Алеманида. Противостояние

Сергей Причинин

Римская Империя, IV век нашей эры. Великий конунг Аттал, первый среди равных, хочет избавить земли Галлии от многолетнего римского гнёта. Для этого нужно сделать невозможное – объединить разрозненные племена варваров в единую грозную силу. Но Аттал не тот, кому суждено это сделать.Только одному человеку предначертано перевернуть ход событий – загадочному Филину из древнего пророчества иллергетов.Второй том I книги трилогии из цикла «Аквитанские предания».

Глава II Белая гидра

I

Август — ноябрь 314

Во время пути гоплиты почти не разговаривали. Ещё никогда они не были так измучены и опустошены: усталость после тренировок в Лутраки не шла ни в какое сравнение с напряжением, которое их сейчас переполняло. Первобытные потребности заслонили остальные. Угнетала не столько боль от поражения, сколько желание поесть. Подстрелить дичь гоплиты не могли, так как столкнулись с рядом трудностей.

Расстояние между гарнизонами составляло лигу. Римляне углубились в лес чуть ли не до самой Аквитании и покрыли обжитые территории густой сетью дорог. Чтобы обойти тракт, лазутчикам пришлось делать большой крюк. В своре Протея никто не знал коротких троп. Те тайные тропы, которые знал Анион, оказались перекрыты галльскими лазутчиками. Стиракс предложил пойти напрямую, но они столкнулись с очередной преградой.

Началась война.

По Арелатскому тракту к гарнизону Хлора денно и нощно шли обозы. Многочисленные отряды галлов, алеманнов, гельветов и квадов шествовали к югу. Конные разведчики беспрестанно носились по тракту, словно сумасшедшие, а количество солдат и отрядов увеличивалось с каждым днём. Прокл прикидывал, сколько человек уже осаждает крепость, и понимал, как тяжко приходится защитникам.

Один раз гоплиты чуть не напоролись на белгов, и только нерасторопность последних помогла бойцам улизнуть. Протей дал приказ уйти с тракта на Запад. После чего они должны были сделать огромный крюк и выйти к гарнизону. Но возникала другая проблема.

— Даже если мы умудримся проскочить через Гирент и вернуться к гарнизону, что же нам делать? — спросил Гунн.

— Меня тоже волнует этот вопрос, — поддержал Анион. — Уверен, гарнизон осаждают. Наши хотят невредимыми покинуть крепость, а мы — проникнуть в нее. Не находите это странным? Протей?

— Что Протей? У нас есть приказ, — отозвался фракиец. — Да, мы благополучно всё запороли, но мы же не самоубийцы, чтобы вопреки всему пытаться снять голову с плеч конунга. В случае отступления нам необходимо вернуться в легион, иначе Дест с Кустодианом спустят с нас шкуры. А где легион? Правильно, в гарнизоне! Уже забыли, что давали присягу?

— Сейчас вспоминаю приказ легата и понимаю, что об отступлении нам ничего не говорили, — сказал Прокл. — Даже выполни мы задание, нам всё равно пришлось бы возвращаться в гарнизон. Но легат никоим образом не предусмотрел план отступления.

— Нас же считают сверхлюдьми, — хмыкнул Анион. — Забыл?

— А когда наступает пора делить жалованье, то все вспоминают, что мы простые гастаты и рискуем не больше остальных, — сказал Протей.

— Мы можем вообще не возвращаться, — предложил Стиракс. — Пусть думают, будто на обратном пути нас прирезали.

— Нет, мы не дезертиры, — выговорил Протей.

— Давно ли ты проникся римским честолюбием? — поинтересовался Прокл.

— Я вообще-то римлянин.

— Серьёзно? А кто вопил, что в его жилах течет кровь фракийских гетулов?

— Когда надо, он — фракиец, в остальных случаях — смотрит по ситуации, — сказал Стиракс.

Протей не ответил. Он бы с удовольствием вступил в полемику или драку с Гунном, но чахлые остатки здравомыслия подсказывали не связываться с соратником. Фракиец проявил твёрдость только потому, что не знал, куда ещё, помимо крепости, они могут пойти, не запятнав доброе имя.

