За рекой Гозан
Что общего может быть у простого иудея и будущего правителя Кушанской империи, завоевавшего в первом веке нашей эры Хорезм, Афганистан и Северную Индию? Молодость, бесстрашие, желание добиться цели наперекор жестоким обстоятельствам. Кушан – политический заложник в столице врагов, его задача – выжить. Но именно здесь он встречает любовь. Иудею предстоит найти реликвии Иерусалимского храма; ключ к разгадке тайны у него в руках. Отряд единомышленников отправляется на поиски сокровищ. Впереди непроходимые ущелья, бурные реки, узкие караванные тропы. Товарищи гибнут один за другим, но заветная цель все ближе. Читатель узнает, как выглядело в то время жилище горцев, каким богам молились эллины Бактры, чем горожане занимались на празднике в честь Афродиты. А в конце романа его ждет сюрприз, если, конечно, он умеет читать между строк.
Оглавление
- Пролог. Парфия, 765-й год от основания Рима, месяц тевет[1]
- Глава 1. Бактриана, 113-й год Кушанской эры[13], месяц Фраваши[14]
- Глава 2. Бактриана, 113-й год Кушанской эры, месяц Аша-Вахишта[49]
- Глава 3. Бактриана, 113-й год Кушанской эры, месяц Аша-Вахишта
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги За рекой Гозан предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
1
— Хозяин! Пора, вставай…
Голос слуги донесся до Куджулы откуда-то с высоты — как будто с неба, — ворвавшись в сновидение и нарушив его плавную, осмысленную, хотя и странную самостоятельную жизнь, отличную от реальности. Он то ли скакал на коне, то ли сам был конем, мчавшимся по весенней степи. Ветер свистел в ушах, под ногами разливалось зеленое море, а рядом бежала поджарая гнедая кобыла, косила янтарным глазом…
Проснуться удалось только после того, как кангюец осторожно тронул его за плечо и слегка потряс. Куджула дернулся, потом порывисто приподнялся на локте, с трудом разлепив глаза.
— Хозяин, отец ходит по двору, тебя спрашивает. Это моя вина, надо было раньше разбудить. Прости, хозяин.
Куджула сел на волчьей шкуре. Слуга молча стоял рядом, почтительно склонив голову. Кангюец был невысокого роста, сухощав и горбонос, с широкими скулами степняка из Семиречья[15]. Узкие щелочки глаз казались трещинами на загорелом обветренном лице. Длинные волосы свисали на плечи черными космами. Виски он давно не выбривал, как делали воины его племени, зато оставил тонкую бородку и висячие усы. Из-за спины высовывались рукояти пары мечей.
— Ладно, Октар, не вини себя, я быстро соберусь, ты знаешь.
Пружинисто вскочив, Куджула плеснул на лицо воды из стоявшего в углу глиняного хума, чтобы прогнать остатки сна. Он уже несколько ночей спал в сарае, не раздеваясь, приучал себя к походной жизни. В дороге придется спать именно так — в одежде, на шкуре под войлочным бурнусом. Хорошо, сейчас весна, а зимой спал бы, вырыв яму в снегу или прижавшись к теплому боку коня.
Подхватил снаряжение: акинак[16], натянутый скифский лук и деревянный горит[17] с запасным луком без тетивы. Отец приучил его с детства — оружие воин должен всегда держать у изголовья, даже если находится в безопасном месте. Все остальное повезут обозные лошади.
Выйдя во двор, он поежился от прохлады. Воздух был чистым и прозрачным, с едва ощутимым ароматом абрикосового и миндального цвета. Не оборачиваясь — потому что знал, что кангюец всегда рядом, — проронил:
— Оседлай тарпана, он иноходец — в самый раз для долгого пути, только проверь копыта, если что, отведи к кузнецу. Гнедая пойдет подъездком.
Все-таки обернулся.
— Как отец?
— Кашляет.
Куджула нахмурился и рывком затянул пояс. Во время охоты в Фанских горах Герай заблудился. В поисках дороги его отряд наткнулся на угольный пожар. Из глубокого провала поднималась удушливая гарь, а весь лес вокруг был выжжен. Пришлось вплавь пересечь Фандарью, чтобы обойти гиблое место. Промокший до нитки ябгу[18] потом целый день на холодном ветру скакал обратно в столицу. С тех пор он чахнет. Знахари не отходят от него ни на минуту, но снадобья не помогают. Еще недавно пышущий здоровьем, могучий владыка Кушаншахра за три недели превратился в сухого изможденного старика.
Куджула снова обернулся.
— Пишкеш[19] для царя Бактры[20] собран?
Октар молча кивнул.
С высоты холма, на котором стоял дворец Герая, хорошо просматривался весь город Халчаян: по склонам разбросаны белые дома знати, несколько кумирен, караван-сарай с выгульным двором. Вдоль берега Сурхандарьи сгрудились обмазанные пахсой[21] глинобитные хижины: кварталы гончаров, оружейников, медников…
Залитая солнечным светом равнина лежала перед ним как на ладони. Окраины терялись в утреннем мареве, но Куджула не нуждался в дальнем обзоре. Он легко мог по памяти начертить карту царства Кушаншахр от безводной степи за хребтами Кугитанг и Хау на западе до высокогорных пастбищ Бадахшана со стороны восхода солнца и от Амударьи на юге до Сырдарьи на севере — со всеми урочищами, песками и крепостями. Когда-то персы называли эту землю «Паретакеной». Хисарский хребет за спиной вроде и не такой высокий, как Памир или Хиндукух, однако попробуй перейти — перевалы к Согду можно по пальцам сосчитать. И на всех у отца стоят заставы.
Возле дворца ждал отряд. С десяток воинов держали в поводу навьюченных лошадей, ожидая приказа к выдвижению. Покрытые золотом ступенчатые зубцы террасной крыши искрились на свету.
Куджула поднялся по лестнице в айван[22]. Стражники почтительно склонили головы. Солнце взошло, но только подбиралось к южной стороне, так что колонны все еще отбрасывали косые черные полосы на белый мраморный пол. Казалось, что фигуры на фресках под потолком ожили и задвигались: одни взмахивают мечами, другие осаживают разгоряченных коней — сюжеты он знал с детства.
Пройдя сквозь анфиладу залов с коврами на стенах, Куджула подошел к покоям отца. Покосился на бронзовую статую Митры в образе греческого героя Геракла. Увенчанный лавровым венком бог в левой руке сжимает дубинку, а правую с открытой ладонью поднял вверх и приложил к уху, словно прислушиваясь к голосам внутри комнаты.
Ябгу сидел на скамье, накинув на плечи одеяло. Его знобило, ввалившиеся глаза, окруженные темными кругами, лихорадочно блестели. Перед ним стоял Тахмурес, старший сын, со свисающим на лоб чубом — таким же рыжим, как у отца. Поцеловав руку Герая, Куджула встал рядом с братом.
Царь внимательно посмотрел на каждого из них, затем продолжил прерванный разговор:
— Вы оба должны запомнить: нам нужен мир с Гондофаром.
Он жестом остановил Тахмуреса, который сделал шаг вперед, намереваясь что-то сказать.
— Слушайте меня внимательно. Сейчас мы слабы, потому что в нашем народе вспыхнула вражда. Тохары ведут себя нагло: захватывают пастбища и угоняют чужой скот. Уже есть убитые. Племенной совет пока еще поддерживает асиев, поэтому серьезного кровопролития удается избежать. Старики помнят, как ваш дед Агесил, разбив войска сака Мауэса, расширил земли кушан на востоке и стал ябгу. Но они не вечны, как и я…
Герай зашелся в кашле, прижимая ко рту платок. Вытерев губы, торопливо сложил его, чтобы скрыть кровяную мокроту. Потом продолжил, медленно и негромко, глядя на старшего сына:
— Я не хочу тебя отпускать. Тем более сейчас, когда я болен. Но положение серьезное. С запада нам угрожает Парфия: новому царю Артабану не дает покоя слава Митридата Эпифана. На другом берегу Мургаба была замечена конница противника. С востока, из-за Памира, в любой момент могут выползти бесчисленные полчища ханьцев. На согдийцев полагаться нельзя, мы всегда были врагами. А со стороны Синдха[23], словно бешеный пес, рвется и кусается Раджувула, сатрап Матхуры. Слава богам! — Гондофар затаился после зимней драки, окопался за Амударьей. Поэтому очень важно договориться с Римом о военном союзе против парфян. Пусть даже ценой серьезных уступок. После катастрофы в Германии Октавиану Августу нужны новые легионы, чтобы защитить Галлию, а для их снаряжения потребуется много денег. Я готов предложить римлянам беспошлинный провоз шелка через Кушаншахр, если они наладят торговый путь по Южному морю до Барбарикона[24] и договорятся с Гондофаром о проходе по его землям. Пусть только не отводят войска от границы на Евфрате, это свяжет Артабану руки. Мы не можем вести оборону сразу со всех сторон.
