Шпионский детектив (по следам Юлиана Семёнова…). Москва, 1937

Сергей Юрчик

Сюжет известного романа Юлиана Семёнова «ТАСС уполномочен заявить» автор опрокидывает в 1937 год. В жуткой атмосфере разгорающихся репрессий верные долгу чекисты ведут поиск коварного врага, завербованного германской разведкой…

7

Жил-был в Москве богатый частник, содержавший трактир в одном из арбатских уютных особняков. Кормили у частника в трактире изысканно, поскольку работали на него старые московские повара, да и напитки не бодяжили. Интерьеры тоже соответствовали. На первом этаже прихожая, гардероб и общий зал на три десятка мест. В зале пальмы в кадках, лампы с шёлковыми абажурами на столиках, солидная дубовая стойка и уставленные бутылками полки за ней — то, что в те времена ещё не называли баром. На втором этаже располагались уютные отдельные кабинеты. Хаживали в арбатский трактир ответственные работники, коллеги-нэпманы, удачливые шулера и биллиардные игроки, приводившие «шиншилловых мадонн» с Петровки, и прочая денежная и авторитетная публика. Кто попало не заваливался, поскольку цены были, как можно догадаться, отсекающими.

Дела у частника шли на славу, и он уж подумывал о том, чтобы пристроить к первому этажу дополнительное помещение или хотя бы закрытую веранду, но тут грянули индустриализация, коллективизация и раскулачивание. Пришёл фининспектор с толстым портфелем и принёс извещение о дополнительном налоге. Частник пожал плечами и заплатил. Через неделю фининспектор пришёл снова с налогом вдвое большим. Скрипя зубами, частник заплатил и его. Когда фининспектор заявился в третий раз, частник понял, что его решено разорить…

Спасение пришло откуда не ждали. Явились люди из хозяйственного управления Наркомата иностранных дел и предложили частнику вместе со всем штатом поваров и половых поступить на службу. Трактир превратился в образцово-показательную столовую Наркоминдела, половые — в официантов, частник — в директора с солидным окладом. Функции заведения остались прежними, только меню ещё улучшилось, цены стали чисто символическими, а состав посетителей значительно обновился. Теперь здесь обедали и ужинали, выпивали и закусывали советские и иностранные дипломаты. Не было в Столице лучшего места для проведения малых приёмов и конфиденциальных дипломатических бесед.

Именно здесь встретились Артур Христианович Артузов и ответственный сотрудник Наркоминдела, в прошлом — полковник Российской Императорской армии, русский военный атташе во Франции князь Алексей Александрович Ипатьев.

Некогда полковник безоговорочно признал новую власть, сберёг на своём личном счету в «Банк де Франс» неизрасходованные остатки валюты, которую министерство финансов Российской империи переводило для оплаты поставок оружия и боеприпасов, и после установления дипотношений между Францией и Советской Россией передал их в целости и сохранности представителям советского правительства. Потом работал в торгпредстве и полпредстве, в начале тридцатых перебрался в Москву, в Наркоминдел. И в Париже, и в Москве неоднократно консультировал сотрудников ИНО ОГПУ и НКВД по разным щекотливым вопросам.

И вот они, два старых знакомых, сидели за столом, накрытым белой крахмальной скатертью, на которой поблёскивали серебро и хрусталь. В уютном зале кроме них присутствовало ещё человек десять гостей, все говорили меж собой в полголоса, деликатно позвякивали ножами и вилками о тарелочный фарфор, звуки дробились перистыми листьями пальм и окончательно угасали в тяжёлых складках штор и портьер, в коврах и гобеленах.

Важный молчаливый официант подал запотевший графинчик с водкой и на закуску свежей сёмги и расстегаев.

— Я смотрю, Алексей Александрович, у вас тут совсем как при старом режиме, — говорил Артузов, посмеиваясь и разрезая горячий «расстегнутый» пирожок с начинкой из грибов и мяса, посыпанный шинкованной зеленью. Аграновские бутерброды раздразнили аппетит.

— Ну, своего рода витрина социализма, дорогой Артур Христианович. Не сомневаюсь, впрочем, что со временем весь наш народ заживёт так, как показано на этой витрине для иностранцев. Должен заметить, что при старом режиме абсолютное большинство народа не только не имело понятия о тонкой гастрономии, но и надежды не имело когда-нибудь такое понятие получить. Я, батенька, нищету народную повидал-с. Вот приходилось слышать, что народ российский был несчастлив и заливал горе водкой. Вы этому не верьте, так оптимисты говорят, а было на самом деле гораздо хуже.

— Это как же? Что вы имеете в виду? Я тоже при самодержавии вырос и с народом общался…

— А я вот что имею в виду. Это ещё хорошо, если водку пили. Довелось мне после выпускных экзаменов в академии попасть на практическую глазомерную съёмку в Изборский уезд Псковской губернии, так для тамошних крестьян при их нищете казённая водка слишком дорога была, и разбавляли они её так называемой ликвой — то есть эфиром. Эта адская смесь с ног валила моментально.

— Поразительно, Алексей Александрович! Я тоже много повидал и обо многом наслышан, но такого…

— Да-да, представьте. Мои друзья, офицеры-академики, праздник в деревне устроили, напоили всех чистой водкой. Пили все, и мужики, и бабы, и дети. За это на потеху господам офицерам парни возили их в бричке, впрягшись вместо лошадей, а девки и бабы кувырком скатывались с берега в реку. Санкт-Петербург находился от этих мест в нескольких часах езды по железной дороге. Спали в той деревне на хворосте и постоянно болели от недоедания. Ну, давайте ещё по одной, чтобы такого больше не было… Большевики не обещали молочных рек в кисельных берегах, и трудности были и ещё будут, но теперь у народа есть будущее.

