За нейтральной полосой

Сергей Самаров

Этот белый порошок – не наркотик. Это – рицин, яд, от которого нет спасения. Множество пакетиков с рицином случайно обнаружили за подкладкой шубы, которую носила обыкновенная бомжиха. Вот так волею случая стало известно о готовящемся грандиозном теракте. Кто дирижирует этим преступлением? Следы ведут в Чечню, но чем больше оперативники копают это дело, тем очевиднее вырисовываются контуры могущественной террористической организации, щупальца которой расползлись по всему миру. Офицеры спецназа ГРУ бросают вызов смертоносному спруту...

ПРОЛОГ

1

Старший прапорщик Толик Смолин, сидящий за рулем «уазика», считает, что все прочие водители должны пропускать милицейские машины и на красный сигнал, причем даже в то время, когда последние не включают «мигалку» с сиреной, чтобы предупредить о своем появлении. Просто смотреть во все глаза обязаны — не видно ли где ментовской машины… Такое мнение у Толика сложилось оттого, что он очень себя и свои погоны уважает. Давно служит, когда-то с папой-старшиной начинал, под его надежным крылышком, привык к этому своеобразному уважению, в глубине души понимая, что оно, по сути своей, может быть лишь слабым утешением, пригодным для личного пользования, но не более. Знает, что не слишком уважают его погоны другие, потому и особенно хочется уважать себя самому.

Рядом сидит Коля Рыбин, защелкивает и снова открывает наручники — временами замок заедать стало, в прошлое дежурство «окольцевали» одного азера, так пришлось тому четыре с половиной часа в наручниках провести, потому что замок открываться не хотел. На заднем сиденье ворочает толстым задом Миша Хрищенко, тяжко скрипят пружины.

Оба они тоже старшие прапорщики. Но возрастом помоложе. Этим и на уважение наплевать. Они как-то иначе живут. Коля-то когда-то даже на заводе работал. Сейчас посмеивается над той жизнью… Его теперь на завод веником крапивным не загонишь… А Миша вообще, кроме милиции, нигде и никогда не работал. До армии, как говорится, «дурака валял», а после армии сразу в райотдел попал. Да его и не поймешь, что он думает, чего хочет. Больше молчит — угрюмый, привычно «тормознутый». Говорит, только когда испугать кого-то хочет, и не всегда к месту. Но дубинкой хорошо орудует — обеденный стол с одного удара проламывает, за что его и ценят…

Рация трещит не умолкая. Если сквозь треск и доносятся слова, то разобрать их трудно. Идут обычные переговоры. Этих переговоров всегда ведется так много, что бывает трудно порой услышать, что обращаются именно к тебе.

— Эх, Толян, давай-ка на базарчик заскочим… — Коля вдруг хлопает себя по лбу, словно с памятью у него стало туговато от трудовых бдений и он вдруг что-то важное вспомнил. И убирает наручники в чехол на пояс — совсем сломал замок и не может уже даже ключ вытащить.

— Семечек захотелось? Всю машину мне заплюешь… — усмехается Толик.

Коля вздыхает:

— Жена заколебала… Картошки ей «привези»… — в последнем слове он подражает солидному голосу жены, почти такому же ответственному, как у Миши.

С заднего сиденья привычно-похоронным голосом вещает и Миша. Его слова звучат авторитетно, как приговор верховного судьи:

— У нас не самосвал… А меньше твоей бабе до следующей смены не хватит…

Теперь Коля улыбается с искренним восхищением в глазах:

— Уж то-очно… Она у меня обширная…

— «Широка жена моя родная…» — пропевает Толик под дребезжание рации и более активное дребезжание «уазика», переезжающего, покачиваясь, как утка, через трамвайные рельсы.

Дальше, за рельсами, на перекрестке двух оживленных улиц, один угол широкого тротуара полностью отдан торговым рядам, разбегающимся в две стороны, — это и есть местный базарчик.