Гоплиты продолжили полуголодное шествие к гарнизону Хлора. Они больше молчали, лишь изредка обмениваясь репликами о том, где искать еду. Время от времени гоплиты поминали смерть Кеннета и сетовали на превратности судьбы.

Более прочих жаловался Гунн, который во всём видел дурное предзнаменование; Прокл стоически выдерживал тяжести похода, не показывая усталости; Протей старался скрыть плохое настроение; Анион шёл, поглаживая урчащий живот. Лишь на лицах Кемаля с Эфиальтом никоим образом не отражалось напряжение. Они словно нисколько не потеряли сил и не утратили дух.

В итоге даже Прокл, самый честный и рассудительный из гоплитов, пошёл против принципов и предложил украсть первых попавшихся лошадей, дабы скорее добраться до конечного пункта. Предложение никто не поддержал, ведь даже одну лошадь для начала надо было изловить. И в случае успеха гоплиты, скорее всего, съели бы животное.

После очередной разведки Стиракс сообщил, что нашёл деревню, из которой бежали жители. Галльская кавалерия ураганом пронеслась по поселению и двинулась в сторону тракта. Гоплиты подождали, пока галлы скроются, и отправились в деревню. Там они раздобыли немного еды и сытые вернулись на старую тропу.

Протей устроил привал, и все с удовольствием растянулись в тени, не обращая внимания на назойливых комаров. Фракиец подсел к Кемалю, который рылся в пергаментах.

— Зачем тебе эти бумажки? — спросил Протей.

Пун отвлёкся от изучения манускрипта:

— Здесь встречаются знакомые буквы. Пытаюсь понять суть.

Протей взял у него пергаменты, бегло изучил их и вернул.

— Это ведь бумажки из Святилища? Зачем они тебе?

— Я же говорю, что заметил знакомые буквы. Остальное на неизвестном мне диалекте. Возможно, местном. Тебя бы не удивило, встреть ты слова на латыни где-нибудь в Иллирии?

— В Иллирии и так все говорят на латыни и греческом, — откликнулся Прокл, стянув наголовник. — Типичная провинция. Это в Галлии народ ходит неграмотный.

— Поэтому мне стало интересно, для кого это оставлено.

— Моё предположение вас покоробит, однако оно — единственно верное, — сказал Стиракс. — Это молитвы. Ничего особенного. Пергаменты лежали в храме? Значит, точно молитвы! Вряд ли что-то важное.

— Отдай их, Кемаль, — властно произнёс Протей, протянув руку. — Ты слишком часто отвлекаешься на бумажки. Что ни привал — ты сразу за них. Вернёмся в крепость, получишь обратно.

Кемаль покорно отдал Протею документы, и тот спрятал их за пазухой.

Гоплиты продолжили путь и наткнулись на небольшое поселение аквитанских силингов. Там они нашли шесть лошадей, набрали стрел и наворовали еды на пару дней вперёд. Довольные и сытые гоплиты отправились к гарнизону Хлора, размышляя о том, как незаметно проскочить мимо многотысячного строя Аттала.

До крепости, по подсчётам Аниона, оставалось около двух суток пути, когда гоплиты заплутали в возникшем перед ними лесу. Только через несколько часов они снова оказались на дороге. Гоплиты ушли ещё дальше на Запад, и пейзаж вокруг сменился.

Кони беспокойно мотали головами, дёргались и недовольно фыркали. Гоплиты проскакали пару миль, прежде чем очутились у развилки трех дорог. Одна из них вела в Арелат, две другие остались без указателя. На помощь пришел Анион.

— Если ты смотришь на перелески Аквитании, Протей, то знай, что крепость в другой стороне. Путь на Запад ведёт в Толозу и Аквитанию, — галл показал на вторую дорогу. — Там Бурдигала и пара мелких вандальских поселений. Ну и Иберия, но туда можно добраться более безопасной дорогой.

— Откуда ты знаешь?

— Я уже говорил, что вырос в этих местах…

— Почему же мы так долго идём? — бросил Стиракс.

— В некоторые места я не забирался, — раздражительно ответил галл. — Ещё ребенком я бывал на этой развилке. Леса и дороги в Галлии похожи, но этот перекрёсток я ни с чем не спутаю.

