Серая орда

Сергей Фомичёв

Второй роман Мещёрского цикла. Середина XIV века. Русское средневековье. Ожесточённая борьба князей за политическое господство над Русью пробуждает иной раз силы неведомые, мистические, страшные. Небольшое Мещёрское княжество невольно оказывается в центре событий. В дело вступают чародей Сокол и его молодые друзья. Произведения, помимо изрядной доли художественного вымысла, основаны на реальных исторических событиях, легендах и преданиях.

Глава первая

Даньщики

Окрестности Коломны. Октябрь

Сентябрь в этом году не удался. Как зарядили в конце лета дожди, так и лили не переставая. И только к началу октября небо просветлело, допустив до земли запоздавшие тёплые деньки бабьего лета. Дороги, однако, так до конца и не просохли. Люди, когда возможно, пользовались речным путем, но большей частью по сёлам сидели.

Старый Яндар обосновался в Березовом Логе недавно. Бросил ветхий свой дом в Туме, переехал жить к сыну. Оно, конечно, помирать на чужбине нехорошо, но куда деваться, коли один остался. Старуха померла, дети давно разъехались, кто в Мещёрск, кто — вот как Мичу — на московскую сторону. Сын с женой и детьми потеснился, пустил жить: не велик от старика и убыток, а отцов почитать надобно. Впрочем, сам Мичу и уговорил его переехать.

Звали сына здесь, правда, не Мича, а Миша, Михаил то есть.

Мещёрцы среди селян встречались редко, в основном русские жили. Вот они всё на свой лад и переиначивали. И как сразу понял Яндар, не только имена переиначивали — вся жизнь здесь устроена по-другому. Непривычно. А ведь, вроде, та же Мещера, только сторона московская. Нет, конечно, народ трудолюбив — полей разворошил столько, сколько ни в одном мещёрском селе никогда не поднимали. Да только что за радость работать на тех полях беспросветно. Зёрнышко бросишь, три поднимешь. И так всю жизнь. В лес ходят мало, зверя не знают, травы — одна знахарка местная только и ведает.

— Тут, отец, люди богаче живут. И удачи больше, — серьёзно ответил на расспросы сын.

Яндар не стал спорить о богатстве и удаче. Каждый по-своему это видит.

***

Жизнь на новом месте оказалась тихой и спокойной. Народ заходил, знакомился, но особого любопытства Яндар у людей не вызывал. Другое дело, когда сам Мичу селился. Первым делом он, ещё до того как семью перевозить, один приехал — вопрос с миром решать. Староста, мужики собрались тогда, говорили с ним долго, присматривались. Сколько в тот вечер выпили, Мичу вспоминать не любил. Наутро место под дом определили, поле мерили. Дом всем селом ставили — небольшой сруб для почина. Дальше уж самому предстояло обживаться, расстраиваться. В следующий вечер к Миче парни переведаться пришли. Посмотреть, что за овощ такой, как удар держит. Мича все испытания прошёл. А тогда уж и семье время пришло в село перебраться — жене, то есть, с детьми. Сыну-то мальчишки сельские свою проверку устроили, поваляли малость в пыли. Ничего. Жену с дочерьми бабы испытывали каким-то их бабьим чином. Не подвели и они. Ну а с Яндара какой спрос — старый отец к Мишке жить переехал, ничего особенного. Не на кулачках же со стариком биться.

А недавно село будто подменил кто. Сперва занялись разговоры: дескать, гостей ждем. Потом суета разгорелась, беготня. Мича вдруг принялся вязать в узлы вещи, долго выговаривать что-то жене, старшей дочери. Старик, ничего не понимая, поначалу испугался, не из-за него ли весь сыр-бор? Может, глупость какую сморозил против здешних обычаев?

Сын успокоил.

— Даньщики едут. Село готовится.

Но подробно ничего не объяснил. Мол, и так всё понятно.

Более или менее прояснилось, когда в дом заглянул сельский староста дед Кузьма. Дедом его прозвали рановато — Кузьма выглядел ухватистым и крепким ещё мужичком — из тех, которых в старосты непременно и выбирают.

— Предупредить зашёл, — сказал он Миче. — Завтра быстрее всего приедут. Где схроны — знаешь. Баб своих да добро лучше с вечера отвези. От греха подальше. Даньщики, ёпть.

— Отвезу, дед Кузьма, — кивнул Мича.

Несмотря на сугубую занятость, староста воспользовался случаем и присел поговорить с Яндаром. Мудрости стариковской перенять никогда не бывает лишним.

Посидели, поговорили. Кузьма рассказал про свои края. Яндар о Туме, о Мещере, о том, что понравилось ему здесь, что не понравилось. Потом, к концу разговора не выдержал, спросил — отчего суета такая.

— Даньщиков ждём княжеских. Слышал, небось? — ответил Кузьма.

— Были же они месяц назад? — удивился Яндар.

— Теперь вот другой раз ждем, — пожал плечами староста.

— Частят что-то. А чего так? — допытывался старик

— Да в прошлый-то раз обычные подати брали, а теперь — выход ордынский.

Староста вздохнул.

— Ордынский выход? — удивился Яндар. — Это что за зверь?

— Дань в орду, — пояснил Кузьма.

— В орду? — пуще прежнего удивился Яндар. — А почто вам дань орде-то давать? Не свой князь на Москве разве? Или степи у вас завелись вместо лесов?

Теперь удивился уже Кузьма. Да так, что утерял на время всякую к старику почтительность.

— Ну ты, старый, сказал… Видать сразу, что недавно из лесу вышел, — староста развел руками. — Князь сидит, как не сидеть. Князь платит хану ордынскому. А мы князю. Уразумел?

— Эвон как хитро, — нисколько не обиделся на грубость Яндар. — Да нечто у вас два хозяина на одной земле? Чудно как-то. Один хозяин должон быть. Один только. Не то понабегут — где двое, там и трое. Ужель кормить всех их?

Яндар почесал ухо и добавил.

— Нет, у нас орде дань не платят.

— Да ну? — не поверил Кузьма. — У всех платят, а у вас, значит, нет?

— Не знаю как у всех, но у нас не платят, — упёрся Яндар. — Не веришь, вон сына спроси, небось, не забыл он ещё родных-то мест.

Мича, сидевший в отдалении и разговору старших не мешающий, кивнул головой, подтверждая правоту отца.

— Да, дела… — протянул Кузьма.

Потом, хитро сощурившись, добавил:

— Вот и мы не больно-то платим. Оттого и суета.

***

Суета набирала ход. К приезду даньщиков готовились. Готовились так же тщательно, одновременно с тревогой и вдохновением, как к отражению набега ордынцев или соседей.

Уже накануне в тайные лесные схроны переправили всё ценное добро, что копили годами и поколениями. Туда же отправили большую часть скота — и в первую голову коней, которые могли приглянуться, ненароком, княжеским кметям. Прятали от греха подальше и молодых девушек, потому как правда — правдой, договор — договором, а и своеволия княжеских подручных случалось на веку селян достаточно. Прятали не только красавиц, но и вообще всех незамужних девиц. Дружина, явись она, как это часто случается, пьяной, не больно на красоту смотрела.

В ожидаемый день налёта даньщиков, людское движение достигло размаха, сопоставимого только с тушением крупного пожара. Когда Яндар вышел утром погреть на солнышке старые кости, лихорадка охватила уже всё село.

На высоком холме, словно полководец на поле брани, стоял дед Кузьма. Староста смотрел на все четыре стороны разом, прощупывая взглядом каждую пядь вверенного ему села. Замечая неладное, он отправлял вниз кого-то из заранее собранных под рукой ребятишек. Точно вестовые, что доносят до полков приказы воеводы, мальчишки сбегали с холма, разнося по дворам поручения. То замазать грязью выглядящий слишком свежим и крепким сруб недавно поставленной избы или амбара. То заменить стоящую в проулке добрую повозку на старую, рассохшуюся. То убрать следы молотьбы.

