Под небом прошедшего августа

Сергей Ходосевич

Традиционный сборник группы «Наше оружие слово» ВК открывает читателю новые имена и продолжает знакомить с творчеством завсегдатаев нашей литературной группы. Проза и поэзия на любой вкус, где каждый сможет найти что-то родное для себя, что всколыхнет душу. Сборник, что назван «Под небом прошедшего августа», представляет собой капустник из творчества наших авторов, который всегда захочется прочитать где-то в тени от летнего зноя или в тишине от всех домашних дел в уютном кресле.

Марат Валеев

Бяшка

Накануне своего дня рождения — через три дня должно было стукнуть целых двадцать пять лет! — я уехал в командировку по заданию редактора в откормсовхоз.

После интервью с директором об успехах и проблемах хозяйства он накрыл у себя дома дастархан, и вот там-то я и проговорился о своем грядущем дне рождения.

Подвыпивший директор тут же возжелал что-нибудь презентовать к грядущему событию. И отдал распоряжение продать мне овцу по себестоимости, то есть вдвое дешевле отпускной цены!

Мы с шофером Ермеком затолкали робко сопротивляющуюся овечку в багажник редакционного «Москвича», предварительно устлав днище куском кошмы. И, распрощавшись с гостеприимными хозяевами совхоза, поехали домой.

Но, поскольку сейчас у нас в багажнике находилась овца, которой, уж извините меня за эту душераздирающую подробность, предстояло быть закланной на мое двадцатипятилетие, мы с Ермеком решили, минуя райцентр, проскочить в мою деревню, к родителям.

Ну где бы я держал это животное до часа икс в обычной двухкомнатной квартире? На балконе, что ли? И там же с ней расправился? Сам? Да ни за что!

Да и вообще день рождения я хотел отметить с родителями и немногочисленными родственниками у себя в деревне. Так что овечке, хотела она того или не хотела, предстояло совершить семидесятикилометровое путешествие.

И мы ехали себе и ехали, весело болтая о том, о сем, пока мне вдруг не стало тревожно.

— Слушай, — сказал я Ермеку. — Что-то тихо там, в багажнике. Баран наш не задохнется?

— Да ну! — беспечно махнул свободной рукой водитель. — Я свой багажник знаю, он весь щелястый. А молчит — на то он и баран…

Но все же я попросил Ермека остановить машину. Когда открыл багажник и поймал на себе печальный взгляд овцы, стало как-то не по себе. В общем, жалко стало мне эту овечку. Я спустился с шоссе и нарвал травы посочнее.

По дороге Ермек, уже с явным неудовольствием, еще пару раз по моей просьбе останавливал машину, и я заглядывал в багажник, чтобы убедиться, что Бяшке едется нормально.

— Ты с ней уже как с родной, — насмешливо заметил Ермек. — Как теперь резать ее будешь?

— Почему я? Отец зарежет, — машинально заметил я. И тут же заскучал, представив, как отец валит Бяшку набок, вяжет ей ноги и… И я все сильнее чувствовал, что мне не хочется гибели этой дурашки-Бяшки, которую меня угораздило купить пару часов назад в совхозе, вырвать ее из нестройных рядов ее собратьев, затолкать в душный багажник и увезти от родной отары за десятки километров только затем, чтобы под водку употребить ее плоть в пищу на свой день рождения.

Когда мы подъехали к отчему дому, я, не дожидаясь, пока это сделает кто-то из домочадцев, сам распахнул ворота во двор, чтобы Ермек смог загнать «Москвичок».

А когда, завидев нас в окно, во двор вышли удивленные и обрадованные мать с отцом и младшая сестренка — визит мой был неожиданным, так как обычно я приезжал в деревню на выходные, — я картинно распахнул перед ними багажник легковушки и сказал:

— Вот, дорогие мои, привез вам в подарок высокопородную овцу, казахский меринос называется. Шерсти с нее тебе будет, мама, столько, что хватит на носки нам всем. И это… ягнят она вам исправно таскать будет.

