Библия смерти

Сергей Фокин

Что мы знаем о жизни после смерти. Реальность ли это? Или же всего лишь остаточное восприятие головного мозга? Что ждет грешную душу в аду? Боль и страдание!? Или, как и большее множество домыслов реального времени – гроб и трупные черви… Эта книга повествует о том, как нельзя поступать в этом запущенном наркотическом мире. Она раскрасит вашу раскраску восприятия жизни самыми яркими красками, преподнеся истину с совершенно иной стороны.

АКТ ВТОРОЙ: «КОНЕЦ КОНЦОВ»

Сцена восьмая: Коллаборация

«Тем же, которые не уверовали,

Уготованы напиток из кипятка

И мучительные страдания за то,

Что они не уверовали»

Коран 10:3—5

Дагон:

Цвет его божественных глаз — пепельно-желтый. По своей внутренней сфере происхождения — ракшас — монстр, каких мало.

Родился в 23 веке до нашей эры, в эпоху становления филистимлян. Внешность, данная при рождении, сделала его похожим как на рыбу, так и на человека. Длина рук имела непропорциональное соотношение, что делало их хватку крепче кованой цепи. Они так же были частично покрыты чешуйками, увеличиваясь в своих размерах, уходя к нижней части тела.

Рост — гигантский, напоминающий Гулливера. Всем своим видом он заставлял съеденный ужин каждого покинуть свое временное пристанище. Дагон всегда носил длинные вьющиеся волосы и такую же бороду (седые от рождения). На голове величественно восседал колпак, выполненный по подобию папы римского, но с перевернутым крестом у самого основания. На «поверхности» предпочитал передвигаться, летая на колеснице, запряженной воздухом.

Местом рождения генерала армии Ниррити был Ханаан (местность к западу от Иордана — земля обетованная). Служба Богини была его загробной профессией. Земной же сферой влияния Дагона в первую очередь было земледелие и плодородие (в такое не легко поверить, если заглянуть в его душу, но это так). После был провозглашен Богом филистимлян.

Он явился к этому необузданному народу, как гром среди ясного неба. Только что становившаяся на ноги цивилизация, была не дисциплинирована и нуждалась в божественной силе. Дагон был хитрой сущностью и знал, где сможет в большей степени утолить свой голод. Филистимляне — древний народ, населявший приморскую часть Израиля с двенадцатого века до нашей эры. К моменту их процветания ракшас был уже могущественной особью, имея за плечом не только армию монстров. Ему всегда было мало собственной души. Дагон боялся, что однажды, кто-нибудь решит ее у него отобрать. Он начал свой подход из далека, делая чрезмерно много подношений людям, используя земную власть над урожаями. Постепенно приручая дикарей, ими был создан культ — «Бет-Дагон» и они поклонялись своему божеству, считая самым могущественным существом во вселенной. Народ филистимлян жил в процветание и отныне ни в чем не нуждался, но Дагон показал им путь к новым высотам и ими тут же овладела жадность. За возможность расширения своих границ, они стали продавать ему свои души и очень быстро покорили близлежащие еврейские поселения, захватив у них все, что они тогда имели. Филистимляне допустили лишь одну ошибку (опять же, не без вмешательства свыше) — «Ковчег завета». Эта была святая вещь евреев, не считая что-либо хоть как-то схожим с ее силой. За подобную дерзость, они все были прокляты и обречены на погибель. Когда филистимляне обратились к Дагону за помощью, он не явился к ним. Теперь он только ждал, покуда продажные души не перейдут в его власть. По прошествии какого-то жалкого столетия, все они были разбиты и исчезли со страниц истории, после походов на их земли Александра Македонского.

Теперь Дагон имел не одну, а целую сотню тысяч душ и перестал оглядываться назад, боясь быть убитым ангельским клинком. С тех самых пор он покинул «поверхность», обосновавшись в собственной крепости на окраине Флагетона.

Сказка о жадном гноме

***

Эта история произошла в далёком-далёком прошлом. Однажды, в вьюжную зимнюю пору, маленький гном Пифт возвращаясь с охоты, попал в ураган и не смог вернуться в свое родовое гнездо. Он блуждал по заснеженному покрову три дня и три ночи, до тех пор, пока не заплутал в неизведанную пещеру. Пифту она была не знакома, и он никогда не слышал о подобных подземельях в своём царстве, но сверкающие зелёные камни затягивали его разум в неизведанную пропасть тьмы. Это был камень отчаяния — Зеленум (ударение на 1-ую гласную букву). Он обладал различными свойствами, и одним его пагубным состоянием была жадность! Пифт заполнил пещерными драгоценностями все свои свободные карманы, освобождая от «мусора» все, что мешала ему богатеть. Но и на этом Пифт не остановился, уже с трудом передвигаясь от тяжестей в собственной одежде, он выбросил из охотничьего мешка тушку свежей оленины, в которой так сильно нуждалась его семья, и стал жадно обламывать самые крупные камни, так долго жившие в собственных домах.

Пифт так увлёкся своим новым делом, что даже не заметил, как отдалился в самую глубь пещеры. Там его сердце чуть не лопнуло от удивления — в средине огромной залы лежал старейшина Зеленума. Этот камень превышал размеры его собственного дома и излучал самые яркие оттенки зелени. Таких красочных цветов Пифт не видел ранее в своей жизни. Обжигая глаза, его душа, сияла от касания его лучей. Но пещера не могла быть ни обитаемой! Пифт не сразу обратил свой взор на приближающийся звук. Когда раздался посторонний голос, было уже поздно.

