Черта ответственного возраста

Сергей Усков

Сборник содержит 18 рассказов, избранные главы из 4 романов, в которых автор затрагивает самые разные темы. Он приглашает читателя поразмыслить о предопределенности судьбы, о том, как важно уметь ценить редкие моменты нежности, о счастье жить и чувствовать, о непредсказуемости жизни и человеческой души. Каждый из рассказов закончен, сюжетно выстроен. В текстах имеется завязка, развитие событий, кульминация и логичный, оригинальный финал. Тексты изобилуют яркими, эмоционально насыщенными образами. Автор сумел вдохнуть жизнь в своих героев, гармонично сочетая в них комплекс самых разных черт, как положительных, так и отрицательных. Именно это сделало их по-настоящему живыми и настоящими. Рассказы представляют собой яркие зарисовки на жизненные реалии. Автор будто бы выступает наблюдателем, внимательно следит за разворачивающимися вокруг него событиями, размышляет, делает выводы, а затем мастерски переносит увиденное и прочувствованное на лист бумаги. Каждый читатель найдет в этих рассказах то, что ему нужно на данный момент: теплоту, веру в любовь, уверенность в мудрость жизни, улыбку младенца или красоту обнаженной женщины. На страницах своей книге автор словно приглашает к размышлению о важнейших жизненных ценностях, внутренней гармонии, многомерности человеческого естества, смирении и фантазии, гордости и скромности, и других моментах, которые неизменно волнуют человеческую душу. Автору порой удается формулировать ответы на незаданные вопросы так четко, точно и вместе с тем эмоционально и щемяще, что после прочтения его произведения и в мыслях, и в душе начинается работа. И это именно то, чего стоит ждать от хорошей книги.

Легенда о состоявшейся жизни

Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце

И синий кругозор.

Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце

И выси гор.

Я в этот мир пришел, чтоб видеть Море

И пышный цвет долин.

Я заключил миры в едином взоре,

Я властелин.

К.Д. Бальмонт

1. Особенный поселенец

В тридевятом царстве-государстве в тридевятые годы жили-были не тужили розовые поросята с голубыми глазами. И был среди них поросёнок самый розовый и с самыми голубыми глазами по имени Хавроня. Никто не играл так забавно, как Хавроня, никто не выдумывал таких беспечных, таких бесшабашных проделок, какие проделывал он — розово-голубое существо с неказистым щетинистым рыльцем.

Стоило солнцу пробудиться и освежить огненным румянцем бледное небо, как тут же с весёлым похрюкиванием и повизгиванием выбегал на вольные луга удалой Хавроня. Задрав башку, вытаращив любопытные глазенки, он, дрыгнув всем телом, взвизгнув необычайно звонко и задорно, давал стрекача по медвяным травам, сколь было сил в неуклюжих лапах.

Большие прелестные бабочки, причудницы небесного света, которые имели обыкновение после легкого завтрака капелькой нектара, позабыв обо всем на свете, в сладком упоении порхать, кружиться в аромате распускающихся цветов, слегка бранили не совсем приличного Хавроню. Ну, зачем он как угорелый носится среди тех же цветов? Как будто его вовсе не смущает лик прекрасных созданий, хотя сам увалень и восторженно-дик.

Хавроня бегал до тех пор, пока не утихал в нем порыв, что очаровал его, полусонного, утром и увлек навстречу чудесным неожиданностям. Вдруг появлялось утомление и легкая резь в животике: Хавроня был чрезвычайно прожорлив. Голод всякий раз заставлял возвращаться назад, к братьям и сёстрам — потому-то, может быть, он никак не мог добраться до главного места, где, верилось, сокрыта обитель самой важной сути, иначе почему столь прекрасно кругом и столь молчаливо.

Возвращаясь в родное селение, которое он с закрытыми глазами узнавал по своеобразной вони, гвалту, клубам пыли, Хавроня с удивлением отмечал, как непонятная грусть овладевала им: меркло и тускнело в глазах, уши не различали отдельных звуков, кожа немела. Одно лишь ожидание вкусной еды, какую он непременно найдет в доме, слегка утишала и чуть радовало. И то была сермяжная правда, что в царстве этом, поедание пищи: разжевывание, переваривание и опорожнение — было первой заботой и главным развлечением.

