Небо на троих (сборник)

Сергей Филатов, 2019

В новую книгу прозы Сергея Филатова «Небо на троих» вошли повести и рассказы, о разрушении оборонной отрасли в Сибири, в России, о людях, которые живут в эти разрушительные годы. Издано ограниченным тиражом.

Чечен

рассказ

Посвящаю моему отчиму…

Отпевая, батюшка сильно кашлял, глухо, откуда-то точно из глубины грудины, оттого сбивался в самых неожиданных местах молитвы, краснел, морщился, будто досадовал на себя, но всё же мужественно пересиливал в себе простуду и продолжал исполнять свой долг: «Картина земной жизни человека, предстоящего… к-ха, к-ха… перед лицом смерти, поистине… к-ха, к-ха… выглядит мрачной и… к-ха, к-ха… почти безысходной…».

Отпевали Максима — двадцатилетнего парня, с рождения больного детским церебральным параличом. Собственно и этим, своим совсем не долгосрочным пребыванием на земле, он обязан был своим деду и бабке, которые все двадцать лет кормили его, буквально с ложечки, купали, каждый раз точно новорожденного, и даже пытались научить читать и считать. А он сидел в своём инвалидном кресле, не говорил, г-гыкал, так реагируя на те, или иные их слова и поступки, иногда радостно широко улыбался, иногда хмурился сердито, и временами отчаянно жестикулировал руками, точно пытаясь что-то им объяснить.

Буквально несколько месяцев тому назад, после перенесенного воспаления лёгких, Максим слёг, и всё это время в кресло его почти не усаживали, он лежал, практически ничего не кушая. Если и удавалось бабушке каким-то немыслимым образом что-то скормить ему, буквально через пять минут парня рвало, и всё съеденное выходило наружу. Видимо, все мышцы парня настолько ослабли за время болезни, что желудок просто отказывался работать, Максим похудел почти вдвое, лицо его страшно осунулось, точно всё целиком ввалилось вовнутрь, только нос и надбровные дуги выпирали далеко вперёд и как-то нелепо торчали тремя колышками небритые усы и тонкая, очень похожая на чеховскую, интеллигентская бородка.

Месяцы эти не прошли бесследно и для деда с бабкой, они настолько намучались с больным внуком, что оба сгорбились и выглядели усталыми и похудевшими. Теперь они стояли у гроба вместе с другими родственниками, держали как все в руках свечи, крестились, устало и отрешённо.

Дед — чеченец по национальности — человек не воцерковленный, даже более того не крещённый — осенял себя крестным знамением крайне неумело, неправильно, делал это впервые в жизни, но все присутствующие тактично старались этого не замечать. Он держал свечу в правой руке, при этом пытаясь перекреститься левой, впрочем и это получалось как-то культяписто, без всякого соответствия серьёзности момента. Одна молодая родственница, стоявшая рядом, шёпотом подсказала деду:

— Иса Усманович, свечку-то в левую руку возьмите, а креститесь — правой. Тремя пальцами, сверху — вниз, справа — налево…

Он машинально кивнул, понял — не понял ли, но переложил свечу в левую руку, сжал большой, указательный и средний пальцы и перекрестился.

«…и мертвые во Христе воскреснут прежде; потом… к-ха, к-ха… мы, оставшиеся в живых, вместе с ними… к-ха, к-ха… восхищены будем на облаках в сретение Господу на воздухе, и так… к-ха, к-ха… всегда с Господом будем…», — простужено речетативил батюшка, в такт молитве покачивая кадилом, в комнате было душно, густо чадили свечи, люди крестились, и искренние выражения скорби и сочувствия неподвижно застыло на их грустных лицах.

…Из детства Иса помнил немногое. Пожалуй, более всего, запало ощущение чистого горного воздуха, который вдыхаешь, точно родниковой воды испробовал, и пьёшь, пьёшь бесконечно, да ещё — то неповторимое притяжение бездонной синевы над горами, в которую хочется смотреть и смотреть, пока весь целиком в ней не растворишься.

И двух лет ему не было, когда в феврале 1944 года, пороизошли знаковые для целого народа события. Ровно в два ночи во всех городах и аулах Чечни сотрудники НКВД по радио получили кодовый сигнал «Пантера». А в шесть часов утра военные уже стучались бесцеремонно во все дома и грубо будили хозяев. Так началась в Чечне заранее подготовленная высшим руководством НКВД операция «Чечевица». Без всяких лишних объяснений, без тени всякого понимания и сочувствия, военные выделяли ничего не подозревающим, полусонным людям на сборы условно два часа, впрочем, и это время редко выдерживалось полностью, а потом буквально заталкивали их в грузовики и везли на ближайшую железнодорожную станцию. Там испуганных людей, опять же без всяких разъяснений, сразу грузили в телячьи «теплушки» и, не мешкая, отправляли состав куда-то за Урал, куда именно никто из отправляемых не ведал, потому как хранились все детали операции в величайшей тайне.