— Вон туда заезжай… — толстым пальцем показывает Коля. Палец заскорузлый, с потрескавшейся кожей. У Коли все пальцы такие, словно он ими каждый день в земле работает. — Через стоянку, за палатки, чтоб со стороны не увидели… А то начальство на обед покатит…

Толик молча заворачивает, проезжает автомобильную стоянку и переваливает за невысокий бордюрчик, присыпанный снегом. Останавливается сразу за одним из павильончиков. Запах, который идет от пластиковых стен, наглядно свидетельствует, что здесь торгуют стиральными порошками и всякой прочей гадкой химией.

— Нормально… — Коля оборачивается в сторону дороги, словно проверяет, насколько хорошо замаскировалась машина от взглядов со стороны. Он помнит, как совсем недавно на разводе давали «крутой втык» одному из патрульных экипажей за излишнюю «любовь» к продавцам с базара.

Коля выходит первым. За ним Миша. Оба осматриваются и синхронно потягиваются. Толик наблюдает за ловкими товарищами, что направляются к рядам, где торгуют картофелем.

Картошкой торгуют в основном пришлые — таджики — и местные — деревенские татары. Последних меньше, потому что у татар хуже покупают. Знают, что большая часть татарских и башкирских земель в области, что к северу от областного центра, радиоактивно заражена, и не все рискуют покупать картошку, не зная, откуда она. Таджики, по слухам, скупают за бесценок картошку в соседней области. Там ее много. И возят на продажу сюда. Хотя, по другим слухам, они как раз с зараженных земель и покупают.

Коля направляется к первому же попавшемуся на глаза таджику. Молодой парень, не по-зимнему чернолицый, словно с испанского курорта только что вернулся. Глаза опасливо бегают — имеет опыт общения с ментами, сразу видно. Старший прапорщик его страх чувствует. И умело этим пользуется. Протягивает руку.

— Что? — спрашивает таджик, хотя хорошо знает, зачем менты приехали.

— Документы… — говорит Коля как можно более угрюмо и жалеет, что Миша такой «долгоиграющий». Произнеси это слово он со своим голосом, торговцу пришлось бы уже срочным порядком штаны менять.

Однако таджику хватает и одного вида грязно-серых мундиров, чтобы оценить ситуацию. Он вытаскивает из кармана целлофановый пакет, долго разворачивает его дрожащими пальцами.

В паспорт вложены остальные документы…

Толик наблюдает из салона машины, откровенно любуясь суровым выражением лиц своих товарищей. Миша не любит разговоров, но очень любит, может быть, больше, чем жену родимую, свою дубинку. И потому постукивает ею по бедру. Это старая привычка… Одни по ладошке себя постукивают, Миша по бедру… С его ростом это получается эффектно. Беда только, когда Миша начинает злиться. Сам как-то жаловался, что вся нога после этого в синяках — никак не научится силу удара соизмерять.

Таджик, торгующий картошкой, тоже бросает время от времени взгляды на дубинку. А Коля тем временем смотрит документы, что-то спрашивает, потом документы убирает к себе в карман. Значит, начинается обыкновенная раскрутка. Оно и понятно: здесь же базар, значит, будет торговля. Молодой таджик начинает что-то объяснять, показывая пальцем…

Напарники возвращаются. Не дожидаясь, пока они сядут в машину, Толик захлопывает свою дверцу и включает двигатель. Старшие прапорщики садятся по местам. Истерично скрипит сцепление — вот же характер у железяки скрипучий!

— Кати во двор… — говорит Коля. — Вокруг соседнего дома, иначе не проехать…

— Чего сразу не взял? — интересуется Толик.

Вертеться по дворам ему тоже не хочется. Народ нынче ненадежный пошел. Любят на брата мента пожаловаться. Посмотрят в окно, наберут телефонный номер и сообщат номер машины…

— Склад у них в подвале. Здесь в мешках не осталось… Не на сиденье же у всех на глазах ссыпать…

* * *

Машина выезжает на дорогу и сворачивает во двор.

— И чего там у него с документами? Регистрацию черный, как всегда, сделать не успел?.. — Толик продолжает расспрашивать. Он вообще человек любопытный. И мелочи любит знать. Некоторые даже запоминает, чтобы потом к месту или не к месту вставить.