Указания старосты никто не оспаривал. Всякая беда, будь то пожар, война или приезд сборщиков дани, требовала от мира сплочения. Для того и выбирали набольшего, чтобы одной головой без лишних споров успевать.

Впрочем, хозяева дворов не отставали от старосты и «приводили в упадок» обстановку своих дворов сами. В угаре всеобщей лихорадки один из зажиточных мужиков принялся кособочить и частью проламывать собственный плетень-огород, а его жена перебирала в амбаре репу, вытаскивая поверх кучи самые порченые, сморщенные корнеплоды.

Когда Яндар поднялся на холм, Кузьма втолковывал шустрому пареньку:

— Поди к той старой сосне, что стоит на взгорке, возле дороги коломенской. Заберись на макушку и сиди, жди, когда отряд появится. А тогда мигом обратно и знак дай, что, мол, едут. Оттуда далеко дорогу видно — версты на три-четыре. Да смотри не пропусти воров-то, не то уши оборву. Ну, беги давай, с богом.

Когда мальчишка умчался «в дозор», Яндар подошел ближе.

— Думаешь, этим их проведёшь? — с сомнением спросил старик, окидывая рукой село.

Конечно, глупо всерьёз полагать, будто сборщики не ведают, сколько в селе дворов, сколько серебра и продовольствия можно и нужно собрать с общины. У князя и его наместников, само собой, были люди, которые ведали такими делами. Но ещё больше выплывало доброхотов, что загодя обо всех доносили. В первую очередь священники, во вторую — торговые закупщики, да и всякого другого народа шастало по сёлам немало.

Укрытие от сборщиков добра — дело с точки зрения народа праведное, почти священное. Ничего, что всё причитающееся сборщики в любом случае изымут, но сверх того не возьмут и на следующий год выход не поднимут — уже хорошо.

— Не проведёшь, — согласился староста. — Да только последний раз сами ордынцы появлялись здесь ещё при прадеде моем. Тогда считали дворы да дымы, чертёж составляли. По тем меркам и берут до сих пор выход. А село-то разрослось, разбогатело. Так что, прямая нам выгода лишнего не казать. А ну как теперь кто из баскаков заедет?

— Пошевеливайтесь, православные! — весело и громко заорал Кузьма.

Православные пошевеливались. Вот мужики перетаскивают по брёвнышку на задний двор свежий сруб; вот выпрягают из воза добрую кобылу и ставят вместо неё старую клячу; вот бабы убирают с плетней выбеленное домотканое полотно и вешают взамен серые с дырами тряпицы. Жизнь бурлит и радует селян, которым уже и прискучило за лето без развлечений.

***

Когда утро начало понемногу «скисать», сборщиков заметили.

— Едут, едут! — закричал давешний мальчонка, со всех ног мчась к селу от рощи.

— Что-то рановато, — буркнул Кузьма и отправился на свой двор.

Здесь хранилось всё, собранное у селян. Уже уложенное по бочкам, коробам и возам, предназначенное к сдаче добро ожидало княжеского посланца. Согнанный скот стоял в загородке поодаль. На тот случай, если витязи надумают остановиться в селе на обед или ночлег, прибраны были избы, натоплены бани и приготовлены угощения.

Услышав крик вестового мальчишки, девки, задержавшиеся в селе, и не успевшие вовремя схорониться в лесах, рванули отовсюду к глубокому, заросшему берёзами овражку, что и дал когда-то название селу. Вслед за девками поддавшись настроению, а может и, возомнив о себе лишнее, подались и немолодые уже бабы. Даже одна из сельских старух, вызывая всеобщий смех, подобрала подол и поковыляла, сопровождаемая веселым свистом, к оврагу.

Молодые парни, наоборот, принарядившись, подтянулись ко двору старосты, с надеждой попасть на глаза приезжим. Вдруг да и глянется кто из них воеводе — и возьмет он удальца в свою дружину. И такие случаи, говорят, бывали. Само собой, и мальцы вертелись здесь же — но эти-то больше из любопытства.

И вот со стороны Коломны из рощи появился отряд. Невеликий, всего в дюжину всадников и безо всякого обоза. Впереди, сверкая дорогой броней, не прикрытой ни плащом, ни какой иной накидкой, ехал местный волостель.

Наместники в эти годы менялись часто. На Москве менялись князья, менялись тысяцкие, дворские, а вслед за ними менялись наместники и прочие княжьи слуги. Однако этого боярина дед Кузьма всё же припомнил, — видел, бывая на работах в Коломне.

С приближением отряда настроение в селе сразу переменилось. Лукавство куда-то исчезло, и оставшиеся встречали сборщиков с искренней радостью и гостеприимством: «Вот они мы. Бедные, но хлебосольные. Рады видеть посланцев мудрого князя. Кто там у нас сейчас? Семён? Рады видеть Семёновых витязей. Всячески угодить готовы».

Чуть пригнув голову, наместник миновал ворота и спешился, передав повод одному из своих дружинников. Он поздоровался со старостой и сразу же подошел к выложенным во дворе припасам. Шагая вдоль ряда, внимательно осмотрел собранное, но надолго нигде не задержался. Из нарочно открытой кадки с квашенной цельными кочанчиками капусты, пальцами выловил один, дал стечь соку и с удовольствием захрустел. Осмотрев овощи, утварь, зерно и прочую мелочь, подошел к загону со скотом.

— Самых дохлых отобрал? — наместник строго посмотрел на Кузьму.

— Какие уж есть, — развел тот руками. — На то и зовётся скотина худобой, что худа по природе.

Боярин не стал спорить. Почесал голову и неожиданно грубо сказал:

— Хочешь, пройдусь со своими молодцами по вашим схронам? Всё заберу, что припрятали. И девок, знаю, укрыли. Моим парням как раз позабавиться.

«Прознал окаянный, — подумал Кузьма. — Вообще-то, легко пройтись по схронам вам, бесовым детям, не выгорит. Схрон он и есть схрон. Если и найдёте место, то вас ещё раньше углядят — и дальше в лес утекут. Ищи там». Но ссориться с витязем не хотелось, и староста понял, что нужно откупаться.

Сходив в избу, протянул наместнику пять старых, изрядно потёртых арабских дирхемов.

— Не губи, боярин. Вот, весь запас, отложенный на чёрный день, отдаю.

— Я и есть твой чёрный день, — рассмеялся княжий муж, принимая монеты.

Ещё раз осмотрев собранное, наместник распорядился:

— Зерно, скот, рыбу и что там ещё у тебя, сдашь в обоз — он по бездорожью отстал немного, но думаю, скоро будет. Я заберу серебро и шкуры.

Староста возражать не посмел, поплёлся за тем и другим.

Шкур, собственно, оказалось немного, а дорогих мехов и подавно не случилось — село давно уже не промышляло зверя, которого в многолюдных местах становилось всё меньше. Зато серебра собрали, сколько нужно — оно в московском княжестве водилось. Серебро селяне сдавали частью в гривнах, но больше серебряной утварью — блюдами, кубками, ложками, ножами. Попадались и редкие на Руси монеты. Не целые, конечно, рубленные на половинки, а то и четверти.

Проследив, как дружинники после взвешивания закладывали серебро в седельные сумки — гривны к гривнам, утварь к утвари, боярин вновь подошел к старосте.

— Дождёшься обоза, — строго наказал он. — Передашь моему брату, он там за старшего остался, чтоб нагонял меня как можно быстрее. До вечера не успеют, пусть останавливаются на ночь в Подгорном. И ещё передай особо — не нагонит, пусть на себя пеняет. Понял ли?

— Как же всё понял, боярин. Всё передам. Не изволите ли баньку с дороги, покушать чего?

Париться боярин не изволил. И вообще задерживаться надолго не собирался, но на «перекусить» его дружина согласилась. Кузьма даже обрадовался, повёл всех в свою избу, которая на такой случай «в упадок» не приводилась.

