Коса и камень

Сергей Шевалдин

Родился в СССР и тридцать лет там прожил. Что сказать по этому поводу? Лишь то, что жизнь прожить – не поле обосрать. Об этом и книга. Сборник рассказов и эссе на эту тему. Жестко и звонко, так, как умею.Продолжаю писать в жанре «партизанщины». В этом сборнике более полусотни рассказов. И сразу предупреждаю – некоторые из них уже публиковались на Ridero, например, «Стукачи и палачи». Но, считаю, лишними не будут.Короче, книга о жизни нашей грешной. Книга содержит нецензурную брань.

Сила и совесть

«Украл — молчи, потерял — молчи, нашел — молчи» — таков старинный закон уральских каторжан. А также «закон тайга, прокурор — медведь».

О том, как подобные правила действовали, в свое время очень увлекательно Мамин-Сибиряк описал. А Дмитрий Наркисович неплохо знал обычаи жизни на Урале, где волею исторических обстоятельств сконцентрировались вполне себе маргинальные пассионарии.

Ссыльные, каторжане, переселенцы и старообрядцы. «Ломом перепоясанные», как тогда было принято говорить, и «отмороженные», как нынче подобных людей оценивают. Конкистадоры, как называли таких людей в просвещенной Европе, «жители фронтира», как характеризовали подобных персонажей в не менее просвещенных США. Люди, перемалывающие окружающую среду согласно собственному жизненному укладу. Герои ушедшего времени.

Самоуправство в те времена было нормой, а самосуд — одной из крайних, но вполне приемлемых и нормальныхмер жизнеустройства. О самосудах до сих пор еще ходят легенды. Об одном таком случае и попытаюсь рассказать.

Уральское село Пристань обосновано во второй половине ХVIII века на реке Уфе при устье реки Артя. Поселились здесь старообрядцы, которые занимались строительством барок и выжиганием древесного угля для потребностей Артинского завода. На барках по весне сплавляли заводскую продукцию — поначалу кричное железо, а потом и различные металлические изделия. Древесный уголь был в те времена основой заводской энергетики и опорой производства.

Стоит напомнить, что железное дело на Урале было невозможно без рачительного лесоустройства — в основе тогдашней металлургии был древесный уголь, а окрестные леса были приписаны к заводу, поскольку являлись важнейшим энергоресурсом. В те времена власти к ресурсам относились по-хозяйски. Например, главный лесничий Уральских горных заводов Иван Шульц, первым в России создавший теорию лесоустройства, в 1839 году получил звание генерал-майора. Вполне заслуженно — именно Шульц изобрел и внедрил двуручную зубчатую пилу, что позволило экономить ежегодно свыше шести тысяч саженей дров. До этого новшества заготовка деловой древесины и дров на Урале производилась исключительно с помощью топоров.

Понятно, что барки и уголь были высоко востребованы, а профессии уважаемые. Строители барок — это, прежде всего, умелые плотники. Да и углежоги с топорами обращались ловко — практически весь летний сезон валили лес, свозили его в гурты, а осенью в специальных ямах уголь томили-выжигали. Создать качественный уголь — целая наука, по династии опыт передавался. Как и искусство плотника. Попутно, естественно, жители Пристани занимались сельским хозяйством, охотой и рыболовством. Тем и кормились. Жили справно, но кто пусто, кто и густо. Всяко бывало.

Население Пристани было «древлей веры ревнителями», то есть выдерживало натиск никонианских реформ. При этом гражданские власти и заводское начальство каких-либо заметных репрессий не проявляло. Обострений и конфликтов вокруг вероисповедания не то, чтоб не было, но развитие этой темы не поощрялось. Потому что власти понимали особенности уральского обустройства. Жители села Пристань хозяйствовали общинно — объединяла вера и условия выживания. То есть, крепкие обычаи и жесткие традиции. Во многих семьях до сих пор сохранены старые устои. Такова вера. И не след постороннему в душу старообрядческую лезти. Старообрядцы свои беды и тревоги несут Богу, а отнюдь не властям земным. И вот эти триста лет российской трагедии зря не прошли.

