Зимовьё на Гилюе

Сергей Шаманов, 2022

Обрывистые, покрытые таёжными лиственничными лесами берега дальневосточной реки Гилюй, берущей начало на южных склонах Станового хребта, с давних времён были известны своими золотыми россыпями. Немало вольных старателей ещё в начале прошлого века нелегально мыли золотоносные пески по её притокам. И тайга до наших дней хранит немые свидетельства их нелёгкого существования. Заброшенное жилище золотоискателей однажды находят и герои повести – ребята, живущие в столице БАМа далёкой Тынде. Сергей и его друзья благам и комфорту современной цивилизации предпочитают жизнь в единении с окружающей природой, вызывая этим непонимание и осуждение со стороны родителей и сверстников. Мальчишки строят в суровой, но такой для них близкой и понятной тайге зимовьё, где проводят всё своё свободное время, рыбачат и охотятся. На берегах своенравной таёжной реки их ждут приключения и испытания, которые они достойно преодолеют и благодаря этому найдут в себе силы отстоять свой выбор жизненного пути. Для среднего и старшего школьного возраста.

Глава V

Первый рассвет на Колхозных озёрах

Драка в устье Шахтаума оказалась переломной в наших отношениях с Максом. То ли он всерьёз испугался тогда за меня, то ли понял, что длительная вражда не принесёт ничего хорошего ни их, ни нашей компании, но открытой агрессии с его стороны больше не было.

В те годы я собирал почтовые марки. Мать покупала и дарила их мне на разные большие и малые праздники, поэтому марки у меня были подобраны по её вкусу — живопись, великие исторические персоны, советский космос. По воскресеньям я ездил иногда в ДК «Олимпийский», находящийся в одном из отдалённых одноэтажных микрорайонов города Мехколонна-94, чтобы потолкаться среди таких же коллекционеров, похвастать своими альбомами и посмотреть чужие. Коллекционеры в большинстве своём были взрослыми дядьками с сединой и залысинами. Подростки отсутствовали, так как собирание марок для большей части моих сверстников сводилось к играм на школьных переменах, когда марки в перевёрнутом виде раскладывались на подоконник и соперники, хлопая по ним ладонью, пачками выигрывали их друг у друга. Марка считалась выигранной, если переворачивалась от хлопка. Эта откровенно глупая игра никогда мне не нравилась. Я брезгливо относился к измызганным разноцветным бумажкам, бывшим когда-то марками. Мои же марки хранились в альбомах, листы которых были проложены папиросной бумагой, и были рассортированы строго по темам. Перекладывая марки из альбома в альбом, я брал их пластмассовым пинцетом, чтобы не оставлять на глянцевитой поверхности неопрятные отпечатки пальцев.

Однажды на филателистской тусовке в «Олимпийском» я столкнулся с Максом. Мы оба удивились этой встрече и настороженно поздоровались за руку. Макс попросил посмотреть мои альбомы. С интересом изучив коллекцию, он протянул мне стопку своих альбомов. Таившаяся в них почтовая атрибутика меня потрясла.

Что это были за марки! Тут не было обречённой княжны Таракановой с крысами на тюремной постели и болгарской версии флегматичной Сикстинской Мадонны, навязанных мне матерью. Макс покупал марки только сам, без советов родителей. Под ледериновыми обложками его альбомов жили лошади всех мастей — арабские чистокровные, орловские и русские рысаки; собаки разных пород; змеи; таёжные звери: медведи, волки, горностаи, белки… Была сказочная природа с горными озёрами и водопадами. Мне захотелось обменять всю свою живопись и всех своих великих людей с умными и кислыми лицами на какой-нибудь один небольшой набор красивых и стройных лошадей из коллекции Макса, но мать строго-настрого запрещала мне меняться. Посмотрев марки Макса, я понял, что теперь буду собирать только животных и природу. Никаких больше шедевров эпохи Ренессанса! Никаких томных полных женщин! Никаких космонавтов с приклеенными улыбками на волевых лицах!