— А третья дорога куда ведёт? — спросил Прокл.

— По ней мы выйдем на Массильский тракт, — пояснил Анион. — Думаю, стоит обсудить дальнейший план. Мы можем выйти на тракт и пойти к Массилии.

— Мы не можем пойти к Массилии, ведь наш начальник в гарнизоне, — настаивал Протей.

— Который осаждает Аттал, — добавил Стиракс.

— Мы этого не знаем, — сказал Прокл.

— Почему бы нам не переждать бурю? — не унимался Гунн. — Невозможно проникнуть в крепость незамеченными.

— Будем смотреть по ситуации, — процедил Протей. — И бросьте затею уйти в место вроде Массилии. Ведь тогда, даже будь у нас в подсумке голова Аттала, от гнева легата мы не спасёмся.

— Будь уверен, ситуация уже приняла скверный оборот, — сказал Стиракс. — Когда мы окажемся перед большой напастью, то времени думать не останется. Помните ту деревню? Вернёмся туда и переждём осаду.

— Сейчас там точно поветрие, — сказал Прокл.

— И еды нет, — добавил Кемаль.

— Значит, будем снова стрелять зайцев в лесу.

— От Арелата идут большие силы, — сказал Протей. — Всю живность спугнули. Мы не вернёмся в ту деревню. Теперь нам не под силу её разыскать. Мы далеко отошли от основного пути. Идём к гарнизону. Если запасы будут заканчиваться, зайдём в селения.

— Я вас не понимаю, — буркнул Гунн. — Давно ли вы стали такими правильными?

— Заткнись, Гунн! Я тебя спасаю от плохого жребия, а ты жалуешься! Там Аквитания, а там Массилия? — Протей обратился к галлу.

Анион кивнул.

— На границе Нарбонна и Аквитании раньше была переправа. Она ведёт в обход основных путей. Сможем незаметно пробраться к гарнизону, а как попасть внутрь придумаем на месте.

— Я слышал, что Аквитания — дикий край, — произнёс Прокл.

— Я бы сказал, неприветливый, — ответил галл. — Но с таким количеством людей, как у нас, в тех местах лучше не появляться. Если проявим излишнее любопытство и пойдём по этой тропе, то окажемся в Кирисхани — столице иллергетов. А те ребята нас по головке не погладят. Хотя тропу иллергетов не так просто найти.

— Это кто? — спросил Стиракс.

— Выходцы с Карфагена. От их обрядов кровь леденеет в жилах, — галл передернулся.

— Расскажи! — оживился Гунн. — Мне нравятся такие истории.

— Давай, Анион, расскажи, — глумливо усмехнулся фракиец. — От твоего рассказа будет зависеть, по какой дороге мы пойдём.

Кемаль ухмыльнулся.

— Чем ты так доволен? — спросил Протей.

— В иллергетах больше от басков, чем от пунов. Это два разных народа, и кто умудрился свалить их в один котел — не знаю. Пока Анион не начал рассказывать страшилки про тофеты¹⁰ и жертвоприношения Молоху и Баал-Хаммону¹¹, спешу сообщить, что мои корни тянутся к пунам, и я знаю больше вашего.

— Хочешь сказать, они не убивали первенцев? — спросил Прокл.

— Если каждая мать будет приносить такой кровавый дар, то государство выродится.

— Что в итоге с вами и произошло, — с насмешкой произнёс Протей.

— Карфаген пал под римскими гладиями, — отмахнулся Кемаль. — Дети и без того мрут, как мухи, а если ещё и живых отдавать кровожадному божеству, то никого не останется. Вы даже не хотите подумать головой.

— Но как же истории про стелы над прахом, статуи быков и огонь преисподней? — спросил Прокл. — Если не ошибаюсь, даже Плутарх описывал обряд жертвы Молоху.

— Ваш Плутарх вряд ли был очевидцем. Обычно в римских летописях о таких страшных жертвоприношениях рассказывается буднично. Якобы мы, пуны, пускали детей через огонь потехи ради. Вы лишь слышали истории, а я там жил.

— Всего пять лет, — напомнил Стиракс.

