Последний викинг. «Ярость норманнов»

Сергей Степанов, 2013

«Спаси нас, Господи, от ярости норманнов!» – 1000 лет назад об этом молилась вся Европа, за исключением Древней Руси, куда викинги ходили не в набеги, а наниматься на службу к могущественным русским князьям. (Вопреки пресловутой «норманнской теории», скандинавские саги свидетельствуют об отсталости и бедности Северо-Западной Европы по сравнению с богатейшей цивилизованной Русью, поражавшей пришельцев с Запада благоустройством, изобилием и почти поголовной грамотностью городского населения.) Одним из таких варягов-наемников был и герой этого романа Харальд Суровый, которого прозвали Последним Викингом. Имя этого великого конунга, морехода, завоевателя и скальда, известно каждому скандинаву. Его подвиги вошли в легенду. А его стихи, обращенные к русской невесте, переводили К.Н. Батюшков и А.К. Толстой. В юности Харальду довелось участвовать в самом кровопролитном сражении норвежской истории между христианами и язычниками и бежать от мести берсерков на Русь, где он стал соратником Ярослава Мудрого и влюбился в его дочь Елизавету. Но чтобы завоевать руку и сердце русской княжны, молодому варягу придется совершить невозможное – отправиться в далекий Царьград и добыть секрет всесжигающего «греческого огня», который византийцы хранят под страхом смерти… Читайте первый роман о величайшем из викингов, основанный на реальных событиях, по сравнению с которыми меркнут голливудские блокбастеры и лучшие исторические сериалы!

Глава 2

«Край прикрыть сумею…»

Ночь сменило утро. Солнце вновь поползло вверх. Поняв, что ему не удастся уснуть, Олав Толстый встал со своего каменного ложа и сделал несколько шагов, стараясь не потревожить сон своих воинов. Они храпели, укрывшись круглыми щитами, на которых были начертаны белые кресты. Так приказал конунг, хотя многие воины, присоединившиеся к его войску, совсем недавно поклонялись языческим идолам, а некоторые не верили ни в Иисуса Христа, ни в одноглазого Одина, ни в Тора.

Когда войско Олава Толстого двигалось через лесные чащи, к ним вышли два брата — Торир Кукушка и Фасти Пахтанье — и выразили желание сражаться на стороне конунга. За братьями тянулась слава отъявленных разбойников. На их совести было множество кровавых дел, но им было любопытно поучаствовать в настоящем сражении, когда войска выстраиваются в боевые порядки. В распоряжении Олава было так мало людей, что не приходилось брезговать и разбойниками, однако он спросил, крещены ли они. Торир Кукушка ответил: «Мы не христиане и не язычники. Мы верим в самих себя, в свою силу и удачу. Нам этого хватает». Конунг потребовал, чтобы они приняли истинную веру или возвращались назад, к своим разбойным делам. Фасти заявил, что не хочет креститься, но Торир Кукушка возразил брату: «Позор, если конунг прогонит нас из своего войска. Еще никогда не бывало, чтобы кто-нибудь отказался взять меня в товарищи. Я согласен креститься». Истинно сказано в Евангелии: один разбойник уверовал и спас свою душу, другой — отверг спасение. Каждый выбирает свою дорогу. Одного она ведет в райские кущи, другого — в геенну огненную.

Олав Толстый узнавал каждого из своих воинов, даже если его лицо было закрыто щитом. Вот храпит Финн, сын Арни, который из простых дружинников достиг титула ярла. Рядом с ним посапывает старый Бьёрн окольничий. Самый ближний и верный из слуг, но и он поддался на посулы Кнута Могучего. В его усадьбу приехал гонец Кнута и уговаривал принести присягу конунгу Дании и Англии. Окольничий отказывался, но тут гонец высыпал из большого кошеля английское серебро. Бьёрн был сребролюбив, и, когда увидел серебро, глаза у него разгорелись. Он взял деньги, однако вскоре раскаялся и повинился перед Олавом Толстым. Да, немногие остались верны Олаву, и даже такие старые орлы, как Бьёрн окольничий, впадали в искушение.

