Капитан Валар. Смертник номер один

Сергей Самаров, 2012

Вот, кажется, и закончилась война для капитана спецназа ГРУ Александра Смертина по прозвищу Саня Валар. Врачебная комиссия неумолима: офицер не годен к службе по состоянию здоровья. Впрочем, для кавказского террористического подполья это значения не имеет – в списке их злейших врагов, подлежащих уничтожению, имя капитана стоит под номером один, и для бандитов он – смертник. Однако Валар не собирается погибать. Напротив, вместе со своими товарищами он намерен уничтожить бандитское гнездо на Кавказе. Но для этого сначала надо отбиться от атак киллеров, которых наняли террористы. Сейчас они уверены, что «завалят» офицера-инвалида чуть ли не голыми руками. Но они здорово ошибаются…

Пролог

Дверь наконец-то открылась. Внутри меня заскулила надежда, обожженная кислотой обиды и просверленная отчаянием. Впрочем, иного состояния в моем положении и ждать не приходилось. Я был не в силах повлиять на результат, хотя привык брать ответственность за него именно на себя. Решался извечный вопрос — быть или не быть, оставаться мне на службе или стать официальным инвалидом. Сам себя-то я таковым чувствовать не мог и не хотел, да и недавние события доказали мою высокую боеспособность. Только о моем участии в этих событиях громко говорить не стоит, иначе можно вернуться не в строй, а в то же самое СИЗО, из которого меня так удачно вытащили. Следовательно, и для убеждения комиссии у меня достаточно весомых аргументов не нашлось. А их аргументация сводилась исключительно к моей медицинской книжке и к заключению лечащих врачей. Здесь имели право не учитывать даже мнение моего командования. Я-то сам отлично знаю, что всем и помногу прав давать нельзя. Особенно врачам. Врачи по крови такой народ, что в каждом видят инвалида…

Разговор на комиссии, впрочем, шел не об этом, а о моем функциональном состоянии. Я пытался что-то объяснить, но меня не послушали, хотя я свое состояние знаю лучше других. Им дали право не слушать… И теперь я был вынужден расхлебывать чиновничью неумную щедрость.

— Капитан Смертин!

У этого подполковника медицинской службы, что позвал меня, оттопыривая для солидности нижнюю губу, голова формой напоминала мяч для игры в регби. Но мяч был выставлен не вертикально — такая форма головы встречается часто, — а горизонтально, что само по себе уже нонсенс, и вызывало желание врезать одновременно двумя ладонями по ушам, чтобы язык вывалился изо рта, как пробка из бутылки. Самый главный придира из всей комиссии…

— Я! — шагнул я вперед, чувствуя, что покрываюсь потом.

— Завтра твои документы, капитан, отправят в канцелярию вашего управления кадров. Через неделю сможешь получить.

— В управление кадров ГРУ или в канцелярию бригады? — спросил я, желая уточнить.

— Сразу в ГРУ. На Хорошёвку…

Голос ушастого врачуги не предвещал ничего хорошего. Тем не менее находиться в неведении еще несколько дней или даже неделю — это из разряда гестаповских пыток. И потому я осмелился спросить:

— А какое заключение, товарищ подполковник?

— Не знаю, не решили еще, — сказал он раздраженно и шмыгнул за дверь, словно мои мысли о своих ушах прочитал.

— Вижу, капитан, ты еще хочешь служить, — сказал из-за моей спины толстый и лысый майор инженерных войск. Внешне он напоминал поставленные один на другой два арбуза, большой и маленький, при этом ноги и руки были совсем не округлыми — скорее даже тощими.

— Хочу. А ты как понял? — спросил я наивно.

— По физиономии этого подполковника. Меня уже предупредили: если кто служить не хочет, он все будет делать, чтобы человека на службе оставить. А если, наоборот, хочет служить, — будет из кожи лезть, чтобы помешать. Ты не расстраивайся. Кажется, будешь служить. Видишь, подполковник не в духе. Не послушались, значит, его доводов…

— Твоими бы устами, майор…

— Наливай, — разрешил он.

— Извини, в глухой завязке после ранения. Совсем, то есть, уже не пью…

Я не стал уточнять, что не пью с малознакомыми или совсем не знакомыми людьми.

— Каждому свое, — майор погладил живот, и я удивился, почему этот арбуз неполосатый и из пупка не торчит арбузный хвостик. — А меня вот со службы отпускают, но только на пенсию. А на заслуженную инвалидность — не хотят. Просто на пенсию мне не выгодно — экономика должна быть экономной, и потому я хочу третью группу инвалидности с правом на трудоустройство. Эх, где бы спиртиком медицинским разжиться… А то водка в магазинах сплошь паленая; люди от нее, как мухи от дихлофоса, дохнут.