Тогда им, переселенцам, на семью разрешили взять с собой до пятисот килограммов груза, но поскольку фактически времени на сборы не было, большую часть вещей пришлось оставлять дома. К тому же в каждую тесную «теплушку» набивали тогда до пятидесяти человек переселенцев вместе со всем имуществом, и если у кого-то пожиток было слишком много, их излишки бросали здесь же на перроне…

Надолго остались в памяти и те детские ощущения бесконечного, словно навсегда поселившегося в теле холода и нескончаемо-долгой дороги. Это когда рельсы внизу надоедливо стучат — тук-тук, тук-тук-тук, тук-тук, точно где-то в голове кто-то надоедливо настукивает по маленькой наковаленке; а в щелях между досками стенок «теплушки» то и дело мелькают, сменяя друг друга бесконечные горы и равнины, поля и леса, и изредка, усиливая многократно звуки, мелькнут там опоры какого-нибудь железнодорожного моста. А внутри вагона всё уныло и серо — пыль в воздухе, кучи пожитков, люди, как-то мостящиеся на них, теснота, ворчание и несмолкающий детский плач, поэтому, конечно, интереснее смотреть в щель, припав лицом к доскам. Тогда внутренностей теплушки не видно, а только мелькание сменяющихся пейзажей. Но это не проходящее состояние внутреннего холода, от которого, кажется, никогда не избавиться?..

Как писал позже в докладе Лаврентию Берии начальник конвойных войск НКВД генерал Бочков, обозначая всю масштабность и грандиозность операции: «в 180 эшелонах по 65 вагонов в каждом было отправлено 493 269 человек. В пути родились 56 младенцев и умерли 1272 человека, главным образом от простуды или обострения хронических болезней». Подавляющее большинство вынужденных переселенцев было тогда доставлено в Казахстан и в Киргизию.

Они, трое ребятишек, из которых Иса был самый младший, вместе с матерью — их отца забрали на фронт гораздо раньше — обосновались в Павлодарской области… Как они жили, как выживали, про то нужно писать отдельную повесть. Однако среднюю школу Иса окончил в Казахстане с отличием, а потом поступил и в институт. И не куда-нибудь, — на родину — в Грозный. На строительный факультет, как и мечтал.

…В Сибирь он приехал по распределению, сразу после окончания. Тогда ректор вызвал к себе пятерых выпускников, в том числе и его, в качестве аргумента показал им письмо из главка, где начальство в строгом тоне отчитывало ректора за то, что уже три года, несмотря на запросы из Москвы, он не посылал молодых специалистов на работу в Сибирь.

— Вот, выручайте, парни! — Обратился он к ним с просьбой, и тут же в приказном тоне добавил. — Нужно ехать!

Ректору — тому, кого они боялись и уважали все пять лет учёбы в институте, седому, высокому, строгому и непреклонному, до сего момента вершителю их судеб — отказать было сложно, тем более в такой ситуации. В то время дипломы на руки выпускникам не выдавались, их просто пересылали по месту распределения молодого специалиста, и только после отработки, он мог забрать это свидетельство об окончании вуза, и далее уже распоряжаться своей судьбой по собственному разумению. Иначе диплом, а вместе с ним и пять лет упорных занятий, просто аннулировались.

— Услуга за услугу. — Иса как-то неожиданно для себя насмелился и впервые за пять лет обучения поставил условие самому грозному ректору. — Мы помогаем вам — едем по распределению в Сибирь, а вы нам дипломы сейчас отдаёте!

— Как это сейчас! Ты что!.. — Ректор поперхнулся от такой неслыханной доселе дерзости.

— Ну да, на руки…

— Как на руки!?

— Ну, просто, отдаёте и всё…

— Да вы… вы… шантажисты вы!.. А ты… ты, Иса… просто чечен вредный!..

Он, помнится, не сильно обиделся тогда на ректора за «чечена», тем более, дипломы им всё-таки по распоряжению все того же ректора решили отдать, единственное, что он потребовал от обнаглевших выпускников, чтобы они дали ему слово, что обязательно до места доедут. Конечно, слово пришлось ректору дать, но «чечена» Иса запомнил на долгие годы.

Впоследствии, вот так же его пасынок, мальчишка лет десяти — который очень остро переживал, что отец бросил их с матерью, а теперь у него, вот, отчим… — когда Иса ругал его, и чаще всего по делу, за какой-нибудь проступок, демонстративно уходил в другую комнату и открывал томик стихов Лермонтова. Иса даже знал, что он теперь открыл наверняка — «Казачью колыбельную», бубнит, небось, про себя: «По камням струится Терек, // Плещет мутный вал; // Злой чечен ползет на берег, // Точит свой кинжал; // Но отец твой старый воин, // Закалён в бою…».

Впрочем, на пасынка он тоже не обижался, прекрасно понимая, что мальчишке пришлось пережить разлуку с отцом, а большинство подростков в этом возрасте категоричны, и порой жестоки в этой своей категоричности. В сущности, по горским законам, а Иса уважительно относился к законам своей родины, отец предал мальчика. Но Иса никогда об этом и не думал даже говорить пасынку, зачем парню соль на больное сыпать. В принципе он любил этого парня, и относился к нему, как к родному сыну, верил, позже всё это мальчик сам поймёт, а пока нужно было искать какие-то компромиссы, чтобы и не ранить пацана словом невзначай, но и воспитать его, чтоб вырос он настоящим мужчиной…

Конец ознакомительного фрагмента.