Придя домой, Хавроня тотчас же ел, ел и снова ел и вряд ли бы наелся, но живот опускался вниз до земли, и сытый поросенок уже не шел — плыл как корабль на воздушной подушке. Хавроня валился на бок, придирчиво оглядывал братьев и сестер.

Прелюбопытная картина являлась его затуманенному взору. Одни сородичи чуть поодаль нежились в луже приятной жижи. Один брат, сунув рыло поглубже в эту жижу, пропускал сквозь её толщу тот воздух, что был в легких, другие лениво толпились кругом, несколько захваченные зрелищем, подбадривали, и, если бульканье получалось особенно потешным, весело и живо хлопали. Сам герой был страшно доволен содеянным, польщен аплодисментами. В другом месте поросята дерзновенно соревновались одним махом кашлянуть, свистнуть, пукнуть и встать на голову. «Забавники!» — бурчал Хавроня, морщился и, поскучав еще немного, снова убегал на вольные луга. «Почему совсем нет подобия здесь, на земле, тому великому совершенству, что в небесах» — думал он.

Так день за днём шли годы, взрослел Хавроня, мужал, толстел. Уже и резвости поубавилось и пора бы поумнеть, а он каждый божий день уходил и уходил к безмолвным друзьям: цветам и травам, стрекозам и бабочкам. Не пропускал великолепия красок вечерней зари. Бывало, молил у вешнего цветка открыть загадку дивной и редкой красоты, воплощенной в хрупком соцветии.

И так однажды, бредя в печальной задумчивости, вдруг замер, ослепленный вспышкой фантастического цвета. Клубы голубого дыма с красными, желтыми, зелеными, синими прожилками, взвиваясь выше гор, размётывая снопы искр, обнажили загадочные видения: череда призраков дней минувших и дней грядущих заполнила воздух, странным образом переместившись из огненного жерла. Один из призраков в королевской мантии, седой и юный, грозный и нежный, уронил мановением властной длани один из тысячи тысяч бриллиантов своей короны. Земля содрогнулась — во мраке исчез хвост кометы призраков.

Место, куда упал бриллиант, обуглилось, пламя уходило внутрь земли, оставляя спекшуюся трубку с дымящейся воронкой. Хавроня спешно приник к ней башкой, силясь разузнать: куда же запропастился бриллиант. Куда же делся редкостный подарок судьбы? Крутился, высматривая, так и эдак… Напрасно! Утомившись, Хавроня уподобился стражу загадочной воронки: присел, обмяк, задремал.

Толи сон был, толи явь, а увидел он как величественный блеск бриллианта, с которым по красоте ничто несравнимо на свете, вдруг пропал и сам кристалл начал терять устойчивую форму чистейшего, прозрачнейшего камня. Чудесная метаморфоза вылилась в рождение живого растения. Пробиваясь сквозь грунт и, пробившись, оно явило солнцу пламенный цветок.

Здесь Хавроня был ослеплен: цветок брызнул нездешним светом и выжег, ворвавшись в тело через изумлённые глаза все смутные думы и неясные мечты, оставив навечно отблеск своего пламени и способность видеть только подобие этого пламени, другое — мертво и чуждо. Волшебное превращение пронзило Хавроню сладкою болью. Он вскрикнул подобно струне под искусной рукой мудрого настройщика. Звук, что невольно исторгли уста, коснулся ушей. В мгновение уразумел, что с ним произошло что-то небывалое, что избавляет от скопившихся тревог и странной тягости чуть выше живота.

Новая сладкая боль, между тем, торопит с продолжением. Новая страсть испытать её снова и снова полонила Хавроню. И хотя эта боль сладка, но настолько сильна, что повторить её снова казалось невероятным. Она лишала бедного поросенка немалого пласта памяти: пока разыгрывалась боль, он как будто бы растворялся в ней. Когда же Хавроня очнулся, воспоминанием остался звук: у!ю! — бубую! Без умения повторить пережитое.