— Я первенец. Моя мать Сапанибал имела только одного ребенка. Как видите, в дар огню меня не отдали. Да, в наших святилищах тысячи костей, урны переполнены черепами, но это останки мертворождённых, младенцев, умерших своей смертью, или же птиц. Невозможно построить могущественный полис и воевать с Римом наравне, если убивать каждого второго ребенка, — Кемаль посмотрел на Протея. — Лучший способ разозлить легионы перед боем — это вызвать ненависть к врагу. Так в кругах сената и создали легенды о кровожадных нелюдях из Карфагена. Финикийская цивилизация некогда была одной из самых просвещенных и переросла человеческие жертвоприношения. Им было не до таких пустяков.

— Тебя послушать, так вы были святоши, — промычал Гунн.

— Во время народных бедствий и большой угрозы государству людей и правда приносили в жертву Танит или Баал-Хамону. Бывало, доходило и до царских детей. Но это выходцы из Тира принесли с собой страшные обряды, а пунийцы подхватили…

— Какая мать согласится убить своё дитя? И что это за бог такой, который требует крови младенцев? — недоумевал Стиракс.

— Вероятно, бог, которого придумали мужчины, — пробасил Анион. — Нам же не рожать, посему и убивать не жалко. Так что благодари своих богов, что родился не в Карфагене, Гунн. Твою задницу подожгли бы первой.

Все гоплиты, кроме Кемаля, засмеялись. Вместо этого он добавил:

— А насчёт Кирисхани ты прав, Анион. У них немного странные обычаи, но они берут начало не в Карфагене. Друиды считают своё племя избранным и собственноручно управляют его численностью. Многие пытались сбежать из Кирисхани из-за дурных законов. Одно время друиды даже тренировали наёмных убийц, чтобы те возвращали беглецов в русло древних верований или же умертвляли их. Да, кирисханские иллергеты чудаки: они дарят девственниц болоту и убивают правителей, когда их наследники взрослеют. Но даже иллергеты не решатся прирезать невинное дитя по глупому зову души.

— Почему ты раньше молчал? — спросил Стиракс. — Тебя интересно слушать.

— В самом деле? — улыбнулся Кемаль. — Речь зашла о моём народе, и я посчитал, что нужно пролить свет на истину. Нет ничего хуже невежества.

— Поддерживаю Стиракса, — сказал Прокл. — И да — нет ничего хуже невежества, хоть и истины ты пролил немного, Кемаль. Получается, детишек вы всё-таки жгли.

— Детей трогать нельзя, — сказал Протей.

— Это верно. Что ж, теперь, когда мы в красках обсудили, как пуны завтракают детьми, предлагаю вернуться на старое место, — высказался Прокл. — Можно потратить немного времени, но выйти на тракт, соединяющий два гарнизона. Там точно не заблудимся. К тому же теперь мы не особо и прячемся.

— Это мы здесь не прячемся, потому что никого нет, — сказал Протей. — Но всё же ты, Прокл, прав. Вернёмся. Только не через лес. Не хочется делать крюк через Аквитанию. Да и как бы на ваших друидов не нарваться.

— Ты уже взрослый мальчик, Протей, — прыснул Анион, — ты им неинтересен.

Гоплиты погнали коней назад. Спустя четверть часа они столкнулись с незнакомыми кавалеристами. Те, недолго думая, обнажили мечи и бросились в атаку.

Люди Протея действовали быстрее: Стиракс подстрелил двоих, и ещё двоих зарубили Анион с Эфиальтом. Оставшийся в живых наездник развернул коня и помчался во весь опор. Однако Кемаль попал животному в бедро. Конь кувыркнулся, сбросил всадника и, хромая, помчался дальше.

Воин отряхнулся, обнажил клинок и приготовился защищаться. Первым к нему подлетел Эфиальт и на скаку ловко метнул нож. Соперник был убит. Подоспевшие гоплиты спешились и окружили мертвеца.

— Это не галл, — сказал Прокл. — И не алеманн. Аид его подери, кто это? Никогда не видел такого обмундирования. Оно слишком заметно для лазутчика.

— Я не знаю, — ответил Протей. — Посмотри, какая добротная кираса. Простых разведчиков обули, точно императорских гвардейцев.

