретив Дрюню назавтра, остановила его и долго-долго смотрела на него. Потом спросила:

— Ты, наверное, очень воспитанный мальчик?

— Нет — честно ответил Дрюня.

— Тогда за что ты побил Валеру?

— Так было надо.

Нина Васильевна опять долго и внимательно посмотрела на Дрюню, и, наконец, произнесла загадочную фразу:

— Ты прав. Мы все должны делать сами и вовремя.

Так закончился второй и последний их разговор. Назавтра Нина Васильевна, взяв только самые необходимые вещи, уехала со своим любимым мужчиной из поселка.

С тех пор прошло пять лет. Дрюня изрядно повзрослел, но, так получилось, девочки, его ровесницы, не желали отвечать на его чувства. Зато Дрюню любили женщины. За что? Трудно сказать. Может потому, что их привлекал контраст между его юношеской свежестью и страстностью, которая, впрочем, принималась за опытность. Но Дрюня, отравленный ядом романтизма, жаждал большой, как в романах, любви с ровесницей, но никак не трудолюбивого прилаживания рогов к головам мужей своих взрослых пассий. И Дрюня искал свою идеальную подругу. У него сложился даже образ, который он примерял ко всем девушкам, но раз за разом идеал не совпадал с оригиналом, и Дрюня шел дальше, дальше…. Искал девушку с нужными глазами — в глазах должны светиться романтика и одиночество. Он бродил по Михайловке, он гулял по Майкудуку, он ходил по центру Караганды, и заглядывал в глаза всем женщинам. Странное дело, Дрюня не красавец, не великан, но… теперь девушки краснели, прятали глаза, но снова и снова украдкой подглядывали: не отвел ли он взгляд. На него оборачивались женщины с сумками и авоськами. Выходящие из ресторанов роскошные дамы отворачивались от своих красивых и богатых кавалеров, призывно улыбались Дрюне, и он понимал, что стоит ему только глазом моргнуть, как он тут же обзаведется верной подругой. Отчего так произошло? Бог весть. Дрюня искал.

Много в Караганде достопримечательностей известных, малоизвестных, а то и вовсе неизвестных, но каждой местные острословы дали новые, неофициальные наименования. Вот, к примеру, Карагандинский Дом культуры горняков. Кто помнит, что его зовут так? Разве что директор, но, директору деньги платят за то, что он помнит, где работает. Вся остальная Караганда именует ДКГ 'Семеро непьющих' — по числу статуй, украшающих фасад здания. Излишне дотошные новички, пересчитав статуи начинают спрашивать, мол, почему 'Семеро непьющих', когда статуй шесть. Знай же, читатель, что была и седьмая статуя, да оказалась лишней. Она до сих пор стоит где-то на заднем дворе. Найдутся злопыхатели, утверждающие, что это единственные трезвенники во всем театре, но ты не верь им, друг мой, врут они — в театре есть еще пяток бюстов Ленина, да пара-тройка изваяний Абая Кунанбаева. А теперь, оторви взор от театра, оглянись. Напротив, через улицу, увидишь ты памятник шахтерам. Но так гласит надпись, а любой смотрящий на памятник, не преминет толкнуть локтем соседа и спросить:

— Кто кого обманул?

Именно так и называют сей монумент. Изображает он двух мужиков в шахтерской спецовке, держащих глыбу угля. Фокус в том, что если один из работяг держит глыбу обеими руками, аж коленки подогнулись от напряжения, то второй только слегка оперся о глыбу одной рукой, делая при этом озабоченно-напряженную физиономию. Если ты, читатель, впервые видишь этот памятник, тебя спросят:

— Хочешь подзаработать?

— Хочу — ответишь ты. Тут тебе посоветуют:

— Вот этот мужик в отпуск собрался, постой вместо него!

За спиной мужественных глыбодержателей располагается Центральный парк культуры и отдыха. Лучшее место в парке, конечно же, пруд. А пруд великолепен. С прозрачной, прохладной водой, с пляжами, островами и лодочной станцией.

Когда устанешь ты на работе, замучит тебя скука — приходи туда. Ляжешь на пляже, зароешься в песок — и жди.

Непременно что-нибудь случится.