— Как ты посмел явиться в мои покои, чужеземец. — Слова старика, державшего в руке посох, сопроводились ударом в грудь гнома и Пифт растелился на холодном камне, растеряв все собранное добро. — За это я обрекаю твою душу на вечные страдания. Ты постигнешь самую страшную боль. — После чего трижды хлопнул посохом об землю.

Пифт оправившись от удара, так сильно испугался за свою жизнь, что не позволил старому магу закончить начатое, и не задумываясь выстрелил из своей двустволки. Кровь медленными ручейками растеклась по земле. Зелёное свечение, получаемое от энергии камня, угасло и Пифт словно почувствовал его мощь, загоревшись ещё большей жадностью. Рот гнома был открыт, роняя на пол слюни. Пифт перезарядил свое грозное орудие дробью покрупнее и с лёгкостью в сердце перешагнул через ещё тёплый труп старика, отстрелив себе самый жирный кусок от огромного Зеленума.

Он потратил тридцать три дня и столько же ночей, чтобы дотащить свое богатство до дома. И когда его оголодавшие детки выбежали от радости, что их отец жив и вернулся домой с добычей, он не позволил им открыть свой мешок, отстранив в сторону.

— Еды нет, возвращайтесь живо в дом. — Сказал он грозным басом детворе, а сам направился поскорее прятать богатство, надеясь как можно быстрее его пополнить.

Слухи молниеносно разлетелись по Палет-Тауну и уже каждый хотел взглянуть на новое богатство Пифта. Но жадность уже давно завладела им и полностью отстранился от семьи и жителей своей деревни.

***

Прекрасное утро озарило рассветом спальный район Палет-Тауна. Пифт забыл, когда в последний раз ел нормальной еды, но его это совсем сейчас не заботило. Руки трясло, сердце постоянно ныло от боли, но гном не унывал, даже становясь похожим на эльфа. А вот его жена Мистик думала совсем по-другому. Она похудела на добрых пятнадцать килограммов за то короткое время, что он отсутствовал и если бы не помощь добродушных соседей, то уже давно бы испустила дух. На троих сыновей и дочку без слез было страшно смотреть. Дети с трудом передвигались. Их животы постоянно крутило, а тела просили еды. И ведь совсем не мудрено, что по прошествии ночи, она обязательно явиться за ответами.

— Пифт, объяснись пожалуйста, что означает твоя выходка. Ты заперся в своём ангаре, и не позволяешь детям войти. Если бы соседи не посчитали тебя мёртвым, мы бы и сами давно умерли с голода. — Жена гнома выглядела уставшей и сильно испуганной. Но самое главное, ей очень хотелось есть.

— Прости, мне нечего вам дать. Животные покинули Виридианский лес. — Гном был крайне спокоен, словно вокруг ничего не происходило. Все, как и каждый день!

— Уже кругом все утро под окнами нашей хижины шепчутся, что ты раздобыл много золота. Так давай купим в мясной лавки у Брока еды. Он только вчера забил несколько десятков голубей и одного жирного кабана. Мы очень голодны. — Бедняжка не сдерживала слез, и от усталости шаталась из стороны в сторону.

— Уходи к себе. Здесь для тебя ничего нет! — Злоба загорелась огнем в глазах Пифта, и он перестал отдавать отчет своим действиям, не контролируя собственное тело. Зеленум завладел его душой!

— Как это понимать? — Не могла она поверить в слова своего любящего семью мужа.

Он всегда был щитом и опорой, но сейчас его речь была крайне возмутительной. Она не понимала, что Пифтом уже давно овладела жадность и он перестал видеть грань между семейным очагом и силой безграничного богатства, которым делиться не было сил. Мистик сделала упорный шаг в направлении Пифта, и от полученного внутри тела холода, обмякла на месте. Жена гнома была мертва! Она лежала на маленьком тюке соломы с торчащей рукояткой ножа из груди. Белоснежное платье как паутиной заполнилось кровью. Её ничего не понимающий взгляд так и остался сверлить Пифта после своей смерти. Гном был спокоен, его волновал только камень. Не обращая внимания на тело жены, он тут же стал проверять сохранять своего сокровища. Спустя короткое время жадность напомнила Пифту, что возникшая «мелочь» помешает их общему делу. Испугавшись за свой светящийся булыжник, гном тем же часом избавился от тела своей жены, спрятав ее останки на заднем дворе. Его ум подсказал ему как нужно себя вести, и он всем говорил, что Мистик поехала в соседнее поселение за запасами.

— Зима близко! — Говорил он всем интересующимся прохожим, и улыбаясь шёл дальше.

За прошедший месяц он успел трижды пополнить свой тайник, но совсем позабыл о собственной безопасности. После последнего возвращения с пещеры сокровищ, он увидел, как ничего не понимающие детишки играются в его ангаре с конём. Здесь нету места состраданию и горю. Обезумевший от ярости гном, так сильно испугался, что они могли причинить вред его богатству, что даже не заметил, как случайно заколол всех вилами. Дело было сделано, богатство спасено. А большее его уже не беспокоило.

Три дня и три ночи, Пифт не отходил от ворот ангара, охраняя зелёные камни, свет которых старательно пытался вырваться сквозь щели в досках. Жадность настолько затуманила мысли гнома, что он совсем позабыл о том, что не единственный, кто живёт в Палет-Тауне. С наступлением четвёртой зари в его владения вошло двадцать стражников от правителя поселения и заковали монстра в кандалы. Полдень он уже встретил в сырой гробнице.

***

— Что все это значит? — Возмутился Пифт. — По какому праву? — Никак не мог унять он свой пыл.

— Убийство жены и четверых детей ради жалкой кучки навоза. — Четким отработанным голосом зачитал судья.

Гном не мог поверить своим глазам, но пытаться отстаивать слова зачитывающего приговор судьи не стал.