Герай замолчал, собираясь с мыслями. Было заметно, что он устал. Наконец ябгу снова заговорил, обращаясь к Тахмуресу:
— Я не знаю, успеешь ли ты вернуться… до того, как я уйду… Но у нас нет другого выхода, император будет говорить только с наследником престола… Я надеюсь на Племенной совет… Что бы ни случилось, — тут он перевел взгляд на Куджулу, — асии должны сохранить престол за собой, а Кадфисы — первые среди равных. Мы завоевали это право кровью!
Старик зашелся в кашле. Сыновья хотели помочь ему лечь, но он отстранил их рукой.
Он снова обращался к Куджуле.
— Я договорился с Гондофаром о том, что ты будешь заложником до тех пор, пока я не умру. В его дворце тебе нечего опасаться, он всегда держит слово. Я тоже — я обещал ему, что не нападу на Паропамис без объявления войны. Стерегись друзей — тохаров!
Жестом подозвал сыновей поближе, чтобы взять за руки.
— И помните: вы — братья, право на престол по закону у старшего, но обстоятельства могут измениться. Судьба народа важнее судьбы каждого из вас. Поклянитесь, что не прольете братскую кровь.
Братья переглянулись. «Клянусь» прозвучало одновременно. Герай удовлетворенно кивнул, но тотчас нахмурился. В голосе ябгу послышались железные нотки:
— Проклят будет тот, кто нарушит клятву!
Он закрыл глаза и тяжело вздохнул. С трудом поднявшись, обнял каждого из сыновей, а затем махнул рукой, отпуская их. Выходя из покоев отца, те снова услышали за спиной надсадный хриплый кашель.
Братья задержались на ступенях айвана, осматривая двор. Коренастый рыжий Тахмурес был на полголовы ниже Куджулы, шире в плечах, массивнее, а ходил, словно медведь, — вразвалку, но мягко и пружинисто. Он дальше всех метал боевой топор и мог легко выдержать схватку с двумя бойцами.
Куджула отличался от брата во всем, потому что был сыном Герая от второй жены — бактрийки Санаб, тонкой и грациозной, словно молодая серна. Первая, кушанка, умерла при родах, подарив жизнь Тахмуресу.
Он унаследовал от матери стройную фигуру, легкую походку и высокий лоб. А еще — карие глаза. От отца — мощную шею и широкие скулы. В отличие от брата, он предпочитал брить лицо, но делал это редко, ленился, отчего щеки и подбородок заросли щетиной. Слегка оттопыренные маленькие уши придавали его внешности наивность, которая была обманчивой: с детства он умел постоять за себя и никогда не избегал драки, хоть и был царевичем. Ябгу не делал различий между своими детьми и детьми соплеменников, пусть дерутся, иначе не вырастут воинами.
Но Куджула был мягче Тахмуреса и тянулся к книжным знаниям больше, чем к воинскому искусству. Вечера он просиживал в комнате Ипполита, пленного грека, которого отец купил, чтобы тот учил младшего своему языку и занимал рассказами о древних богах и героях родины Искандера Румийского[25] — отважного воина, покорившего полмира, хоть и не кушана.
— Отец совсем плох, — сказал Куджула.
— На все воля Фарро, — глухо ответил Тахмурес, поправил перевязь с мечом и легко сбежал по лестнице.
Братья попрощались с Санаб, которая одинаково нежно обняла обоих, но младшего еще и погладила по щеке. Браслеты на ее запястье печально зазвенели, а глаза наполнились слезами, ей почудилось, что она видит сына в последний раз.
Две наложницы Герая, совсем еще девочки, жались к челяди. Они мечтали о том, чтобы Куджула не вернулся никогда — пусть всемилостивая Ардохш дарует Гераю вечную жизнь, ведь если он умрет, они по древнему обычаю сати должны последовать за ним.
Вскоре отряд отправился в путь.
Ипполит стоял у дворцовой пристройки вместе с другими рабами. Поймав взгляд воспитанника, он резко вскинул руку в прощальном приветствии. Куджула лишь сдержанно кивнул — не пристало при воинах показывать привязанность к рабу.
По колесной дороге ехали рядом. Подъездки — запасные кони — послушно шли сзади, привязанные за повод к хвосту передней лошади. Переметные сумы были надежно закреплены в тороках.
— До новолуния осталось двенадцать дней. Успеем к началу игр? — озабоченно спросил Куджула.
В Бактре, столице горной страны Паропамис, каждую весну проводились конные игры, посвященные богине Аредви Сура Анахите. На несколько дней в столицу съезжались представители соседних стран, даже тех, которые считались враждебными. Гондофар — царь Паропамиса и Арахосии — обещал всем участникам неприкосновенность и достойный прием.
В предвкушении турнира Куджула старался не думать о том, что ему придется оставаться в плену до тех пор, пока не умрет отец. Традиция обмениваться царевичами помогала сохранить хрупкий мир на Амударье. Слишком много царств было на ее берегах и слишком мало плодородной земли. Зимой кушаны первыми перешли реку. Гондофар отбился, но потребовал прислать заложника, иначе грозился начать полномасштабную войну с привлечением союзников.
Тахмурес пожал плечами.
— Пятьдесят фарсахов[26] — это шесть-семь дней пути. Если нас ничто не задержит, успеем.
Вскоре Халчаян, родовое поместье Герая, превратился в крошечный муравейник на холме далеко позади отряда. Столицей Кушаншахра оставался Ланьши[27], называемый греками по старинке Эвкратидеей, но ябгу кушан перенес резиденцию к среднему течению Сурхандарьи, в город предков. Здесь ему никто не помешает организовать оборону на случай нападения других претендентов на трон — тохаров, ятиев, пасианов или сакаравлов. И не надо ничего согласовывать с Племенным советом.
Формально союзом племен управляют старейшины. Царь решает вопросы войны и мира, пополняет сокровищницу, отправляет посольства… А еще первым берется за плуг в начале весенней пахоты — такова традиция. Но настали трудные времена, так что даже старейшины не в силах погасить огонь начавшейся междоусобной вражды. Правда, двуличным сородичам, ставки которых находятся в долине Сырдарьи, сначала нужно перейти три хребта высокогорного Хисара, а на перевалах у Герая стоят надежные посты. Здесь, в долине Сурхандарьи, земля асиев, и никто их отсюда силой не выбьет.
Отряду предстояло пройти несколько греческих крепостей по правому берегу Сурхандарьи, построенных еще царем Эвкратидом, пересечь исчерченные арыками пески Каттакум и выйти к Амударье у купеческого города Тармит[28], где под охраной цитадели находится одна из многочисленных переправ.
Город большой, деловой, сюда доставляют известняковые блоки из каменоломен на Орлиной сопке в предгорьях хребта Баба, а также цельные куски бирюзы, сердолика и нефрита из Бадахшана, чтобы затем развезти их на арбах по бактрийским городам или сплавить на баржах в Хвайрезим[29]. Золото, намытое в горных речках Памира, а также серебро с рудников Вахана и Бадахшана тоже оседает здесь.
Что уж говорить про небесный камень ляджуар, который иноземные купцы называют «лазуритом». С копей Сар-э-Санг его везут в Тармит, где халдеи, эллины и серы предлагают за него баснословные деньги и чуть ли не дерутся друг с другом за лучшие куски сорта «ниили» цвета индиго.
На всем пути между горными цепями Байсун и Баба Куджула видел бесчисленные города, деревни и усадьбы кушан и бактрийцев. Всюду кипела работа: настала пора сева, расчистки каналов, выпаса скота… Весеннее солнце растопило снега, напоило равнину талой водой, обласкало нежные листья и побеги теплом и светом.
«Отличное время для дальнего похода», — думал он.
2
На четвертый день отряд подошел к Тармиту, после чего переправился по наплавному мосту на левый берег Амударьи.
Весенний ветер шевелил волосы, забирался под воротник, холодил шею. Впереди лежала враждебная горная страна Паропамис, которую эллины называют «Индийским Кавказом», а персы — «Саттагидией».