Бесшумно бродя между спящими, Олав увидел своего младшего брата по матери — Харальда. Брат крепко спал, не чувствуя, что его длинные ноги облепила туча комаров. Конунг присел около Харальда и заботливо прикрыл плащом его босые ступни. Олав Толстый нечасто встречался с единоутробными братьями и сестрами. Но одну из таких редких встреч он хорошо запомнил. Он приехал в усадьбу после смерти отчима. Овдовевшая во второй раз Аста посвятила себя воспитанию детей. Она вывела к конунгу трех сыновей. Олав притворно нахмурился, и два мальчика испуганно опустили глаза, и неудивительно, ибо даже взрослые воины не осмеливались глядеть в лицо Олаву конунгу, когда он гневался. Но третий сын, Харальд, не отвел взгляда, а когда конунг в шутку дернул младшего брата за волосы, он схватил его за усы и тоже дернул изо всех своих слабых силенок.

На следующий день, прогуливаясь с матерью по усадьбе, Олав Толстый увидел братьев, игравших у ручья. Они не ладили между собой. Старшие возились вместе, а младший, Харальд, с разбитым после потасовки носом играл отдельно, бросая в сторону братьев воинственные взгляды. Олав спросил старших, чего они желают больше всего на свете. Гутхорм ответил, что он хочет много полей, засеянных хлебом, а Хальвдан сказал, что он хочет владеть большим стадом коров. «Узнаю отчима Сигурда Свинью», — хмыкнул конунг и подошел к Харальду, который пускал щепки вниз по ручью. «Зачем бросаешь щепки, брат?» — спросил конунг. «Это не щепки, а боевые корабли», — шмыгнул расквашенным носом Харальд. «А чего ты хочешь больше всего на свете? Коз или свиней?» — «Дружинников», — насупился мальчик. «И сколько ты хочешь дружинников?» — «Столько, чтобы они в один присест съели всех коров Гутхорма и вытоптали все поля Хальвдана». И тогда Олав Толстый воскликнул: «Да, мать! Из младшего ты, верно, вырастишь конунга!»

Припоминая давний разговор с матерью, Олав улыбнулся. В следующее мгновение он перехватил удивленный взгляд Тормода Скальда Черных Бровей, проснувшегося раньше других воинов. Тормод был исландцем. Его предки приплыли в Исландию под конец века заселения страны и поселились на Ледовом фьорде. Его отец, Берси, построил хутор под названием Болото. Хутор сохранился до сей поры, хотя некоторые постройки обветшали.

Тормод был храбрым викингом и великим скальдом, слагавшим стихи в честь ярлов и конунгов. Олав Толстый знал толк в поэзии и высоко ценил исландских скальдов. В его дружине всегда служили скальды, и сейчас в походе вместе с ним шли исландцы Гицур Золотые Ресницы и Торфинн Рот. Они тоже были хорошими скальдами. Однако Тормод намного превосходил их в искусстве поэзии. Кроме того, Тормод был не столько придворным скальдом, сколько другом конунга. Вместе с Олавом Толстым он гостил в Гардарике у Ярицлейва Мудрого и вместе с конунгом вернулся в Норвегию.

Тормод Скальд Черных Бровей знал суровый нрав конунга. Он был удивлен, увидев на его лице мягкую улыбку. Скальд часто пел песни о Рагнарёке — конце мира и гибели богов, когда ужасный волк Фенрир освободится от волшебных пут. Эти путы по имени Глейпнир изготовлены карлами в стране черных альвов. Шесть небывалых сутей соединены в них: шум кошачьих шагов, женская борода, корни гор, медвежьи жилы, рыбье дыханье и птичья слюна. Скальд прибавил бы седьмую небывалую суть — добрую улыбку на лице норвежского конунга. Но вот он узрел то, чего не могло быть: конунг улыбался, как простой человек.