Выйдя из «Олимпийского», мы продолжали говорить о природе и животных. Я не переставал восхищаться филателистической подборкой Макса. Мы долго стояли на остановке, но автобуса не было. Замёрзнув, зашли погреться в туристический магазин. На прилавке я увидел топорик в чехле и сказал Максу по секрету, что давно коплю на него деньги. Макс удивился и ответил, что тоже копит именно на такой. А ещё он сказал, что давно мечтает о палатке, но она стоит так дорого, что одному накопить не получится. И тогда я предложил копить вместе. Макс с радостью согласился. Домой в наш двор мы вернулись друзьями.

Весь остаток зимы и весну мы копили деньги. В начале лета приехали в туристический магазин и купили брезентовую одноместную палатку, два топорика с металлическими обрезиненными рукоятками в кирзовых чехлах для ношения на поясе, котелок и две эмалированные кружки. Нам не терпелось отправиться за город и провести первую в нашей жизни ночёвку в дикой природе.

Мне было двенадцать, а Максу — тринадцать лет. Отпроситься в тайгу на несколько дней оказалось непросто. Выручили родители Ваньки Филина, которые как раз собирались провести выходные на Колхозных озёрах. Они взяли нас с собой под свою ответственность. В последний момент в компанию влились младшие братья Макса Андрей и Димка. Еле поместившись в раздутый по бокам «жигулёнок», мы отправились на природу.

На озере наша ватага благополучно отпочковалась от взрослых, чему они, наверное, втайне были очень рады. Мы выбрали на противоположном берегу сухую и ровную поляну, поросшую брусничным листом, и принялись с деловитым наслаждением ставить новую палатку. Это незамысловатое брезентовое походное жилище показалось нам шикарным. Больше всего восхищало окошко с москитной сеткой. Но век хрупкого синтетического полотна был недолог. Пока ставили палатку, в неё набились комары. Филин взял из костра дымящуюся головешку и стал изнутри выкуривать кровососов. Бороться с насекомыми было скучно, и он время от времени выглядывал в окошко и дразнил братьев Макса, показывая им язык и корча рожи. Долговязый и рассудительный Димка разозлился, подкараулил его и, когда физиономия Филина в очередной раз показалась в окне, с силой хлопнул по стенке палатки рукой. Брезентовое полотно прогнулось внутрь, и москитная сетка угодила прямиком на горячую головешку, которую Филин держал в руке. Нежное капроновое полотно сетки сморщилось, почернело и расползлось — в окошке зияла большая дыра с уродливо обугленными чёрными краями.

Парни сразу перестали дурачиться. Понимая, что игра зашла слишком далеко, собрались было незаметно улизнуть, но не тут-то было. Возмездие за испорченную палатку было мгновенным и неотвратимым. Димка, пойманный карающей рукой Макса, получил серию болезненных, но полезных с воспитательно-профилактической точки зрения подзатыльников. А Филин, испуганно вылезающий на четвереньках из палатки, отведал размашистый, надолго запоминающийся пинок под зад от меня. Прореху в окне мы заткнули мхом.

Обидевшись, наши хулиганы ушли купаться на другое озеро и до вечера возле палатки не появлялись. С ними увязался и веснушчатый белобрысый непоседа Андрей. Мы с Максом неторопливо вскипятили чай, позавтракали, собрали удочки и принялись ловить гольянов.

— Ванькины родители говорят, что в этом озере караси большие водятся, вот бы поймать, — мечтательно произнёс я, снимая с крючка очередную мелкую рыбку. — Да ещё бы размером с ладонь. Я был бы самым счастливым человеком.

Караси размером с ладонь казались мне очень крупными. Мечтать о более внушительном трофее не позволяла моя гипертрофированная скромность и умеренность во всём.

— Размером с ладонь… — задумчиво повторил за мной Макс, видимо мысленно представляя, как должен выглядеть указанный карась. — Да ну, откуда тут такие крупные.

— А я верю, что есть, — убеждённо сказал я.

— Ну и верь, только от твоей веры карась в озере не появится.