Дрюня с Фесором расположились на своем любимом месте, неподалеку от лодочной станции. Отсюда открывается великолепный вид, народу немного, потому что далеко от центральных дорожек с продавцами шариков, мороженого, пива и прочих леденцов. А главное достоинство места было в том, что отсюда было видно, как отдыхающие, взяв лодку, нагрузив ее женами, пивом, детьми и мороженым, обливаясь потом, хитрыми галсами пытались выйти на простор. Дети, при этом, визжали и пытались опрокинуть лодку, отцы рычали на детей, а жены и тещи (никогда, друг мой, читатель, никогда не бери с собой в лодку тещу), критиковали флотоводческие достоинства отцов семейств. В общем, создавалась восхитительная катавасия из солнца, песка, воды и недоразумений.

В трех шагах, расстелив на песке покрывало, загорала девушка. Фесор толкнул в бок Дрюню, и, указывая глазами на нее, прошептал:

— Одна. И умная.

— С чего ты взял?

— Рабиндраната Тагора читает — Фесор всерьез полагал, что надо быть умным человеком, чтобы читать серьезных писателей.

— Откуда знаешь?

— Слепой! Сам гляди.

И правда, на песке лежала закрытая книжка под названием: 'Рабиндранат Тагор. Избранные стихотворения'. Дрюня внимательно присмотрелся к девушке и возмущенно зашептал:

— Сам слепой! Не видишь, какая она страшненькая?

Фесор присмотрелся. 'Да — подумал он — и, правда, страшна как атомная война'. Но вслух зашипел:

— Валенок провинциальный! Все тебе фигуристых подавай. А ты знаешь, что в Москве и в Питере как раз такие дохлятины в моде?

Дрюня с большим сомнением посмотрел на Фесора, а тот с убежденностью в голосе шипел:

— Сейчас во всем мире такие хилые котируются. Все артистки такие!

— А Мэрилин Монро?

— Да она, если хочешь знать, померла лет сто назад! А сейчас все худые. Не веришь — модные журналы посмотри.

Ответа он слушать не стал, а подошел к девушке и сказал:

— Здравствуйте. Мы тут с другом поспорили: он утверждает, что знает стихи Тагора, а я говорю что нет. Вы не разрешите наш спор?

— Если смогу, конечно. — улыбнулась девушка.

Подошел Дрюня и церемонно представился

— Таня — представилась девушка, и снова улыбнулась. Дрюня понял, что за такую улыбку, можно простить даже кривые ноги. (Тем более что ноги вовсе не кривые, а что до веса, так ведь человека и подкормить можно…)

— Так чем я вам могу помочь?

— Вот сейчас Дрюньчик прочтет стихотворение, а мы проверим, все ли верно. Хорошо?

— Хорошо.

— Ну начинай, Дрюня.

Дрюня картинно встал, взлохматил волосы и начал:

Ах, бессмысленно гадать-предрекать

И, тем самым, спорить с мудрой природою

Что есть наша жизнь? Да просто река

Речка с темными-претемными водами

По столицам протечет, по глуши

Покорись, и слейся с тинными струями

Пусть прошепчут 'спи — усни' камыши

Пусть рассвет разбудит рос поцелуями

Жизнь — река. К лицу ли ей уставать?

Машут волны белопенными гривами

Среди волн — бродячие острова

Кто на них, вот те и будут счастливыми

Коль не Бог, то, значит, черт все же есть

Шанс один из миллиона — не десять к двум

Знак был явлен мне. Я знал, что ты здесь

И меня прибило к этому острову.

— Красиво — сказала Таня, чуть помолчав, — только при чем здесь Тагор?

— Ах, да он еще и не джентльмен! — возмущенно подал голос Фесор, подмигивая Дрюне — он свои вирши за чужие выдает!

— Хитрецы — засмеялась Таня — у вас такой метод с девушками знакомиться?

— Нет — выпучив честные глаза, заоправдывался Дрюня — Вы первая. Раскаиваемся, требуем возмездия, уничтожены презрением. Глоточек оранжаду? У нас еще птифуры есть.

— Что такое оранжад? — недоверчиво спросила Таня.

— Айн момент, мадмуазель — Фесор во мгновение ока перетащил поближе к Тане свои вещи и вынул из сумки бутылку апельсиновой газировки — Рекомендую. Между прочим, холодненький!

— А почему оранжад?

— Понимаете, Таня, оранж — апельсин. Напиток из апельсина, стало быть, оранжад. Лимонад — оранжад. Также рекомендую птифуры, — он вынул из сумки коробку — мелкие пирожные, и украшенное штучное печенье называют птифурами.

— Может, мороженого? — спросил Дрюня и достал из своей сумки пенопластовую коробку.

— Ой, какие вы хозяйственные! — восхитилась Таня.

— Могём — ответили ей.

— А, все-таки, ребята, я не верю, что вы не знаете стихов Тагора.