Сразу за мостом заточенными бревнами ощетинилась застава Гондофара. Угрюмые бородатые воины в кольчугах и остроконечных скифских колпаках с башлыком угрожающе окружили кушан.
Они мало чем отличались от воинов Тахмуреса: такие же льноволосые и светлоглазые, на таких же приземистых степных конях. Командир в доспехах катафракта с показной небрежностью развалился в седле, смотрит исподлобья, ухмыляется. У бедра на волосяном жгуте висит вяленая голова с открытым ртом: безглазая, сухая кожа натянута на скулах, белые зубы ощерились. Тахмурес покосился на нее, по серебряной серьге в ухе он узнал сотника, боевого товарища.
«Дорожит трофеем, сволочь, — негодующе подумал кушан. — Видать, получил за убитого хорошую награду».
По команде ассакены[30] разом натянули луки, целятся прямо в лицо. Казалось, еще мгновение — и тягостная тишина сменится свистом летящих стрел. Кушаны словно окаменели, ни один не дрогнул. Тахмурес заранее предупредил своих, что прием будет холодным — еще зимой здесь шли бои.
Он примирительно поднял руку, а затем, стараясь держаться непринужденно, сказал:
— Мы идем в Бактру на игры Анахиты. Я — старший сын Герая. Это мой брат, — Тахмурес показал рукой на Куджулу. — Он останется заложником у Гондофара, потому что так решили оба царя.
Катафракт внимательно оглядел кушан. Оценил куртак[31] Тахмуреса из фригийской парчи, широкий кушак, украшенный жемчугом и золотыми бляшками со вставками из сердолика, бирюзы и лазурита, пунцовый шелковый сарапис[32] Куджулы под стеганым халатом, дорогое оружие у обоих. Но он медлил из мести, чтобы унизить непрошенных гостей.
Наконец спросил:
— Тамга[33] есть?
Повисла тяжелая пауза. Ни один из командиров не хотел двинуться первым, это было бы оскорбительно. Наконец Тахмурес, сохраняя каменное выражение лица, тронул поводья. Его конь сделал несколько шагов вперед и приблизился к командиру разъезда. Тот даже не шевельнулся, насмешливо глядя в глаза кушану. Скрипнув от досады зубами, Тахмурес достал заткнутый за пояс деревянный футляр. Затем перегнулся с седла, чтобы протянуть ассакену письмо. Тот развернул обшитый красной бахромой кусок пергамента с личной печатью Герая, неторопливо прочитал послание, снова свернул его и передал кушану.
Приказал воинам опустить луки.
— До Бактры два дня пути. Пойдете под конвоем, а то можете и не добраться, — сказал он, криво усмехнувшись. — Вам тут не рады.
Потом зло зыркнул на кушанский штандарт: золотая собачья голова, сзади полощется длинный матерчатый хвост.
— Дракон зачем? Чтоб определять направление ветра, когда из луков палить начнете? Так ведь не война, или…?
Каверзный вопрос повис в воздухе.
Тахмурес спокойно ответил:
— Царский знак. Может, нам и мечи выбросить? Мы не военнопленные, пришли добровольно и без злого умысла. В тамге все написано. Хочешь, чтобы я вслух прочитал?
Катафракт презрительно сплюнул. Он помнил шелест кушанской стрелы, которая оставила на скуле длинную рваную рану, оторвав кусок уха. Но царская тамга делает непрошеных гостей неприкосновенными, поэтому придется подчиниться обстоятельствам.
Рявкнул на солдат. От разъезда отделились десять всадников, встали сбоку от кушан. Еще один, пустив коня в галоп, помчался в темнеющую степь предупредить Гондофара о посольстве.
Отряд Тахмуреса двинулся по прибрежным пескам на запад вдоль плесов и заводей Амударьи. Шли до вечера, потом разбили шатры у воды, напоили и накормили коней, поели сами.
Над рекой бушевал багряно-красный закат. Облака словно горели, а вместе с ними горела река. Казалось, огонь поднимается из глубины, растекается раскаленными разводами под водой и вот-вот вырвется на поверхность, перекинувшись на кусты чингиля, которые вспыхнут ярким пламенем, так и не успев расцвести.
Куджула не мог заснуть. Долго ворочался под бурнусом, вспоминая злые глаза ассакенов, натянутые луки, мертвую оскаленную голову. Ему исполнилось восемнадцать, но еще не приходилось участвовать в сражениях. Каждый раз, отправляясь в боевой поход, отец брал с собой только Тахмуреса.
Сегодня Куджула впервые увидел лица врагов. Он не струсил, но в первый момент ощутил в груди странную легкость, словно сердце перестало биться. А потом им овладел юношеский азарт: вот же они — рядом, на расстоянии вытянутой руки. Он может выхватить меч, с криком броситься на них, а уж остальные поддержат его порыв…
Ему хотелось драться, казалось, что он — неуязвим. Куджула был царским сыном и понимал, что рано или поздно должен стать жестоким и беспощадным, чтобы добиться повиновения друзей и заслужить уважение врагов. Этому его учил отец.
«Каково это — убить человека? Что я почувствую?»
Он так и не понял, кто из двух командиров победил в противостоянии у моста, и эта неопределенность не давала ему покоя…
Утром отряд повернул на юг, направляясь вглубь Бактрийской равнины. Заросли ивы и чингиля остались позади. Под копытами лошадей расстилался напоенный весенними дождями зеленый ковер из сочной осоки и цветов. Блекло-зеленые островки прошлогодней полыни с зацепившимися за стебли сухими шарами перекати-поля успели утонуть в красочном разнотравье, стали незаметными, потерялись.
Пропали рыжехвостые кукши и галки, зато в безоблачном лазоревом небе метались в погоне за какими-то мелкими птахами ястребы.
Так и прошел день: отряд то шагом, то рысью покрывал один фарсах за другим, изредка устраивая короткие привалы. Конвой неизменно скакал на расстоянии выстрела в стороне от колонны кушан, демонстративно вынув луки из горитов. Иногда ассакены вырывались вперед, джигитовали, показывая, кто здесь хозяева. Ночью у костров часовые в обоих лагерях не смыкали глаз, держа оружие наготове.
Наконец местность изменилась: по равнине словно прошла рябь, она стала выгибаться невысокими грядами. Покрытые зеленым налетом склоны холмов заканчивались лысыми верхушками цвета топленого молока. Степь между холмами устилал ковер из красных тюльпанов.
Под вечер из-за горизонта выросли хребты Паропамиса. Отряд подходил к Бактре. За рощицами диких фисташек и пирамидками тополей раскинулась перечерченная арыками пашня. Яблони и абрикосы вдоль каналов окутывала розовая ароматная вуаль. По колесным дорогам к городу тянулись ишаки, нагруженные саксаулом и камнями, брели фарсиваны[34] с мотыгами на плечах, женщины с узелками на головах…
Вскоре кони кушан вышагивали по древним мостовым Бактры. Выщербленные серые плиты помнили многое: мощную поступь гоплитов Искандера Румийского, переименовавшего город в Александрию Бактриану и на века превратившего его в античный полис, топот восставших под началом самозванца Афинодора греков, недовольных авторитарной властью македонян, а еще жестокие, разрушительные удары снарядов, выпущенных катапультами Антиоха Великого во время двухлетней осады города.
Отряд проследовал за конвоем по главной улице под любопытными взглядами прохожих. Обычных конных путников стража не пустила бы дальше стены, отделяющей пригород с его апельсиновыми садами, караван-сараями и кварталами ремесленников от шахристана[35], но посольская тамга открывала любые ворота. Кушан только заставили подвязать коням под хвосты мешки для навоза.
Куджула жадно смотрел по сторонам. Город напоминал ему Эвкратидею — такие же прямые пересекающиеся улицы, герооны на площадях, барельефы на фронтонах храмов, завитки коринфских капителей…
Казалось, эллинов здесь даже больше, чем бактрийцев. Мужчины одеты в длинные складчатые гиматии, а молодые женщины — в пеплосы, из-под которых виднеется хитон, схваченный под грудью лентой.
Бактрийцы в полосатых халатах и цветастых головных повязках возились возле лавок: перетаскивали корзины и тюки, убирали выставленную для продажи утварь, закрывали на ночь ставни…
Вот женщины полощут белье в тощей речке Дихас. Стайки чумазых детей носятся по улице, чудом увертываясь от коней, ныряют в темные узкие проходы. А вот возница хлещет осла при виде приближающегося отряда, чтобы вовремя убраться с дороги, пока ему самому спину не обожгла плеть.