— Вроде нормально все… — отмахивается Коля.

— А ты что?

— Санитарную книжку спросил…

— Ха… А она ему очень нужна?.. Картошкой же торгует… Ею бабки на каждом углу торгуют… Все без книжек…

— А хрен его знает, — пожимает Коля плечами, словно бы сам удивляется собственному поведению. — Согласился, значит, наверное, нужна…

«Уазик» въезжает во двор, делает петлю вокруг дома. Издали им машет рукой таджик, оставшийся на время без документов, поторапливает. Он прошел напрямую между домами, где нет проезда для машины, и потому опередил ментов. Сам таджик спускается в подвал, но предварительно показывает рукой, где удобнее остановиться машине. Машина подъезжает.

— Заднюю дверцу будьте-с, маму вашу, любезны… — просит довольный собой Коля.

Толику выходить не хочется — и не служебное дело, и не для себя старается, — и он просто протягивает ключи. Коля выходит из машины, и слышно, как щелкает единственный хорошо работающий в машине замок — в отделении, где возят задержанных. Дверца распахивается.

Толик смотрит вперед. Видит, как из подвала поднимается молодой таджик и тащит сетчатый мешок картошки. Обходит машину. Миша оборачивается, смотрит, как таджик с Колей пристраивают мешок. Толик за этим же смотрит в зеркало заднего вида. Дверца хлопает. Коля возвращает таджику документы и садится на переднее сиденье:

— Поехали…

Но теперь уже сам Толик, чуть подавшись вперед и полуразвернувшись, смотрит куда-то в противоположную сторону. Коля пытается рассмотреть, что так заинтересовало водителя, тоже наклоняется вперед. Тот, оказывается, рассматривает помойку, расположенную на другой части двора.

— До чего довели народ… — оборачивается и с сочувствием говорит Толик. Голос его вдумчивый, взгляд почти умный. — Приличная дамочка… В такой шубе… В помойке копается… Смотри, смотри, как прыгает… Из контейнера в контейнер… Как белка…

— А ну-ка, — настороженно говорит вдруг Коля, — кати-ка, маму вашу, туда…

Толя и сам уже понимает — что-то в увиденном не сходится с реальностью. Газует и едет напролом, через бордюр, через низкие талые сугробы, окружающие дорогу, рассекает большой сугроб, окружающий детскую игровую площадку, и умудряется каким-то образом не раздавить собачку, гуляющую на длинном поводке с пожилой женщиной. И только около помойки резко тормозит. Машина идет по талому насту юзом, но мусорные контейнеры благополучно не таранит.

— Картошка рассыпалась, — обиженным тоном басит с заднего сиденья Миша, словно это его невосполнимая личная потеря.

— Пойдем глянем туда… — Голос Коли устремлен вперед, как мысль спринтера, принявшего положение для низкого старта, а сам он вытягивает шею, словно охотничья собака.

— Картошка, говорю, рассыпалась, — повторяет Миша, — мешок развязался…

Но выходит следом за Колей.

В один из мусорных контейнеров свесилась, наполовину перевалившись за борт, женщина в дорогой шубе. Но, только оказавшись ближе, менты видят несоответствие. Из-под длинных пол — ярким цветком на помойке! — выглядывают драные и грязные тряпичные сапоги, подвязанные грубой бечевкой, чтобы подошвы нечаянно не потерять.

— Эй, мадам… — говорит Коля. — Чудо, маму вашу, в перьях…

«Чудо в перьях» не отвечает, занятое нелегкой поисковой работой. Миша значительно шевелит рукой и отстегивает дубинку. Для начала пару раз стукает себя по бедру. Уже более серьезно, чем стучал перед молодым таджиком. Менты, морщась от запахов, пододвигаются ближе, и Миша коротко и резко, хотя и без замаха, бьет «чудо» по тому месту пониже спины, что оказалось выше своего естественного состояния, вынужденно приподнявшись над контейнером.