Там, перекрестившись на образок в углу, дружинники уселись за длинный стол. Ели быстро и молча, запивая дичь и пироги только квасом. К пиву и мёду хмельному не притрагивались, словно в военном походе были, а не в своё село с бором пришли. Как только затевался какой разговор, старший суровым взглядом говорильню немедленно пресекал. Староста немного удивился, но, разумеется, промолчал — не его ума дело.

Без хорошей беседы стол опустел в один миг. Стряхнув в рот последние крошки и вновь перекрестившись, дружинники вышли из дома. Молча взметнулись в сёдла, молча покинули двор. Только наместник повторил напоследок:

— Не нагонят — пусть на себя пеняют!

После чего двинулся вслед за отрядом.

Осознав, что кметям недосуг бегать за девками, а наместнику — присматриваться к хозяйствам да подсчитывать, не разбогатело ли село случаем, и не взять ли с него сверх меры, Кузьма на радостях перекрестился. Оставался ещё обоз, но обозникам и вовсе недосуг будет, когда староста строгий боярский наказ передаст.

***

Отставший обоз ждали долго. Юнцы, разочарованные невниманием воеводы, большей частью разошлись по домам, дети разбежались обедать, и староста остался возле дома один. Солнце уже стояло на полдень. Из оврага потянулись обратно в село пугливые бабы с сумасшедшей старухой во главе. Кое-кто нетерпеливый уже и из леса прибежал, проведать, всё ли обошлось. И Кузьма изрядно посадил голос, убеждая селян не высовываться прежде времени.

Только пополудни на той же дороге появился обоз. Возы частью пустые, частью нагруженные собранным в других сёлах добром, неспешно въезжали в Берёзовый Лог. Возничие, те же мужики, не первый год привлекаемые наместником к делу, дорогу знали и правили на двор старосты без понукания. Отставших сборщиков сопровождал большой конный отряд, Кузьма приметил среди всадников витязя, точь-в-точь похожего на недавно отъехавшего боярина.

«Вот и братец пожаловал», — понял староста.

Он поклонился воинам и, обращаясь к витязю, доложил:

— Велено передать вам, боярин, чтоб забирали зерно, овощи, мёд, рыбу, скот. А серебро да ещё шкуры ваш брат, наместник, уже увёз. И вам, боярин, велел особо не мешкать. А ночевать, ежели у вас заминка выйдет, он распорядился в Подгорном…

Лицо прибывшего брата наливалось краской с каждым произносимым старостой словом.

— Какой такой наместник? — прошипел боярин Кузьме в лицо, хватая его бороду одной рукой, другой же вытаскивая из-за голенища плётку. — Ты что же, олух, своего боярина не признал?

От предчувствия чего-то дурного у Кузьмы сделалось нехорошо на сердце, но удара не последовало, и он поспешил объяснить:

— Так полагаю, боярин, брат это ваш был, да он и сам этак молвил. И лицом точно вы, вылитый, и доспех княжеский на ём, — Кузьма уже догадался, что дело приняло дурной оборот, и что теперь непонятный гнев княжьего сборщика падет на одну лишь его подвернувшуюся некстати голову.

Настоящий наместник, а это был именно он, отпустил бороду старосты. Постоял, пиная носком сапога упавший с возка кочан, подумал.

— Куда же двинулся этот мой братец? — спросил он, наконец.

— Дык, вон туда, — указал Кузьма рукой. — А больше и некуда. Там и Подгорное верстах в десяти.

— Дружина, к оружию! — заорал боярин, залезая в седло.

Два десятка всадников встрепенулись, предвкушая драку.

— А вам здесь оставаться, — бросил наместник дьяку и нескольким сопровождающим. — И чтобы вытрясли мне из глупого мужика всё серебро, иначе вернусь — пожгу село.

Дружинники, многие из которых ещё не покинули сёдел и тем более не разобрались в происшедшем, рванули вслед за вождём. Видя свирепое его лицо, никто ничего не спрашивал, да и спрашивать на таком бешеном скаку было бы несподручно.

История повторилась и в следующей деревеньке — с той лишь разницей, что княжьему мужу не потребовалось теперь времени на осознание случившегося. Едва узнав, куда направился отряд подложных сборщиков дани, он, ругаясь на чём свет стоит, мчался следом, надеясь ещё достать татей. Надо сказать, старостам в других селениях повезло больше — их не трепали за бороды и не грозили пожечь дома. Многие из них, проводив изумленными взглядами взбешённого наместника, так и не понимали, что их надули. До тех пор не понимали, пока спустя некоторое время в село не прибывал, наконец, основной обоз.

***

Тем временем, лихая ватага лже-даньщиков скорым броском прошлась по сёлам, опережая и бросившуюся в погоню дружину, и, тем более, медлительный обоз, снимая повсюду сливки. И уже так загрузились серебром, что кони от ноши начали уставать. В некоторых селениях особо недоверчивые старосты, не боясь навлечь на себя вельможный гнев, спрашивали у боярина княжескую грамоту. Грамоту «боярин» показывал самую настоящую — на дорогом пергаменте с восковой печатью на шнуре. После этого никаких помех сборщикам не чинили, несмотря на подозрительную спешку и нежелание отдохнуть.

Перед последним на этой дороге сельцом, ещё починком, «наместник» остановил отряд и указал на еле приметную тропку, что вела от сельца в сторону.

— Здесь пойдём.

Всадники спешились. Прикрыв сверкающие доспехи тёмной епанчей, начальник взял коня в повод и ступил на тропку. Остальные потянулись следом. Тропа оказалась мягкой, малохоженой, покрытой зелёной ещё травой и потому отряд не оставил на ней никаких следов. Леском обойдя сельцо, чтобы ввести в заблуждение погоню, разбойники вывели коней к заранее условленному месту на берегу Оки.

Надо сказать, что хитрость эта полностью удалась: час спустя, добравшись до последнего починка и узнав, что здесь серебро уцелело и никаких подозрительных всадников никто не встречал, обманутый наместник повернул дружину обратно. Но сколько его кмети ни рыскали по дорогам и тропкам, наткнуться на след воров им так и не удалось.

Возле реки лихую ватагу уже ждали сообщники. Лодки, чтобы не оставлять след на берегу, стояли на воде, привязанные к притопленному дереву длинной веревкой. Лошадей быстро загнали по сходням, покидали сумы с добром. После чего ветками замели следы.

— Всё, отходим! — приказал «наместник». — Нехай теперь ищут.

Он сбросил броню. Оторвав от лица накладную бороду и пышные усы, засунул всё это в седельную сумку. Вместо седовласого боярина удаляющемуся берегу улыбался молодой рыжий парень.

Оставив за спиной крутой поворот, люди расслабились и принялись отпускать шутки по поводу обманутого княжеского сборщика. Изображая дружину, ватажники строго подчинялись «боярину» и строгому порядку, но теперь вновь ощутили себя вольными разбойниками.

— Да, здорово ты это придумал, Рыжий, — обратился кто-то из них к товарищу, изображавшему начальника. — Долго наместник помнить будет, как мы его провели…

— Ты греби, греби… Мы ещё в московских пределах, — остерёг в ответ Рыжий.

Но ватага уже ничего не боялась и никого не слушалась.

— Московская пчелка на сей раз осталась без взятка.

— Брось! Эту козу никакой шайке и за год не выдоить.

— Зря Мосол отказался с нами идти, — произнёс молодой разбойник по имени Дудка. — Теперь пожалеет, дурень.

Шли вниз по Оке, стараясь как можно быстрее оказаться за чертой Московского княжества. Собственно владения Москвы заканчивались вместе с последним селением — тем, которое они обошли стороной — дальше лежал пограничный лес и земли Рязанские. Но кто его знает, на что решится рассвирепевший наместник, так что лучше уж оказаться подальше от его гнева.