— Конечно, знаем, — захохотал Фесор — только, Танечка, Вы бы не стали с нами разговаривать, если бы мы просто так подошли, и стали навязываться.

— Не стала бы… Ой, правда — спохватилась она — я же не просила вас ко мне перебираться!

Ребята вскочили.

— Так я и знал — с пафосом заговорил Дрюня — не успеешь подойти к красивой девушке, как она тебя отгоняет. Увы мне, увы!

— Вот она, девичья черствость, Дрюнечка. Так ей, так. Только поза недостаточно гордая. Грудь надо сильнее вперед, живот подбери, чего выпятил, плечи назад… Так. Да прекрати улыбаться! Личико-то скорбное сделай.

— Нет, Фесор, нет. Не тронуть нам этого сердца.

Дрюня стал принимать требуемую позу, но не удержался и шлепнулся на песок. Таня хохотала до слез. Наконец она объявила, что разрешает остаться. Ребята тут же улеглись рядышком, и разговор продолжился. О чем? Ну о чем беседуют на пляже молодые, неглупые, веселые люди? О многом и ни о чем — слова как блестящие шары перебрасываются друг другу, а что за кажущейся легкостью словесной игры… не скажу… всегда по разному.

Примерно через час Фесор испарился, да так ловко, что Таня и не заметила его исчезновения. Она болтала с Дрюней, купалась, загорала, снова разговаривала. Только, когда солнце коснулось верхушек деревьев, Таня очнулась.

— Дрюнечка, погляди, который час?

— Без четверти девять.

— Ой, как поздно!

Таня бросилась собирать сваи вещи, Дрюня ей помогал. На автобусе добрались до дома Тани, и тут удивился Дрюня:

— Вот так здорово! Я же тут рядом жил!

— Где?

— А вон, через дорогу. Магазин 'Тысяча мелочей'. На седьмом этаже моя бабка живет. Поразительно, что мы с тобой раньше не встречались.

— Да, удивительно. — Таня очень хотела, чтобы Дрюня пришел и завтра, но не знала, как дать ему понять. Она уже собиралась рассердиться на этого бесчувственного болвана — еще бы, они уже почти дошли до подъезда, а он еще не назначил свидания! И только у самой двери, передавая Тане её сумку, Дрюня спросил:

— Танечка, ты завтра чем занимаешься?

— Еще не решила.

— Хочешь, завтра поедем на раскопки?

— Какие раскопки?

— Археологические.

— Где?

— Недалеко, под Майкудуком. Поедешь? У меня там знакомые есть, могут даже в раскоп пустить.

— Я подумаю…

— Во сколько часов подъезжать?

— К девяти — быстро ответила Таня. Она, конечно, хотела немножко помучить Дрюню, да как-то не получилось.

— До завтра, Танечка!

— До завтра, Дрюнечка!

Наутро к дому Тани подкатил мотоцикл. Вел его Чимбляу, а Дрюня сидел в коляске и приглядывался — не вышла ли Танюша.

Таня ждала Дрюню на скамейке у подъезда. Увидев его, Таня порывисто встала и зашагала навстречу.

— Она? — спроси Чимбляу, выключая мотор — ничего себе, только тоща больно.

— Не подковыривай.

— Гут, не буду.

Дрюня, тем временем, выбрался из коляски и шагнул навстречу Тане:

— Доброе утро, Танюша. Ты готова, едем?

— Поехали. Только к восьми я должна быть дома.

— Танюша, знакомься, это мой друг, Геннадий Оттович. Он нас повезет, потому что я не дружу с техникой.

— Таня.

— Гена. Можно просто Чимбляу — целуя руку, протянутую для рукопожатия, ответил он.

— Почему Чимбляу?

— А вот на этот вопрос Чимбляу еще никому не ответил — заметил Дрюня — Поехали? — он усадил Таню в коляску, надел ей на голову шлем и заботливо укутал своим плащом.

Друг мой, читатель! Помнишь ли ты, как в первый раз посадили тебя маленького, трепещущего от страха и восторга на мотоцикл? Помнишь ли ты, как сидя на бензобаке, ты вцепился ручонками в руль, и неотрывно глядел на набегающий асфальт…

Таня замирала от восторга. Ах, как понятен нам её восторг! Чимбляу поцеловал ей руку (пустяшный жест, но какой красивый!), и она вообразила себя принцессой. Дрюня подвел её к мотоциклетной коляске, и она представила, что Дрюня, в костюме испанского гранда подсаживает её в роскошное ландо… А дорога! Серая, стремительно набегающая, швыряющая тебе в лицо комья ветра лента. В дороге, под треск мотора невозможно разговаривать, и только улыбка Дрюню и его забота (вот только что сбился полог, и он, рискуя свалиться, поправил), скрашивает путь.