— Попроси у подполковника, — посоветовал я на прощание. — Он с расстройства и компанию составит. У таких спирт всегда есть. Они им свою вредность заливают.

Я двинулся по коридору в сторону лестницы, так и не выяснив до конца свою дальнейшую судьбу. Мне не верилось в то, что мой вопрос еще не решен. Скорее всего вердикт вынесен, но вредный, как яблочный червяк, подполковник медицинской службы еще надеялся изменить его в свою пользу.

* * *

Я вышел на крыльцо, сразу «прострелив» глазами пространство за дверью, готовый в любой момент совершить рывок в сторону с перекатом по крыльцу или даже по ступеням, в зависимости от ситуации, и одновременным вытаскиванием своего пистолета. Все это я делал автоматически, памятуя недавние множественные попытки охотников за моей головой до нее добраться и потому соблюдая осторожность. Близкую дистанцию контролировать я был в состоянии. Конечно, если появится еще один снайпер взамен недавно захваченного мной, я буду уже бессилен. Сил-то у меня много, но толку с них при таких обстоятельствах… Я могу спрятаться, когда поймать и уничтожить меня пытается целая дивизия. Но от снайпера, одного-единственного, которому время отпущено опять-таки на один-единственный выстрел, защититься я не смогу. И ничего против этого не сделать. Как говорится, когда на тебя прет танк, глупо обнажать саблю; точно так же глупо пытаться защититься от снайпера, которого ты не видишь. Здесь может быть только один вариант — остаток жизни провести в глухом железобетонном бункере где-нибудь глубоко под землей, оборвав все связи с друзьями и родственниками…

В этот раз угрозу для меня мог представлять только один человек, поскольку других представителей каких-либо народностей Северного Кавказа поблизости не фланировало. Но этот человек угрозы не нес.

— Привет, — протянул он волосатую руку, шагнув мне навстречу.

— Привет, — ответил я на рукопожатие.

— Ты на машине?

— Увы, нет. Что-то в движке собралось «полететь». Обещали недели через две сделать, послали запрос на запчасти. Там кроме движка еще и сцепление перебирать нужно. Пусть делают, пока гарантия действует, а я пешком похожу, если никто не подвезет. Впрочем, может, уже и сделали — как раз время подошло. Надо звонить…

— Валар, тебя генерал дожидается, — сообщил мне капитан Магомед Магомедов, резко переходя с темы на тему, и кивнул на микроавтобус «Фольксваген Калифорния», что стоял неподалеку. Водительское стекло, слабо тонированное, не скрывало знакомое лицо старшего лейтенанта Сережи, как обычно, сидящего без своего «крапового» берета. — Разговор у Николая Владимировича к тебе серьезный и срочный, как обычно.

— И на ту же тему, что и обычно… — предположил я.

«Краповый» генерал-майор Лукьянов — мне не командир, и потому я мог свободно отказаться от самого что ни на есть серьезнейшего разговора. Но мое плотное сотрудничество с «Комитетом взаимопомощи участников локальных военных конфликтов» и с его руководителем как бы само собой предполагало дальнейшее согласование действий — я уже не говорю о более плотном контакте, который может оказаться необходимым и той, и другой стороне. И потому я отказался только для поднятия уважения к собственной персоне. То есть занялся тем, что на простом русском языке называется «ломанием».

— С вами, ребята, не поеду, — подойдя к машине вплотную, сказал я не слишком категорично, и даже с едва заметной улыбкой, чтобы оставить им путь к возможности меня уговорить.

— Чем мы тебе не угодили, Валар? — спросил старший лейтенант, открывая дверцу.

Я увидел, что не ошибся, — его «краповый» берет, как обычно, лежал на коленях. То, что Сережа держит где-то под рукой готовый к стрельбе пистолет-пулемет «ПП-2000», я хоть и не увидел, но знал, — как и то, что он недурно этой машинкой пользуется. И главное, всегда вовремя, тютелька в тютельку — а это умеют далеко не все бойцы, даже опытные.