— А что, Рыжий, давай ещё разок такое дельце провернём, — предложил рослый и лохматый разбойник.

Сейчас его распирало от успеха, и он, видимо, полагал, что подобную шкоду можно устроить вот так, запросто, с наскока, безо всякой подготовки.

— Давай сначала ноги унесём, а потом и о делах поговорим, — отозвался Рыжий.

***

Рыжего на самом деле звали Романом. Так родители нарекли и друзья называли. Но те, кто сидел сейчас в лодках, среди его друзей не числились. Случайная ватажка, товарищи на одно дело. И потому имени своего Рыжий никому из них не открыл.

Эту вылазку он задумал давно. Весной ещё. Почти полгода только на подготовку ушло. Человек обстоятельный и осторожный, Рыжий к каждой своей задумке, даже совсем пустяковой, подходил серьёзно. А уж решась на подобную нынешней крупную шкоду, и вовсе каждый шаг семь раз отмерял, прежде чем ногой шевельнуть.

Первым делом он прибыл в Коломну, где устроился работать за еду и небольшую плату подручным у гончара, благо гончарное дело Рыжий знал с детства. Работа гончара тем хороша, что не зависит ни от времени года, ни от войн или бедствий. Глиняная утварь пользуется спросом всегда, но при этом работы никогда не бывает слишком много. Так что на разведку времени хватало.

Будучи парнем общительным и приятным, Рыжий скоро перезнакомился с доброй половиной города. Разговаривая с людьми и по работе, и просто так, он по крупицам собирал сведения о наместнике, боярах и служилом люде. Нет, конечно, он никого и ни о чём нарочно не спрашивал, просто внимательно слушал, что говорят вокруг. Слушал и сопоставлял. И снова слушал. Так, постепенно, и выведал всё, что хотел.

Однажды гончар не обнаружил работника, но поскольку ничего не пропало, а заданную вперед плату тот уже с лихвой отработал, мастер не стал особо беспокоиться и шума не поднял. Ибо вольному — воля.

Рыжий вернулся домой и ещё раз все хорошенько обдумал.

Снять сливки с княжеских молочных рек в одиночку нечего было и думать. Он нуждался в помощниках, но его не склонные к разбою друзья, тут не годились. Требовались люди незнакомые, но притом в меру надёжные. И в поисках подходящей шайки Рыжий забрался далеко от родных мест.

Под Муромом он нашёл то, что искал. Молодая, недавно сколоченная ватага показалась ему слишком неопытной для серьёзного разбоя, а вот для мухрыжной работы подходила в самый раз. Само собой, в тонкости замысла Рыжий никого из ватажников не посвятил, да и вообще не собирался иметь с ними в будущем никаких дел.

В ватаге верховодил здоровенный парень с огромной копной светлых, торчащих в разные стороны, волос. Лохматым его и называли. Хотя нетрудно было догадаться, что настоящее имя атамана ватажники от чужака утаили. Как говорится, баш на баш.

Когда Рыжий предложил шайке верное дело и богатую добычу, Лохматый, хоть и небезропотно, уступил чужаку верховенство. Но даже временная потеря первенства его заметно гнела. Все дни их совместного промысла Рыжий нет-нет да и ловил на себе недобрый взгляд.

***

Гребли изо всех сил, да и течение помогало, и к вечеру позади осталось устье Трубежа, на котором чуть выше стоит нынешняя столица рязанских земель — Переславль. Проскочили удачно, на осмотр, что иногда здесь случается, не нарвались. А когда уж совсем стемнело, показалось городище старой разрушенной ордынцами Рязани.

Остатки стен и вала огромной тенью нависали над берегом и хорошо различались даже при свете месяца. Много раз князья пытались восстановить древнюю свою столицу, но не по силам им оказалась такая затея. Здесь сколько ни строй, а всё равно пепелище кругом простирается — так огромен был некогда город.

Возле него заранее и договорились встать на ночевку. Рыжий заверил, что знает тихое и укромное место и скоро показал рукой на небольшую ложбинку, что начиналась у самого берега. Она и впрямь выглядела удобной. С одной стороны её защищали остатки восточного вала, с другой — прикрывала густая дубрава.

Лодки замерли, вздёрнув носы у берега. Ватажники попрыгали на песок, загалдели довольно, но Рыжий тут же остерёг:

— Тише вы! Места здесь недобрые. В городище не суйтесь, особенно ночью — там полно всякой нечисти. Мертвяки, упыри, вурды.

Он улыбнулся и добавил:

— Зато и людей нет, так что место надёжное, тихое…

— Что ещё за вурды? — спросил с опаской Дудка.

— Вурды? — Рыжий замялся. — А, ну да, ты же с севера, а там они не водятся, — догадался он о причине столь вопиющего незнания и пояснил. — Вурды, это такая лесная нелюдь. Нападают на деревни, на путников, жрут человечину, кровь пьют. В наших краях обычное дело…

Дудка поёжился и огляделся. Остальные, умолкнув, тоже принялись озираться. Что-то зловещее вокруг действительно таилось. Незримо, словно укрытое до поры в лунной тени деревьев и огрызков городских стен, но готовое выползти при случае из темноты.

Однако месяц светил ровно, никакие мертвяки зубами не клацали, не выли, и разбойники понемногу успокоились. Разгрузили лодки, вывели ошалевших от речного пути лошадей; бегло осмотрев местность, поставили шатёр. Также споро, собрав сухих веток, развели огонь на старом кострище, что использовалось путниками одни боги ведают, сколько лет.

Рыжий предложил выставить сторожей, но ватажники по молодой удали и лени своей от излишних мер отказались. Рыжий всё же настоял на том, чтобы очертить стан оберегающим кругом.

— Места здесь недобрые, — повторил он.

Несмотря на усталость, мало кто сразу завалился спать. Сидели допоздна, скинув уже ненужные, надоевшие за день доспехи. Отложили в сторону мечи и сабли. Некоторые догадались избавиться от сапог и теперь довольные разминали ступни. Ели вяленое мясо, сыр и хлеб — всё, что прихватили с собой и потом ещё добрали в деревнях. Пили крепкое пиво, и спустя час разговор неизбежно зашёл о дележе добычи.

— Как делить добро будем? — спросил Лохматый.

Он смирился с главенством Рыжего только на время. Теперь же, поставив вопрос, захотел показать, кто в шайке первее.

— Как уговорились, так и будем, — заявил Рыжий, спокойно пережёвывая мясо.

— Э, нет, — возразил атаман. — Полагаю, что нужно переиначить наш уговор. Ты забираешь четверть. Ты один. Мы — три четверти. Нас восемнадцать. Думаю, ты кусаешь слишком много. Не по пасти своей кусаешь. Уверен, что тебе и десятой доли за глаза хватит.

Несколько братанов одобрительно загудели, другие, напротив, нахмурились. Опыта у молодых разбойников оказалось маловато и, затеяв разговор о дележе, Лохматый не позаботился заранее подготовить людей. Многие просто радовались успеху, богатой добыче, пребывали в благодушии. Поэтому спору не скоро ещё предстояло перерасти в кровавую поножовщину.

Рыжий же, в жизни повидал всякого и к подобному повороту приготовился. Мало того, заранее рассчитал, что непростой разговор должен будет начаться именно здесь, на первой спокойной стоянке. И не ошибся. Однако начинать свару прежде времени всё равно не стоило. Он возразил Лохматому вполне миролюбиво:

— Я всё придумал, я всех собрал, я знал куда идти и что говорить. Я полгода выведывал хлебное место. На свои средства спаивал в Коломне дьяка и мужиков возничих. А потому — мне четверть, как было уговорено. Думаю, это вполне справедливо.