Из-под шлема виднелось бледное лицо и каштановые кудри. Убитый всадник был одет в серебристый доспех и белый плащ. Ноги обтягивали полосатые штаны, какие надевали галлы. Обут незнакомец был в отполированные до блеска кожаные сапоги. Гоплиты заметили тиснение на груди кирасы в виде уже знакомого мифического существа. Анион извлёк из кармана соколиный подсумок и показал его Проклу.

— Белая гидра. Символы совпадают.

— Что это за эмблема и кто этот человек? — спросил Стиракс. — Кто-нибудь даст вразумительный ответ без предысторий и легенд?

— Вопросов больше, чем ответов, — сказал Прокл и взял подсумок у Аниона. — Раньше я видел герб гидры только в книгах. И вот за месяц встречаю уже дважды.

Протей вспомнил, что тоже видел герб гидры в книге Киприана.

— Остальных есть смысл осматривать? — спросил Анион. — Те молодцы точно такие же.

— Это чьё-то сопровождение, — прошептал Стиракс, оглядываясь по сторонам. — Какого Хорса они передвигаются по безлюдной местности и что здесь забыли?

— Нужно сойти с тропы, — сказал Протей. — Их было всего пятеро, а в другой раз может встретиться конная ала.

Обсуждения римлян прервали громкие крики. К ним мчались кавалеристы в таком же обмундировании, что и прошлые. Они приблизились настолько быстро, что гоплиты не успели взобраться на коней. Один из всадников отделился от отряда и остановился в десятке футов от римлян. На груди воина также красовалась знакомая эмблема гидры.

— Кто вы такие? — спросил Протей.

— Могу спросить о том же.

Всадник ответил на исковерканной латыни. С таким акцентом разговаривали саксы, которые иногда встречались в тавернах Нарбоннской Галлии.

Пока они молча переглядывались, к воину присоединились основные силы и повозка. Всадников было около десяти человек. От отряда отделилась ещё одна фигура и приблизилась к гоплитам.

Это был худощавый мужчина с выступающими желваками, на которые словно натянули кожу, и впадинами вместо глаз. Лишь поблекшие доспехи придавали его плечам мужественность и широту. Несмотря на выцветший плащ и изрезанные доспехи, мужчина, по всей видимости, возглавлял отряд. В обмундировании воина только гравировка гидры была начищена до блеска. Видимо, за ней он следил тщательнее всего.

— Меня зовут Сариэль. Я купец, а это — спутники, охраняющие мою жизнь и скромный скарб.

Протей мельком отметил обилие оружия у охранников обоза. Купец словно прочитал его мысли:

— Я в жизни повидал многое, посему кое-чему научился. Даже если везёшь на продажу двух тунцов — припаси на каждого по кинжалу.

— Не вижу никакой нужды задерживать вас, — ответил Протей.

— О, я с тобой согласен, юноша. Правда возникла одна проблема. Мой отряд насчитывал несколько больше людей. Я не знаю, где остальные, но если глаза меня не обманывают, то один из них распластался позади вас, — Сариэль кивнул в сторону мертвеца. — Логика подсказывает мне, что жизнь уже покинула его тело. Посему я не могу просто так пройти дальше, не дав богам вершить справедливость.

— Кто сказал, что его убили мы? — спросил Прокл. — Мы проезжали мимо и обнаружили вашего обозника.

— Хотел бы в это верить, однако логика подсказывает мне, что в твоих словах столько же правды, сколько жизни в теле юноши позади вас. Отпираться бессмысленно.

— Может, нам встать на колени, чтобы вы нас прирезали в отместку за собрата? — вспылил фракиец. — Чего ты хочешь? Что подсказывает тебе логика? Как я могу к тебе обращаться?

— Сариэль. Я ведь уже представился, — голос купца был по-прежнему спокойным и даже убаюкивающим. — Ситуация непростая.

— Ты прав, Сариэль! Но вы не можете доказать нашу причастность, — сказал Прокл. — А мы не имеем права вас задерживать. Хотя… ситуация и в самом деле непростая. Зачем нам объяснятся перед человеком, к тому же галлом, который торгует на землях, принадлежащих Риму? Мы легионеры и имеем право проверять купчие грамоты.