Ну что может быть лучше? Незаметно большие дома центра сменили одноэтажные домики окраины, а вот и асфальт убежал влево — мотоцикл свернул на проселок. Вот и город великий и шумный остался позади — только острые треугольники терриконов да верхушки шахт видны кое-где, а рыжий проселок все набегает и падает под колеса. Должно быть, он за спиной сворачивается рулоном? Кто знает? Вон уже впереди группа выгоревших палаток, да красный флаг на высоком флагштоке. Бродят пропыленные молодые люди по краям каких-то канав, а там, где дорога упирается в весьма шаткое на вид здание, кусок фанеры, приколоченной к столбу, извещает всякого, что не банда гробокопателей орудует посреди степи, а археологическая экспедиция Томского университета.

— Ребята, где сейчас Серега Мазулин? — крикнул двум спорящим очкарикам Дрюня.

— У столовки посмотри — хором ответили те, и вернулись к своему спору. Дрюня, Таня и Чимбляу, оставив в тени мотоцикл, пошли к хлипкой столовой. На скамейке у дверей сидели двое солидных мужчин, а вокруг, прямо на земле, расположилась молодежь. Увидев приехавших, один из парней встал, и, пошел навстречу.

— Знакомься, Таня, это Сергей, будущий академик.

— Пошли, ребята, сейчас наш Липатов с местным парторгом разговаривает, очень интересно. Этот парторг, неглупый мужик, оказывается. — пожав всем руки сказал Сергей. Они подошли. Дрюня расстелил на земле свою куртку и усадил на нее Таню, сам уселся рядом на земле.

–… Вы прошлый раз видели только верхушку этих плит, Амантай Томибаевич — говорил Липатов — мы расчистили их, и обнаружили захоронение. Очень нетипичное.

— Чем?

— Понимаете, судя по предметам, тела принадлежат к концу семнадцатого века, но похоронный ритуал какой-то языческий… Скелет мужчины несет на себе следы многочисленных прижизненных повреждений, а женский цел. Зато в руку мужчине вложена сабля, а в изголовье уложено седло, к сожалению, совершенно истлевшее. В руке женщины кинжал, и судя по положению тела, она закололась сама, и упала на мужчину. Над ними устроено нечто, похожее на склеп, из камней языческого капища, а сверху насыпан маленький курган. Очень таинственное захоронение.

— Да-а-а — задумчиво потянул парторг — Знаете, Виктор Алексеевич, я от стариков слышал легенду, но, похоже, она основана на реальном факте. В общем, деталей я не помню, но сюжет такой: еще до того, как Казахстан присоединился к России, жил один хан. И была у хана жена, необыкновенная красавица. Как-то вернувшись из похода, хан привел пленников, и был среди них один, очень гордый и сильный человек. Пока отряд хана шел к ставке, этот человек беспрерывно пытался бежать. Он совершал попытки почти каждую ночь, но неудачно. Даже так делали: перед тем, как ложиться спать, его ремнями привязывали к четырем воинам, но он и тут не успокоился. Его давно бы убили, или отпустили, но хану он был нужен — это был очень образованный человек, а хан хотел дать своим сыновьям образование. И вот, когда отряд пришел в ставку, этот человек словно переменился. Он ходил свободно, но не пытался бежать. За ним следили сначала, но потом перестали. Стал он учителем ханским сыновьям, но через год, когда мальчики выучились грамоте, бежал. И бежал он не один, а с, той самой, красавицей-женой хана. Как они встретились, как полюбили друг друга, когда это произошло, никто не знал. Ну, конечно, люди хана спохватились, бросились в погоню. Гнались очень долго: говорят, от самого Кокшетау, и, наконец, настигли. Тут раньше была зимовка, такой саманный домик, в нем мужчина и женщина заночевали. Их окружили и сам хан подъехал и закричал:

— Выходи подлый соблазнитель чужих жен! Выходи раб!

Человек вышел с саблей в руке, и ответил:

— Я родился свободным, и свободным умру. Эта женщина тоже свободна. Она решила стать моей женой, а я её мужем. Уходи!

Тогда хан отдал приказ, и десять его воинов бросились в бой. Но этот человек дрался как лев, и отбросил всех от порога. Он всех отогнал, но и сам упал порубленный. Его жена вышла из дома и стала оплакивать убитого, а хан сказал ей:

— Вернись, моя любимая жена. Я все прощу тебе.