— Хорошее дело, — довольно кивнула головой моя мама, большая любительница вязать. — Сколько уже говорю папе: давай овец снова заведем, так нет, не хочет возиться с ними. А чего там возиться: все лето в стаде будут, а на зиму сена им совсем немного надо…

— Бэээ! — впервые за эти часы подала свой голос, приподняв кудрявую голову из жестяного узилища, Бяшка. — Бээээ!

— Какая красивая! — ахнула сестренка. — Да выпустите же ее отсюда! А я пойду для нее в палисаднике свежей травки нарву…

Вот так Бяшка стала основоположницей нового небольшого бараньего коллектива в подворье моих родителей.

А мяса на мой день рождения отец и так добыл — когда это было проблемой в деревне?

Трактат о бане

Бани есть у всех народов. Ну, если не у всех, то многих. Но широко известны при этом в основном турецкие хамамы, финские сауны и русские бани. Нет, в обратном порядке, так будет справедливее. Что это такое — баня, нам доходчиво растолковывает все знающая Википедия: «Баня в русском понимании — помещение, оборудованное для теплого мытья человека (в технической форме парной бани) с одновременным действием воды и горячего воздуха (в турецких и римских банях) или воды и пара (в русской и финской бане). Часто в русское понятие бани вкладывается весь комплекс действий, осуществляемых человеком в жарких помещениях в лечебно-профилактических, реабилитационно-восстановительных, развлекательно-оздоровительных, культовых (ритуальных) и досуговых целях». Ну, а я бы сказал проще — баня это праздник для души и тела, и, полагаю, вряд ли кто возьмется оспаривать эту истину.

Я почему-то помню первые свои помывки в бане с возраста, когда мне было лет десять, пожалуй. Мы тогда уже жили в Пятерыжске, бывшем казачьем форпосте на Иртыше, коренные обитатели которого, естественно, знали толк в парных. У нас своей бани не было, и родители ходили с нами, детьми, к соседу через дорогу, трактористу Михаилу Петровичу Кутышеву. Как мы там мылись, как выглядела баня — почему-то не запомнилось. Может быть потому, что я еще толком не распознал этого «праздника для души и тела» и походы в баню для меня и моих братишек была чем-то вроде обязательной повинности. Не то, чтобы неприятной, но, на мой тогдашний взгляд, не особенно продуктивной. Поскольку потраченное на баню время можно было с большей пользой провести на улице, в играх со сверстниками.

А вот родители, особенно отец, всегда относились к банным дням с особым пиететом. И уже помытые, распаренные, со светящимися умиротворенными лицами, еще долго заседали после помывки за столом у Кутышевых, в центре которого сипел испускающий блики большой никелированный самовар. Но пили взрослые, конечно же, не только чай: родители обязательно несли с собой бутылочку и что-нибудь из своей закуски для общего стола. И такие послебанные посиделки затягивались не на один час.

Потом мы стали ходить в баню к своим родственникам Саттаровым (сестре отца Сагадат-апа) — они купили дом у семьи моего одноклассника Валерки Писегова, с баней. Она была небольшая совсем, по-моему, плетушка (это когда пространство между двумя сплетенными из ивовых прутьев стенок засыпается землей), но по жару — просто термоядерная, уши начинали сворачиваться в трубочку уже в предбаннике. Кто-то скажет: а зачем так измываться над собой? Так ведь и не каждый ходил мыться в такой жар, пропуская вперед тех, кому это по нраву.

Обычно первыми шли большие любители попариться, как, например, мой отец. Тут я веду рассказ уже о ту пору, когда на нашу семью совхоз выделил аж четырехкомнатную квартиру с отоплением от автономного котла, и мы сами построили у себя во дворе из саманного кирпича уже собственную баню.

Так вот, отец делал по несколько заходов в парную, хлеща себя веником с небывалым остервенением, при этом рыча и взвизгивая. Попарившись, он, багровый как рак и с прилипшими к телу березовыми листьями, вылетал из бани и падал в снег (зимой его обычно во дворе было много, и к хозяйственным постройкам расчищались лишь тропки), катался в нем и опять бежал в парилку. Домой он уже почти полз, настолько бывал обессилен, и долго потом отлеживался на диване, приходя в себя.