Эллинка с корзиной слишком поздно заметила всадников, бросила ношу и отскочила, всплеснув руками. Апельсины покатились по плитам, а та беспомощно стоит, глядя, как спелые плоды лопаются под копытами лошадей, превращаясь в оранжевое месиво.
Столица оглушала разноязыкой речью, суетой, удивляла смешением греческих и бактрийских нарядов, каменными домами, обилием товаров…
Дворец Гондофара располагался в крепости Бала-Хисар на окруженном глубоким рвом холме. Над наклонным цоколем из обожженного кирпича возвышалась стена с круглыми башнями, галереями и стрельчатыми амбразурами. Солнце заливало зубцы бордовыми всплесками, при этом тени длинными языками сползали в ров, где уже сгущалась темнота. Неприветливая, мрачная громада, окрашенная в кровавые закатные тона, с висящими на комлях бревен останками преступников, производила удручающее впечатление.
Сердце Куджулы забилось — неужели придется годами сидеть за этой зловещей стеной, вдали от Сурхандарьинских степей, вдали от воли.
Отряд пересек по висячему мосту ров и прошел под скрещенными балками герсы[36], едва не задевая их головами. В туннеле за аркой звон копыт оглушил, зазвучал набатом.
Кушаны прошли сквозь вторую стену, еще выше наружной, оказавшись перед огромным прямоугольным зданием с мощными башнями по углам. Привязав коней к кольцам в стене, зашагали за командиром конвоя в царские покои. Пересекли несколько комнат, внутренний двор с обводными коридорами, после чего, миновав последний пост стражи, вступили в просторный зал.
Куджула осмотрелся. Ярко пылают светильники, закрепленные на ступенчатых пилястрах, вдоль стен тянутся покрытые коврами суфы[37], в нишах белеют мраморные статуи. Трон в центре зала. Два леопарда уставились на вошедших немигающими глазами; хвосты нервно подрагивают. Рабы-дрессировщики напряженно следят за хищниками, намотав цепь на руку.
Гондофар жестом остановил слугу, обмахивающего его веером из павлиньих перьев, и встал. Холодный взгляд царя завораживал, казалось, веки едва сдерживают бушующее голубое пламя, такое же, как в глазах сидящих у его ног хищников.
Седые волосы намаслены и гладко зачесаны назад, высокий, изборожденный морщинами лоб открыт.
То, что хозяин не вышел встречать гостей, можно было расценить как дурной знак: он вел себя так, словно выиграл войну.
Тахмурес шагнул вперед и слегка наклонил голову, прижав руку к груди. Что бы он сейчас ни думал, нужно выполнять наказ отца.
3
— Приветствую тебя, царь.
Посол намеренно не назвал ассакена «великим царем царей». Новый хвастливый титул Гондофар принял после удачного индийского похода. Сказать так — все равно что признать себя вассалом. Оставалось надеяться, что обмен сигналами на этом закончился, все-таки он сюда не ссориться приехал.
В переводчике присутствующие не нуждались — ассакены говорили на степном диалекте, понятном кушанам. После формальных вопросов о здоровье близких и таких же формальных ответов Тахмурес обернулся к свите и жестом показал, что пора вручить царю пишкеш.
Двое воинов вынесли вперед хурджуны[38] из красной сафьяновой кожи. Разложили на ковре подарки: золотую посуду, инкрустированные самоцветами клинки из узорчатой булатной стали, рулоны ханьского шелка — ровно девять предметов, согласно этикету.
Гондофар улыбнулся одними губами.
— Спасибо за подарки, я посмотрю их позже. А сейчас я прошу тебя и брата разделить со мной трапезу. Твоих воинов накормят в казарме.
Царь хлопнул в ладоши, и тотчас из боковых дверей высыпали слуги, в считанные секунды внесли и накрыли длинный стол, подставили три кресла. Виночерпий разлил по ритонам вино.
Хозяин первым начал беседу: расспросил о дороге, поинтересовался, нет ли в посольстве больных, раненых. Разговор терял официальный тон по мере того, как наполнялись и опустошались сосуды.
— Ну что, понравился мой город? — Гондофар самодовольно ухмыльнулся.
Видимо, считал, что необъятные размеры столицы и ее величественная архитектура, которая создавалась веками, должны произвести на гостей неизгладимое впечатление. Его не смущало, что город был построен эллинами, а не ассакенами. Он перенес сюда резиденцию из Массаг всего несколько лет назад.
— Да, — сдержанно ответил Тахмурес. — Мы заметили, что ты не испытываешь недостатка в камне.
— Город большой, подданных много: в основном греки и македоняне, я их поселил в шахристане, есть также бактрийцы, иранцы, карийцы… Всем нужна крыша над головой, в том числе рабам и их семьям.
— Хорошо, когда рабочих рук в избытке.
— В избытке? — переспросил царь с деланным удивлением. — Да у меня каждый каменщик на счету. Тяжелый труд, грязная работа — где я возьму столько ремесленников?
— Ремесленников? — теперь удивился Тахмурес. — А обычные горожане разве не подлежат принудительному набору?
Гондофар досадливо поморщился.
— Бактра — не просто город, это полис. Я так договорился с эллинами, потому что они иначе не могут. Зачем мне волнения? Они все — клерухи, то есть землевладельцы, а значит, обязаны служить в ополчении. Вернее, думают, что клерухи: земля-то теперь моя… они за пользование наделами платят мне ренту. Царских рабов мало, потому что я, как и великий Искандер Румийский, покоренные народы не разоряю. Эллины не хотят, чтобы их храмы строились из глины. А бактрийцы с камнем работать не умеют, привыкли все строить из самана и пахсы. Только мы, ассакены, умеем все. Но мы — воины. Лучшие!
Царь довольно расхохотался. Он уже опьянел от выпитого, а может быть, только хотел казаться пьяным. Тахмурес мотнул головой и что-то невнятно буркнул, схитрил — вроде бы и согласился, но ничего конкретно не сказал, не придерешься.
Куджула, который не вмешивался в разговор старших, на этот раз не удержался:
— Эллины пропитаны духом Платона и Аристотеля. Для них полис — это выражение божественных законов мироустройства, идеальная форма общественной организации… А быть свободным — означает быть гражданином, участвовать в суде и народном собрании. Искандер Румийский отверг стремление колонистов к греческому образу жизни, и это закончилось восстаниями Филона и Афинодора, которые диадохам пришлось потопить в крови.
— Ты хорошо осведомлен, — заметил Гондофар, бросив на юношу внимательный взгляд. — Селевкиды считали полисы опорой царской власти, поэтому я тоже позволил Бактре сохранить автономию, а также освободил македонское и греческое население от всех налогов, кроме земельного. Разумеется, царь стоит над собранием общины. Я держу в узде эллинов, а они — всех остальных… Но я прервал тебя, прости.
Куджула продолжил:
— Я не согласен с Аристотелем в том, что мы, «варвары», как он нас называет, — прирожденные рабы. Он считает, что в основе тирании у «варваров» лежит склонность к подчинению. Этой идеи придерживались также Исократ и Демосфен. А я лично считаю, что раб-грек ничем не отличается от раба-«варвара» — он так же заискивает перед господином и так же со временем привыкает к неволе, как и другие. При этом философ утверждает, что тираническая власть «варваров» стоит прочно только потому, что ее основой служат традиции и закон. Так что же в этом плохого?
— Вот именно, — довольно подтвердил царь, ход беседы ему явно нравился.
Он подался вперед, оперся на локти и, переводя взгляд с одного гостя на другого, безапелляционно заявил:
— Бактра — полис только потому, что я грекам это позволил, хотя мог бы сделать их всех рабами, а землю отобрать. Так я мудрый царь или нет, справедливый или нет? Может, я не дальновидный, не милосердный? Считают себя особенными, а не понимают, что пользуются привилегиями исключительно благодаря моей милости. Раз так, мне легко доказать обратное, если начну вешать греков наравне с другими. Сразу оценят то, что имеют!
Высказавшись, Гондофар снова откинулся на спинку кресла.
Куджула все не мог остановиться, вино ударило ему в голову.