— Нет — ответила гордая женщина — мой муж погиб, а я иду за ним следом. — С этими словами она схватила кинжал и вонзила себе в сердце.

— Что делать с трупом твоего раба? — спросили воины.

— Этот человек не раб, а самый свободный человек во всей степи. Принесите сюда камни, постройте над ними склеп и насыпьте холм.

— Но это не по мусульманскому закону — возразили ему.

— А что им закон? Они вместе, и им больше ничего не нужно. Может старые боги, ради которых были поставлены эти камни, возьмут их в свой рай?

Так сказал хан, и все было сделано по его слову. И теперь, когда рассказывают эту легенду, все называют того пленника просто Человек. Это имя как титул, как высокое звание, как символ того, что человек свободен всегда, если он Человек.

Наступило молчание. Профессор курил, глядя на длинные пушистые облака, парторг, взволнованный рассказом, теребил носовой платок, остальные молчали. Таня украдкой утирала слезинки.

— История достойная самого Шекспира, — наконец произнес Липатов. — Так и просится на экран.

— Не скажите, Виктор Алексеевич — возразил парторг — мой брат рассказал эту историю режиссеру из Алма-Аты, приезжал тут такой, и знаете, что он ответил брату?

— Догадываюсь — невесело усмехнулся Липатов.

— Вот-вот. Режиссер сказал, что сейчас время других героев, а провинциальные страсти никому не интересны.

— Провинциальные? Он так и сказал? Я б не назвал того режиссера умным человеком.

— И брат мой сказал, что у него открылись глаза на географию, раз Верона отныне столица Италии. Одним словом, переругались они в пух и прах.

— Замечательный ответ. — Липатов посмотрел на часы и объявил — Так, товарищи провинциальные студенты, автоматом зачет тому, кто сумеет обосновать, какой хан фигурирует в этой легенде. Перерыв закончен, по местам, пожалуйста. А Вас, Амантай Томибаевич, прошу осмотреть раскопы, и, главное, наше замечательное захоронение.

К Липатову подошел Сергей:

— Виктор Алексеевич, тут мои друзья из Караганды приехали. Разрешите им с нами пройти?

— Хорошо. Только в этом случае, экскурсию будете проводить Вы.

— Внеочередной зачет? — улыбнулся парторг.

— Почти — подтвердил Липатов — Наш университет один из лучших в мире, и готовит он специалистов высшей квалификации. Значит, Сергею Кирилловичу лишний тренинг не повредит. Прошу Вас, Сергей Кириллович, ведите.

Сергей покраснел до корней волос. Он повел группу по раскопкам, объясняя на ходу, но речь свою уснащал таким количеством специальных терминов, что Липатову приходилось переводить его наукообразные речи на русский язык.

Идя в конце группы, под руку с Дрюней, Таня впитывала все, что рассказывали студент и профессор. Она утонула в потоке впечатлений — события накатывались неудержимо! Только вчера, ничего не предполагая, она ехала в парк, не подозревая, что ждет её там новое знакомство. А встреча с этими парнями оказалась дверью в новый, такой необычный мир, о каком она только читала в книжках, но, сказать по правде, не очень верила в его реальность. И, подумать только, знакомство с, её Дрюнечкой и Фесором… а, кстати, куда пропал Фесор вчера? Или это было не вчера? Мысли Тани путались, перебивали одна другую, но одновременно она отслеживала все происходящее. Вот, они прошли мимо ряда канав, на дне которых копошились голые по пояс парни, и девушки в футболках неопределенного от пыли цвета. Вот Сергей подвел свою экскурсию к до половины срытому холмику, рядом с которым лежали аккуратно очищенные каменные плиты неправильной формы. Тане показалось, что на плитах имеются какие-то надписи, почти совершенно стертые. Она сделала шажок в сторону, надписи исчезли, только шероховатые плиты. Шагнула обратно — появились.

— Скажите пожалуйста, а что написано на этих камнях? — обратилась она к профессору.

— Ничего не написано.

— Значит, это не надписи, а узор?

— Какой такой узор? Какие надписи? Мы ничего не обнаружили.

— Вот, посмотрите, какие-то узоры.

Липатов присмотрелся:

— Ничего не вижу

— Вот отсюда видно. — Таня ногой очертила круг и отошла в сторону. Липатов встал на её место, присмотрелся, присел, привстал, походил из стороны в сторону, и вдруг, развил бурную деятельность:

— Сережа, будь добр, фотографа сюда, пару лентяев с гипсом, и Степенко пусть разбудят.