«Навоз» — смеясь подумал гном. — «Они не знают о моем сокровище и когда я смогу подкупить стражу, я стану самым богатым гномом на все Земле!».

Его счастью не было предела, он хохотал словно обезумевший. Но когда его доставили к выкопанным трупам своей семьи, гном на секунду сгрустнул, после чего вновь растянул на своём лице гримасу небывалого величая и бескрайнего счастья.

— Вам будет зачитан смертный приговор, после чего его сразу же приведут в действие. — Продолжал читать судья приказ правителя.

— Стойте! Не совершайте ошибок. Вы будете жалеть если меня убьете. — Пифт как змея на сковороде пытался найти лазейку и выйти сухим из воды.

— Мы освободим Палет-Таун от монстра, после того как отрубим ему голову. — Голос судьи продолжал держать нить справедливости.

— Я вам заплачу. Я дам всем вам столько богатств, что вам и не снилось. — Жадность сменилась страхом, страх обуздал контроль над телом жалкого гнома и пытался всеми силами вырваться из лап злоумышленника.

— Вы самая бедная семья в поселение, у вас нет ни гроша, чем ты собираешься нам платить, навозом, что возишь целый месяц в свой ангар. — Наконец голос судьи сменился смехом, от произнесенной гномом шутке.

— Это Зеленум, редкий камень, забирайте все, он спрятан под тюком сена. — Гном истерически тыкал пальце в сторону распахнутых дверей ангара.

Уставшие слушать бредни Пифта солдаты, ввели его в сопровождение судьи в ангар, где уже давно был вскрыт его тайник, а в мешках вместо зелёных камней лежали кучи засохшего навоза.

— Этого не может быть. — Гном упал на колени, полон отчаяния и боли.

Перед глазами предстал старый маг, которого Пифт убил из-за полученной жадности. Старик молча улыбался гному, кивая головой от удовлетворения своему заклинанию. Пещера, в которой он стоял посреди огромного зала была полностью завалена сваленными кучами навоза. О мистическом камне не было даже намека.

— Виновен! — Послышалось с левого уха гнома.

Пифт пустил крохотную слезу, и голова тут же слетела с плеч.

Мораль в сей сказке есть одна!

Жадность бывает очень сильна!

И нет оправданья, тому кто её покорит!

Каждого ждёт, неминуемая боль и гранит!

Конец

(Неизвестен). — Привет Пифт! Как там твое богатство? Когда уже начнешь хвалиться?

Проходивший мимо его дома весельчак, не услышал в ответ ничего стоящего, кроме ели слышного бормотания.

Пифт. — Кто я?.. Как здесь оказался?..

После, отдалившись на значительное расстояние от гнома, звуки шепчущего голоса перестали доноситься до слуха прохожего, заменив радиоволну песнопением природы.

Но гном не перестал бормотать. Оставшись вновь наедине, его еще больше охватило страхом. Перед ним лежал свежий труп убитой жены. И пусть он полностью ничего не помнил и не понимал всю сложность возникшей перед ним ситуации, Пифт (ведь раз его так назвали, значит таковым и было на самом деле его имя), отчетливо знал, что это его жена и убита она так же его рукой.

Пифт. — Господи Боже! Что же мне с ней теперь делать? Как же так могло произойти?

Как бы там ни было, выбор здесь был не велик. Нет, это не то же самое, что и развязать целлофановый пакет, но сделать это было необходимо сейчас. Ему совершенно было постыдно закапывать ее тело в землю. Он считал, что это намного выше его морали. Раскидав по углам пару связанных тюков соломы, Пифт сделал ей могилу прямо в хлеву, создав миниатюрный курган из сена.

Словно два «Я» дрались в одном невинном сосуде, но гном понимал, что голоден и вопреки всем нависшим проблемам, срочно должен был забить свой живот. Остальное пусть пока подождет. Он вошел в избу, где его четверо детей, таких же голодный, как и он сам, тихо игрались, притаившись в углу сырого зала. Пифт не принимая во внимание, что они вообще были здесь, прошел в отведенную под кухню комнату, достал припрятанный последний кусочек сушеной свинины и принялся жадно его поглощать.

(Неизвестен). — Ало, я взял один первый, и один второй номера «Деснянская правда».

Этот голос, ураганом пронесшейся в голове гнома, резко зазвенел в его ушах, и Пифта тут же начало тошнить. Вся еда превратилась в гниль, съедаемую червями и опарышами. После, он еще долгое время не мог прийти в себя. Тело ломило изнутри, будто бы там кто-то тормошил его органы ломом, причиняя адскую боль. А еда теперь всегда была отвратной на вид. Двух недель, как и не бывало.

Из конюшни давно уже пованивает полуразложившейся бывшей женой, разнося ее трупный яд по всей округе Палет-Тауна. Дети уже с трудом передвигаются по дому. Они стали самыми настоящими узниками, которых морили голодом и не позволяли покидать клетку. Не мертвы, но и не живы.

С наступлением четырнадцатой зари в его владения вошли двадцать стражников, направленных от правителя поселения и, без разбора, заковали монстра в кандалы. Полдень он уже встретил в темнице.

Пифт (возмущенным голосом). — Что все это значит? По какому праву? (он никак не мог унять свой пыл)

Судья (четким отработанным голосом). — Убийство жены и издевательство над собственными детьми. И ради чего? Ради жалкой кучки навоза!

Гном не мог поверить своим ушам.

Пифт (подумав про себя). — Ведь я даже не успел разобраться в себе.

Он не стал отстаивать слова, зачитавшего ему приговор и молча, протянул вперед свои руки.