Хавроня тихонько побрел домой, стараясь понять: откуда это и что это — у! ю! — бубую! Что таится в этом звуке, какой радостный мир он обозначает и заключает в себе. Скажет тихо: «У!Ю! — бубую!» — прислушается. Крикнет вовсё горло: «У!Ю! — бубую!» — прислушается.

Шел он час, шел он два часа; голову увенчал холодный пот, а непонятное у! ю! — бубую! оставалось непонятным. Он громоподобно выкрикивал: «У!Ю! — бубую!» С робкой надеждой ожидал: не отзовётся ли кто, не услышит ли он долгожданного ответа. Вот он уже на своей кривой улочке. Вновь рыльце сомкнулось в брезгливой гримасе.

Он, печальный и усталый, отворил ворота осточертевшей хижины и было шагнул в её мрачный покой, как вдруг увидел неподалёку свою соседку, молодую поросюшку Хрюню. Эта была очень забавная особа. У неё размер живота равнялся бидону с похлёбкой, а сердце обросло таким слоем жира, что кроме собственного стука оно ничего более не слышало. В хитрющих глазёнках Хрюни с самого рождения свербел один вопрос: «А ты чем меня накормишь?» Кроме как покушать Хрюне безумно нравилось, когда чужеродное копьевидное тело вторгалось в её внутренности и делало там фурор.

Хрюня сидела на ступеньках крыльца дома и, обхватив лапками бедную головушку, едва заметно вздрагивала. Хавроня подошел, осторожно спросил:

— Что с тобой, Хрюня?

Она подняла голову, слабо улыбнулась, из глаз у неё выкатились две довольно крупные слезинки, судорожно всхлипнула и сказала:

— Ой! Я несчастная, несчастная! Ну ничего-то ладом не получается, хоть в затвор садись. Хотела-то немножко, думаю: дай побалуюсь, всем можно, а мне нельзя, что ли… И объелась как последняя дура.

— Э, нашла, о чем горевать! Что же мне тогда делать с моим несчастьем! Не плачь, Хрюня: все пройдет и будет хорошо.

Он дотронулся до её рыльца и бережно вытер слезы. Хрюня выпрямилась, взглянула доверчиво. Глазёнки просияли благодарным блеском. Хавроня продолжая касаться её рыльца, вдруг ощутил её тепло и неожиданно выкрикнул: «У!Ю! — бубую!»

Дикая радость вмиг захватила Хавроню. Он заскакал точно ретивый конь на привязи, завопил, да так, что Хрюня со страху залезла под лавку. Хавроня исполнив подобие танца шамана, разом обмяк, утихомирился. Взгляд прояснился и пал на Хрюню. Они оба стали глядеть друг на друга, ничего не понимая и будто впервые встретились. Через мгновение вновь великое волнение нашло на Хавроню. Он задрожал и засверкал вновь обезумевшими глазами, исторг прерывающимся гортанным голосом: «Люблю! Люблю! Я люблю!» Вот что мне не хватает!

— Что это? — Опамятовался он.

— Ты орал как сумасшедший на каком-то иностранном языке.

— Как?!

— Сначала: У! ууу! У!Ю! — бубую! У!Ю! — лубую! Улю-блю-блю!.. Потом как-то переставил и соединил звуки в один звук, это на разный лад ещё кричал, потом спокойно и внятно вдруг произнес: «Люблю…Люблю. Вот что не хватает».

— Люблю. Люблю, — задумчиво повторял Хавроня, пробуя как звучит это слово и снова вскричал словно ужаленный: — Хрюня! Это я тетя люблю! Люблю — слово красивое и мелодичное, и обозначает оно какое-то новое радостное чувство. Люблю — это наше с тобой сочинение.

Хавроня с веселым гиком исполнил диковинный танец, прыгнул на Хрюню и принялся тискать её, обнимать, целовать. Хрюня перепугалась не на шутку, замахала лапками, отбиваясь и отбрыкиваясь от неожиданного кавалера.

— Кыш, нахал! Кыш! Кыш! — смущаясь, лепетала Хрюня. — Фу, как не стыдно! Ай, как не стыдно!