Принято нынче говорить, что, затеяв революцию, Русь упустила свой великодержавный шанс. Но, вернее, я считаю, будет так — свой шанс стать сверхэкономической державой российская империя потеряла в конце девятнадцатого века, когда столичные властные круги впустили в деловой российский мир «зарубежных инвесторов». Иноплеменная братва взятками да искусными интригами потеснила кондовых, истово верящих на слово, промышленников — старообрядцев. А старообрядческий капитал в те времена в России главенствовал. Купцы — кержаки не лебезили перед властью, честь имели, веру блюли и если давали на лапу, то деньгами. Иноземцы давали чиновникам долю в деле. За то царедворцы и царедомочадцы продали страну по дешевке. Потом все, как по Марксу.

Старообрядцы были и есть независимы. А независимость — это право сильных. Они мешали. Мешали их общины, в которых никогда не бросали попавших в беду. Эти общины не только содержали школы, но и в короткий срок могли собрать и передать в доверительное управление крупные суммы денег. Жили откровенным «общаком». Выбирали самых умных и предприимчивых и помогали им, чем могли. Выбившись в люди, те продолжали опираться на общину и возвращали сторицей долги свои перед единоверцами.

Для официальной истории уральское старообрядчество почти сплошное белое пятно. На поверхности — громкие купеческие имена староверов, миллионные сделки, независимость от царского правительства и роскошные подарки императорским чиновникам. А дальше — потаенная жизнь скитов, деревень, сел, городов. Жизнь по другим законам, по иным правилам, по скрытым от чужого глаза обычаям… Почти три века такой жизни создали свою, отличную от общероссийской, культуру. По понятиям жили староверы, по своим понятиям.

И вот Россия, взметнувшаяся экономически под занавес века девятнадцатого, в начале века двадцатого под чутким вниманием Николая Романова начала к вящей радости иноземцев смердеть. Уже в то время случился очередной исход староверов от лукавых никониан и слуг антихриста. На уральской земле много деревень, куда приходили поселяне, обживались, строились, корчевали лес и кормились хоть не густо, но ладно. Умели работать и работы не чурались.

Но вернемся к общине села Пристань. Пристанинцев уважали, при этом за ними укрепилось местечковое прозвище «пристанинские самосуды». Не только потому, что бытовые и межобщинные споры и проблемы пристанинцы умели решать самостоятельно, без суда и следствия, но и оттого, что бытовала одна весьма суровая легенда.

Будто бы во второй половине ХVIIII века произошла весьма мрачная и кровавая история. Поговаривают, что однажды летней ночью шайка бродячих цыган угнала у селян две дюжины лошадей с ночного выпаса. Тревогу поднял пастушок, наблюдавший похищение коней и кобыл с общественного луга. Сообщил хозяевам, а хозяева подняли соседей и устроили погоню. Догнали.

Похитителям удалось увести табун на пять верст от Пристани, уходили по дороге, по которой доставляли с горы Кашкабаш добываемые там и изготавливыемые точильные камни. Шли к броду, по которому можно перейти на противоположную сторону Уфы. НЕ дошли полторы версты, там их и настиглиселяне. Окружили и убили. Без подробностей. Трупы закопали недалеко от болота. Тихо, без разговоров и обсуждений. Вернули лошадей в село, посовещались с общинниками. О случившемся решили молчать.

Можно сколько угодно рассуждать о морали, несоответствия преступления и наказания, пускаться в разговоры про гуманность и прочий либерализм, но стоит задуматься о том, что такое для крестьянина лошадь в те времена. Это не просто скот домашний, но и незаменимый помощник в хозяйстве, залог выживания, гарантия достатка в семье. Похитители попытались обездолить пристанинцев. За что свое и получили.

Власти о случившемся не узнали. В народе, несмотря на осторожную тишину в староверческой пристанинской общине, слух, естественно, разошелся. Не сразу, конечно, но постепенно. С задержкой на годы и на десятилетия. В разных версиях и различных вариациях. Поговаривали даже, что жертвами ночной резни стали не семеро бродяг-конокрадов, а целый цыганский табор, с женщинами и детьми. Но языки по этому поводу не распускали. Вполне вероятно, что и имперская полиция, до которой разговоры докатились, положила информацию под сукно. Скотокрадство тогда не жаловали.

После этого смертоубийства за пристанинцами и закрепилось прозвище «самосуды». Не унизительное, а, скорее, весьма уважительное. Потому что общинники сумели решить сложную проблему самостоятельно, без суда и следствия. Вот такая сумрачная история пейзанского уральского быта.

В 1908 году старообрядческая община Пристани построила храм во имя Введения в Церковь Пресвятыя Богородицы. Поговаривают, что одним из мотивов было и искупление грехов.