Не видя никакой прямой угрозы, ватажники не спешили бежать к оставленному в шатре оружию. Им хотелось поговорить. Состоявшемуся разбойнику распалять себя разговором вовсе не требуется. Просто возьмёт и прибьёт товарища своего боевого, как мошку досадившую. Потому что к убийству привычен. Этим же полагалось сперва войти в раж, обидеться на противника. На том и расчёт у Рыжего строился, знал он, кого выбирать для дела. Видимо, и вожак понял, что лить попусту кровь его парни ещё не способны.

— Хорошо, — вдруг согласился Лохматый. — Ты получишь четверть, но с уговором, что мы сделаем ещё пару-другую таких вылазок.

Хитёр Лохматый. С точки зрения братчины предложение выглядело вполне справедливым, а значит, лишало Рыжего возможности посеять среди ватажников сомнения, заставить их спорить друг с другом. Одно дело для людей, хоть и разбойников, нападать в нарушение договора, и совсем другой оборот — драться в его защиту.

Рыжий с ответом промедлил. Ватажники его заминку истолковали по-своему. Насупились.

— От добра — добра не ищут, — всё же заметил Рыжий.

— Не согласен? — прищурился Лохматый.

— Да, не согласен, — решительно заявил тот и добавил, пытаясь предотвратить свалку. — Вы просто не понимаете, сколько надо узнать-разузнать, сколько всего подготовить, чтобы путно дельце обстряпать. Говорю же, полгода у меня на Коломну ушло…

— Вот ты нам и расскажешь… — сказал Пытюх, один из подручных Лохматого.

Он уже косился на шатёр с оружием, явно не веря, что Рыжий пойдёт на попятную.

— У вас своя дорога, у меня своя, — упёрся Рыжий.

— Отступаешься от нас, стало быть? — ухмыльнулся Лохматый. — А мы ведь, такого не спускаем. Мы, брат, вместе держимся. Только так.

Тут уж разговору конец. Ватажники лениво (куда он, гад, денется?) принялись натаскивать сапоги, подниматься, но их бывший подельник, не дожидаясь развязки, вдруг рванул с места.

Не успели разбойники глазом моргнуть, как он сиганул лихо через полузасыпанный ров и, помогая себе руками, стал взбираться на вал.

С бранью и криками шайка бросилась разбирать оружие. Поняв, что предатель может уйти и затеряться затем в развалинах, Лохматый выхватил засапожный ножик и, не теряя времени, кинулся вдогонку. Его опередил Пытюх, а двое других парней отстали лишь самую малость.

— Руби гада! — заорал на ходу атаман.

Рыжий окрестности знал хорошо, не раз бывал здесь, а вот его преследователи оказались возле городища впервые. Тень от высокого вала добавляла хлопот. Пока глаза боролись с темнотой, ватажники потеряли Пытюха. Тот, неудачно ступив, слетел в неприметный ров. С трёхсаженной глубины долетели проклятья. Бегущие следом замешкались, но шум падения и ругань товарища позволили остальным преодолеть неожиданную препону. Не обращая внимания на орущего Пытюха, Лохматый с двумя дружками полез наверх.

Все прочие сильно отстали. Сперва вооружались, спорили, кто чью саблю схватил по горячке, затем вызволяли изо рва неудачливого товарища, а когда собрались продолжить погоню, ни Рыжего, ни Лохматого уже не было видно. В конце концов, решили вернуться к костру, рассудив, что троих против одного более чем достаточно.

Тем временем погоня добралась до вершины вала и остановилась среди остатков разрушенной крепостной стены. Через огромный провал просматривался город, пугающий мрачным нагромождением обугленных брёвен и остовов печей. По обе стороны открывались чёрные щели засыпанного до половины землёй межстенного прохода. Определить, куда скрылся Рыжий, Лохматый не смог. Приказав дружкам умолкнуть, он прислушался — и различил в тишине шорох какой-то возни в проходе по правую руку.

— Сюда! — прошептал атаман и, выставив перед собой нож, первым двинулся во тьму.

Пройдя шагов десять полусожжённым, завалившимся внутрь межстенком, разбойники оцепенели, увидев поистине жуткое зрелище.

В узком проходе чадили, едва давая свет, несколько факелов, а прямо перед ватажниками в земляном полу открывалась глубокая дыра, из которой виднелись отблески пламени и выкатывали клубы вонючего серного дыма.

Залитый кровью Рыжий лежал на земле. Его голова была как-то неестественно закинута назад. Одна рука подвёрнута под тело, вторая то ли обрублена, то ли оторвана. Но самую жуткую картину являла его разорванная грудь, над которой склонился страшный упырь. Весь синий, с распухшей рожей и огромными клыками, торчащими изо рта, он ковырялся в грудине Рыжего, словно в горшке с пареным мясом, выискивая кусочек пожирней. Почуяв вошедших ватажников, упырь поднял голову, а потом поднялся и сам. В руке он, похоже, держал только что вырванное сердце Рыжего, а может, какую другую внутренность. Из груди упыря торчал кинжал, рукоять которого сжимала оторванная человеческая кисть. Кровь капала с неё до сих пор.

Лохматый осознал, что парню уже ничем не поможешь, а отбивать растерзанное тело не имеет смысла. Да и неизвестно, смогут ли они втроём справиться с нежитью. Ни зачарованного оружия, ни осины никто из них не прихватил, а обычным железом упыря, как известно, не напугаешь. Лохматый как-то даже забыл, что явился сюда вовсе не на подмогу бывшему приятелю.

Упырь оказался не один. Ещё два его собрата вылезали из каких-то щелей, подвывая и глядя чёрными гнойными глазами на пришлых людей. По всему было видно, что людей они недолюбливали. Из огненной дыры появился маленький упырёныш с большой безобразной головой. Он смешно почесался и принялся тянуть что-то из дыры — то ли мешок, то ли ещё какого мертвеца. Но, завидев разбойников, бросил ношу, завыл писклявым голоском, булькая и пуская изо рта кровавые пузыри. Зубки упыриного детёныша не уступали размерами клыкам взрослых сородичей.

Лохматый едва удержал своих парней от безрассудного бегства. Единственный из троих, он понимал, что поворачиваться спиной к мертвецам смертельно опасно. И не только потому, что те тотчас нападут со спины. Нежити вообще нельзя показывать страх. Ни при каких обстоятельствах. Людской страх для упырей всё равно, что пряность — только голод разжигает. Лохматый знал — из подобных встреч выходят живыми не самые сильные или бесстрашные, но самые рассудительные. И потому пятился медленно, лишь коротко оглядываясь, чтобы не споткнуться и не нарваться на упыриных собратьев.

В такую переделку ватажники попали впервые. О всякого рода нечисти они, конечно, были наслышаны, но до нынешней ночи большую часть разговоров о ней считали если не сказками, то делом давно минувших дней и совсем других мест. А тут на тебе — попали в самое логово. Надо же было этому Рыжему в городище бежать! Сам ведь предупреждал, страхи рассказывал. Теперь лежит вот с распахнутой грудью.

Переглянувшись и прекратив вой, упыри медленно двинулись на ватажников. Детёныш недолго думая присоединился к старшим. Сквозь разъедающий глаза дым Лохматому показалось, будто из щелей лезут всё новые и новые твари. Его товарищи, опытом победнее, а духом послабее, и вовсе оказались близки к потере рассудка. Им чудилось, что тьма упырей уже скребёт когтями за стенкой городни и вот-вот отрежет путь к отступлению.

Добравшись до открытого места, Лохматый, наконец, резко развернулся и бросился с вала вниз. Подручные, обгоняя друг друга, поспешили следом. Едва разбойники показали спины, брошенный город наполнился воем, словно сами развалины застонали от утраты добычи. Это только придало ватажникам скорости.

Поднимающиеся на подмогу парни, услышав эдакое пение и увидев перекошенные лица друзей, сочли за лучшее отступить вместе с ними. В этот раз все как один легко перескочили ров, даже не заметив преграды.