Макс поймал ещё с десяток гольянов и, потеряв интерес к рыбалке, ушёл вслед за парнями купаться. Я остался один, и меня это устраивало. В глубине души я считал, что карась не ловится потому, что друзья сильно шумят и пугают рыбу. Время от времени поплавок подрагивал, ходил туда-сюда, затем погружался вглубь. Каждый раз моё сердце сжималось в надежде, что это клюнул большой, «с ладошку», карась, но на крючок цеплялась только мелочь.

Озеро, на берегу которого стоял наш лагерь, было длинным и извилистым, но не широким. Топкие колышущиеся берега, состоящие из переплетений травы и мха, не позволяли подойти вплотную к воде. До неё было ещё далеко, когда плавучий берег под ногами уже начинал медленно погружаться в озеро. На недосягаемой границе зыбкого берега и открытой воды росли на высоких мясистых стеблях ирисы с длинными узкими листьями и рядами крупных сине-фиолетовых цветов. На ирисах сидели, прилепившись тонкими цепкими лапками, огромные длиннотелые стрекозы с прозрачными крыльями и мощными объективами кинокамер вместо глаз. Когда стрекозы перелетали с цветка на цветок, они были похожи на маленькие вертолёты. Иногда они принимали за цветок мой поплавок, усаживались на него и замирали, раскачиваясь на волнах озёрной ряби до тех пор, пока клюнувшая рыба не сгоняла их. Далеко от берега плавали среди округлых, разбросанных в беспорядке листьев жёлтые упругие цветы кувшинок. На сухих и солнечных берегах озера росли саранки — тигровые лилии — большие, изящные, ярко-апельсинового цвета с крупными чёрными крапинками веснушек внутри.

На другом берегу озера, где расположились родители Филина и откуда приятно тянуло дымком и запахом шашлыка, росли берёзы. Потому что берег там был высокий — коренной. А наш топкий берег облюбовали низкорослые кривые лиственницы, под которыми росли на моховом ковре невысокие кусты голубики, берёзы Миддендорфа и пахучий болотный багульник. По тайге разносился монотонный разноголосый щебет мелких птиц, среди которого то и дело слышался отчётливый и плаксивый голос кукушек: серию звонких однообразных «ку-ку» иногда завершали звуки, похожие на нервное кваканье и квохтанье.

День выдался жарким, и вода на поверхности озера была очень тёплой. Самое время для купания. Но мне купаться совсем не хотелось. Мне было интереснее сидеть с удочкой в одиночестве под тенью лиственниц и философски наблюдать за природой. И тогда и сейчас я считаю такие мгновения самыми лучшими в своей жизни.

Когда солнце закатилось за сопки, вернулись с соседнего озера парни — загоревшие, накупавшиеся, навеселившиеся.

— Ну что, Серёга, поймал карася? — иронично поинтересовался Макс.

— Нет, — ответил я, — но зато попалось несколько очень крупных гольянов, один из них почти с ладонь.

— Я же говорил: нет тут карасей.

Мы развели костёр, выпотрошили гольянов, почистили картошку и принялись варить суп. Сидя у костра, мы не заметили, как нас обступила светлая июньская ночь, укрыв тайгу полупрозрачной серой вуалью. Умолкли птицы. По безоблачному небу рассы́пались редкие неяркие зёрнышки звёзд. Но верхушки сопок, за которые укатилось солнце, не чернели, а так и оставались всю ночь окрашенными в нежную сиреневую закатную акварель.

Поужинав и попив чаю, ребята развалились возле уютно потрескивающего костра и завели разговоры. Но я так устал за день от новых впечатлений, что не присоединился к ним, а, достав из рюкзака тёплое шерстяное одеяло, ушёл спать в палатку.

Я проснулся на рассвете. Мои друзья сладко сопели рядом, вдоволь наговорившись за ночь. Тихонько, чтобы никого не разбудить, я выбрался наружу. Крыша палатки просела посередине, а бока вздулись и расползлись в стороны. Палатка, рассчитанная на одного степенного лесного бродягу, уместила и убаюкала под своим пологом пятерых беспокойных подростков. Поэтому потеря ею правильной геометрической формы была простительна.