Выпили ещё по одной. Далее Ипатьев поведал, что по старомосковской традиции закуска непременно должна быть горячей, но это должна быть именно закуска, а не основное блюдо… Как и все старики, он любил поговорить, вспомнить былое.

— Да, Алексей Александрович… Это сколько ж мы с вами не виделись? Года четыре будет. И к стыду моему должен сознаться, что ещё долго не встретились бы, если б не срочное дело.

— Опять нужна моя помощь?

— Нужна… Вам, как бывшему офицеру и князю… — с этими словами Артузов взял с пустующего соседнего стула портфель и достал из него сложенный вчетверо листок бумаги.

— Отчего же бывшему, друг мой? — смеясь, перебил Ипатьев. — Куда ж я делся? Вот он я, сижу пред вами, как сказано в пьесе одного современного драматурга.

— Ценю ваш юмор. Со мной можете так шутить, с другими — не советую. Вот, прочтите. Должен предупредить, что сведения совершенно секретные.

— Ну разумеется, как и всегда. Могли бы и не говорить… — Ипатьев развернул бумагу, внимательно прочёл написанные от руки несколько строк, подумал, сложил, вернул Артузову.

— Что можете сказать по поводу прочитанного?

— Писал бывший кавалергард или конногвардеец, или кирасир. Первая гвардейская кавалерийская дивизия. В этих полках носили белые колеты, медные каски с навинченными орлами и ботфорты. Своего рода символ. Форма века восемнадцатого, надевали на парады и в прочих особо торжественных случаях.

— Ну надо же, Алексей Александрович! Не зря я сразу вспомнил о вас. Интуиция! Конногвардейцы, значит… Кавалер-гарды… Это одно и то же?

— Нет, это разные полки. Но, по большому счёту, что касается названия… Вы же владеете французским?

— А также немецким и итальянским. Отец швейцарец, итальянец по национальности, мать латышка с немецкими корнями.

— Ну, тем более. Шевалье гард — рыцарская гвардия. Шевалье, кавалер — рыцарь, также можно перевести…

— Как всадник, конник…

— Совершенно верно! Так что рыцарская гвардия или конная — в названии разницы нет. Но полки, повторяю, разные. Всего в первой дивизии было шесть полков. Кавалергардский, конногвардейский, два кирасирских и два казачьих — атаманский и лейб-казачий. В них служили офицерами отпрыски лучших дворянских фамилий — титулованные петербургские аристократы, богатейшие помещики и прочие, кто мог себе позволить такую службу. Сам я начинал служить кавалергардом, так знаете ли, в нашем полку, как и в конногвардейском, кроме вышеупомянутой парадной формы и походной требовалось пошить ещё дворцовую парадную для почётных караулов во дворце и так называемую бальную — для дворцовых балов, дававшихся раза два-три в год. Прибавьте сюда ещё николаевскую шинель с бобровым воротником, и вы поймёте, насколько дорог был офицерский кавалерийский гвардейский гардероб. Некоторые шили мундиры у разных портных, отдавая кое-что мастерам подешевле… А лошади? В гвардии офицер должен был иметь двух собственных коней соответствующей стати и масти, в армейской кавалерии — одну собственную и одну казённую.

— Надо же… — покачал головой Артузов.

— Да, представьте себе. И всё это при том, что жалованья мы не видали как своих ушей. Во-первых, офицерская артель с её попойками — непременно французским шампанским в невообразимых количествах — сюда рублей сто в месяц смело кладём. И добро бы впрок, а то при минимальной норме молодому офицеру гвардии бокалов десять, иным уж и не лезло, а требовалось пить бокал за бокалом до дна залпом и держаться бодро. Во вторых, государыне императрице и полковым дамам на букеты, уходящим из полка офицерам на подарки да жетоны, опять же полковую церковь строить и украшать надо, историю полка издавать надо, и непременно в роскошном виде — и так далее. Билет в театр дешевле десяти рублей не возьмёшь, дальше седьмого ряда сидеть кавалергарду непрестижно… Да мало ли ещё чего! Так вот и страдали господа гвардейцы, да денежки из народа высасывали. Я, кажется, рассказывал вам, что моими однополчанами были и Павел Скоропадский, будущий гетман, богатейший помещик, и Маннергейм, и…

— Очень интересно, Алексей Александрович! В другое время с удовольствием бы послушал, как-никак — история. Но сейчас не до этого, поверьте. Стоит задача отыскать в Париже автора письма. Не откажетесь помочь нам?

— Чем же?

— Вдруг вы сможете его опознать.

Ипатьев в раздумье пожевал губами.

— Маловероятно… Я вышел из полка ещё в 1898 году, собираясь поступать в Академию Генерального штаба. Конечно, петербургский высший свет был мирком довольно замкнутым, как говорится, все друг друга знали, но я ведь и в России не жил с 1907 года, с тех пор, как был назначен военным атташе в Скандинавию. А этот ваш эпистолярный автор скорее всего из молодых, сдаётся мне…

— Ну хорошо, Алексей Александрович. Вы нам и так здорово помогли. Всё же кавалергарда или кирасира легче будет сыскать среди эмигрантов. Если что, обратимся к вам снова. Ну, где там наш официант запропал со своим лобио?..

— Здесь, дражайший Артур Христианович, торопиться не принято. Так что посидите, покурите — вы ведь курите? — да мои стариковские байки послушайте.

Артузов послушно зажёг папиросу. Какая-то хитро устроенная бесшумная вытяжка уносила табачный дым без последствий для ковров и комнатных растений.