Те, кто не успели к погоне или вернулись на стоянку раньше, сидели теперь возле костра и подогревали над огнём мясо. Разговор зашёл уже совсем о других делах, возможно, очень далёких, так что разбойники немало удивились, завидев несущихся полным ходом вожака с товарищами.

— Уходим! — заорал Лохматый, врываясь в стан. — Быстро! Собираем всё и уходим. В городище такая чертовщина творится, что кровь стынет в жилах. Рыжего сожрали и за нами уже потянулись. Нужно уносить ноги!..

Недолго думая, ватажники вскочили и принялись заводить коней на лодки. Впопыхах накидали туда же не собранный толком шатёр, прочие вещи. Всё это время вооружённый до зубов Лохматый с несколькими ватажниками прикрывал шайку со стороны городища. Наконец всё погрузили и отошли от берега с такой спешкой, что сторожа прыгали в лодки уже на ходу.

— А он, дурак, делиться не хотел, — донеслось из уплывающих в ночную тьму лодок. — Теперь уж ему серебро ни к чему.

Плеск вёсел стих и над древним городищем восстановилась мрачная тишина.

***

Рыжий пошевелился. Охнув, открыл глаза.

— Ушли? — спросил он стоящего рядом упыря.

— Со всех ног улепётывают, — заглянув в бойницу стены, ответил тот вполне обычным человеческим голосом. — Даже костёр, чудаки, не погасили.

Рыжий поднялся и потёр затекшую отлёжанную руку. Потом принялся сдирать с себя окровавленные подобия ран. Сделанные из смешанной с воском белой глины с добавлением древесного дёгтя, они выглядели точь-в-точь как настоящие, тем более в сумерках, а для правдоподобности раны полили поросячьей кровью.

— Ты бы, Ромка, завязывал с такими делишками, — проворчал упырь. — Второй раз тебя отбиваем. Случись, на настоящих разбойников напоремся, да ещё, если колдун какой при них будет — раскроют всю хитрость. А то не побоятся — мало нам всем не покажется.

Подошли ещё два упыря с упырёнком. Один из взрослых произнёс.

— Всё время, как личину напялю, думаю, а не повстречаются ли нам как-нибудь настоящие упыри, и что они скажут нас завидев?

— Типун тебе на язык, — дёрнулся Рыжий.

Упыри начали снимать лепленные из той же глины с воском хари и другие хитрые штуки, изображающие отвратительного вида рубцы и язвы. Всё хозяйство бережно складывали в мешки, перекладывая влажной травой. Туда же положили и искусно вылепленную кисть руки, с зажатым в ней кинжалом — небось, ещё сгодится. Затем погасили факелы и забросали землёй дыру с тлеющими углями.

Упыриное семейство состояло из старика, в прошлом известного владимирского скомороха по прозвищу Кулёк, его взрослого сына, прозванного Хорьком, с женой Натальей и шестилетнего внука, которому имя еще не нарекли и которого звали просто Малым.

Ближе к утру похолодало. Оставшееся до рассвета время они просидели возле оставленного ватажниками костра, доедая брошенные впопыхах припасы. Напряжение последних дней валило Рыжего с ног. Он устал и хотел спать, но незаконченное дело заставляло отгонять сон. Рыжий принялся растирать щёки, но это помогло ненадолго. Увидев мучения приятеля, Хорёк поставил на огонь котелок с водой, и когда вода закипела, бросил туда каких-то листьев, ягод и трав. Получился бодрящий вкусный отвар, и сонливость, наконец, отступила.

Остаток ночи провели в молчании. Едва рассвело, Рыжий разделся, полез в воду и скоро нащупал на дне возле самого берега мешок. Один из тех, в которые он складывал тяжёлые гривны и куда позже добавил собственный доспех. Мешок этот Рыжий спустил тихонечко в воду, пока ватажники занимались высадкой на берег и высматривали в окрестностях нечисть.

— Ну вот, серебро всё здесь, — сказал Рыжий, с трудом вытаскивая тяжесть на берег.

— Что, всё серебро у них увёл? — изумился скоморох.

— Ну нет, — усмехнулся мошенник. — Если бы всё увёл, так они вернулись бы чего доброго. Жадность — она многих безрассудными делает. Нет, здесь только половина. Четверть моя, как положено по уговору, а ещё четверть — в урок им, чтоб неповадно было в следующий раз уговоры нарушать.

Он передал старику часть свёртков и добавил:

— Теперь это ваша доля.

— Надул разбойничков, — проворчал скоморох, рассовывая тяжёлые свёртки по сумкам. — А ну как они по честному с тобой решили бы разойтись?

— Ну да, скажешь ведь! Такого и быть не могло, — важно заметил Роман, подняв вверх указательный палец. — Я эти ватаги не первый год знаю. По честному они промеж себя только, да и то не всегда. А мне, уверен, их атаман давно жало стальное под ребро нацелил. Добрые разбойники, Кулёк, только в сказках обитают, какими ты народ баламутишь…

Старик пожал плечами.

Малого послали за припрятанной выше по течению лодкой. Тот обернулся быстро. Рыжего на всякий случай положили на самое днище, нагрузив поверх него огромную копну сена. Сама семейка скоморохов оделась в крестьянское платье. Лодку столкнули и отправились не спеша по течению.

Укрытый пахучим сеном, Рыжий сразу заснул.

Пока он спал, ничего не случилось. Река днём буквально кишела путниками, но лодке, непонятно куда и откуда везущей сено, которого и так везде было в достатке, тем не менее, никто не дивился.

После полудня посреди вековых лесов показался на крутом берегу Городец Мещёрский. Рыжего разбудили, но вылезать из стога он до поры остерёгся.

Скоморохи пристали не к вымолам, а немного выше — почти под Лысым Холмом, и первым делом Хорёк отправился узнать, не появились ли здесь давешние ватажники. Проведав, что, шайка прошла город стороной, скоморохи свалили сено на берег и Рыжий выбрался на свет. Довольный успешным завершением дела, он тепло попрощался с семейкой.

— Нужда будет, скажи. Поможем, — сказал Хорёк. — Только с разбойниками больше не связывайся.

— Нет, — ответил Рыжий. — Два раза бог помог, в третий раз искушать судьбу не стану. Придумаю ещё какую-нибудь шутку.

— Прощай, Ромка, — сказал старый скоморох — за серебро спасибо, но, слышь, лучше завязывай с этим.

Потом вдруг что-то вспомнив, добавил:

— Тебя Сокол спрашивал. Вроде, дело у него какое-то к тебе.

Закинув за плечи мешки, семья скоморохов отправилась домой. Рыжий же прежде всего заскочил на торг, чтобы вернуть знакомому кузнецу одолженные оружие и колонтарь.

Сверх того, за услугу, он положил перед хозяином четыре половинки серебряных монет. Взяв деньги, тот придирчиво осмотрел возвращённые вещи. На них не прибавилось ни царапины. Вода тоже не успела причинить вреда, так что две четвертинки кузнец мог отнести к чистому прибытку.

— Пригодилась хоть? — спросил он, надеясь на занимательный рассказ.

— Ратиться не пришлось, так, попугал кое-кого, — уклончиво ответил Рыжий.

Хозяин, поняв, что занимательной истории не дождётся, сказал напоследок:

— Тебя Сокол искал. По делу.

Рыжий попрощался и направился на западную слободу — искать чародея.

Сокол появился в этих краях давно. Говорили, будто здесь он и родился, но младенцем увезён был в Угарман, тогдашнюю столицу лесных народов, на воспитание к сильнейшим колдунам Дятлу, Соловью и Скворцу. Потом, когда Угарман пал, судьба, где только его не носила, но в конце концов круг замкнулся, и чародей вернулся в Мещёрск.

Теперь он был стар, однако стар только годами. Дряхлым его, обманувшись седой бородой и морщинами, мог назвать лишь человек несведущий. Опытного воина Сокол, быть может, без волшбы и не одолел бы, но с мелочью разбойничьей, бывало, разбирался легко. Чему Рыжий не раз был свидетелем.