Сергей сорвался с места и помчался к палаткам.

— Журнал не забудь! — вслед закричал Липатов

— Хорошо! — донеслось из голубой дали.

— Поздравляю, девушка! — профессор пожал руку Тане. — Как Вас зовут?

— Таня — прошептала она.

— У вас чутье, Танечка, и везение. А это в археологии иногда важнее эрудиции. Вы где учитесь?

— Пока не учусь. Я хочу в ваш университет поступать.

— Вот как? Перед экзаменами позвоните мне, замолвлю а вас словечко. — сказал профессор и отвернулся. Набежала толпа студентов, и нужно было ими руководить.

— Пойдем, Танюша, пора. Им сейчас не до нас. — сказал Дрюня. Приобняв Танюшу за плечи он повернул к мотоциклу. Чимбляу шел рядом.

— Ну, Танечка, ты везунчик — заявил он. — Это ж надо так! Появляется кишкентай, и с ходу — бац, открытие.

— Да, Танюша, ты отличилась. — вторил ему Дрюня.

— Ну что вы, это же просто случайность — смущенно и радостно отвечала Таня.

— Везение, тоже талант. Помнишь, что профессор Липатов говорил?

— Все в этой девушке есть, Дрюнечка — разглагольствовал Чимбляу — и ум, и талант, и красота! Ну что за прелестная кыз*? Да, фройляйн Таня, ты действительно хочешь в Томский универ* поступать? Весьма достойный выбор. Кстати о выборе: обедать будем на природе или в 'Алмагуль'?

Через день Танюша и Дрюня снова приехали на раскопки. Встречал их Сережа Мазулин, как всегда, свежий, бритый, одетый с вызывающей роскошью — в кроссовках, фирменных джинсах и майке со страшными черепами. На голове его красовался платок с какой-то английской надписью. Дрюня только презрительно фыркнул:

–Ты не упаришься в хайратнике*?

–Не волнуйся, юноша, всё под контролем. — был столь же высокомерный ответ.

–Как там, мои камни? — поинтересовалась Танюша.

–Вопрос не такай уж простой. Понимаешь, мы тут, после твоего отъезда, возились с ними как проклятые. Сейчас сам Липатов над ними колдует, надеется хоть что-нибудь разобрать. Иногда это бывает: надпись или рисунок стираются, остается только след резца… словом, если повезет, узнаем какое-то имя. А вот тут-то и начнется раздолье для всяких разных гипотез. У меня уже одна родилась: эти камни — след одной из постоянных стоянок Шелкового Пути. Правда, сам путь был южнее… — глаза Сергея зажглись алчным огнем фанатизма.

–Слушай, ты нам вчера не успел ничего показать, может сегодня?

–Конечно же, покажу! Танечка, пойдем, пусть он сзади тащится. — и, подхватив Танюшу под локоток, Сергей поволок её к раскопам.

Весь день Таня пролазила по ямам, канавам и щелям. Пыль поднималась над полем, скрипела на зубах, проникала в уши, в нос и в глаза. Но Танюша не замечала её. Она второй раз за два дня подпала под обаяние увлеченности, и не было для неё ни жары, ни стертых ног, она внимательно слушала объяснения Сергея и его друзей-студентов. Вскоре у неё в руках оказался черепок с бумажной биркой, потом ей подарили фотографию, затем схему раскопа. Через полчаса её коллекция перестала умещаться в руках, и Дрюне пришлось добывать большой полиэтиленовый пакет. Где-то в глубокой щели, чуть не свалясь ещё глубже, должно быть, к самому центру Земли, Тане, под руководством Сергея, удалось выколупать горлышко от кувшина. Таня сломала ноготь, черепок был грязный, потрескавшийся, но счастью не было предела. Толстый, волосатый мужичок в белесой майке и брезентовых штанах протиснулся в щель, и, посмотрев на Танюшу, Сергея и горлышко кувшина у них в руках, неразборчиво буркнул нечто одобрительное откуда-то из пространство между усами и бакенбардами, хлопнул Сергея по плечу и убежал. Сергей засиял как новенький прожектор:

–Это САМ ВЛАДИМИР АРКАДЬЕВИЧ ПЛИЩЕНКОВ!!!

Танюша при этом только восторженно сопела и прижимала к груди драгоценный огрызок прошлого.

–Серёга, а золото вы тут находили? — поинтересовался Дрюня.