Я развёл небольшой костёр, подогрел остатки чая, нетерпеливо позавтракал и направился к берегу. Над озером висел прохладный туман. Но мне было тепло в толстом свитере и вязаной спортивной шапке. Удобно устроившись на полузатопленном дереве, я нацепил на крючок червя и закинул удочку.

Озёрная мелюзга жадно набросилась на наживку. Поплавок дёрнулся раз-другой и резко ушёл в глубину. И вот уже на крючке блестит, извивается крупный краснобрюхий гольян. Снова заброс — и снова стремительная атака голодных подводных обитателей…

Я увлечённо ловил гольянов, не замечая, как пробились сквозь туман первые лучи солнца, как громче защебетали лесные пичуги. Вдруг неподалёку от меня, за стеблями ириса, послышался громкий всплеск. Было похоже, что там резвится крупная лягушка. Мне показалось забавным поймать на удочку лягушку, и я перезабросил в то место удочку. Поплавок замер ненадолго, потом слегка задрожал, заходил из стороны в сторону, приподнялся вверх, снова замер и резко ушёл в глубину.

— Поймалась, квакушка! — язвительно и радостно произнёс я, чувствуя непривычную тяжесть на том конце лески.

Я с силой рванул на себя удилище, вытягивая улов. Водная гладь забурлила, вспенилась, бамбуковое удилище согнулось, задрожало, затрещало и заходило из стороны в сторону, послышались громкие шлепки по воде, полетели брызги, и в солнечных лучах, пробившихся сквозь туман, засверкала, ослепляя меня, чешуя огромного карася. Я забыл про проводку и, рискуя оборвать леску, одним рывком выбросил рыбу на берег. Я ещё ничего не соображал, мне ещё казалось, что я сплю и карась — продолжение моего утреннего сна. Но это был не сон. Я подскочил к рыбе и взял её в руки. Карась отчаянно извивался. Он был намного больше моей ладони. Размером и весом он был сравним с большой чугунной сковородой. Карась был мокрым и скользким. Брюхо его было бронзовым, а спина глянцево-чёрной. Это был мой первый карась!

— Я поймал карася! — покатился по Колхозным озёрам мой радостный, звонкий, победоносный клич. — Я! Поймал! Ка-ра-ся-а-а!

Друзья, разбуженные моими криками, испуганно выбрались из палатки и, сонно потирая глаза, обступили меня и трофей, шевелящийся у моих ног.

— Есть всё-таки в озере благородная рыба, — ошеломлённо произнёс Макс. — Ты был прав, Серёга.

— Какой огромный! — удивлялся Филин, рассматривая рыбину и опасливо трогая её кончиком указательного пальца.

— Тут не то что с ладонь — с тазик будет! — всё так же не веря своим глазам, восхищался Макс.

Ребята похватали удочки и устремились к озеру, надеясь, что и им улыбнётся сегодня удача. Но больше карасей в это утро никто не поймал.

А я ещё долго сидел на берегу: то брал в руки карася, то снова клал на мох, любуясь и гордясь им.

— Вот тебе и лягушка, — тихо подсмеивался я над собой.

Вечером нам нужно было собираться домой. Мы стали снимать палатку, легко извлекли из земли все алюминиевые колышки, но один, полностью забитый в толстый корень большого лиственничного пня, вытащить не смогли. Промучившись около получаса, решили бросить его тут, отвязав от него растяжку палатки. Этот колышек до сих пор торчит в том месте. И двадцать, и тридцать лет спустя, бывая в тех местах на охоте или на рыбалке, я обязательно присяду на наш пенёк и с улыбкой посмотрю на всё ещё сидящее в нём позеленевшее от времени алюминиевое инородное тело. И перед глазами у меня встают мои друзья, наша первая неказистая брезентовая палатка, короткая, светлая июньская ночь, первый мой карась и первый мой рассвет на Колхозных озёрах.