И уж после него в баню поочередно шли остальные члены семьи, кому такой сильный жар был не нужен. Но с годами и я распознал прелесть самоистязания веником в раскаленной парной, после которого наступает телесное и духовное обновление и тебя посещает истинная благодать. Заковыристо сказал, да? Но истинные любители попариться меня, надеюсь, поняли. И уже в 16—17 лет я с удовольствием поддавал пару — по чуть-чуть, как учил меня отец, окатывая из ковша раскаленные камни, отзывающиеся громким шипением. И пара при этом в бане практически не было видно, кроме струящегося, почти прозрачного как кисея жаркого марева. Вот это и был правильный, почти сухой, он же целебный, пар, избавляющий от простудных, ревматоидных и прочих заболеваний, ну или хотя бы облегчающий их.

В армии, куда меня призвали в ноябре 1969 года, париться поначалу было негде. В Нижнетагильской учебке, где я провел первые полгода службы, мыться нас строем водили в одну из ближайших городских бань. Помню, как нас, призывников, перед первой помывкой предварительно всех остригли налысо, а после сразу переодели в новенькое обмундирование, и мы тут же на какое-то время перестали узнавать друг друга, поскольку стали выглядеть совершенно одинаково.

Париться тогда было некогда — нам давали время лишь на помывку, без прочих излишеств, и в парилку если удавалось заскочить, то лишь на несколько минут. Последующие полтора года армейской службы так же не удавалось толком попариться — все бегом, бегом, пока один взвод помылся, ополоснулся, уже следующий его подпирает… Да и парилки толковой не было в самодельной солдатской бане. И уже лишь дома, после увольнения в запас, я отвел душу — за три или четыре захода в парилку исхлестал об себя весь березовый веник, лишь прутья от него остались!

Ну а дальше вновь потекла размеренная гражданская жизнь, с обязательными еженедельными помывками в бане. Это была или коммунальная в райцентре, где я через год после возращения из армии стал работать в районной газете, или дома у родителей, к которым я время от времени наведывался по выходным, или — реже, — у кого-либо в гостях в многочисленных командировках по совхозам района.

При поступлении в университет в Алма-Ате живущий там к тому времени мой одноклассник Вовка Гончаров подговорил меня съездить в общественную баню супер-класса «Алма-Арасан». Ничего подобного в своей жизни я еще не видел: это был самый настоящий дворец, выложенный из мрамора, гранита, с венчающим крышу голубым куполом. А внутри баня выглядела еще роскошнее, она просто вся сияла, отделанная благородными материалами, разукрашенная панно, картинами…

Ну с чем можно было сравнить ее внутренне убранство? Разве что с Московским метрополитеном (простите меня, неискушенного, за вольность такого сравнения, но вот так запомнилось). В «Арасане» можно было помыться и попариться в русской, турецкой банях, попотеть в финской сауне, охладить раскаленное паром тело в бассейне. Помню, как я, блаженствующий, лежал на теплой воде спиной и смотрел в перевернутую чашу купола на потолке, из сквозного круглого отверстия которого внутрь бани, прямо на купающихся в бассейне, медленно падали снежинки (была толи ранняя весна, толи уже начало зимы, запамятовал)…

В процессе купания мы с Володей, завернутые в белые простыни, как римские патриции в тоги, выходили к кафе и с благостными, розовыми лицами пили душистый чаек из самовара, закусывая печеньем, конфетами. Негромко играла музыка, туда-сюда неспешно проходили такие же румяные «патриции». Отдохнув малость, мы снова шествовали в парную.

Я бы с удовольствием провел в такой бане-дворце целый комплекс. Но увы, мыться в «Арасане» хотели многие, и потому сеансы были лимитированы — час, который стоил, кстати, очень неплохих по тем временам денег — 20 с чем-то рублей! Правда, при желании можно было и задержаться, приплатив энную сумму администратору мимо кассы. Я уже не помню, воспользовались ли мы с Вовкой такой возможностью. Но то посещение благословенного «Арасана» я запомнил на всю жизнь, потому что больше никогда в банях такого класса не был.