–А, там, у начальника в сейфе. — небрежно отмахнулся Сергей — Пошли, я вам действительно интересную вещь покажу! — и он повел ребят к своей палатке. В палатке, изрядно оттопыривая стену, стоял невероятно уродливый железный шкаф, причем сразу, от входа, было видно, что задняя стенка шкафа прикручена проволокой. Сергей вытащил из кармана ключ, долго возился с замком, и наконец вытащил длинный сверток. В свертке оказалась длинная заржавленная железяка.

–Парфянский меч! Я сам его нашел! — Сергей сиял.

–Погоди-погоди! — Дрюня нахмурился — Парфия, она когда была? И, где? Гораздо южнее!

–Я же тебе говорю: Шелковый Путь! Купцы охрану нанимали по всему миру, им было плевать на подданство, лишь бы за свои деньги наемник хорошо охранял. Но ты не понял главного: мечи в этих краях, да и вообще в Великой Степи, были вытеснены легкими саблями, и очень давно.

–А почему, вытеснены? — подала голос Танюша.

–Потому, что сабля гораздо лучше, удобнее и смертоноснее любого меча. Но и сложнее. Фехтовать саблей — надо учиться с раннего детства, и, к тому же, под руководством хорошего инструктора. Но зато, один саблист запросто мог сразиться и победить пятерых мечников.

–А как же рыцари?

–Ты знаешь, Танюша, в какую окрошку превращали степные багатуры* этих хваленых рыцарей? И, причем, не напрягаясь.

–Но, тогда почему, скажем, монголы не завоевали Европу?

–Просто им это было не нужно. Великая Степь, Танюша, никогда не была источником агрессии, она только отвечала ударом на удар. Это Запад всегда пытался нас завоевать, но не преуспел в этом. А когда понял, что не выходит, оболгал Великую Степь, а заодно и Россию. Ты же знаешь черную легенду о кровожадных степняках? Правильно? Вот только оглянись вокруг — посмотри хотя бы на Дрюню — а это потомок великого народа Чингисхана, разве этот народ способен на низости? — Сергей не на шутку разгорячился.

–Ладно, Серега, никто с тобой не спорит. — смущенно прервал его Дрюня — Мы потом с тобой потолкуем!

–Ага, вот так всегда! Ну что это вы все уходите от важных тем?

–Нет, просто я кушать хочу, да и Танюше домой пора.

–Ребята — изумленно вытаращился на часы Сергей — а ведь уже девять часов!

–Я же говорю: нам пора. Пойдем, Танечка!

Пока попили чай, солнце уже скрылось за горизонтом, и теперь только дожигало облака. Мерно трещал мотор мотоцикла, проселок забегал под коляску, а столбы покачиваясь уступали дорогу.

–Танюша, ты наверное, очень устала? — нарушил молчание Дрюня.

–Немножко. — у Танюши болела спина, горели обожженные солнцем руки — Но, зато, было очень интересно. Знаешь, это так непохоже уроки истории!

–Еще бы! Это живая история.

–А представляешь, тем мечом, пусть он даже и не парфянский, какой-то богатырь врагов рубил, а в том кувшине, может быть, вино было, или масло…

Степная ночь опускала свой плащ на всю округу, но мотоцикл уже въезжал под электрические солнышки города.

Помнишь ли, друг мой, как впервые надолго и всерьез ты задумался о себе? Помнишь, какие таинственные дебри тебе открылись… Помнишь ли, это потрясающе интересное первое путешествие?

Первые связные Танины воспоминания относятся к десятилетнему возрасту. До десяти лет, Таню не отпускали гулять, даже во двор — только с матерью. Но мама была очень занятым человеком, поэтому Таня просто сидела дома. Разумного, или хотя бы похожего на разумное объяснения Таниного затворничества не существовало, зато, стоило Тане хоть нос высунуть за порог, мать устраивала ей бурную сцену с криками, слезами и сердечными припадками. Потом родилась Танина сестра, ставшая новой маминой игрушкой, Тане дозволено стало отлучаться, но… Ей это уже не было нужно. Весь мир, все на свете, Тане заменили книги. Маленькая, пухленькая, в очках на пол-лица с толстенными линзами, она естественно, не вызывала симпатий у сверстников, а что до ума… Когда ум вызывал уважение детей? Разве, только раздражение и озлобленность. Дети вообще, жестокие и гнусные по своей природе твари, это потом, стараниями учителей и кулаками старших товарищей, в них вколачивается хоть какое-то понятие о доброте и сострадании… И от Тани одноклассники шарахались. Её не обижали, боясь отца, но и никогда не общались. Поначалу её обижало такое отношение, но потом, перестало беспокоить и это. Таня ушла во Вселенную литературы. Тем временем, стукнуло ей двенадцать и тринадцать лет. Таня вытянулась, похудела. В четырнадцать, она перестала носить очки — в связи с перестройкой организма восстановилось зрение. Миновали пятнадцать лет, Таня уже мечтала о принце, но сама, по-прежнему, никого не интересовала. В шестнадцать лет она влюбилась. Правда, это был очередной, не десятый ли случай, но он был самым серьезным.