«Чудо» выпрыгивает и поворачивается. Бомжиха намеревается проявить свою реакцию на удар, но, увидев ментов, сначала пугается. Лицо у нее такое, что ментам ни к чему показывать. Под обоими глазами синяки, на скуле ссадина, губа рассечена. Но испуг быстро проходит.

— Чего дрыном размахался… Больше нечем, что ли…

Хриплый и сиплый, севший «одеколонный» голос.

Коля с удивлением рассматривает шубу:

— Маму вашу!.. Я как-то в магазине такую видел… Хорек… Тыщ на девяносто тянет…

— Сам ты хорек… — сипит бомжиха.

Миша тем временем достает из кармана газетку, разворачивает и протирает дубинку, словно испачкал ее об бомжиху, пусть даже сквозь дорогую шубу. Газетку аккуратно выбрасывает в мусорный контейнер.

— И где же ты такую шубу стащила? Только не говори, что на помойке нашла… — Коля сузил глаза, самому себе кажется проницательным и хитрым.

— Моя! Наследственная… — сипит бомжиха с гордостью и задирает ободранный нос.

— Для жены бы отобрал… — говорит Коля с рачительной раздумчивостью. — Да на нее сразу три таких надо… А ну…

Он хватает бомжиху за воротник и распахивает шубу. Видно розовую шелковую подкладку, простеганную ромбиками. Еще чистую. Бомжиха просто не успела испачкать ее.

— Где стащила, мразь? — убийственно пугающе, но пока еще спокойно произносит Миша. Настал момент, когда положено прорезаться его авторитетному голосу, чтобы добиться результата. Его голос порой вполне успешно заменяет дубинку.

Бомжиха пытается вырваться, но Коля держит ее цепко — он по натуре клещ, если уж вцепится, не оторвешься. Его как-то ножом основательно полосовали, а он хватку не расцепил, тем и спасся…

— Снимай! — говорит он злобно.

— Спа-а-асите… Разде-е-евают… Гра-а-бют… Менты позорные… — вдруг орет бомжиха благим сиплым матом.

— Поехали в райотдел… — Коля за шиворот тащит бомжиху к машине. — Там тебя и разденут, и расчешут, и утешат по всем статьям…

— Сдурел? — солидно спрашивает Миша. — Она нам всю машину завоняет… Картошку выбрасывать придется… Забрать шубу да пинка ей дать…

— Шуба наверняка в розыске. Потом придется и эту стерву по подвалам отлавливать… Поехали…

Бомжиха снова принимается орать:

— Раздева-а-ют… Убива-а-ют… Последнего имущества лишают, менты позор…

Коля упорно тащит бомжиху к машине. Толик уже открывает заднюю дверцу, и на снег скатывается несколько крупных отборных картофелин. Миша поднимает их и забрасывает под ноги бомжихе, которую уже втолкнули внутрь…

* * *

Вместо одной стены в камере для задержанных — обыкновенная решетка из толстых металлических прутьев. Всем входящим в райотдел милиции сразу видно, кто там сидит. Люди ходят мимо, местные сотрудники и посторонние, но не обращают внимания на плачущую бомжиху, что обхватила голову двумя руками. Заплачешь, когда такого наследства лишают… Дверь в камеру из коридора — прямо напротив комнаты дежурного.

В самой дежурной комнате капитан с пышными буденновскими усами и повязкой на рукаве держит в руках листы протокола, только что принесенные дознавателем. На спинке стула висит небрежно брошенная хорьковая шуба. Розовая подкладка светится качественным шелком.

— Оперативно мы сработали… Только час назад ориентировка по розыску пришла… Молодцы…

Усы капитана топорщатся с победоносной гордостью. Перед ним стоят два старших прапорщика — Коля и Миша. Тоже довольны. Здесь же и дознаватель. Покручивает в тощих кривых пальцах авторучку. Делает это с ловкостью фокусника.

— Где эта шалава такую шубу сперла? — интересуется Коля.