Сам же Рыжий, хоть и считался местным старожилом, часто промышлял на стороне, а потому познакомился с Соколом только в прошлом году, когда тот со своим молодым товарищем Тарко отбил его у Галицкого купчишки. С того самого дня и заладилась у них дружба.

Миновав крестьянские и ремесленные дворы, что примыкали слободкой к Мещёрску, Рыжий свернул на маленькую, укрытую среди деревьев улочку, где жили чародеи, волхвы, знахари, ведуны — в общем, все те, от кого простой люд стремится держаться подальше, пока всё пребывает в порядке, и к кому первым делом бежит, случись какая беда. Улочка эта начиналась в слободке и выходила прямо на холм, где и заканчивалась как раз домом Сокола.

Дверь чародейского жилища запиралась редко, и Рыжий по привычке вошёл без стука.

Тарко сидел с ногами на лавке и, слушая какой-то рассказ чародея, изредка задавал вопросы. Рядом, просунув голову между ним и стенкой, устроился лохматый чародейский пёс. Пёс, видимо, спал после ночного бдения, но на вошедшего Рыжего все же глянул и голову приподнял. Впрочем, признав своего, закрыл глаза и сунул голову обратно.

Говорил Сокол на мещёрском, который Рыжий понимал плохо. Поэтому, увидев гостя, чародей прервал рассказ и перешёл на русский.

— Я как раз говорил Тарко о том, как поступали с лиходеями в этих местах пару веков назад. Сейчас времена не те, конечно…

Рыжий насупился

— Звал — так дело говори. А нет — спать пойду.

— Прости, я пошутил, — повинился Сокол. — Тебя только ждали, вот и вырвалось ненароком. Но я рад, что ты застал нас, потому что дело нависло серьёзное, и мне потребуется ваша с Тарко помощь.

Рыжий уселся на лавку, взял со стола то ли тонкую лепёшку, то ли толстый блин, завернул кусок остывшей осетрины и принялся жевать, давая понять, что готов выслушать старика. Кому другому такое хамство с рук не сошло бы, но Рыжий был чародею хорошим приятелем, и ему многое позволялось в этом доме.

Немного помедлив, как бы раздумывая, с чего начать, Сокол изложил дело.

Городец Мещёрский. Тремя днями ранее

В тот день в его доме объявился гонец от мещёрского князя с просьбой незамедлительно прибыть ко двору. Важность и срочность приглашения подчёркивалась тем, что посыльным к чародею отправился сам Заруба, человек в окружении князя далеко не последний. Не то чтобы Сокол имел привычку отказывать в слове обычному вестовому, но, видимо, прислать воеводу показалось Уку надёжней.

Заруба выглядел до крайности встревоженным. И хотя пояснить что-либо, или даже бросить короткий намёк он наотрез отказался, Сокол на призыв поспешил, и получасом позже они миновали ворота крепости.

Двор растерянно гудел и метался, словно потерявший матку пчелиный рой. В суете людей не наблюдалось никакого смысла. Они беспричинно бегали из дома в дом, выводили из конюшен лошадей, чтобы через миг завести их обратно в стойла. Кто-то ходил в броне и при оружии, будто в городе сыграли тревогу, другие, напротив, носились по двору босиком и в исподнем, точно их вырвал с постелей ночной пожар. Сокол даже подумал, не помер ли случаем старый князь, но вспомнил, что получил приглашение именно от Ука, а не от кого-то из его сыновей.

Распихивая челядь тяжёлым взглядом, Заруба провёл гостя прямиком в княжеские палаты, где суеты оказалось куда меньше. Два охранника, что прохаживались возле дверей, не задержали посетителей, не досаждали расспросами, напротив, молча посторонились, пропуская их внутрь. И Сокол увидел, наконец, князя.

Тот и в самом деле был жив и здоров, но вот его душевное равновесие вызывало сомнения. Князь ходил по светлице из угла в угол, что-то бормотал под нос, теребил жидкую бороду. На лавке, опустив голову, сидел ханьский купец Чунай, а рядом с ним — княжеский печатник Химарь и ещё один воевода по прозвищу Лапша. Гости пребывали в неменьшей растерянности, чем князь.

Завидев Сокола, они немного повеселели. Купец вскочил, а князь шагнул навстречу.

— Здравствуй, чародей, — раскрыл он объятия. — Рад, что ты не промедлил.

— Что за беда, князь? — спросил Сокол. — Крепость точно дурманом обкуренная. Люди, будто щенки слепые, ворошатся без толку.

— Беда, чародей. Правда беда. Извини, угощений никаких не припас, совсем не до того мне теперь. Садись, где желаешь, обожди, сейчас пошлю кого-нибудь хоть вина принести.

— Не стоит, князь, — махнул рукой чародей, присаживаясь на краешек скамейки.

Ук всё же крикнул человека, распорядился нести вино. Подождав, пока тот поставил на стол пару кувшинов, собственноручно разлил вино по кубкам и протянул один из них Соколу.

— Сын у меня пропал, — начал князь. — Варунок. Чунай, вон, его до самого Мурома довёз, казалось бы, почти у порога оставил, а он там и пропал.

— В Муроме? — Сокол даже не притронулся к вину.

— Да нет, по дороге. Через лес с малым отрядом пошёл, когда купец на починку встал.

Чунай возбуждённо вскочил с лавки и пояснил:

— Молодой кинязь больно сипешил. Жидать не хотел. Говорил весть сирочный. Мой думал тири дня ладья починять, однако неделя заняла. Как кинязь ушёл, мой перестал бежать. Пощипал мало-мало травки на муромский базар. Но молодой кинязь и тири диня жидать не хотел. Сипешил.

— Подожди, — поднял руку Сокол. — Неделя прошла, от лишнего часа небольшой убыток будет. Расскажи всё подробно. Что за срочная весть? Сказал он тебе?

— Молодой кинязь маладец слушать, говорить не охотник, — с одобрением заметил Чунай и прищурился. — Но мой — старый конь. С борозды не съедет. Ухо слушал, глаз замечал. Говорил кинязь про серых каких-то разбойников. Про орду. Ничего пирямо. Но мой понял, хотят ударить по ваша земля. Кирепко ударить. Серьёзно. Сипешил остеречь кинязь.

— Хм, — нахмурился Сокол и поймал многозначительный взгляд Ука. Тот, похоже, знал больше, но молчал, не желая при купце выкладывать тайные сведения.

— А кто-нибудь мог за Варунком проследить до Мурома или в Муроме? — спросил чародей.

— Мои человеки молчать. Да молодой кинязь сиразу ушёл. Только у Юрия лошадь брал. Нет, никто не успеть бы ловушка ставить.

Купец умолк, не зная, что ещё сказать, а князь добавил:

— Вчера я как узнал у Чуная про Варунка, людей послал. Загнав лошадей, за день одолели дорогу. Сегодня утром голубя с грамоткой прислали. Пишут, никаких следов не нашли до самого Мурома. Я как от них весть получил, так и послал за тобой. Больше как на чары, мне надеяться не на что.

Сокол потёр лоб и, наконец, пригубил вино.

Помолчали.

— Ты, Чунай, о постоянной лавке на нашем торге просил? — обратился Ук к гостю.

— Пиросил, кинязь, — кивнул купец.

— Лапша, проводи его к торговому старосте. Скажи, мол, я дозволяю. И с пошлинами пусть не жадничает. Пусть как с местных купцов берёт…

Чунай долго благодарил князя за содействие, ещё дольше сокрушался насчёт пропажи сына, пока Лапша не увёл его на посад. Печатник с Зарубой остались. Им старый князь доверял вполне. Вздохнув и упокоившись на стуле, Ук продолжил разговор с Соколом.