— Аристотель считает живущие в холодных странах народы мужественными, но глупыми и не способными к самоорганизации, а тех, кто живет в теплых, — рассудительными и склонными к искусствам, но трусливыми. Греки, находясь в сердце ойкумены, сочетают в себе все самое лучшее, а значит, способны властвовать над другими народами. Им лишь не хватает политического единства.
— Хорошо, — сказал Гондофар. — Греки были объединены при Искандере Румийском, да, завоевали полмира — и что? Время не пощадило ни их самих, ни греческую культуру на завоеванных землях. Кстати, он ведь из Македонии, а значит, для греков — варвар. А теперь ими управляю я. Тогда чем я отличаюсь от него?
Тахмурес отмалчивался, делая вид, что поглощен едой. Он был воином и хорошо дрался, а ученые разговоры вести не умел. Но начитанность брата его сильно удивила — так вот чему он учился у Ипполита.
Наконец, заметив, что посол заскучал, царь перевел разговор на другую тему.
— Пора о деле. Мы с Гераем заключили мир еще зимой. Что привело тебя сюда… или он хочет мне что-то сообщить?
— Отец просил передать, что останется верен слову.
— Хорошо, а я со своей стороны окажу Куджуле должное уважение. Ты будешь участвовать в играх?
— За меня остается он, — Тахмурес хлопнул брата по плечу.
— Пойдешь домой? — продолжал расспросы хозяин.
Теперь предстояло самое трудное: Тахмурес должен сообщить, что двинется за пределы Паропамиса, не раскрывая, куда именно. Гондофар — союзник парфян и, если заподозрит неладное, то не пропустит посольство к Синдху. Из Барбарикона кушан собирался на корабле пересечь Индийское море, чтобы добраться до Александрии Египетской и отплыть в Рим. В Александрии он должен быть до начала месяца Атар[39], когда закрывается навигация по Средиземному морю, так что времени в обрез.
— Нет. Отправлюсь через Брагуйские горы[40] за Синдх, в Пайтан, столицу Андхры, чтобы встретиться с царем Пулумави из династии Сатаваханов[41]. Отец поручил мне договориться о поставках черного перца, пряностей и сахари — тростникового меда. Ты сможешь брать с караванов хорошие пошлины. Герай просил в знак дружбы не задирать их слишком высоко — золото и так потечет в твою казну рекой. Надеюсь, ты позволишь мне пройти через твои земли?
Это был удачный ход. При упоминании о золоте глаза Гондофара зажглись алчным огнем.
— У нас говорят: каждый смотрит в свой карман. Но я поступлю как добрый сосед, Герай не останется в накладе. Когда ты вернешься, мы обсудим размер пошлин.
Аудиенцию пора было заканчивать. Гости поблагодарили царя, после чего в сопровождении стражников отправились в предоставленные покои.
Как только их шаги смолкли, в опустевший зал вошел воин, молча встал за спиной Гондофара. Тяжелый, такой же, как у отца, взгляд из-под густых бровей, борода заплетена в толстую короткую косу, а обритое темя иссечено ритуальными шрамами.
Не оборачиваясь, царь задумчиво произнес:
— Боги снова помогают нам. Купцы из Эрши[42] сообщили, что Герай серьезно болен и долго не протянет. Такой момент упускать нельзя. Оба наследника у нас в руках…
Лицо Гондофара вдруг стало жестоким, казалось, он решился.
Искоса взглянув на сына, резко бросил:
— Вот что, Пакора, через пять дней игры. Подумай, как помочь младшему щенку неудачно свалиться с лошади. О старшем я позабочусь сам. Путь до Андхры неблизкий, по дороге всякое может случиться. Это мои земли! Когда Герай умрет, наследовать трон будет некому. Начнется борьба за власть, мы воспользуемся неразберихой и нападем первыми. А пошлины… Завладев Кушаншахром, я получу неизмеримо больше.
— Отец, ты дал слово…
Гондофар затрясся от бешенства и грохнул кулаком по столу. С перекошенным лицом, глядя снизу вверх на сына, заорал:
— Кто ты такой, чтобы попрекать меня? Слово — это оружие. Дал его — прикрылся как щитом, а забрал — все равно что всадил меч в грудь врага. В бою все средства хороши! Ты мой наследник, подумай, кем ты хочешь стать — данником Артабана и Герая или хозяином земель от Синдха до Сырдарьи, с которым будут считаться.
Пакора выслушал тираду отца с каменным выражением лица.
Отпустив сына движением руки, царь грузной походкой усталого человека отправился в спальню.
4
Спустя два дня Тахмурес отправился в путь.
— Гость до трех дней дорог, — сказал он, прощаясь с Гондофаром.
Царь выписал посольству дорожную тамгу, но почетный конвой не предложил. Он не стал задерживать кушан: чем раньше те покинут пределы столицы, тем скорее он сможет осуществить свой план. Перспектива разделаться с сыновьями Герая, чтобы после его смерти захватить земли по правому берегу Амударьи, пьянила лучше вина, возбуждала до дрожи, до сердцебиения, наполняла восторгом. Скоро все несметные богатства Кушаншахра достанутся ему, потянутся в Бактру караваны с самоцветами, нефритом и лазуритом…
В последний перед играми день Куджула и Октар с рассвета находились в царской конюшне, где для их лошадей выделили стойла. Помещение отличное: светлое, с высоким потолком, переборки из дерева, пол устлан сухой просяной соломой.
Куджула проводил здесь почти все время после приезда, ухаживая за гнедой аравийской кобылой и караковым степным тарпаном.
Аравийка из далекого Неджда была хороша: с красивой сухой головой, широкими ноздрями и выпуклыми, полными огня глазами. Наклоненные назад лопатки, косые бабки, тонкие крепкие ноги — казалось, природа создала ее специально для стремительного изнуряющего бега. Ни один рысак не мог сравниться с ней в быстроте и выносливости. Единственный недостаток — боялась воды, похоже, натерпелась страха, пока арабы перевозили ее на утлой тариде[43] через Персидский залив.
Тарпан был пониже в холке, жилист, с короткими сильными ногами, а главное — норовист и буен, подпускал к себе только Куджулу. Плотный, приземистый — не красавец, зато на таком сподручней подхватывать с земли тушу козла. Его специально готовили для бузкаши — козлодрания — и не выхолащивали, чтоб был злее.
Конь для бузкаши — это всегда особый конь, надежный и сильный, поэтому ценится очень высоко. Он не отступит под напором соперников, вынесет хозяина из любой свалки, может с места рвануться в карьер и мгновенно развить бешеную скорость. Хозяин никогда не позволит сесть на такого коня постороннему человеку, женщине или ребенку и ни за что не станет использовать его для домашних работ.
Любой взрослый тарпан — это, по сути, выродок, урод с железным здоровьем. Лишь каждый десятый дикий жеребенок доживает до пятилетнего возраста. Остальные гибнут от стужи, непогоды, бескормицы и волчьих зубов. Но зато какой боец! Если тарпан выжил в степи — ему не страшны никакие невзгоды, он вытерпит все.
Сначала Куджула по очереди «проехал» обоих коней по двору — то шагом, то рысью. Потом отвел к Балху, где на мелководье очистил стрелки и роговицу копыт от грязи деревянным ножом, обмыл копыта и берцы, а затем полностью окатил водой из бурдюка. От удовольствия тарпан заржал, подняв морду к небу… и похотливо покосился на стоящую рядом кобылу. Куджула со смехом потрепал его по жесткой торчащей гриве. Пришлось развернуть жеребца в сторону, чтобы отвлечь, пока тот не забаловал. Неподалеку Октар соломой обтирал двух бактрийских скакунов. Купать лошадей не стали, вода еще холодная.
В конюшне, разумеется, имелось все необходимое: скребницы, суконки, крючки для чистки копыт, банки с мазями, костным салом и прочее. Чувствительная кожа аравийки не терпела грубого ухода, поэтому он чистил ее конским хвостом, а не щеткой. С тарпаном дело обстояло проще — недавно объезженный трехлеток был покрыт волнистой, почти курчавой шерстью, так что не боялся никаких скребниц.
Разведя коней по стойлам, Куджула напоследок каждому положил на подошву копыт свежего коровьего навоза, а сверху обмазал смесью из желтого воска, сажи и дегтя. Зачерпнул из яслей овса, пожамкал в руке, понюхал. Хорош: с тонкой, ровной и блестящей шелухой, при разломе белый, не пахнет. Еще раз подошел к гнедой, ласково и довольно похлопал по крупу — готова!
Наконец наступило новолуние.