— Говорит, парни подарили… Молодые, красивые, в кожаных куртках, лысые… — дознаватель чешет ручкой затылок, но у него там лысины не предвидится — от природы волосатый, — и снова бросает взгляд на шубу. Он расстроен, что подарили бомжихе, а не его любимой жене, которая считает, что одета хуже подруг.

— Как же… Подарят… Такой раскрасавице… Как тут удержаться… — смеется Коля.

— Издевается, с-сука… — рычит Миша. — Не верит…

— Не торопитесь… В самом деле, похоже на правду… Скинхеды… Есть на них заявление… Из травматологического отделения горбольницы… По городской сводке идет… Скины двух азеров избили. С мужика дубленку сняли шестьдесят восьмого размера — пузатый, наверное, дяденька, с бабы хорьковую шубу. Мужик в реанимации… Башку ему велосипедной цепью проломили… С ним пока и не разговаривали… Его сразу на операцию… Баба до сих пор еле языком шевелит… Фоторобот скинов сделать пока не в состоянии… Так… В общих чертах сказала… У нее сотрясение сильное… И глаза синяками заплыли… Как у той вон… — кивает в сторону камеры.

— Шубу-то уж подпортила, зар-раза… — пышноусый капитан кончиком башмака стряхивает с розового шелка подкладки шматок сырой грязи. Замирает вдруг, стоя на одной ноге. — Ну-ка… Что это?.. — наклоняется и прощупывает подкладку. — Тут что-то вшито, мужики…

Над полой шубы склоняются все. Прощупывают весь низ. Переходят выше.

— И здесь…

— И здесь…

— Тащите ее к экспертам… — распоряжается дежурный.

— А если испортим? — спрашивает Миша.

Миша аккуратен не только со своей дубинкой и с мешком картошки, предназначенной жене сослуживца. Он во всем такой.

— А это не мы… — хитро улыбается дежурный капитан. — Это бомжиха что-то с ней делала…

— Ну-ну… — кивает Миша. — Вещь жалко…

Дознаватель тащит шубу. За ним устремляется Коля. Миша вынужденно идет следом.

Эксперт долго протирает очки, выслушивая историю. И долго еще делает то же самое, закончив слушать. Наконец, кивает на стол сбоку от себя:

— Блох на ней нет? Положи…

И вытаскивает из пластмассового стаканчика стоящий среди карандашей острием вверх медицинский скальпель. Подпарывает подклад, запускает под него пальцы, что-то прощупывает, потом просто заглядывает в отверстие.

— Ага! — говорит так, словно все и всем понятно.

И тут же движением фокусника резко отрывает весь низ подклада и держит его приподнятым. Все склоняются, чтобы рассмотреть, что там. Во многих местах к внутренней стороне хорьковых шкурок, из которых сшита шуба, скотчем прилеплены небольшие целлофановые пакетики с белым порошком.

— Наркота-с… — докладывает эксперт и отрывает первый пакетик. — Мелкая расфасовка для удобства скрытой транспортировки…

Его примеру следуют остальные, вытаскивая всю партию. На столе образуется целая куча таких пакетиков.

— Килограмма на полтора в общей сложности потянет… — говорит эксперт.

Коля между делом сует один из пакетиков в карман. По старой ментовской привычке… Когда-нибудь сгодится… И продать можно… И, если необходимость представится, кому-то строптивому подсунуть… Такая необходимость встречается часто, потому что народ пошел больше подлый, милицию и власть не чтит, как следовало бы…

Эксперт сам работать с наркотиками не умеет. Их следует переправлять на специальную экспертизу. Но он насмотрелся эффектных американских фильмов про мафию — обожает смотреть такие фильмы. И потому, нисколько не сомневаясь в своих действиях, легким движением скальпеля вспарывает один пакетик, берет на кончик небольшое количество порошка и пробует на язык. Знает, что так проверяют качество киногерои…

— Похоже на героин… — заявляет авторитетно.

— Не-а… — говорит дознаватель. — Героин слегка сероват… Сжелта… Это кокаин, его нюхают…

Он тоже не сомневается в правильности своих действий, потому что тоже любит американские фильмы. Берет щепотку, ссыпает на внешнюю сторону кисти горочкой, прижимается к белой горочке ноздрей и тянет носом, зажав вторую пальцем.