Надсмотрщик (без остановок бубня себе под нос — старые люди бывают очень странными). — Обед будет через час. Даже таким как ты полагается есть. Была б моя воля, я первым делом отменил бы этот указ…

Пифт (сам того не осознавая). — Скоро вы все сможете летать.

Знал он точно только одно — из тюрьмы ему срочно нужно было бежать. И как можно скорее!

Надсмотрщик. — Ха-ха-ха… Поздно клоуном решил заделаться.

Тюремная камера была общего типа и в ней уже ждали своей участи пятеро провинившихся. Первые пятнадцать минут ушли на знакомство с местностью. После чего, Пифт, или тот, что сейчас живет в его теле, решил действовать.

Пифт. — Эй, грязный нигер. Ты знаешь, мне кажется, что тебе здесь не место.

Негр. — Ты сейчас это кому сказал, мешок говна.

Пифт. — Прошу у вас прощения, любезный, но деливший со мной койку сказал, что к вам все здесь так обращаются (хотя соседа схватили за обычный пьяный дебош и он тихо мирно спал, ожидая конца своего похмелья и скорейшего возвращения домой)

Негр. — Я не понял это что, шутка какая-то!?

Дальше все пошло, как по маслу. Немного поучаствовав в «ледовом побоище», гном дождался вмешательства стражи и под шумок покинул темницу. Добежав до ближайшего окна, Пифт твердо решил, не задумываясь, в него выпрыгнуть, но благодаря здравому смыслу, взявшим над ним верх, остановил свой напор перед каменным подоконником. Гном оказался на девятом этаже. Назад дороги нет. Во время кавардака была опрокинута одна из настенных ламп, разнеся огонь по всему полу. Теперь пылал весь этаж. Его вот-вот хватятся! Оставалось одно — прыгать на дерево.

Пифт (обуреваемый страхом и в полной нерешительности). — Господи Боже! Господи Боже! Господи Боже! Аааа…

Прыжок выдался не очень удачный. Ветвь, за которую ему удалось зацепиться, обломалась под его весом. Соскочив вниз, ему чудом удалось ухватиться за более твердый сук (в пределах седьмого этажа). Щека была порвана, грудная клетка перебита (с трудом мог дышать), гудел левый локоть. Мелкие ссадины считать причины не было — они покрывали девяносто девять процентов его тела. Правда, болеть сейчас совсем не время. Пифт медленно дыша, пополз вниз, цепляясь за растущие ветки, отгоняя в сторону нарастающую от каждого движения боль.

(Неизвестен). — Акайо, сколько у нас сегодня пар?

От возникшего нового звона в ушах, Пифт потерял равновесие и упал с дерева (находился он в этот момент на высоте второго этажа). Отключился! Видно, что совсем на самую малость, так как стражники еще не успели за ним подоспеть. Шансов на спасение, останься он в городе, совершенно не было и гном принял решение, покуда не придет в голову ясность, отсидеться в лесу.

Пифт (размышляя над последней вспышкой памяти, зализывая собственные раны). — Так вот значит кто я такой! Акайо Окумура! Куда меня… Постой. Это же… Вот дерьмо! Черт меня дери. Я же в сказке! В той самой сказке, что мать рассказывала мне ребенку перед сном. Выходит, я сейчас в теле самого Пифта, а та покойная его жена. Дети были еще живы, а значит на исход я повлиять могу. Стоит разобраться, чтобы это все могло значить. Я должен вернуть свое лицо! И полный контроль над памятью!

Ему снова жутко хотелось есть.

Пифт (разговоры с самим собой вызвали у него чувства дежавю). — До пещеры, насколько я помню, путь не близкий, придется поискать в лесу что-нибудь съестного… Я словно раньше уже подобное делал, и не раз!

Минутный отдых доставлял гному много боли, которую он так усердно пытался скрыть от собственного сознания. Сорвав на поляне горсть черных ягод, Пифт (хотя давайте теперь уже будем называть его Акайо Окумура — так будет легче нашему бедному подсознанию ориентироваться на местности), не задумываясь решил убить урчание в своем животе. Но поднеся их ко рту, который он и так с трудом смог открыть из-за слипшейся на порезе крови, вместо ягод в ладони оказалась лишь горстка личинок майских жуков. Окумура начинал понимать, что все что с ним сейчас происходит, по большей части самообман. Разве можно разгуливать в детских сказках! Но пересилить чувство «живого ужина» никак не смог. Он упал на спину от нахлынувшей тело усталости и стал медленно погружаться в сон, так и оставшись голодным.

Акайо уже дремал, когда резкий пронзительный лай собак вывел его разум из небытия. За ним организована погоня! Японец растерялся. Ведь он совсем не знал, в какую сторону ему идти. Сказки сказками, но путеводителя по миру детских воспоминаний у него не было, и где находится та самая пещера с мнимым богатством, он не знал. Закрыв руками глаза, он доверился инстинкту мышечной памяти своего сосуда, подумав, что это должно сработать и «помчался» из последних сил прочь. Опасность приближалась! Сложно представить это жалкое передвижение придавленной подошвой ботинка гусеницы, но не смотря на всю эту небылицу, ему удалось отдалиться от ищеек и в скором времени лай собак затих.

Ветренная прохлада леса сменилась скованным воздухом, отдававшимся эхом в окружение метра от гнома, и он наконец-то позволил страху открыть глаза. Чутье его не подвело! Он действительно стоял в той самой пещере, о которой так долго грезил его детский ум. Наверное, это была бы мечта любого ребенка — очутиться в месте безграничного богатства — услышь он хоть раз эту историю. Пройдя немного вглубь, Акайо сперва окинуло холодом и сыростью, а спустя короткое мгновение в глазах гнома отобразилось яркое зеленое свечение.