Застигнутый врасплох, Олав Толстый нахмурился и приказал скальду:

— Разбуди войско какой-нибудь песней!

Тормод прокашлялся, очищая горло от ночной сырости, и громко запел Древние Речи Бьярки, который был верным дружинником конунга Хрольва Жердинки:

Вставайте, вставайте,

Друзья первейшие,

Вас зову не на пир,

Не подругу ласкать,

Я вас побуждаю на битву.

Юный Харальд, разбуженный голосом скальда, спросонья схватился за тяжелый меч, лежавший рядом с ним. Но он не смог выхватить его из ножен, потому что Олав наступил на них ногой.

— Крепко спишь, брат! — сказал конунг, глядя на заспанное лицо юноши.

Потом конунг снял со своей шеи золотое ожерелье с головой вепря, надел его на острие своего меча по имени Хейтнир и подал скальду:

— Благодарю тебя, Тормод Скальд Черных Бровей! Ты угодил мне. Нельзя было выбрать песню более подходящую, чем призыв погибнуть на поле брани вместе с конунгом! Прими драгоценное ожерелье — в нем больше марки золота, и будь вместе с другими скальдами подле меня во время боя, чтобы видеть все собственными глазами, а не полагаться на чужие рассказы.

Скальд с поклоном принял подарок. Его окружили исландцы Гицур Золотые Ресницы, приемный отец Ховгарда — Рэва и Торфинн Рот. Тормод сказал Гицуру:

— Не будем стоять вплотную друг к другу, товарищ, оставим место и для Сигвата Скальда, если он приедет сюда.

Услышав эти ядовитые слова, конунг сказал:

— Не надо винить Сигвата за то, что его здесь нет. Он часто бывал со мною в сражениях, а сейчас он, наверно, молится за нас, это нам теперь нужнее всего.

— Возможно, конунг, что молитвы тебе сейчас всего нужнее, но вокруг твоего стяга сильно поредело бы, если бы все твои дружинники отправились молиться в Румаборг.

Тормод говорил язвительно, потому что завидовал великой славе скальда Сигвата, сына Торда, считавшимся первым из сочинителей вис и драп. Сигват не был слишком красноречив, но имел такой дар, что стихи слетали у него с языка, как обыденная речь. С восемнадцати лет он состоял в дружине Олава конунга, сделавшего его окольничим. Но в последние годы Сигват несколько отстранился от конунга. Он ездил по торговым делам в Валланд и, возвращаясь оттуда, был в Англии, посетил Кнута Могучего и сочинил о нем хвалебную песнь. Когда Олав вернулся из Гардарики, Сигват не присоединился к его войску под тем предлогом, что собирается совершить паломничество в Рим. Он взял с собой скальда Берси, сына Торвы, который тоже был дружинником Олава и умер в Риме от великой скорби по Олаву конунгу.

Вокруг конунга собрались воины. Они встали полукругом и слушали напутствие Олава Толстого.

— Сейчас мы отправимся к Стикластадиру. Мы будем ехать по возделанным полям, принадлежащим Торгильсу, сыну Хальмы. Я хочу, чтобы вы шли друг за другом и не топтали посевы, — приказал конунг.

Харальд заметил, что окольничий Бьёрн переглянулся с Финном, сыном Арни. Даже юный Харальд понимал причину их недоумения. Разве забота конунга беречь посевы какого-то землевладельца, копающегося, как жук в навозе? Вдобавок разве не с войском бондов им предстоит сражаться? Бонды поднялись против Олава Толстого, изменили клятве верности своему законному повелителю. Вчера Тормод произнес вису:

Подожжем все дома

Здесь окрест! Пусть гложет

Кровли огонь. Готово

К бою войско конунга.

Да пожрут пожары

Хижины трёндов,

В корчах пней да сгинет

Всё! — вот слово скальда.