А спустя несколько лет, в конце 70-х, случилось неслыханное событие: в Пятерыжске, в этом небольшом селе на сто с чем-то дворов, впервые за всю его многолетнюю историю, построили общественную баню! Как обрадовались сельчане, особенно те, у кого не было собственных теломоек (во, неологизм придумал!). Да и те, у кого они были, тоже возрадовались. Знаете, протопить баню — это не такое простое дело. Надо и дров хороших запас для нее иметь, и воду всякий раз натаскивать: во вделанный в печь чан — для нагревания горячей, и в бочку в предбаннике для холодной. А после еще и привести баню в порядок: помыть ее, вычерпать сливную яму, если там много накопилось использованной, грязной воды.

А тут — заплатил какие-то копейки, и иди, парься и мойся на здоровье, не жалея воды, да еще и в компании односельчан, с кем можно потрепаться между делом, обсудить какие-то неотложные дела. Ну просто мужской клуб! Конечно же, и женщины мылись в этой бане, но, разумеется, в установленный день. Баня работала, если не ошибаюсь, несколько дней в неделю и успевала обслужить всех желающих. Я тоже помылся в ней пару раз, и остался вполне доволен.

Пар, правда, был очень влажным — он извлекался не из каменки, а из нескольких труб с просверленными в них отверстиями. Открыл вентиль, и пар, зашипев, засвистев, быстро начинал заполнять парилку густым горячим туманом, обволакивая тела моющихся и заставляя их обильно потеть и тем самым, через раскрывшиеся поры, очищать кожные покровы.

Как бы то ни было, но пятерыжцы очень любили свою баню. К сожалению, просуществовала она недолго: с перестройкой в 90-е годы совхоз «Железинский», четвертым отделением которого и был Пятерыжск, развалился, все производство свернулось, а вместе с ним сгинули и все объекты соцкультбыта: клуб, детский сад, даже магазины, что уж тут говорить про баню. И снова мои односельчане моются в своих банях или у соседей. Ну да это не беда. Главное — им есть, где помыться.

Следующий этап моей жизни, причем самый значительный, пришелся на Крайний Север. Я 22 года прожил в Эвенкии, куда уехал в 1989 году по приглашению газеты «Советская Эвенкия». Здесь, недалеко от Полярного круга, где морозы зимой достигают 60 градусов, а сама зима длится полгода, существует настоящий культ бани. Где еще в долгие зимние вечера отогреться душой и телом, как не в баньке? И потому в столице Эвенкии, поселке городского типа на пять с небольшим тысяч человек, где есть две коммунальные бани, еще «до кучи» — несколько десятков частных.

Обе общие бани (одна на берегу Тунгуски, другая у ручья Гремучий, между ними расстояние всего в несколько сот метров) имеют прекрасные парные, с сухим паром, который получаешь, подкидывая кипяток во вмурованные в печи обрезки здоровенных труб с раскаленными внутри добела камнями. Мы с женой попеременно ходили в обе эти бани. С собой обязательно брали чаек с брусникой, березовые веники покупали там.

Помню, как в первый год нашего пребывания в Эвенкии, в ноябре, когда уже ударили морозы за — 40 (конкретно в тот день — 48), мы со Светланой в очередную субботу пошли в ту баню, которая поменьше — на берегу ручья Гремучий. Оделись потеплей и — хруп, хруп, хруп по снегу, выдыхая клубы морозного пара, поспешили к ждущей нас, как мы думали, парной. Пришли, а там — замок висит, и записка: «Баня не работает». Почему — объяснений никаких. Что делать, идти домой, не помывшись? Но это было не в наших правилах, и мы потопали по этой жуткой стуже почти за километр на другой конец поселка, к Нижней Тунгуске, где располагалась центральная баня. И ничего, дошли, и хорошенько отогрелись в парной (каждый в своем отделении, конечно), помылись и, просветленные и чистые, вернулись домой.