— Прошлой осенью послал я младшего своего в Сарай-Берке с тайным посольством. С ханами мы, сам знаешь, дружбы не водим, но есть там один человек, который за скромную плату сказками меня кормит. Я кушаю, потому что не всё в его брехне ложь, кое-что на мысли наводит. Иное я проверяю, упреждаю, когда надо…

Помнишь, как в прошлом году вы с Зарубой Юрию Ярославичу помогли, когда на него родственник ополчился? Выбить законного князя с Муромского престола затеял. И, конечно, помнишь, кто помог этим лесным бродягам войско собрать? Ведь ты сам меня и предупредил тогда…

— Угу, — кивнул Сокол. — Москва у них за спиной маячила. Не подойди мы тогда вовремя, сидел бы на Муроме Фёдор.

— Вот! — не выдержав сидения, Ук вновь принялся расхаживать по комнате. — Я тогда это дело разворошить решил, ну так, самую малость. В числе прочих мест и в Сарае тоже попросил выведать.

Близко-то к московским князьям подобраться не получилось, но в общих чертах узнал. И главное узнал: грызутся-то они, вроде, с людьми серьёзными, врагами давними. С Константином, с Ольгердом, теперь вот с Олегом ещё… Но первой, заметь, Мещеру задумали подмять под себя. Мещеру вместе с Муромом.

Чего они на наши княжества взъелись, мне выяснить так и не удалось. Вроде, и не соперники мы им, и торговли большой не держим, а уж за дань с наших болот воевать — и вовсе смешно выходит. Тем не менее, вот задумали.

Ук ополовинил кубок, помолчал. Потом продолжил.

— Ты знаешь, я в русские свары не хочу влезать. Они там все промеж себя родственники. А чужую семью примирять последнее дело. Только шишек напрасных набьёшь. Может, и зря, не знаю. Но теперь не одних русских это дело — наши те земли, что поперёк горла москвичам стали.

Открытой брани они, понятно, не желают. Понимают: за Муром и Мещеру против них многие встанут. И не потому, что Москвы не боятся. Как раз потому что боятся, и встанут…

Сокол и сам был осведомлён в московских делах не хуже Ука, но слушал внимательно. Слухи слухами проверяются.

— Я особо не боялся. С Муромом у них не вышло. А мы в лесу и болотах, что у ихнего Христа за пазухой спрятаны. Но человек тот, из Сарая, весть подал, будто Москва иначе задумала действовать, где-то в степи поддержку нашла. Подробно не сообщил. Воровства дорожного побоялся. Вот я Варунка и отправил к нему, чтобы при личной встрече подробней узнал.

Не знаю, что там Чунай имел в виду, что он успел от Варунка услышать, но что-то серьёзное действительно затевается. Пропал Варунок. Под носом прямо. Думаешь, случайность? Думаешь, вурды или разбойники?

— Нет, не думаю, — покачал головой Сокол. — В тот раз под Муромом в суздальского княжича Бориса стреляли. Чудом промахнулись. И тоже неясно было, кто навёл злодеев на посольство. Оно ведь тайно отправилось. Константин бояр продажных накануне в пыточную спровадил. Некому было предать.

Видел я ту стрелу, Борис сам мне её показывал. Жуткая, скажу я тебе, стрела. Зачарованная — не то слово. Сила в ней злобная, не людская…

— Один корешок у побегов этих, — кивнул Ук. — И на Варунка, полагаю, те же псы зло замыслили.

Старый князь постоял молча и перешёл к просьбе.

— Знаю, да и люди говорят, что можешь ты с помощью ведовства своего зреть человека, где бы тот ни был, — в глазах Ука мелькнула надежда. — Так ли это? Можешь ли сказать, что с моим сыном и где он теперь?

Сокол с ответом замешкался. Розыск потерявшихся княжичей не значился среди сильных его сторон. Той же Мене он значительно уступал в подобно рода ведовстве. Но кое-что, конечно, умел и Сокол. И если бы тревогу подняли спустя день-другой после пропажи, он, пожалуй, сумел бы отыскать юношу. Но за неделю с лишним след безнадёжно простыл.

Однако расстраивать князя раньше времени Сокол не захотел. Встать на затёртый след он не мог, а вот узнать некоторые подробности исчезновения, попытаться почувствовать Варунка, чародею вполне по силам.

— Многого не обещаю, — наконец сказал он. — Но что могу, сделаю. Нет ли у тебя, князь, вещицы сына твоего? Такой, какую носил он некоторое время на себе или при себе. Чтобы помнила ещё хозяина.

Ук молча кивнул и вышел. Ненадолго. Сокол не успел перекинуться парой слов с воеводой и печатником, как князь вернулся, держа шитый золотом пояс.

— Вот. Этот пояс он точно носил. Ещё весной. А в дорогу-то новый надел.

Сокол встал, взял пояс.

— Возьму с собой, если не возражаешь. Завтра отвечу.

Сказав это, он направился к выходу, и князь, спеша узнать о сыне хоть что-нибудь, не решился остановить чародея вопросом.

Колдовство предстояло нехитрое и много времени обычно не отбирало, но зато требовало определённого часа. А именно восхода, который на сегодня чародей уже пропустил. Поэтому, вернувшись из кремника, Сокол занялся другими делами, а поиски Варунка оставил на утро.

На заднем дворе чародейского дома стоял приземистый сруб. Ни окон, ни дверей, ни дымника сруб не имел. Попасть внутрь можно было только через узкий лаз, проделанный под нижним бревном клети. Даже днём сруб наполнял густой сумрак, и только во время восхода, при ясном небе, солнце врывалось сюда через устроенную под крышей щель широкой полоской света.

Чародей называл её световым полотном. Солнечные лучи среди мрака и правда напоминали тонкую тканину, висящую над головой. Но настоящее зрелище начиналось, когда Сокол ставил на землю плошку с дымящимися углями или травами. Дым струился вверх, притягиваясь к единственной щели. Попадая на полотно, дымные завитушки начинали играть. Сполохи сливались в дивные узоры, которые меняли друг друга то вспыхивая огнём, то тускнея, устремляясь к солнцу или кружась на месте, разбегаясь и сталкиваясь с другими рисунками.

Сокол тогда ложился на землю и смотрел на игру дыма и света, либо просто отдыхая, либо стараясь разгадать тайну узоров. Часто ему удавалось увидеть знаки, которые толковались и так и эдак, реже сполохи вызывали отчётливые видения. А иногда чародею казалось, что сам его дух, ломая законы, пробивал рубежи смертного мира и блуждал в неведомых пределах, насыщаясь свободой.

В розыске пропавшего княжича одно только глядение на волшебные рисунки не годилось. Сокол снял со стены мешочек с конопляными листьями, пожамкал их руками и засыпал в плошку. Неторопливо раздул осиновые угли, добиваясь густого дыма, и принялся читать заговор.

Скоро он погрузился в полудрёму и, теребя в руках пояс княжича, постарался вспомнить его лицо. Сокол пролежал так почти час — столько отмеряло колдовству осеннее Солнце…

Несмотря на раннее утро, Сокол пришёл в княжеские палаты сильно уставшим. Ук, казалось, и не уходил никуда, ни спать, ни есть — ждал чародейского приговора. Печатник дремал здесь же на лавке, а воевода мял уши, прогоняя сон. Увидев изнеможенного и совсем нерадостного Сокола, князь испугался, но тот поспешил успокоить.

— Сын твой жив. Это всё, что могу сказать наверняка. Здоров ли, ранен ли, в плену или на свободе — не знаю.

Ук выдохнул. Видимо, он опасался худшего. Теперь, после мига улыбки, усталость появилась и на его лице.

— Подумал я, князь, — продолжил Сокол. — И хочу помочь тебе в поисках. Дело не только Варунка касается, тут вся Мещера под угрозой.

— Найди его, чародей, — встрепенулся князь. — Всё дам, что надо — серебро, коней, воинов — только найди. Сам уж готов мчаться куда глаза глядят, да что с того толку…