На рассвете за стеной шахристана загрохотали литавры, послышались призывные крики, а затем громкое хоровое пение. Ворота распахнулись. Оттуда вывалилась толпа мобадов в фетровых шапочках и длинных белых рубашках, подпоясанных священным поясом кусти. Они облепили створки ворот, заполнили всю площадь, размахивая пучками ивовых прутьев и расталкивая зевак.
Когда путь был расчищен, показалась торжественная процессия эрбадов.
Жрецы шли в окружении барабанщиков, которые охаживали ладонями подвешенные на шею цилиндрические дамамы и прижатые к боку, похожие на огромные чаши томбаки, виртуозно били в большие плоские дафы.
Сазандары цепляли ногтями струны грушевидных тамбуров и дотаров, водили смычками по струнам каманч, извлекая из них тончайшие звуки, которые сливались в затейливую, пронзительную мелодию.
Духовые деревянные неи издавали чарующее жужжание — словно где-то над головами кружится огромный пчелиный рой. Музыка завораживала, гипнотизировала, проникала в самое сердце.
Праздничная процессия, состоящая из священников и знати, двигалась от храма Артемиды-Анахиты к предместьям. Впереди вышагивал Мобад мобадов в длинном белом одеянии и высоком остроконечном колпаке с башлыком. Двое эрбадов держали над его головой привязанные к шестам страусовые перья, через каждые несколько шагов торжественно и строго выкрикивая: «Дастур! Дастур![44]»
В центре толпы четверка волов тянула украшенный дорогими тканями помост на колесах с большой деревянной фигурой Анахиты. Богиня плодородия была изображена обнаженной, лишь на голове возвышался круглый колпак, с которого на спину свешивался длинный шелковый шлейф. Руками она поддерживала маленькие груди, перетянутые лентой с золотыми бляшками и стилизованной маковой коробочкой в центре перекрестия.
Толпа росла по мере продвижения по рабаду, сквозь сады, мимо эргастериев, искусственных прудов. В нее вливались горожане, паломники, жители окрестных сел. Бактрийцы, греки, чужеземцы… Народ радовался празднику, предвкушая конные игры.
В долине Балха все было готово к состязаниям.
Вскоре статую Анахиты втащили на заранее приготовленный холм из самана, обложенный дерном и политый водой, перед которым установили алтари, да еще навалили кучу хвороста. Возле походных алтарей стояли заранее освященные кувшины для ритуальных возлияний, а также чаши для подношений.
На покрытых коврами дощатых трибунах разместились свита царя и знать.
Поодаль расположился лагерь паломников — над многочисленными шатрами курился сизый дымок. Гонимый ветром, он метался по долине, сливаясь в вышине в полупрозрачное марево. Еще дальше, уперев оглобли в землю, теснились тысячи повозок — с большими колесами, крытые шкурами или рогожей.
Не все скифские племена, завоевав чужую страну, перешли на оседлый образ жизни и построили города. Многие продолжали заниматься скотоводством, кочевали в кибитках вместе со стадами овец и табунами лошадей по межгорью Паропамиса да пустынным равнинам Арахосии. В Бактру они пришли с зимовок в низовьях Хирменда.
За трибунами слуги разбили шатер для провизии, амфор с вином и посуды. Царские повара прямо на земле рубили освежеванные бараньи туши на куски, закидывали мясо в большие котлы, размешивали варево палками.
Едкий дым костров смешивался с дразнящим запахом вареной баранины, щекотал ноздри людей, сводил с ума голодных псов.
Шум, гвалт, ржанье лошадей, лай собак — долина продолжала заполняться людьми и животными. Воины окружили поле кольцом, не позволяя зрителям подойти вплотную к манежу, удерживали их тычками палок, взмахами плетей, грозными окриками.
Перед трибунами выстроились участники скачек.
Куджула огляделся: бока лошадей покрывают попоны с вышитой тамгой рода, узда украшена золотыми и серебряными пронизями, позолоченными налобниками, на ветру развеваются цветные штандарты с изображением культового животного или священного символа. У саков из Арии на попонах — круг со стрелой, а на флаге — грифон, у парфян — буква арамейского алфавита и фаравахар[45], у хорасмиев — знак Анахиты: три черных кружка, а также маковая коробочка, у гандареев из Таксилы — свастика и слоновья голова, у согдийцев — греческая буква и синий волк.
Все наездники из княжеских родов, молодая поросль, рядом с каждым оруженосец. Куджула сжимал в руке древко копья с флажком, на котором скалила пасть собачья голова, тотем Герая. Тамгой рода служил круг с топорами, символизирующий объединение под властью асиев четырех других кушанских племен.
Бок о бок с молодым хозяином находился Октар. По лицу кангюйца никогда не скажешь, что он чувствует: всегда спокоен и уверен в себе.
Справа от Куджулы в нетерпении фыркали кони Пакоры и его слуги, потрясая гривами с вплетенными в них лентами. Царский сын сидел на бактрийской кобыле неподвижно, словно каменный, а мощный, как будто раздутый, оруженосец с бычьей шеей то и дело бросал на кушана косые взгляды. Его чалая лошадь была под стать всаднику: рослая гривастая колхидка с полугорбатой головой, широкой грудью, ноги с короткими бабками — некрасивая, но жуть какая сильная. Где только раздобыли такую?
Наконец загрохотали дамамы, затем вступили дафы, постепенно ускоряясь, сбиваясь то на ритмичный дробный рокот, то на рассыпчатый звон, то на все сразу, и из задрапированного красной тканью прохода в центре трибуны появился Гондофар.
Полы голубого халата были обшиты золотыми ромбиками и пирамидками, а ворот обсыпан самоцветами. На голове царя красовался мягкий кулах[46] с вышитой канителью птицей Варган. В руке он держал железный шестопер с позолоченным втоком — символ власти.
Благосклонно выслушав ликующие крики толпы, Гондофар опустился на покрытый львиной шкурой трон. Справа от него восседала ассакенская знать: родственники царя и главы кланов. Эта часть трибуны поражала роскошью одежды, лисьими и собольими мехами, блеском золота.
По левую руку располагались вожди эллинской диаспоры: архонты, зажиточные клерухи, гиппархи[47], настоятели храмов. Золотые фибулы с крупными самоцветами, схватывающие ткань у шеи, говорили о достатке и высоком положении македонян, однако в однотонных гиматиях они выглядели скромно — кичиться богатством перед варварами считалось среди коренных жителей Бактры неприличным.
Зато их жены и дочери не уступали ассакенским женщинам в обилии и изяществе золотых диадем, брошей и браслетов. Некоторые закрывали лица и плечи от яркого солнца широкими полями соломенных шляп.
Эллины Бактры присутствовали на празднике по принуждению. А куда денешься — свита царя обязана сопровождать его на всех церемониях, даже устроенных во славу языческого божества.
Когда-то жрецы Артемиды скрепя сердце согласились на установку в святилище фигуры Анахиты из соображений здравого смысла: ничего, что статуи стоят рядом, зато храм останется целым и невредимым. Новые поколения эллинов успели привыкнуть к странному соседству богинь и часто приносили дары обеим сразу. Тем более, что и та, и другая помогают при родах, а также наполняют груди женщин молоком. Только ассакены называли кумирню по-своему — «храмом Воды».
Ближе всех к царю сидел стратег[48] с семьей — крепкий бородатый мужчина средних лет. Величественная осанка и волевой подбородок выдавали в нем уверенного в себе воина. Его жена и дочери оживленно переговаривались, поглядывая на всадников.
Одна из девушек, совсем юная, с вьющимися русыми волосами, собранными на затылке в лампадион, что-то увлеченно рассказывала соседке, трогательно сложив перед собой ладошки. Светлые пряди спадали с висков, обрамляя не тронутое загаром лицо с высоким лбом. Даже на расстоянии Куджула заметил ее беззащитную, удивительно милую улыбку.
Отшумели мартовские ливни, отгремели грозы, земля напиталась влагой и покрылась сочным разнотравьем. Пастухи за несколько дней до игр прогнали по полю стада коз, которые срезали траву до корней. Животные съели бы и корни, раскопав землю копытами, но козопасы не дремали, не давали животным застояться на одном месте: без корней грунт пересохнет, потеряет упругость.
Затем по долине цепью прошли рабы, собирая в мешки все лишнее, ненужное, опасное — коряги, булыжники, керамические черепки. Они срезали бугры, заливали отравой кротовые норы, после чего засыпали землей.