— Один-единственный раз с вами поехал, так сразу на бандитов нарвались, машину разбили. Ладно хоть головы уцелели…

— Это не мы на них нарвались, а они на тебя с Сережей, — парировал капитан Магомедов, который в ходе той пресловутой стычки, когда нас пытались расстрелять автоматчики, даже ни разу не выстрелил, потому что мы со старлеем уже все сделали сами. — Но тогда мы их ждали. Сейчас не ждем, и ждать не должны. У них слишком велики потери, чтобы их вот так, одним махом, восполнить. Некому больше в нас стрелять. Пока некому… хотя скоро они, возможно, найдут новых парней. Садись, генерал ждет.

Сережа только с улыбкой кивнул, подтверждая правоту сказанного Магомедом. И мне осталось только согласиться. Эта компания, даже без медицинского спирта, мне нравилась больше, нежели арбузообразный майор и ушан-подполковник…

* * *

Дорога от госпиталя до уже знакомого мне медицинского центра на шоссе Энтузиастов, где нашел себе приют «Комитет взаимопомощи участников локальных военных конфликтов», должна была, по идее, идти в объезд через МКАД. Но Сережа оказался опытным водителем. Он проехал через какую-то промышленную зону, где официальной дороги отродясь не бывало, шмыгнул в дыру через проломленный кем-то забор, потом проследовал коротеньким и низким тоннелем под промышленной железнодорожной веткой и выбрался дворами, минуя все пробки, прямо на шоссе Энтузиастов. По моим прикидкам, на дороге Сережа сэкономил не менее часа.

Старший лейтенант остался в микроавтобусе, а Магомедов повел меня на второй этаж в кабинет, где сидел генерал. Отдельного помещения у Лукьянова по-прежнему не было. Его стол стоял в общей комнате среди трех других своих собратьев и отличался разве что чуть большими размерами и наличием рядом сейфа. Капитан не стал задерживаться в кабинете и вышел после короткого доклада, прерванного жестом Николая Владимировича. Пожав мне руку, генерал указал на стул, стоящий неподалеку.

— Придвигай, присаживайся…

Я придвинул стул и сел, грубо говоря, по стойке «смирно». Пусть Лукьянов — генерал совсем другого ведомства и даже другого министерства, я, как человек военный, субординацию, и дисциплину одобряю, и к генеральским погонам отношусь с уважением.

— Чай будешь?

— Спасибо, не стоит беспокоиться.

— Как прошла комиссия?

— Как, товарищ генерал, может пройти посещение камеры пыток? Не без последствий для моей расшатанной нервной системы…

— Выпить все равно не предложу. С решением ознакомился?

— Никак нет. Обещали переслать в управление кадров ГРУ. Сказали, что через неделю смогу ознакомиться. Мне даже результат неизвестен. Держат, что называется, «в черном теле».

— Ну, результат я могу сказать. Для тебя, наверное, нет большого секрета в том, что любая комиссия всегда от кого-то зависима — что им прикажут, то они и решат. Врачебное мнение в таких случаях только сбоку прикладывается. А свое самолюбие наши медики тешат на тех, относительно кого указаний сверху не было. Тебя признали годным для дальнейшего прохождения службы, но с полугодовым отпуском по ранению. Через полгода сможешь встать в строй полноценным офицером, хотя и после нового медицинского обследования. Сейчас ты пока еще неполноценный офицер. Это они так считают.

— Они сами люди хронически и безудержно больные и здоровых понять не могут, — возразил я. — Мне их мнение крыть было нечем, поскольку предъявлять имеющиеся аргументы нельзя. Кто скажет, сколько членов комиссии получают дополнительную зарплату в прокуратуре? Я и сам стараюсь напрочь забыть о событиях последней недели, и тем более не могу позволить себе публичных воспоминаний. И потому…

— Это правильно. Бьют не по заслугам, а по загривку.

— Длинный язык шее вредит, — пословицей на пословицу ответил я.

Генерал согласно кивнул и продолжил прерванную тему:

— Правда, полноценный отпуск тебе могут и не дать, потому что там в дополнительной строке будет стоять одна хитрая формулировка об относительной годности. То есть ты можешь служить, но, скажем, передавая боевой опыт, занимаясь преподаванием или чем-то подобным, что не несет в себе физических нагрузок. Эта формулировка дана специально, чтобы твое командование могло распорядиться твоей судьбой по своему усмотрению.

— Вам хорошо, товарищ генерал, — позволил я себе некоторую вольность. — Вы многое знаете. Обо мне знаете больше, чем я сам. Интересно, а сны мои тоже контролируете?