— Вы не похожи на легионеров.

— Это не имеет значения, — сказал Протей. — Вы обвиняете нас, не зная истины. Может, мы и правда убили его, защищая себя. Предлагаю разъехаться мирно. Вы подтверждаете право на торговлю, а мы идём своей дорогой. И если префект будет вопить о контрабандистах в Аквитании, то будем молчать, как рыбы.

— Дружок, — в голосе Сариэля появилась угроза, — мы не в Галлии. Это уже Аквитания, а она — не Рим.

К Протею подошёл Анион и склонился над его ухом. Сариэль с напряженным лицом осмотрел огромного галла, который доходил всаднику до локтя. Фракиец взглянул на коня купца и кивнул.

— Покажите грамоту, и разойдёмся с миром, — убедительно сказал Протей. — Мы сомневаемся, что ты — купец, а они — обозники. И что твоё имя настоящее.

— Даже так? — фыркнул Сариэль. — Это уже оскорбление.

— Смотрю, ты спокоен, ибо считаешь, что имеешь превосходство, — сказал Протей. — Я бы не рекомендовал тебе вступать в бой. Сделай, как тебе сказали. Кровь никому не нужна.

Сариэль покопался в подсумке, извлёк потрепанный свиток и передал Протею. Фракиец с кислым лицом посмотрел на незнакомые слова. В глазах купца мелькнула искра торжества.

— Это купеческая грамота, — произнёс Сариэль. — Я двигаюсь в сторону Толозы. Давайте мы пойдём своей дорогой, а вы — своей.

Он протянул руку, требуя грамоту назад, но Протей передал свиток Проклу. Сариэль беспокойно взглянул на грека.

— Вот, значит, как ты заговорил? — сказал Анион. — Минуту назад грозился вершить справедливость.

— Тут написано, что караван идёт из Дурокорторума в Толозу, — сказал Прокл. — Анион, взгляни.

— Это один из галльских диалектов, на котором пишут алеманны. Образованные алеманны. Я только немного разбираюсь в их символах.

Вдвоём они быстро прочли грамоту.

— Да, это действительно купчая грамота, — подтвердил Прокл. — Здесь куча разных товаров. И они не поместились бы в эту повозку. В списке товаров числится лошадь, что имеет непомерно высокую цену. Боги, да она одна стоит, как целый табун. Лошадь зовут Сариэль. Её хозяин — Матайес из Аргентората.

— Я думал, что нарвался на неучей. Однако оказалось, что в легионе начали преподавать что-то помимо арифметики и военного дела, — печально произнёс Сариэль.

— Грамота просрочена, — сказал Прокл. — Ей больше сорока лет.

— Полагаю, ситуация прояснилась, — сказал Протей. — Теперь мы знаем, кто из нас лжёт. Решим полюбовно. Скажи мне, Сариэль, что означает герб твоего дома, и я отпущу тебя.

Всадники обнажили мечи. Их господин оставался спокоен.

— Я всего лишь решаю свои проблемы. Пусть не самым правильным способом, но никого не убил, в отличие от вас. Настоятельно прошу освободить путь. Если вы достаточно умны, то послушаете. Моя охрана — британские саксы. Даже Аттал жаждал получить в своё войско хотя бы с десяток таких, однако природное упрямство не сыграло ему на руку. Я не хотел бы проливать кровь.

Фракиец в раздумьях смотрел на купца, его свиту и прикидывал, как совладать с ними. Стиракс с Кемалем в ответ на вынутые вражеские клинки вложили в луки стрелы. Протей извлёк фалькату, и это послужило сигналом к бою.

Эфиальт привычным движением метнул нож, выбив Сариэля из седла. Всадники с криком помчались в атаку, однако расстояние между врагами было слишком маленьким, и лошади не успели набрать ход. Стиракс с поразительной скоростью извлекал стрелы из колчана и неизменно разил всадников; Кемаль не отставал.

— Все к повозке! — гаркнул Протей. — Стиракс, подымайся наверх.