Однако слово, оглашенное соседом, заинтересовало, также как и его редкая взволнованность. Почесав брюхо, сказала:

— Правда твоя, Хавроня, всё это необычно, но мне это ничего не напоминает.

Хавроня сбивчиво, сильно волнуясь, взялся объяснять о неведомой силе, посетившей его, о драгоценном камне, о пламенном цветке, о великом волнении, после которого осталось воспоминанием: «У!Ю! — бубую!», и как частица того же волнения пришла, когда он коснулся её.

— Врешь ты всё! — оборвала Хрюня, зевнув во всю глотку. — Ты известный хвастун и фантазер. Сходи и принеси мне тот цветок. Может быть, и я переживу сходное с тем, о чём баешь, и будем тогда радоваться вместе. А лучше тащи драгоценный камень. Да поищи получше: может быть, он там не один. Вот тогда заживем с твоим новым словом в обнимку.

— Как же найду! Все великое приходит одиножды. Разве мало моего рассказа.

— Мало! Тащи камень или цветок! И я допущу тебя к себя: целуй и тискай, сколько сможешь и хочешь.

— Эх, ты! Скоро сама себе перестанешь верить. — Обиделся Хавроня, потопал восвояси, поискать тот самый цветок.

Идет лесом, идет полем, день идет и ночь идет. Зашел невесть куда. Глядит по сторонам и видит алый всплеск, радуга сомкнулась в шар, багровый вихрь кружит и веет над блистающим оттенками шаром. Страшно стало Хавроне. Крадучись и пугливо озираясь, пробрался поближе. Осмотрелся уже смелее и увидел, что он в расщелине у подножия горной гряды, которая поминутно меняла лик, точно каменные истуканы — огромные, хмурые, грозные стражи — менялись рядами, выказывая так всю силу и мощь доблестной рати, стоящей на страже трепетно колыхающегося красного шатра. Шаг за шагом Хавроня подошел ближе, уразумев, что он скорее гость, чем жертва.

— Эй, кто там в тереме живет? Отзовись и покажись! — набравшись духу, выкрикнул Хавроня.

Молчание было ответом.

— Эй, ну что ты в самом деле, покажись же!

Молчание главенствовало во всём. Громко-громко и много-много раз возмущал царственное безмолвие Хавроня. Умаявшись, он впервые горько заплакал, чему крайне удивился, и, недоуменно растирая горячие капельки влаги, стекающие по рыльцу, пробовал их на вкус. Солёные!

И тут-то вдруг всё, что было кругом: и гряда оживающих и каменеющих истуканов и зыбкий шатёр пришло в великое движение. Чей-то повелительный глас громоподобно воззвал троекратно. Разлилась чёрная темень. Вспыхнула молния. Снова посветлело. И свет невыразимо чудесен. Шатёр медленно стал раскрываться, как раскрывается цветок, согретый солнечными лучами. Хавроня зажмурил глаза, впечатленный видением. Когда же разом их открыл, увидел, что шатер опустившимися лепестками тюльпана обнажил тщательно сберегаемое таинство. Оказавшимся большим и мохнатым… Сначала Хавроня не поверил глазам, ударил себя копытом по голове, присел, подавленный увиденным: в чашке раскрытого цветка стояла самая обычная корова.

Корова важно посмотрела на потрясенного поросенка и по-матерински, тепло и радостно, замычала. Хавроня присел еще ниже, глаза раскрыл еще шире.

— Бедная коровка, как ты туда забралась? Кто полонил тебя? Кто посадил туда? За что и для чего? Побегай болезная оттуда! — вскричал Хавроня.

— Я волшебная корова! — с важностью молвила она.

— Да брось ты молоть чепуху! Уж прямо и волшебная. Не белены ли объелась? — сказал Хавроня. Подойдя вплотную, ласково погладил по удлинённой пучеглазой головушке.

— Я волшебная корова! — тем же непоколебимым тоном ответствовала она.

— Зачем ты говоришь неправду?

— Я прощаю тебе твоё невежество. — Она топнула ногой, тут же из каменной гряды вышел грозный страж.