— Кокаин… — говорит дознаватель.

— Фу, гадость… — басит Миша.

Он не хочет пробовать гадость ни на вкус, ни на вдох.

— Готовьте рапорт, отправляйте в горотдел «по степени тяжести»… — говорит эксперт. — Наше дело маленькое — шубу нашли и поставщиков наркоты вычислили… Дальше пусть сами вертятся…

* * *

Через час и эксперт и дознаватель будут удивляться своему здоровью — попробовали они наркоту и даже ничего не почувствовали. Во, крепки! Но через два с половиной часа они почувствуют, что со здоровьем у них не все в порядке… Это же почувствуют и наркоманы, которым Коля вскоре продаст пакетик, чтобы вдобавок к картошке купить своей «обширной» жене мяса…

Еще через пару часов эксперт и дознаватель узнают, что приняли рицин^[1], от которого в мировой медицине нет противоядия…

2

Поезд приходит в Дрезден с немецкой аккуратностью — минута в минуту согласно расписанию.

Циремпила Дашинимаева встречают около выхода с вокзала. Народ двигается к стеклянным дверям большой массой, но встречающих все же видно. Сухощавый пожилой немец в больших, чуть не в пол-лица, очках стоит у двери и держит в руках лист бумаги с написанными русским алфавитом именем и фамилией гостя. Циремпил с трудом выдвигается из людского потока и с еще большим трудом — из вереницы объемных чемоданов и останавливается против немца. И значительно улыбается.

— Господин Родич? — Циремпил знает, что профессор Родич свободно разговаривает почти на всех славянских языках. Да и сам он немец только по документам, а происходит из померанской деревеньки, где до сих пор своим миром живут потомки древних лютичей, одного из славянских племен, поглощенных нашествием германцев во времена правления внуков франкского императора Карла Великого. Лютичи, близкие родичи чехов и поляков — славянский народ, один из немногих в Западной Европе лишенный своей государственности, но не ассимилировавшийся среди немцев и сохранивший свои обычаи и язык. Даже национальные костюмы в немногих деревнях, состоящих полностью из лютичей, остались прежние, славянские.

— Господин Дашинимаев? — профессор кивает, уже понимая, что встретил именно того человека, приезда которого так ждал в течение нескольких месяцев.

— Да, это я… — ответно кивает Циремпил и улыбается.

Родич выглядит именно так, как он представлял его. Хотя однажды Циремпил даже видел портрет профессора в книге. Правда, на том портрете Родичу слегка за сорок, то есть столько, сколько сейчас самому Циремпилу, а теперь Родич, наверное, готовится перешагнуть седьмой десяток, но черты лица остались легко узнаваемыми.

Они пожимают друг другу руки. Оба рады встрече, оба в ней заинтересованы. Вернее, заинтересован больше профессор. А для Дашинимаева это приглашение — большая честь. Еще бы, его, дилетанта, приглашает для консультаций такое мировое светило, такой специалист по истории славянства, как профессор Родич. А всему виной работа Дашинимаева, посвященная изучению славянской докириллианской письменности. Предмету, который по недомыслию отметается даже официальной культурой и образованием России. Официально считается, что письменность восточным славянам принесли «салунские братья» Кирилл и Мефодий. Хотя даже в «Житии святого Кирилла» рассказывается о том, что он позаимствовал азбуку, впоследствии названную кириллицей, у русича из Херсонеса, только добавив в нее несколько греческих букв для лучшего понимания священных христианских писаний и отбросив некоторые буквы, показавшиеся ему ненужными. Много споров велось и ведется по славянским рунам, но рунная письменность скорее всего заимствована у германских и скандинавских племен. Ее существование доказано раскопками в районе бывшей столицы лютичей городе Ретра, раскопками в храмах бодричей и лужицких сербов. Буквенный же алфавит многие считают легендой, хотя и его подлинность уже многократно подтверждена результатами археологических раскопок.