Гоплиты окружили обоз. Гунн поднялся на его крышу, откуда открылся прекрасный обзор для стрельбы. Среди всадников не было ни одного лучника. Хвалёные саксы не знали, что делать, и метались взад-вперёд, пытаясь зацепить хоть кого-нибудь. Эфиальт выжидал момент и разил ножами приближающихся врагов, Стиракс не отставал от него. Стоя на повозке, Гунн мысленно делал насечки на прикладе лука после каждого убитого соперника.

Без лидера саксы не могли организовать приемлемую атаку. Оставшиеся в живых четыре всадника отступили и отошли на сотню локтей, дабы посовещаться.

— Им не нужен обоз. Они хотят вытащить своего господина, — заметил Прокл.

Стиракс долго прицеливался и наконец выстрелил. Один всадник рухнул, остальные пришпорили коней и бросились к повозке.

— Кемаль, стреляй в левого, — сказал Гунн.

Всадник успел увернуться от первой стрелы, однако вторая пробила кирасу и вошла в живот. Выстрелы в оставшихся двух лучников оказались смертельными. Раненный в живот сакс развернул коня и убрался восвояси. Эфиальт побежал вдогонку, но Протей остановил его.

Сам фракиец подошёл к Сариэлю. Нож Эфиальта угодил саксу точно в артерию на шее. Купец был мёртв.

— Осмотрим повозку, — предложил Прокл.

Анион ударом меча сбил замок и открыл дверь. Внутри стояли три тщательно закупоренных сосуда. Галл вскрыл амфору и опустил в неё руку. Когда он её вынул, то с пальцев стекала тягучая чёрная жидкость.

— Только не говорите мне, что эта странная делегация нагло врала нам в лицо, пытаясь защитить сосуды с греческим огнем.

Прокл потрогал жидкость и понюхал.

— Такая же жидкость была залита в ров вокруг гарнизона.

Протей тем временем обыскивал тело Сариэля. В одном из карманов он нашёл красивые жемчужные серьги с золотым замочком. В другом — серебряный ритуальный нож тонкой работы. Его рукоятка была сделана в виде обнажённой крылатой женщины, прижимающей к груди луну. Протей присвоил найденные вещи.

— Ты что, падальщик? — возмутился Прокл.

— Какая тебе разница? Он мёртв, ему не нужны украшения.

— Не думал, что ты падок на золото.

— Кто всё-таки это был? — вмешался Стиракс.

— Как вы успели заметить, купец не отличался словоохотливостью, — недовольно произнёс Прокл. — Нужно уйти с тракта. Может, где-то ещё рыскают саксы.

— Что делать с телами? — спросил Стиракс.

— Оттащим к повозке и подожжём, — бросил Анион.

— И тогда нет смысла уходить с тракта, ведь такой костёр увидят за лигу, — возразил Прокл. — Седлаем коней и уходим. Повозка пусть остаётся. Может, этот саксонский прихвостень отправился за подмогой.

— Наверное, ты прав, — сказал Протей. — Но прихвостень с такой раной долго не протянет. Поищем еду и вернём наших четвероногих друзей.

Прокл с Анионом ловили коней, а Стиракс собирал стрелы. Эфиальт подошёл к Сариэлю и долго смотрел на эмблему. Грек вытащил из шеи купца нож, вытер его о штанину и отправился к побратимам.

***

Гоплиты придерживались первоначального плана. Они пытались обогнуть лес, чтобы выйти на тракт, с которого ушли, однако заплутали ещё сильнее. Теперь и Анион не знал, куда идти. Но вместо того чтобы составить новый план, гоплиты попросту загнали лошадей.

Они шли наугад и старались двигаться скрытно. На дорогах по-прежнему встречались многочисленные отряды. Стиракс посчитал, что солдаты идут к крепости Хлора и предложил следовать за ними.

Однако отряд гельветов завёл их в неизвестную деревню, где из-за большого количества воинов гоплиты и думать не могли о краже. Прокл отметил, что солдаты не всегда направляются к гарнизону, и Стиракс признал свою неправоту. Они окончательно заблудились.