Харальд был готов расцеловать исландца. Но конунг, выслушав вису, задумчиво произнес: «Бонды помнят, как по моему велению их сжигали в собственных жилищах. Их жгли, когда они отступали от истинной веры и впадали в язычество. Так карали за измену Богу. Измена конунгу не заслуживает столь сурового наказания. Вы же знаете бондов. Они как дети. Я хочу, чтобы мои люди вели себя мирно и не грабили бондов». Никто не посмел возразить, но позже Харальд услышал, как Финн вполголоса сказал Бьёрну окольничему: «Конунга словно подменили после возвращения из Гардарики. Плохи наши дела, если он жалеет бондов».

Между тем дружинники заметили вражеских лазутчиков. Они опрометчиво подобрались так близко, что за камнями на вершине холма можно было разглядеть их лица. Финн, сын Арни, знавший почти всех в Трондхейме, тотчас же доложил конунгу:

— Это Хрут из Вигга и с ним около тридцати человек.

Финн уже был готов услышать, что конунг прикажет не трогать бондов, чтобы они вернулись к своим и донесли, сколь немногочисленно войско Олава Толстого. Но к лазутчикам конунг был неумолим. Он подозвал исландца Гицура Золотые Ресницы и сказал ему:

— Я слышал, что у вас в Исландии бытует обычай давать работникам зарезать себе овцу. Так вот, я разрешаю тебе зарезать барана.

Приближенные громко расхохотались, оценив шутку конунга, ибо имя Хрут означало «баран». Исландца не пришлось долго упрашивать. Он взял на подмогу полдюжины дружинников и отправился резать Хрута с товарищами. Быстро управившись с поручением конунга, Гицур вернулся и насмешливо заметил:

— Ваши бараны, норвежцы, безобиднее наших исландских овечек.

Тормод с улыбкой наблюдал за тем, как его соотечественник вытирал кровь с секиры:

— Бб. баран не первый человек, нашедший вечный ночлег под секирой Гицура.

Олав Толстый обратился к своим воинам со словами:

— Судя по появлению лазутчиков, сегодня нас ждет битва. Но я считаю, что моему брату Харальду не следует сражаться, ведь он еще ребенок.

Харальд покраснел до корней волос, ниспадавших русым потоком на его по-юношески костлявые плечи. Поднятая вверх бровь придавала его лицу обиженный вид. Он выступил вперед и заговорил ломающимся басом:

— Я непременно буду сражаться, и если я еще недостаточно силен, чтобы удержать меч, я знаю, что надо сделать: я привяжу рукоять меча к руке.

Никто из воинов не дерзал возражать конунгу. И только старый окольничий Бьёрн осмелился высказать свое мнение:

— Повелитель! Твой брат Харальд действительно молод годами, но ростом он выше любого в твоем войске. Вспомни, сколько зим было тебе самому, когда ты отправился в викингский поход вместе с Храни Путешественником.

Олав Толстый помнил, что ему исполнилось всего двенадцать зим, когда он впервые отплыл от родных берегов на боевом корабле. Однако Храни Путешественник умело оберегал жизнь юного морского конунга. Нападал на слабых, уходил от сильных, начинал с мелких стычек и постепенно приучал его к викингскому искусству. Харальд же рвется участвовать в крупном сражении, где враг имеет перевес. Конечно, сложить голову в первом бою очень почетно, но зрелые мужи должны укрощать неразумные порывы молодости. Конунг отрицательно покачал головой. Харальд задохнулся от отчаяния. Он не находил слов, чтобы уговорить старшего брата. Тогда он произнес стихи:

Край прикрыть сумею

Войска, в строй лишь дайте

Встать. Утешу, страшен

В ратном гневе, матерь.

Гул одобрения прокатился по рядам воинов, и даже исландские скальды поощрительно улыбнулись умению юноши сложить боевую песню. Когда восторженный шум улегся, Олав произнес:

— Ты меня убедил, брат! В самом деле, наша мать не простит, если я не позволю тебе погибнуть на поле брани. Вставай в строй вместе со всеми. Вперед, воины Христа! Навстречу ратным подвигам!