— Кое-что знаю, — согласился Лукьянов, — потому что принимаю непосредственное участие в твоей судьбе. Но к окончательному согласию с твоим командованием мы не пришли, хотя определенной договоренности и достигли. Формулировка в выводе комиссии позволяет отправить тебя на спокойное место службы в течение полугода. То есть, предположительно, в мое распоряжение, чтобы я засадил тебя за бумаги. Перекладывать чистые листы из стопки в стопку. Официально служба у нас именно такая.

— Тогда я не понимаю, почему ваши офицеры не расстаются с «ПП-2000»…

— Не нравится «ПП-2000»? Неужели твой «Грач»^[1] лучше? — усмехнулся генерал.

— И «ПП-2000» нравится, и «Грач» нравится. Всему свое место и время.

— А перекладывать чистые листы бумаги из стопки в стопку тебе нравится?

— Я так понимаю, товарищ генерал, что вы высказываете предложение перейти к вам на службу. Не по приказу, а по собственному волеизъявлению, хотя бы на ближайшие полгода…

— Именно собственное волеизъявление и было обязательным условием, на котором настаивало твое командование.

— Вы беседовали с командующим?

— С двумя полковниками. С командующим и с командиром бригады.

— И они высказали такое условие?

— Да.

— Значит, они хорошо меня знают. Командир бригады, понятное дело, не слишком хорошо, но он, думаю, предварительно советовался с моим комбатом или с начальником штаба батальона. А своего командующего я, говоря честно, в глаза не видел. Но рад, что он меня знает и настолько уверен во мне, что предоставил право выбора. Если они поставили такое условие, то, как я понимаю, сомнений в отношении моего выбора не испытывали…

Я говорил, размышляя вслух.

— Я понял тебя, — сказал генерал Лукьянов и громко вздохнул. — А я надеялся, что мы с тобой сработаемся… Куда тебя отвезти? В деревню поедешь или еще куда-то?

— На Хорошёвку, если можно…

— Сережа ждет в машине, Магомедов едет в качестве прикрытия. Свободен, Валар.

Мне показалось, что генерал Лукьянов расстроился, но лучше уж так, нежели расстроиться самому…

* * *

Съездил…

В управлении я надолго не задержался, поскольку с распростертыми объятиями меня никто не встречал, и вообще мало кто понимал, кто я такой и что мне нужно. Даже пропуск мне оформляли дольше, чем потом решались все текущие дела. Хотя задержка все же произошла: мне пришлось зайти в кабинет командующего и представиться, но перед этим, пока он был занят, пришлось подождать. Естественно, полковник Мочилов расспросил меня о разговоре с генералом Лукьяновым — и остался доволен результатом. Как мне показалось, командующий был единственным человеком, знающим мою историю. Впрочем, это могло быть обманчивым впечатлением, поскольку в разведке принято чаще молчать, чем говорить, и редко кто проявляет свои эмоции. Именно Мочилов посоветовал мне как можно быстрее ехать в бригаду. Это вопрос безопасности, поскольку в бригаде я буду, как-никак, под сильным прикрытием, которое в Москве и в Подмосковье легально обеспечить невозможно. Туда же пообещали переслать из канцелярии и все документы, что будут предоставлены медицинской комиссией. По крайней мере, командующий при мне позвонил и распорядился о пересылке документов сразу же по поступлении.

Вот и все. Никто меня даже чаем угостить не пожелал. И машину не предложил, чтобы добраться до деревни, а потом — с вещами — до вокзала. Пришлось добираться автобусом до поворота с Горьковского шоссе, а потом ловить попутку.

Мама была в школе, где все еще не закончился летний ремонт, хотя уже начался август и прошел Ильин день. Собрав свой рюкзак и упаковав в отдельный пакет оружие, не числящееся за мной официально, я забросил его за плечи и взял в руки тяжелую спортивную сумку. Не думал, что у меня накопилось столько багажа, что будет тяжело таскать… Но нужно тащить. На марше груз бывает и более тяжелым, хотя там он пакуется так, что не оттягивает руку, как сумка, — и ничего, бежишь и не замечаешь, что почти полста килограммов с собой тащишь…

Очень хотелось зайти попрощаться с уважаемым соседом, священником отцом Василием. Однако на дверях его дома висел замок. Обычно священник дверь на ключ не закрывал — просто навешивал замок и уходил. Да и это он делал лишь тогда, когда надолго удалялся из дома. Придется передать извинения через маму. И потому я пошел напрямую в школу.

Мама у меня человек сдержанный в проявлении чувств, особенно на людях, и потому мы попрощались коротко. А тут и машина подвернулась — один из учителей поехал в Москву на своем «жигуленке» и обещал подбросить меня до Казанского вокзала.