Сам Циремпил по национальности бурят и, следовательно, не имеет к славянам никакого кровного отношения. Тем не менее он, художник по профессии, увлекся изучением славянской письменности полтора десятка лет назад и сумел разобрать многие тексты, которые до него читались только эпизодами.

Профессор Родич вел раскопки на острове Рюген^[2], на месте, где стоял знаменитый в раннем Средневековье бодричский храм Свентовита в Арконе, столице острова. Глиняные дощечки с таинственными письменами грозили открытием, способным перевернуть многие устоявшиеся исторические представления. Однако большую часть текстов прочитать так и не удалось, хотя над ними работали многие языковеды. И вот профессор Родич пригласил к себе в Дрезден дилетанта, работу которого он случайно прочитал.

* * *

— Дорога не очень вас утомила?

— Поезд меня всегда утомляет. Характер слишком нетерпеливый… Я раньше предпочитал летать самолетом, но по нынешним временам цены на авиабилеты мне не по карману, приходится мириться с возможностями…

Профессор, как вежливый хозяин, все пытается взять небольшой чемодан Циремпила, но тот, как человек более молодой, не видит труда в том, чтобы нести его самому. При этом улыбаются друг другу и не замечают, как удивленно рассматривают Дашинимаева молодые парень с девушкой, приехавшие в том же поезде, и еще один человек, встретивший их. Они даже переглядываются, показывая друг другу глазами на приезжего. И тут же друг другу кивают. Девушка вытаскивает трубку мобильника, отходит в сторону и не слишком долго разговаривает. Потом возвращается к своим попутчикам и что-то тихо говорит им.

— Просто удивительно!.. — восклицает парень. — Не думал, что такое бывает…

— Велено не отпускать… — напоминает девушка.

* * *

Старенький «Трабант» выруливает со стоянки.

— Я не стал устраивать вас в отель. У меня много свободного места дома. После смерти жены я живу один на двух этажах. Уже три месяца… И чувствую себя очень одиноким… Составьте мне компанию… И дома мы к тому же вполне сможем пообщаться без помех… Сегодня воскресенье, я покажу вам город. Завтра утром вместе отправимся в лабораторию…

— Хорошо, — без уговоров соглашается Циремпил. Ему самому интересно такое общение с профессором. Можно будет задать вопросы, целый список которых он приготовил в рабочей тетради. Месяц готовил, как только узнал, что встреча состоится.

Оба они никогда не имели отношения к деятельности спецслужб и не привыкли следить за окружающей обстановкой. Хотя Циремпил опытный таежный охотник и умеет наблюдать. Но ему не видно зеркало заднего обзора, потому что все зеркала настроены под водителя. А профессор смотрит в зеркало, только перестраиваясь из одной полосы движения в другую. И совсем не обращает внимания на темно-зеленый «Ленд Ровер», что следует за ними через весь Дрезден.

* * *

«Ленд Ровер» иногда идет почти вплотную, иногда движется по соседнему ряду, иногда даже чуть-чуть, на пару машин, отстает, но не теряет при этом «Трабант» из вида. За рулем тот человек, что встречал парня с девушкой на вокзале.

Парень на переднем сиденье. Девушка на заднем. Сидит вполоборота, потому что любит забрасывать ногу на ногу, а «Ленд Ровер» обладает только прекрасной проходимостью, но совсем не обещает удобства лимузина. При этом девушка держит в руках трубку мобильника и время от времени на нее посматривает. Очевидно, что ждет звонка.

Звонок, наконец, раздается и заставляет парня на переднем сиденье повернуться, а водителя поправить воротник куртки, чтобы не мешал слышать.

Девушка смотрит на мониторчик с определителем номера. После этого отвечает:

— Алло, я слушаю… — Она нажимает на телефонной трубке боковую кнопку, чтобы сделать громкость максимальной.

— Как дела? — спрашивает вежливый, почти услужливый голос. Такое впечатление, что говорящий улыбается.

— Плотно «держим»… Вы выяснили, чей номер?