Апрельское солнце жадно впивалось лучами в почву, вытягивая из нее остатки влаги, а поле наливалось силой, твердело, готовясь к безжалостным ударам лошадиных копыт, азарту и ярости схватки.
5
После того, как участники состязания по очереди поприветствовали Гондофара, глашатаи объявили перерыв — царь и свита должны перед началом скачек по традиции выпить вина. Виночерпии засуетились, забегали между рядами, раздавая ритоны, подтаскивая кувшины, в то время как наездники вместе с конями ожидали возле трибун.
Выскочили два карлика-шута, забрались на баранов, схватились руками, кривляясь и дурачась. Свита покатывалась со смеху, глядя на потешных борцов.
Тем временем жрецы запалили хворост и начали принимать жертвы от паломников: голубей и всякую птицу — от бедных; ягнят и бычков — от тех, кто побогаче. Предназначенные богине куски мяса и содранные шкуры с молитвой бросали в горящий хворост, а остальные части туши зажаривали на вертелах, раздавая всем желающим.
Обреченно кричали животные, мелькали в воздухе тесаки, кромсая шеи, топоры с хрустом разрубали кости, кровь лилась рекой по алтарям…
День был ясным, хотя и ветреным. Со стороны степи ветер приносил не различимую для глаза, но ощутимую на коже и во рту сухую пыль. В бездонном лазоревом небе мелкие барашки облаков плыли рядами друг за другом, словно там уже начались скачки, и теперь белые кони несутся к солнцу, управляемые невидимыми всадниками.
Оруженосцы еще раз проверили сбрую — не сбились ли ремни уздечки, нет ли трещин в пронизях-застежках, насколько туго схвачены подпруги. Тут важно, чтобы хитрая лошадь не надула живот, когда затягиваешь трок. Если появится слабина, седло от тряски может сползти набок, тогда всаднику будет трудно удержаться на коне.
Теперь на лошадях были только чепраки и седла. Наездники сняли с себя все лишнее, оставшись в туниках и легких сандалиях. Распорядитель в красном тюрбане и длинном парчовом халате ходил от одного участника к другому, справлялся, все ли в порядке, нет ли просьб.
Следом поспевал вертлявый помощник, всюду совал нос, дергал подпруги, угодливо скалясь. В суматохе подготовки на него никто не обращал внимания. А зря! Поднырнув под одну из лошадей, он ножиком быстро подрезал трок, а затем бросился в сторону, словно его тут и не было. Но дело сделано — эллин долго не продержится в седле, а значит, одним серьезным соперником меньше.
Как и всякий степняк, Куджула был прирожденным наездником. Сколько он себя помнил, лошади всегда были рядом.
Он внимательно осмотрел коней соперников. Этот мощный, горячий, но задирает голову. Может, и выносливый, но вряд ли быстрый, да и управлять таким конем трудно. У этого шея слишком толстая и вообще передняя часть туловища тяжелее задней, значит, передние ноги сильнее, поэтому нагрузка будет неравномерной, и он быстро устанет. Вон та кобыла вдруг сникла, голову вытягивает вперед. Под ноздрями корка — похоже на мыт, видно, болезнь внезапно обострилась после дальнего перегона. Всадник удрученно постоял рядом, успокаивая лошадь, поглаживая по шее, затем решительно повел прочь. Навстречу торопится оруженосец с запасным скакуном.
«Это на руку, — отметил для себя Куджула. — Подъездок обычно рысак, не самый лучший конь».
А вот у эллина конь отличный — согдийский аргамак, крупный, с сухими крепкими ногами, глаза блестящие. У царского сына конь тоже хорош: ноги сильные, длинные, голова горбоносая, уши маленькие и подвижные. С этими двумя, похоже, и придется побороться.
Гнедая кушана горячилась, пританцовывала, чуя, что вот-вот начнутся скачки, нервничала.
«Скорей бы уже к шесту, — подумал Куджула, — плохо, если конь застоится».
Тут же глухо ударили дамамы, глашатаи вызвали участников на исходную позицию. Распорядитель восседал на коне возле шеста, торжественно держа перед собой на вытянутой руке увитый разноцветными лентами жезл.
Семеро княжичей выстроились в ряд.
Всадники и кони напряжены, лошади нервно прядут ушами и грызут удила, перебирая ногами. Музыка стихла, но шум усилился: с трибун доносятся возбужденные голоса почетных гостей, а возгласы в толпе зрителей сливаются в монотонный гул, не то радостный, не то тревожный.
Распорядитель резко взмахнул жезлом.
Мгновение — и наездники с криками, горловыми руладами, свистом заработали локтями и коленями. Кони рванулись вперед, выбрасывая копытами куски дерна. Вначале они мчались по краю поля, почти прижавшись друг к другу, пролетая шесты ограждения с красными флажками. Слева и справа от Куджулы мелькали, раскачиваясь в ритме бега, оскаленные лошадиные морды с сумасшедшими глазами, перекошенные азартом лица всадников.
К концу первого круга участники все еще скакали кучей, поочередно то вырываясь вперед, то отставая на пол-крупа. Пронеслись мимо трибун бешеным галопом, сотрясая землю ударами копыт, обдав гостей вихрем из горячего дыхания, натужных хрипов и пыли.
Аравийская гнедая шла широким махом, вытянувшись над землей. Куджула вжался в шею, словно слился с ней. Он не принуждал кобылу хлыстом, а дал волю, лишь слегка касаясь кожи поводьями.
Кони пролетели второй круг, третий…
Наконец определились лидеры и отставшие. Впереди мчался эллин на аргамаке, за ним Куджула. Следом во весь опор скакал Пакора, нахлестывая скакуна камчой, но расстояние между ним и конем Куджулы заметно увеличивалось.
Оставался последний круг.
Внезапно эллин ухватился за луку седла, словно пытаясь удержаться. Через секунду седло сползло набок, а всадник вцепился в гриву коня, чтобы не упасть. Конь сбился с ритма, завилял, отчего эллин сразу съехал вниз. Седло повисло на шейной подпруге, мешая всаднику забраться на спину аргамака. Эллин изо всех сил старался подтянуть ноги, которые теперь волочились по земле. Еще миг — и он, обессилев, рухнет под копыта настигавших его лошадей.
Куджула поравнялся с аргамаком, на всем скаку наклонился в седле и схватил эллина за хитон, удерживая над землей словно тюк. Соперники промчались мимо, заляпав обоих ошметками дерна. Над полем пронесся стон — тысячи глоток разом выдохнули в изумлении.
Обе лошади перешли на рысь, потом на шаг и, наконец, остановились.
Подбежали слуги, переложили эллина на конскую попону. Тот не мог идти — ноги ниже колен были покрыты грязью и кровью. Он старался казаться невозмутимым, но предательски побелевшее лицо выдавало настоящие чувства.
Воины расчистили путь сквозь толпу зрителей к ближайшему шатру, а затем встали вокруг в оцепление. Вскоре в шатер ворвался стратег. Опустившись на колени перед сыном, он с тревогой посмотрел ему в лицо.
— Гермей, ты жив, слава Зевсу Арею!
— Повезло, что грудной ремень выдержал, — раненый слабо улыбнулся.
— Что с ногами?
— Не знаю, кажется, повредил правую стопу, жутко болит. Левая просто ободрана. Если бы не кушан…
— Ничего, как только я привезу тебя домой, тобой займется Бассарей.
Стратег протянул Куджуле руку.
— Меня зовут Деимах, я предводитель эллинов Бактры. Ты спас жизнь моему сыну, и я прикажу заколоть быка в храме Зевса в благодарность богу и тебе — его посланнику. Как только Гермей поправится, я буду рад видеть тебя в моем доме.
Сказав это, он обнял кушана.
Вскоре раненого погрузили на повозку и отправили в город.
Куджула вышел из шатра. Он не жалел о том, что спас соперника, просто сердился, что все закончилось так неудачно и непредсказуемо. А ведь на последнем круге шел вторым. Нахмурившись, он смотрел, как царь чествует на трибуне победителя скачек — своего сына: сначала возложил на голову золотой венок, затем обнял и усадил рядом с троном.
Кушан решил, что надо взять себя в руки — впереди козлодрание. Даже хорошо, что он злится, это правильное состояние перед дракой.