Зеленум!

Тот самый огромный монумент, горою возвышающийся в углубленной комнате его родного дома. Здесь до сих пор были видны следы насилия Пифта, видно совсем недавно здесь побывавшего. Но куда делось тело хранителя? Раздумье тут же оборвало отдаленное пошаркивание в правом ответвленном кармане пещеры и Окумура сам не понимая той причины, стремительно направился на возникший шум. Комнатка оказалась пуста!

Акайо. — Я не мог ошибиться? Кажется.

И снова возник этот скребущий звук, но откуда он доносился? Японцу пришлось оглядеть каждый темный уголок, прежде чем он смог наткнутся на гробницу мага. Пифт, придя в пещеру во второй раз, не смог смотреть на почерневший труп старика, который уже не первые сутки поедали изнутри трупные черви, постепенно начинающие выглядывать из норок его лица. Поэтому первым делом было решено устроить для бывшего хранителя Зеленума достойный склеп. Когда Акайо отодвинул прикрывающий захоронение камень, его взору предстало малоприятное зрелище. Сперва в нос ударил затхлый запах гнили. Труп был наполовину разложившейся. По виду — не меньше полугода (такое по хронологии событий не должно было быть возможным)! Половина его лица отсутствовала, оголив почерневший череп, другая была липкой от остатков гниющей кожи. Но странным было не это. Старик был жив и просил о помощи, протягиваю к японцу свою окостеневшие руки.

Хранитель (ели разборчивым голосом, из-за отсутствия языка и множества зубов). — Кто я? Как здесь оказался?

Если бы не сказанные его хриплым голосом знакомые Акайо фразы, гном ни за что б не остался с ним наедине. Но Окумура почувствовал связь и не задумываясь взял живого мертвеца за протянутую руку.

Яркий белый свет, режущей болью ударил ему по глазным яблокам и мир полностью для него изменился.

Акайо. — Я нашел свое лицо!

Память полностью восстановилась. Сказка исчезла, но где он оказался теперь, оставалось загадкой, даже для вновь вернувшейся части его души — Короля Каланитиссы.

Акайо (тот, кому принадлежит это имя). — Как ты смеешь называть меня чужим именем. Я пожалуюсь на тебя отцу.

Сатоши. — Одевайся. У тебя пять минут. После спущу тебя силой.

Акайо. — Ты еще попляшешь у меня.

Каланитисса. — Мы что, опять оказались в твоих воспоминаниях?

Акайо (тот, кто присвоил себе это имя). — Боюсь, что нет. Это жизнь, глазами моего родного брата — Акайо!

Каланитисса (восхищаясь новой игрой своей бывшей возлюбленной). — Очень интересно. Ниррити удалось слить воедино разум ваших душ. Видимо пришлось не слабо попотеть, чтобы вытянуть его воспоминания из самого рая. Потрясающе!

Акайо. — Не вижу здесь ничего потрясного. Нам теперь придется бесконечно проживать свое жалкое существование в муках за наши грехи.

Каланитисса. — Подотри слюни и пошли.

Акайо. — Я не могу. Это тело не поддается моим требованиям.

Каланитисса. — Выходит в сказке было поприятнее. Я еще никогда не хотел так сильно вернуться в тело мертвеца.

Сатоши. — Ты готов?

Акайо (тот, кому принадлежит это имя). — Куда мы едем?

Сатоши. — Не делай вид Ясуши, что ты не ведаешь о недавнем решение твоего отца.

Акайо. — Да, но меня это каким боком касается?

Сатоши. — Самым, что не на есть, непосредственным.

Садясь в лимузин отца, Акайо до сих пор не понимал куда его собираются отвезти в такую рань, да еще и летом! Избалованному мальчишке сложно уловить нотки страха. Гордость бежала впереди его эго, белой пеленой закрывая все добросовестные качества.

Сатоши. — Вылезай, приехали. И сумку с деньгами не забудь.

Телохранитель Кэтсуо вел себя не подобающим образом с пятилетним Акайо, обращаясь с ним словно с мусором. Злоба в разуме ребенка, только что осознавшего, насколько за одно короткое мгновение может сломаться жизнь, начала отращивать свои корни, превращая райское воспоминание в сущий ад…

Забежим немного вперед!

На счет Сатоши можно было больше не беспокоиться. Молитвы безумца были услышаны. Через пять лет после этой разлуки, его переехал грузовик. Так просто! Чистая случайность воли судьбы. Хотя сама судьба — дело тонкое и совсем не обузданное. Во время утренней пробежки, водитель совершивший наезд на Сатоши, отвлекся на своего пса, пытавшегося стащить из пакета кусок колбасы. Кто бы мог подумать! Попав прямо под колеса, его тело не проскочило мимо, где у него оставалась сотая доля процента выжить, а застряло под задним мостом. Втерев собственные ошметки в асфальт метра на три (водитель не сразу смог сообразить, что произошло), его голова попала прямиком под протектор, и лицо Сатоши взорвалось как арбуз. Понадобилось четыре часа, чтобы собрать весь разобранный пазл в общий мешок. Тело гнусного телохранителя так и упаковали в гроб, в черном пакете, больше напоминающий мусорный мешок.

Акайо очень холодно принял свою новую семью, которая должна была в скором времени переправиться жить во Вьетнам. Их планы резко изменились после получения богатства. Ребенок тогда еще не знал, что семья его приняла еще холоднее. Он заочно был обречен на страдания. Только пройдя все тяжбы собственной жизни, можно твердо устоять на ногах, не покачиваясь при сильных ветрах. Эта жалкая парочка спустила все деньги на выпивку и black jack. Уже через месяц они все троя оказались на улице, обреченные на вечные поиски пищи в мусорных баках.