И все это время — в дороге, на вокзале, пока ждал отправления поезда, и потом, уже в вагоне — я не забывал, во сколько оценена бандитами моя голова. Много это или мало, я не знал, поскольку никогда такой суммы не имел и, естественно, не понимал, насколько быстро такие деньги могут быть потрачены. У меня вообще давно уже сложилось мнение, что небольшая сумма денег, имеющаяся в наличии, тратится гораздо дольше, чем большая. Наверное, потому, что ни на что лишнее не разбрасываешься. А вот миллион баксов может разлететься быстро, потому что трудно сосчитать, сколько осталось. Кажется, что много, а на деле всегда оказывается пшик… Нет, наверное, я все-таки дорого стою. За ерундовую работу и платят ерунду. А за хорошую, трудную работу и платят хорошо. А это тяжело и опасно — меня убивать…

С этими мыслями я сидел в купе за закрытой дверью и слушал, как за стеной, в соседнем купе, разговаривают на своем языке два кавказца. Потом слушал такую же речь в исполнении других голосов за дверью, в коридоре, и все это мешало мне нормально существовать. Давило психически и нервировало.

Тем не менее я все же, постелив постель, приказным порядком заставил себя уснуть, уверенный, что проснусь, если это потребуется. И просыпался каждый раз, когда сосед по купе, перепивший пива, в очередной раз вставал, чтобы сбегать в туалет. При этом он оставлял дверь купе открытой. Я не спал, пока сосед снова не закрывал дверь и не водворялся с сопением на свое место. Ладно, хоть не храпел…

Так я и ехал, то засыпая, то просыпаясь.

Утром, когда я пил чай, мне на мобильник позвонил из бригады мой заместитель — старший лейтенант Сережа Украинцев. Он и его группа только что вернулись с Северного Кавказа. Сережа обрадовался, что через пару часов я приеду, и обещал найти машину, чтобы встретить. Это было надежнее. Добираться на такси до военного городка не слишком приятно, поскольку большинство таксистов в городе или среднеазиаты, или кавказцы. Все почти так же, как в Москве. Значит, и до самого дома добираться в напряжении. А уже хотелось расслабиться, потому что начала подкрадываться усталость. Она еще не давила на плечи — пока только мягкими кошачьими лапками задевала сознание. Но потом, как я знаю, «кошачьи лапки» усталости обычно выпускают когти…

* * *

Рядом со зданием вокзала располагалась автостоянка. Там меня встретил не старший лейтенант Украинцев, а старший прапорщик Андрей Бубновский, сапер нашего сводного отряда, на глазах которого, стоя почти вплотную к нему, я и получил последнее ранение, которое чуть не сделало из меня инвалида.

— Готов в бой, товарищ капитан? — спросил старший прапорщик, протягивая мне руку.

— Можно сказать, что только что из боя… Ты сам по себе или по мою душу?

— По твою.

— А Украинцева где потерял? Он обещал встретить.

— Его к комбату срочно вызвали. Что-то там запрашивают по материалам командировки. Отправил меня, поскольку обещал.

— Тогда поехали…

Старший прапорщик приехал на своей пятидверной «Ниве». Он не стал открывать багажник, а просто распахнул заднюю дверцу, чтобы я бросил свою тяжелую сумку на сиденье. Рюкзак я сумел устроить на коленях. Он у меня небольшой, не армейский. Так и поехали, не задерживаясь в городе. До военного городка я обычно доезжал на своей машине за сорок минут, на «Ниве» путь занял на пятнадцать минут больше. Вообще-то я не торопился, и время пока не сильно дергало меня за нос. Да и служба ожидалась щадящая…

Андрей заехал между домами прямо к моему крыльцу. Служебная квартира располагалась в двухквартирном доме. Я вышел первым, держа в одной руке рюкзак, но второй рукой открыть заднюю дверцу, чтобы достать сумку, не смог, и Андрей взял у меня рюкзак. Заодно и ключ от входной двери у меня принял.

Пока я вытаскивал сумку, пока дотащился с ней до крыльца, старший прапорщик уже справился с замком, обернулся ко мне и не глядя взялся рукой за дверную ручку. Я сделал еще шаг, а он в это время распахнул дверь. И тут мне показалось, будто меня что-то снова ударило по голове. Сознание я потерял сразу, но каким-то образом все же умудрился то ли подумать, то ли сказать вслух:

— Снайпер…

Примечания

1

«Грач» — пистолет «МР-443» конструкции Ярыгина.