— Машина принадлежит профессору Родичу. Это специалист по истории славянства. Тот глупый человек, что пытается доказать, будто бы этруски и вандалы были славянами… Кто такой его гость, не в моих силах выяснить… Запишите домашний адрес профессора… И адрес его лаборатории…

Парень на правом переднем сиденье записывает в блокнот.

— Что с ними делать дальше?

— Я решу это… Не выпускайте их из вида… Сейчас определите направление. Он может отвезти гостя или домой, или в отель… Если поедет домой, постарайтесь добраться туда раньше, чтобы он не заметил «хвост». И ждите недалеко от дома. Оттуда позвоните мне. Я готовлю группу…

* * *

Окраина Дрездена. Здесь автомобильное движение небольшое, да и прохожих мало.

«Трабант» заезжает правыми колесами на тротуар и останавливается нос к носу с занявшим здесь же позицию темно-зеленым «Ленд Ровером». У «внедорожника» стекла слегка тонированы. Видно, что в машине кто-то сидит, но трудно разобрать кто.

— Приехали, — говорит профессор. — Вот мое скромное жилище, — показывает он на высокое крыльцо, ведущее к двери небольшого особнячка.

Циремпил выходит из машины вслед за Родичем, тем не менее смотрит не на дом, а на «Ленд Ровер». Что-то смутное и не слишком понятное шевелится в голове. Он понимает, что это не «дежа-вю»^[3]. Взгляд на номер, кажется, проясняет ситуацию.

— Эта машина была на вокзале… — говорит Циремпил.

— На каком вокзале? — Профессор не понимает, о чем речь.

— Когда вы меня встречали… Стояла через машину от вашей. Я случайно на номер посмотрел. У меня память фотографическая.

— Ну, мало ли… — Профессор пожимает плечами. Он не интересуется такими мелочами.

Но в самом «Ленд Ровере» весьма интересуются и профессором, и его гостем. Наблюдают внимательно. Трубка мобильника в руках у девушки.

— Алло… Они приехали домой к профессору…

— Группа выезжает… Как только они подъедут к дому, вы сразу уезжайте. Ни к чему вам там светиться… Они все сделают сами…

* * *

Родич смешно выглядит в женском переднике с кружавчиками.

И поднос профессор несет очень неумело. Дашинимаев догадывается, что сам Родич обычно питается прямо на кухне, а гостя решил угостить в столовой. Даже с некоторой торжественностью, о чем говорит сервировка.

Профессор выходит из кухонной двери и направляется к длинному обеденному столу из мореного дуба, уже готовится устроить на его краешек поднос, когда Циремпил слышит за своей спиной, откуда-то из широкого, почти квадратного коридора, непонятного характера звук, и почти тут же слышится голос:

— Приятного аппетита, профессор…

Родич от неожиданности поднос роняет, звенит стекло, летят брызги. Профессор резко выпрямляется и оборачивается:

— Кто вы такой? Как вы сюда попали?

Разговаривают по-немецки. Циремпил не знает немецкого языка, но чувствует напряжение и тоже оборачивается. В столовую входит высокий худощавый человек восточной внешности. Походка хозяйская. Следом за ним еще двое, тоже, судя по лицу, явно не немцы.

Первый смотрит на Циремпила в упор.

— Действительно похож… — говорит неожиданно по-русски.

Но тут же поворачивается к профессору, вытаскивает из-под длинной драповой куртки пистолет с глушителем, приставляет прямо к груди Родича и три раза подряд стреляет, не утруждая себя разговорами.

Двое помощников убийцы подходят к Дашинимаеву сзади и цепко хватают за руки.

— Ведите его… — опять по-русски говорит убийца.

Примечания

1

Рицин — яд, получаемый из дробленых касторовых бобов.

2

Остров Рюген в Балтийском море раньше принадлежал славянскому княжеству бодричей (ободритов) и носил названия Руян или Буян.

3

Дежа-вю — в эзотерике и психологии так называется ощущение, при котором вам кажется, что вы узнаете людей, предметы, события, хотя знаете, что встречаетесь с ними впервые.