Так прошли только первые полгода.

Казалось бы, ничего серьезного не произошло. Если постоянно держаться вблизи крупных супермаркетов и кафе, можно вполне неплохо питаться. Но разве мог тогда Акайо представить, что бездомных может оказаться настолько много. Он, маленький ребенок, купающейся с самого рождения в золоте и платине, не воспитывался так, чтобы ему когда-то могла прийти в голову жалость о тех, кто не в состояние себя прокормить.

Кэтсуо. — Каждый занимает ту ячейку общества, на которую сам себя обрек. И практически каждый не пытается ее преодолеть.

Отец однажды сказал возможно правильные слова, но ведь помимо основной массы, есть те тридцать процентов бездомных, которых обрекли на это гнетущее существование не по собственной воле.

Постоянная перепалка из-за плесневелого куска хлеба, изводила разум ни в чем не повинное дитя, с которым так жестоко обошлись звезды.

Неделя за неделей, месяц за месяцем, и ничего нового. Попил из лужи, поел отходов и все по кругу. Теперь эта замкнутая цепочка была неразрывна и тесно с ними связана. Каждый новый день, смотря в глаза тем, кто довел до такого кошмара его последние дошкольные месяцы (и зачем Акайо забивал свои мысли столь бессмысленным желанием, разве могли его взять в школу? Детдом! Да, но разве туда хочет кто-то попасть, даже оказавшись в такой заднице), его выворачивало наизнанку от ненависти, но уходить от них он не собирался. Куда? Зачем? Жизнь кончилась, так зачем теперь все усложнять. После очередных трех месяцев скитания по подворотням и закоулкам улиц Японии, его приемная мать (Мэна, кажется ее звали), подхватила воспаление легких и после шести мучительных ночей, со слезами на глазах, покинула этот зловонный мир.

Приемный отец. — Теперь будет легче. Больше еды.

И как на это должен был отреагировать шестилетний ребенок!? Вопрос без ответа. Но точно знал, что от этого человека, чьего имени он не знал, нужно срочно делать ноги. Он является источником проблем: опоил жену, проиграв при этом все то, с чем можно было посмотреть в далекое будущее и прекрасно укоренить корни в любой ячейке предпринимательства, довел Мэну до гниения, которая несмотря ни на что, продолжала отдавать этому вечному нытику последние крохи себя (любовь! Самое кошмарное, что смогло придумать человечество), и кто его знает сколько до этого периода дерьма, он еще успел натворить бед.

На этой ноте закончилась очередная сырая ночь Акайо Окумура, и он плавно попытался уйти в сон, чтобы утром хорошенько обдумать эту свежую идею и понять, что ему теперь от этой жизни нужно.

Каланитисса. — Когда это уже закончится? Я больше не выдержу этой мути.

Король Каланитисса не мог найти себе места в подсознание близнеца японца.

Окумура ничего не ответил на его слова. Он так увлеченно наблюдал за несчастной судьбой брата, словно это был его самый любимый фильм, который давно уже был засмотрен до дыр, но все равно, при каждом новом повторе преподносил что-то новое.

Детское мышление — вещь хрупкая и не так вычислительна. На принятие решения понадобилось больше времени, чем он сам того ожидал. Вот уже третью ночь, лежа в коробке из-под холодильника, Акайо разглядывал убывающую луну и шептал себе под нос:

Акайо (тот, кому принадлежит это имя). — Завтра. Я сделаю это завтра.

Каланитисса. — Твою-то мать. Ваше время еще более бесчеловечно. Он его что, съесть собирается!?

Окумура был полностью погружен в воспоминания брата и даже не пытался из них выйти.

Каланитисса. — Да очнись же ты наконец! Ты разве не видишь этого?

Акайо (тот, кто присвоил себе это имя). — Он смог дожить до встречи со мной, а значит его время еще не пришло. Не мешай мне!

Каланитисса (вне себя от ярости). — Чертов идиот! Но вот почему меня закинуло именно в твой сосуд. У твоего брата, чье имя ты посмел так нагло отобрать, куда больше мужества.

Акайо. — Ты хочешь это обсудить?

Каланитисса (ни разу не моргнув). — Да, вот только боюсь момент не подходящий. Я дождусь, пока смогу от тебя избавиться и вот тогда-то мы с тобой поговорим.

Но студент уже вновь был в забвение и не реагировал на возгласы своей самой темной части души.

Было примерно часа четыре утра. Может половина пятого. Точным было то, что рассвет еще не наступил.

Ребенок, завернувшись в лохмотья старого пледа, пытался отогнать от себя ночную прохладу. Его приемный отец, точнее человек, с которым он старался чувствовать себя в большей безопасности, нежели один, уже не видел свое внутреннее эго без постоянной дозы очередного глотка «допинга». Искать остатки спиртного на дне бутылок, было куда проще, чем драться за найденные объедки чьего-то завтрака или ужина. Задача проста — доказать, что это ты нашел сэндвич первым. За время скитания, голова спившегося бездомного перестала здраво мыслить. Процентность серой массы превышала все возможные нормы и в итоге, он в конец обезумел. Теперь ребенку приходилось добывать провиант для них обоих. Но сейчас Акайо спал, а старику жутко хотелось есть. Пытаясь справиться с навалившей на больную голову мыслей, он вдруг подумал, что прошло совсем не мало времени с тех пор, когда он ел хорошенький кусок свинины. Размышляя об этой нелегкой дилемме, он то и дело поглядывал на спящее дитя, смотря сквозь его тело, находясь в полном погружение собственного воображения.