На доспехах его Хавроня со страхом прочитал, что это супер-кибер, — безжалостная машина уничтожения, созданная великой коровой Вегой, которая и повелевает им. Хавроня не замедлил поднять лапы вверх: он сдаётся на милость великой и благой силы.

— Я помогу тебе! — велеречивым тоном объявила волшебная корова. — Мне известна твоя печаль и твоё несчастье. Возьми ведерко. Вымя моё выдаст тебе микстуру. Её выпьешь ты и твоя Хрюня. После этого твоя Хрюня будет думать также как и ты, и перед вами встанет вопрос такой большой величины, что решать его по силам только вам обоим вместе, соединившись в одно целое.

— Она просила цветок.

— А я тебе дам напиток из этого цветка. Я каждое утро прогуливаюсь по горным долинам, где и растут эти дивные цветы. Растут для меня. Я их попросту ем. Вечерами из меня выдаивают целебнейший напиток, иначе микстуру. Это животворящая эссенция.

— Ого! Значит, кто-то есть главней тебя?

— Есть, но это великая тайна. Тебе её не дано уразуметь… К делу: бери микстуры и спеши к Хрюне. Помни, что тебе надлежит развеять её недоверие. Простой совет таков: сделай Хрюне приятность, и повторяй до тех пор, пока это не войдет е неё в привычку. Потом приостанови делание приятности и дай ей поскучать, чтобы радость и огорчение она отныне находила только в тебе. Всему началом послужит моя микстура.

Едва Хавроня дотронулся до розового соска волшебной коровы, ведерко мигом наполнилось чудодейственным снадобьем. Изрядно поблагодарив волшебницу, он пустился в обратный путь. «Что за микстура?» — размышлял Хавроня. Любопытство росло, и он, не утерпев, лизнул чуточку. Как только капелька чудесной жидкости оказалась внутри, в голову ворвался страшной силы вихрь, в глазах его окружающее стало терять привычные очертания: поплыло, закрутилось и исчезло. Белая пелена возникла перед ним, через мгновение белизна также исчезла, окружающее возникло в привычных очертаниях, но ничто уже более не смущало взор холодностью и отчужденностью. Сам Хавроня сделался беспечен и весел. Лапы стали казаться крылышками. Он полетел к болезной подруге.

Мелькают поля, луга и рощи, вот крыши родного селения. Вот хижина Хрюни. Он рванулся в дверь — заперто! Крылья снова стали лапами, которыми он и принялся барабанить по дощатой двери. Вот дверь отворила мама Хрюни, дородная, тертая жизнью Хрюня большая.

— Хрюня маленькая дома? — спросил потускневший поросёнок с ведерком в лапе.

— Она больна. Вчера у нас были гости. Мы угощались горохом. Знаешь ли как аппетитен и вкусен горох в эту пору! Я думать забыла о Хрюне; она забыла, что как бы не был хорош горох, кушать надо зная меру. Не представляю, на что рассчитывала Хрюня, что её взбаламутило (может быть весна на дворе?!), набила себя им по самые уши, да еще выпила много сладкой воды. Ночью вода и горох свершили пакостное дело: горох разбух, разбухла и Хрюня. Ей это ново — она ещё никогда не страдала, не мучилась, ведь она еще не знает как малы наши возможности, как могут быть велики наши желания и как коротка наша жизнь. Вчера впервые приняв, испытав страдание, она не справилась и тяжко заболела. Ей все видится гадким и мерзким. Не знаю, как она переживет отвращение к тому что может быть как радостью, так и горем, к тому, что из чего состоит наша жизнь, трижды проклятая и трижды прекрасная наша жизнь, как сможет не потерять веру и надежду в хорошее и доброе. Это моя вина. Я её посадила за стол к большим и взрослым, не научив правильно кушать. И самое главное, не научила правильно переносить постыдную боль от пищи, которую не по силам нам переварить, но наша гордость ли, ненасытность ли все же заставляет хватать её безрассудно, после чего, кто из нас начинает мучиться вечным расстройством пищеварения, кто делается калекой. Вот какая у нас беда милый друг Хавроня.

Конец ознакомительного фрагмента.