Но мне все же больше нравились да и нравятся частные бани, в которых нет очередей, не надо толкаться локтями и прочими оголенными частями тела у кранов с холодной и горячей водой, и на полке в парной сам себе барин, и поддаешь пару, сколько тебе надо, а не прислушиваясь к пожеланиям соседей («Э,э, погоди, еще прежний пар не разошелся!). До сих пор добрым словом поминаю крошечную баньку у нашего редакционного водителя Володи Антипина, срубленную из лиственницы. Она у него скромненько устроилась среди огуречных и помидорных грядок в огороде, у крутого, сплошь поросшего лиственницей и кустарником склона над бормочущим внизу ручьем Гремучий, стекающим в приток Тунгуски — Кочечум.

Банька размером где-то всего три на два метра. Но все было при ней: и предбанник, и каменка, и полок, и запас березовых веников. А малые размеры помогали ей в суровые эвенкийские морозы быстрее нагреваться, и пар здесь был просто термоядерным — «аж уши в трубочку скручиваются!» говорят в таком случае. И всякий раз, когда Володя говорил, как бы между прочим, что вот, баньку собирается истопить, я тут же, тоже как бы между прочим, спрашивал его: а что, хватит ли у него пару еще на одну пару желающих попариться? И конечно, пару на нас хватало. И еще оставалось.

Построив новую, более просторную баню, буквально в десяти метрах от старой, Володя долго продолжал пользоваться прежней — видимо, и сам никак не хотел расставаться со старой, такой родной, обжитой, уютной, безотказной. А из новой он сделал… летнюю кухню!

Но чувствую, пора уже закругляться — ведь про баню, эту непременную спутницу жизни всякого чистоплотного человека, можно писать бесконечно. К сожалению, переехав в большой город, я практически лишился возможности регулярно посещать частные, да и вообще — даже коммунальные бани и обхожусь, как всякий горожанин, ванной и душем. Но это все не то, не то. И потому, как только оказываюсь в селе у кого-то из родных, непременно прошу истопить баньку. Да их и просить не надо: все они знают, что я большой любитель попариться. Или вернее будет сказать — профессионал!

Встреча одноклассников

С автовокзала областного центра Егор сразу поспешил в среднюю школу №7, в которой доучивался после своей деревенской восьмилетки. Тем более, что идти-то до нее нужно было всего пару кварталов. Рядом со школой, всего в сотне метров, жила и его тетка Варвара Петровна, у которой Егор квартировал эти два года, что учился здесь. И вот прошло уже десять лет, после того как их дружный одиннадцатый «б» после шумного выпускного вечера разбрелся кто куда.

Егор окончил зооветеринарный техникум в соседнем райцентре и вернулся ветврачом в свою родную Быковку. Работа ему нашлась тут же — бывший директор совхоза Петр Иванович Махонький на руинах хозяйства умудрился каким-то образом создать сельхозкооператив, куда и пригласил Егора в качестве ветврача.

Егор хорошо справлялся со своей работой: лечил и прививал от всяческих скотских хворей свиноматок и получаемый от них приплод, проводил всякие другие плановые ветеринарные мероприятия. Он женился на соседской дочери Ирине, работавшей секретарем в конторе, поухаживав за ней пару месяцев, и ему дали квартиру от сельхозкооператива в доме на двух хозяев. Егор обзавелся детьми и собственным хозяйством, без которого жизнь на селе просто немыслима. И жизнь потекла своим чередом, в которой практически все время было занято работой на кооператив, хлопотами на собственном подворье, воспитанием двоих сыновей.

Бывших своих одноклассников он практически не видел, потому как почти безвылазно жил у себя в Быковке. Правда, когда бывал в городе по делам, пару раз заходил в школу, где и оставил бессменной директрисе Варваре Васильевне свои координаты (да они у него и не менялись, если не считать почти трех лет учебы в техникуме). По ним-то она и нашла Егора и известила его о затевающейся встрече их выпуска, на которую он оставил пару тысяч рублей, а теперь вот и сам пожаловал.

К тетке Егор решил зайти уже после вечера — заночевать-то все равно где-то придется. Он и так уже опаздывал — на часах было за шесть вечера, когда он подошел к знакомому двухэтажному зданию, обсаженному по периметру кудрявыми липами и разлапистыми тополями. И, похоже, опоздал он не один — к воротам школы подкатила крутая черная иномарка в сопровождении другой, поскромнее, но тоже черной.

Конец ознакомительного фрагмента.