Приемный отец. — А чем он не поросенок. Немного правда худощав, но вполне сгодится, за неимением лучшего. Молодое мяско можно обглодать и с костей.

Мысль пришла размазано, как и его очередное похмелье, но голодный желудок и обильно повалившие изо рта слюни, решили все вместо него. Добавив к крепкому сну Акайо, «глоток» хлороформа (украденного как-то не так давно в одной из местных аптек), он вытряхнул его из тряпичного кокона, оттер от грязи (не пожалев на процедуру последние остатки своей утренней дозы) и как в самых настоящих сатанинских ритуалах, положил крестом на мокрый асфальт.

Хорошенько все взвесив, безмозглый пьянчуга принялся за приготовление костра. Мусорный бак и ржавый лист металла, были самыми подходящими инструментами на этой кондитерской кухни.

Парень должен был давно уже проснуться. Костер до красна прогрел пластину и начал постепенно менять окрас бледной кожи Акайо на ярко-бордовый.

Каланитисса. — Акайо (обращаясь к своей половине души), он не проснется. Надо что-то делать!? Акайо!.. А черт с тобой… Парень, проснись. Ты должен проснутся. Очнись я тебе говорю!!!

Этот крик, пронесшийся по разуму всех троих, вывел студента из своего никому непонятного забвения. Но спящее тело ребенка лишь слегка содрогнулось (здесь и далее мнения расходятся — ведь это могли быть обычные судороги от обжигающей, кожу, боли). Голый юнец все еще крепко спал.

Каланитисса (вобрав в свои легкие максимальное количество воздуха). — Очнись же, я тебе говорю!!!

Послышался треск подкорки головного мозга и Акайо наконец открыл глаза.

Акайо (тот, кому принадлежит это имя). — Что ты делаешь?

Он окинул испуганным взглядом своего ничтожного опекуна, занесшего над его животом сверкающий осколок разбитой бутылки.

Приемный отец. — Прости, но я должен успеть тебя выпотрошить, пока твое дерьмо не зажарилось до хрустящей корочки, вместе с этой аппетитной шкуркой.

Голод полностью завладел безумцем и разум перестал присылать в мозг данные о самоконтроле. Его сейчас с легкостью можно было сопоставить с одним из «Ходячих мертвецов» — сходства были колоссальные.

Акайо. — Отпусти, отпусти…

Приемный отец. — Не смей подымать шум, не то я тебе сейчас рот в размерах увеличу. Это еда моя и только моя. Я не собираюсь тобой ни с кем делиться.

Край бутылки оказался поднесенным к излучине губ Акайо и до него донесся запах кислого пива. Ему очень сильно хотелось сходить в туалет и от возникшего страха, нужду пришлось справить, не отходя от кассы. От полившегося ручья тут же раздалось чуть слышное шипение.

Пластина нагревалась!

Акайо (рыдая из последних сил). — Мне больно! Здесь горячо. Отпусти меня.

Здоровяку стоило подумать заранее, до того, как юнец, ерзая на листе металла, словно червь на сковородке, сумеет выскользнуть из узлов. Еще так мало понимающее дитя, совсем не знало, что именно пыталось сотворить это страшное животное. Акайо, своим маленьким головным мозгом лишь смог сообразить, что старик пытается его убить и первым делом, дал от него деру.

Приемный отец (подняв слишком много шума). — А ну стой! Я все равно зажарю тебя! Твой кусок свинины не стоит того, чтобы так за него бороться. Тебя выбросили словно мусор. Я кому сказал вернись! Ты должен слушаться своего отца!

Но маленький голожопый ребенок, шлепал босыми ногами по сырому асфальту и ритмично побалтывая своим съежившемся стручком, медленно уносился прочь, задрав ему в ответ средний палец на правой, обожжённой руке.

Приемный отец. — Как только поймаю, отрублю их тебе все до единого и затолкаю в рот вместо гарнира.

К сожалению (или вернее к радости для молодого запуганного до смерти ребенка), обезумевший старик, в погоне за счастьем, оступился на брошенную рядом с урной бутылку дорого вина и потеряв равновесие, разбил себе голову о торчащий из стены металлический прут. Нижняя челюсть, издав хруст раздавленной пачки с чипсами, была полностью оторвана и забрызгала своей кровью все в радиусе метра.

Боявшийся за свою жизнь Акайо на секунду обернулся, чтобы узнать, как близко за ним погоня и почувствовав фору, исчез за углом здания. Все действие заняло не больше пятнадцати секунд. Парень даже не увидел той огромной лужи крови, растекшейся вокруг трепыхавшегося в конвульсии трупа. Он был рад, что у него появилась возможность оторваться от преследования и даже не думал о том, что его временный отчим уже больше никогда не подымится с этого аула.

Он умер быстрее, чем заслуживал. По всюду были разбросаны гнилые зубы старика, а язык свисал практически до самых плеч. Из рваных волокон ткани струились остатки проспиртованной крови и душа ничтожно прожитого жизнь сосуда, старалась как можно быстрее покинуть это вызывающее неприязнь пристанище.

Спустя час, Акайо уже твердо знал, что ему удалось укрыться, но теперь его тревожило совсем другое — он был один в огромном мире, голый, грязный и голодный. Мелкие ожоги он пока не замечал, но совсем скоро они скажут о себе знать. Ему было всего шесть, а ведь это еще то время, когда о тебе обязаны заботиться другие, даруя любовное тепло и защиту.