Кое-как справившись с чувствами, Куджула двинулся к своему шатру. Царское бузкаши — это еще один турнир для отпрысков из княжеских родов. Но таких приехало мало, так что козлодрание не будет зрелищным. Настоящее столпотворение начнется, когда царь покинет ристалище, а на поле ринутся все желающие — сотни мастеров. Состязание будет длиться несколько дней, и от рассвета до заката долина будет похожа на кишащий муравейник.
Октар вывел под уздцы коней для козлодрания — тарпана и бактрийца. Оба рысака зло жевали грызла и перебирали ногами: чувствовали, что схватка вот-вот начнется, им не терпелось ринуться в бой.
Седла на них особенные — деревянные, с высокими луками — для лучшей опоры всадника, а сбруя усилена хвостовым ремнем.
Вновь глухо ударили дамамы.
Участники вышли на поле, держа коней в поводу. Княжичи в одежде желтого цвета, оруженосцы — в черном. Задача оруженосца заключалась в том, чтобы мешать соперникам и защищать хозяина. Поднять руку на желтого нельзя — за это он ответит головой, но ударить его коня своим конем, смять, оттолкнуть в сторону — можно.
Царские слуги обошли рысаков, проверили, чтобы на копытах не было железных пластин, иначе, лягаясь, они покалечат друг друга и всадников. Это было единственным ограничением в козлодрании, все остальное разрешалось. Игра древняя, правила не менялись столетиями: пусть лучше княжичи лупят друг друга плетками, чем рубят мечами. Победителем станет тот, кто сбросит тушу в круг на противоположном конце поля.
Поперек седла чапандаза — распорядителя турнира — лежала туша черного козла. За два дня до бузкаши его закололи, отрубили голову и ноги ниже колен, а затем вымочили в соленой воде, чтобы он стал тяжелее и крепче. У козла шкура более прочная, чем у барана, поэтому его труднее разорвать на части. А еще у него холодное дыхание, ведь он создан дэвами ручьев и пещер, а значит, считается нечистым животным. Его можно трепать и валять в грязи — не жалко.
Участники вскочили в седла.
Чапандаз швырнул тушу на землю перед собой, после чего, развернув рысака, быстро поехал к краю поля. Мгновение — и всадники, бросив коней в карьер, сгрудились вокруг козла. То один, то другой из них наклонялся к земле, обняв шею лошади, чтобы подобрать тушу. Но его били камчой, пинали ногами.
Куджула боролся в центре желтой кучи — оруженосцы пока держались на расстоянии. Кони кусали друг друга, лягались и вставали на дыбы. Не все лезли к туше — в такой свалке легко покалечиться. Зато тот, кто первым схватит козла, имеет преимущество, потому что отобрать его на скаку труднее, чем поднять с земли.
Удача улыбнулась согдийцу — он бросился в сторону, держа тушу за ногу.
Оруженосцы не дремлют: один из них метнулся наперерез желтому, мешает, а сзади уже догоняют соперники. Гандарей прилип сбоку, схватил козла за другую ногу, дергает. Согдиец упирается, хотя ударить не может — руки заняты. Гандарей цапнул поводья его лошади, тянет на себя. С другой стороны подскочил Пакора, замахнулся камчой. Согдиец поднял плечо, закрылся, но выпустил козла…
Вот уже гандарей несется с тушей по полю, остальные с гиканьем устремились следом. Но перед ним выскочил черный парфянин, подставил коня, не объехать. Чтобы избежать столкновения, гандарей поднял рысака на дыбы. Как тут удержаться в седле! — он вместе с тушей свалился на землю. Подлетел оруженосец, оттеснил соперников, дав возможность хозяину вскочить на коня. Но козел был уже у сака, который рванулся вперед. Внезапно на него налетел черный хорасмий. Сак закричал от боли — удар лошадиной груди пришелся на ногу — и выпустил тушу.
Куджула с камчой в зубах резко нагнулся, подхватил козла.
Пустив тарпана в галоп, он помчался к заветному краю поля. Но с боков налетели двое желтых, зажали в тиски, остановили коня. И тут спереди, словно из засады, на него помчался кто-то огромный, черный. Всадник уже рядом, Куджула видел его перекошенное от ярости лицо, пену на морде коня. Еще миг! — сейчас эта дикая, неудержимая масса налетит на него, сомнет, опрокинет, раздавит.
Наперерез ассакену бросился Октар.
Встав на седло и оттолкнувшись обеими ногами, он как тигр прыгнул на черного всадника. Оба покатились по земле комом из живых тел прямо под копыта беснующихся лошадей.
Верный слуга не видел, как Куджула отпихнул ногой одного желтого, ударил камчой другого, а затем рванулся вперед. Доскакав до круга, швырнул козла на траву и восторженно вскинул руки. Он не видел, как Гондофар сжал побелевшие от досады губы. Не слышал, как сотни глоток заревели в восторге, выкрикивая имя победителя.
Октар неподвижно лежал на земле, а рядом с ним на боку застыл мертвый ассакен с проломленной ударом лошадиного копыта головой.
Оглавление
- Пролог. Парфия, 765-й год от основания Рима, месяц тевет[1]
- Глава 1. Бактриана, 113-й год Кушанской эры[13], месяц Фраваши[14]
- Глава 2. Бактриана, 113-й год Кушанской эры, месяц Аша-Вахишта[49]
- Глава 3. Бактриана, 113-й год Кушанской эры, месяц Аша-Вахишта
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги За рекой Гозан предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Примечания
13
Кушанская эра — летоисчисление саков (юэчжи), также называемых «кушанами», основавших Кушанскую империю, которое начинается с переселения группы родственных племен в Ферганскую долину с территории современного южного Казахстана. Эта дата, однако, является спорной. Автор использует дату, приведенную историком Л. А. Боровковой в книге «Кушанское царство», а именно 100-й г. до н. э.
14
Фраваши — месяц древнего зороастрийского календаря, соответствует месяцу фарвардин современного иранского календаря, т. е. марту-апрелю.
15
Семиречье — в данном контексте это степная область в Казахстане, расположенная выше Тянь-Шаня, между озерами Балхаш и Иссык-Куль. Есть и другое Семиречье — инд. Сапта-Синдху, то есть Пенджаб.
17
Горит — скифский деревянный колчан прямоугольной формы для хранения лука. Стрелы находились в специальном отделении на боковой стороне горита.
19
Пишкеш — дипломатическое подношение правителю другой страны, которое состояло строго из девяти предметов.
20
Бактра(ы) — крупнейший город Древней Бактрианы, разрушенный Чингисханом, сейчас это городок Балх недалеко от Мазари-Шарифа.
21
Пахса — штукатурка из лессовой глины вперемешку с соломой, отделочный материал, широко распространенный в Центральной Азии.
22
Айван — в Передней Азии сводчатое помещение, терраса или навес с одной открытой стеной, часто с приподнятым полом (лееваном) и колоннами, поддерживающими перекрытие.
24
Барбарикон — древний торговый город в дельте Инда (Синдха) недалеко от современного пакистанского города Карачи.
25
Искандер Румийский — Александр Македонский, которого бактрийцы называли также «Искандар-Подшо», т. е. падишах, или «Зу-л Карнайн» — Двурогий (хотя некоторые ученые считают, что это прозвище было дано персидскому царю Киру Второму Великому).
26
Фарсах — греч. парасанг, греческая миля, персидская мера длины, равная тридцати римским стадиям, т. е. около шести километров.
30
Ассакены — скифское племя, которое наряду с другими племенами ираноязычных кочевников Центральной Азии — саками, дахами, а также частично сарматами — в конце первого тысячелетия до нашей эры вторглось на территорию Ирана, Бактрии и Индии.
35
Шахристан — окружающая цитадель часть города, где находились казармы, лавки, ремесленные мастерские и т. д., которая обычно отделялась стеной от рабада, т. е. крестьянских предместий.
36
Герса — опускная решетка крепостных ворот, сделанная из массивных брусьев, бревен или толстых железных прутьев.
39
Атар — месяц древнего зороастрийского календаря, соответствует месяцу азар современного иранского календаря, т. е. ноябрю — декабрю.
41
Сатаваханы — династия правителей индийского государства Андхра, занимавшего в первом веке нашей эры значительную часть плоскогорья Декан вплоть до реки Нармада на севере.
43
Тарида — арабское парусное судно для перевозки тяжелых грузов, в том числе лошадей, которых на борту помещалось до сорока голов; существовали также гребные тариды.
45
Фаравахар — главный символ зороастризма в виде распростертых птичьих крыльев, птичьего хвоста и человеческой фигуры в центре, держащей кольцо.