Во время урока Танюша оглянулась, а в это время солнечный зайчик (великий провокатор), упал на одного из мальчиков. Сердце стукнуло: — Он! Таня сразу полюбила эти мелкие серые глазки, эти кирпичные веснушки, эти волосики торчком. Он был, конечно же, идеален! Вот он решительно ткнул соседку локтем в бок, и стал мужественно сдувать контрольную. Он и списывал-то как настоящий мужчина! Таня любовалась им с тех пор непрерывно, а он только хмурился, и крутил пальцем у виска. Потом Таня написала Ему письмо. Откуда было знать ей, так делают только в книжках? Он получил её письмо (прозаический вариант эпистолярии мадмуазель Лариной), и, тут же прочел перед всем классом. Таня была оскорблена до глубины души, но, окончательно не охладило. Она пошла на последний шаг: верная своему книжному образованию, она пришла к своему принцу, уже в роли женщины-вамп. Этот эпизод своей жизни ей суждено теперь вспоминать вечно:

Подъезд, дверь, звонок… Он открыл дверь:

— Чё приперлась?

— Нужно поговорить. Разрешишь зайти?

— Ну заходи.

Таня вошла, сняла пальто, прошла в комнату. Он шел следом.

— Жарко — сказала она, следуя наставлениям писателей, которые сроду никого не соблазнили, и принялась снимать блузку.

— Ты чё? — изумился он.

— Сними свой свитер — велела Танюша, и он повиновался.

Потом, обнаженные они лежали поперек дивана. Таня неумело пыталась ласкать, он неуклюже отбивался. Наконец, оба устали.

— Нам надо много учиться — хрипло говорил он — нам некогда глупостями заниматься. Ты должна сберечь девичью гордость для мужа.

Танюша, не говоря больше ни слова, встала, оделась и ушла. Была б Танюша постарше и поопытнее, она бы поняла, что он был девственником, и ничего не получилось из-за его неопытности, а никак не из-за её непривлекательности. Так или иначе, любовь тут же прошла, а сердце задремало в ожидании нового, теперь уже настоящего чувства. Час пришел, появился настоящий герой, и Танюша расцвела. Это было так заметно, так неожиданно и прекрасно, что парни её двора наперебой бросились ухаживать за ней. Теперь, когда она возвращалась с прогулок — бесконечных прогулок по Караганде, в обществе Дрюню, её всегда ожидала компания парней.

— Таня, иди к нам! — звали они, и, иногда она подходила. Боже, какими смешными были они в своих попытках понравиться! Парни ходили выпятив грудь, подобрав живот, при этом изо всех сил напрягая бицепсы. А как они пели! Таня млела от восторга слушая их гнусаво мяукающие голоса… А репертуар!!! Танюше, взращенной на хорошей музыке и лучших исполнителях, были внове туповатые тексты, переложенные на полтора аккорда.

Но были и более серьезные события во дворе — юноша, чёрт-те-что вообразив себе, разрезал себе вену, но, испугавшись вида крови, так заорал, что прибежала мама, перевязала, отшлепала и утешила своего отпрыска. Все смеялись над неудачником, но только не Танюша. Она-то понимала, каково сейчас тому приходится.

— Зачем ты это сделал, Валера? — спросила она при встрече.

— Из-за тебя. — пробурчал Валера. Помолчали. Валера долго мялся, подыскивая слова, наконец, брякнул:

— Я тебя люблю

–Знаю — кивнула Таня — только, понимаешь, я, кажется, люблю другого.

–Знаю. — все так же хмуро пробурчал он.

–Откуда, Валера?

–Это видно. Ты здорово изменилась за последнее время. — он опять помялся, и продолжил — только тот парень тебя не любит.

–Не тебе судить — холодно ответила Таня.

–Я это понимаю… только… если я тебе вдруг пригожусь, ты только позови. Я сразу же прилечу.

Конец ознакомительного фрагмента.