Одиночество! Вот что стало его верным другом. Скитаясь первое время рядом с окраиной леса, Акайо питался выкопанными из земли червями и даже старался не думать о том, что ему следует отыскать одежду. Ночью он спал, укутавшись в солому, которая стала ему мягче домашней перины. Днем охотился на насекомых и собирал капли росы. Он настолько одичал за прожитые в такой резервации годы (а их так прошло около трех), что совсем не поверил своим глазам, когда на его пути показалась группа подобных ему. Люди! Здесь! В мире одиночества и покоя! Сложно даже представить, как должен вести себя мозг в подобной ситуации. Но мозг Акайо, насмотревшись за жизнью насекомых, решил притвориться мертвым и при первом же контакте, рухнул в высокую траву «без чувств».

Каланитисса (восторженно). — Ты видел, он услышал меня? Мы можем управлять его телом!

Акайо (тот, кто присвоил себе это имя). — Ты бредишь. Это совпадение и не больше.

Каланитисса (указывая на неожиданно проявившиеся покраснения). — Тогда что ты скажешь про свои ожоги?

Акайо (сходу). — Ментальная связь близнецов.

Каланитисса. — На любой вопрос, у тебя всегда есть ответ. Да что ты из себя все умного строишь. Ты мертв! Пойми это наконец. Это все игра. Игра нашего общего «Страшного суда», подаренная нам Ниррити… Увижу, разорву!.. Ты вместо своих кинопрокатов, должен беспокоиться о том, как нам от сюда сбежать, желательно живыми. Отправиться во Мрак я еще пока не готов. Здесь должна быть дорога в Чистилище.

Акайо. — Для чего ты туда так рвешься?

Каланитисса. — Для дальнейшей жизни в аду. Хотя я бы рассмотрел вариант выйти на Поверхность.

Акайо. — Ты уже пробовал, не надоело экспериментировать?

Каланитисса. — Я хочу опробовать другой способ. Здесь нас без конца будут пытаться извести, уничтожить. Отбить желание самой жизни. Поводырь, вот кто нам сейчас необходим. Понять бы кого она нам назначила?

Акайо. — Ты как знаешь, но мне и здесь хорошо. Тут спокойно и не надо ни за что беспокоиться.

Каланитисса (не сдержав эмоции). — Это все обман!

Акайо. — Пусть так. Зато здесь меня еще ни разу не пытались убить.

Каланитисса. — Зато с ума тебя свести, я вижу, удается им так просто.

Акайо. — Не мешай мне больше.

Каланитисса. — Аналогичное желание.

Акайо. — Делай что хочешь, но меня в это не впутывай.

Каланитисса. — Ты уже замешан в этом. Так или иначе.

Акайо. — Пусть будет так.

Акайо не так давно исполнилось девять, но он давно потерял ход времени и не знал, какой сейчас день и год. Парень стал хорошо разбираться в жизненных идеях и намного обдуманнее принимать то, или иное решение. Одиночество заставило развиться быстрее своих сверстников и на решительные действия не требовалось более пятнадцати секунд.

Появившаяся на горизонте группа из пяти человек, выбрала это место не случайно. Они все были аскетами и отказавшись от крова и мягкой кровати, пришли сюда воплощать свои идеи в жизнь. Вот уже как одиннадцать лет они исправно верят в умерщвление собственной плоти и не нарушают собственные винаи. Воображению Акайо они представились словно огородное пугало. Одежда, которая когда-то очень давно была им в пору, теперь весела на них, как старый картофельный мешок и была такой же пыльной и рваной. Они заметили обнаженного юнца (который лишь зимой заворачивался в украденную шкурку) и сперва решили, что им просто померещилось. Что здесь мог делать одинокий ребенок? Да еще и голый! Но когда они подошли к его «мертвому» телу (замечу, делал он это мастерски, Ди Каприо мог бы ему позавидовать), поняли, что наткнулись на очень ценный клад и не задумываясь привели его бездвижное тело к жизни. Малец долго сопротивлялся, пытаясь сохранить бесполезность для жаждущих, но не дышать больше двух минут не мог и по истечению данного времени, сдался.

Акайо (тот, кому принадлежит это имя). — Кто вы такие? Что вам от меня нужно? (слова сыпались из его уст, как из пулемета)

Аскет (присев рядом с парнем на корточки). — Не бойся нас. Мы не причиним тебе вреда. Ты здесь что, один?

Акайо (здесь получилось не совсем правдоподобно, глаза были опущены в низ, правая нога взъерошивала землю). — Нет. Мои родители охотятся на лисиц.

Аскет. — Это место давно уже не обитаемо не людьми, не животными. Тем более лисицами! Их никто не видел в здешних краях.

Акайо. — Может вы просто давно здесь не были.

Аскет. — Так оно и есть. Но ты точно здесь один. Вот только вопрос почему? Нас пугает это. Ведь ты еще совсем ребенок!

Акайо. — Жизнь — сложная штука, даже для детей. У каждого на то свои причины. Кто вы такие? Вид у вас, признаться, подозрительный.

Аскет. — Мы группа аскетов-кочевников. Ты знаешь кто такие аскеты?

Акайо. — Монахи!

Аскет (улыбнувшись). — Да, можно и так сказать. Жизнь нас заставила пересмотреть материальные ценности, поэтому мы возложили на себя столько много непосильных обычному человеку трудов.

Акайо. — И что же вам это дало? Вы выглядите не лучше меня.

Аскет. — Свободу!

Акайо. — Я тоже свободен и без этих ваших каких-то там аскетов.

Аскет. — Ты слишком молод, чтобы все это понять, но очень мужественен и храбр, раз смог один выжить в этом богом забытом месте. Пойдем с нами. Мы научим тебя правильно распределять все то, что ты и так пытаешься делать в одиночку.

Акайо (настороженно). — А почему за всех говоришь только ты?

Конец ознакомительного фрагмента.