Легионеры пытались сориентироваться по полёту птиц, расположению перелесков, рек, по цепочкам следов, но неизменно забредали не туда. Прокл говорил, что гарнизон находится в нескольких милях, а они просто кружат рядом. Невозможно было даже спросить дорогу у местных жителей, ибо все деревни либо полыхали, либо были оставлены.

Аттал разошёлся не на шутку. Особенно это было видно по деревне, на которую гоплиты набрели спустя неделю после бегства из гарнизона Германика. Легионеры ещё не подошли к селению, однако уже почувствовали тошнотворный запах тлена. Любопытство завело их внутрь. Прокл оглядел ужасы, происходящие в деревне, и невольно воссоздал в голове последовательность убийств. Гоплиты пришли к выводу, что здесь и собирал жатву злой бог из истории Кемаля.

На болтающиеся ворота развороченного частокола пригвоздили караульных. Их пронзили копьями и прибили к столбу так, как любили наказывать в легионе. Только центурионы не использовали настолько варварский способ и часто просто привязывали провинившихся.

У входа в деревню распластались тела двух человек. Возле них валялась корзина с кореньями и травами. Только по волосам можно было определить, что убитые являлись женщинами. Конские копыта превратили их головы в месиво, а из их груди торчали ребра. Рядом лежал мальчик, чью спину нашпиговали стрелами. Стираксу как раз требовалось пополнить колчан, но он не захотел делать это таким образом. Гунн подошёл к убитому юноше и осмотрел перья стрел.

— Это римляне.

— Что? С чего ты взял? — спросил Протей.

— Неужели я не разберу, кто делает подобное оперение? Стрелы коротковаты, это, скорее всего, эквиты. Да и поселение тоже когда-то принадлежало римлянам. Галлы строят менее замысловатые дома.

— Тебе не кажется, что нас просто хотят запутать? — сказал Прокл. — Лучники-эквиты себя изживают. Они с такой скоростью дохнут на разведке, что сотники не успевают подготовить новых. Откуда им здесь взяться?

— Полагаю, это Мардоний, — произнёс Протей. — Сколько раз он выдавал себя за римлянина, действуя в угоду конунгу?

— Честно сказать, я уже запутался, — Прокл показал на труп легионера в тунике.

— Это мог быть защитник деревни. Или… ладно, я тоже запутался, — сказал Протей. — Давайте не будем разглядывать трупы. Ищем провиант, лошадей и убираемся. Идеально, если найдём выжившего. Пусть скажет, куда идти.

— Он скорее пронзит тебя мечом, нежели укажет путь, — вздохнул Анион. — Здесь одна гниль. Думаю, еды нет.

Гоплиты обнажили клинки и медленно двинулись вглубь деревни. Повсюду виднелись лужи крови. Убитые лежали вповалку. Стоило пройти чуть дальше, как становилось ясно — деревню уничтожили не стихийно.

Тяжёлой рукой всадники прошлись по каждому дому. От некоторых хижин остались только остовы, остальные были сожжены дотла. Казалось, ещё вчера здесь била ключом жизнь, а сегодня не осталось ничего, кроме разрухи и смерти. Людей не просто убили — их зверски искоренили.

Землю усеяли тела затоптанных: изувеченные настолько, что невозможно было определить, кем они являлись раньше. Только маленькие тела детей не вызывали сомнений. На деревьях гроздьями болтались висельники, местного служителя культа распяли на стене глинобитной мастерской. Стиракс увидел собаку с окровавленной мордой, которая лизала человеческие внутренности, размазанные на добрый десяток футов. Многие девушки валялись с задранными платьями и изрезанными ногами.

Дети, старики, мужчины и женщины — всех убили с поразительным хладнокровием и неописуемой жестокостью. За каменной кладкой колодца обнаружилась девушка с вырванной глоткой. Её окоченелые пальцы держали кулёк, в котором лежал обезглавленный младенец. Некто дал волю порокам и разошёлся по полной. Даже многое видавший Анион еле сдерживал гнев при виде непростительного изуверства.

— Скажу одно — это не римляне, — покачал Протей головой. — Да, они и изнасиловать горазды, но такое не делали нигде и никогда.

— Прям нигде и никогда? — ухмыльнулся Кемаль и перевёл взгляд с Протея на одну из хижин. — В доме кто-то есть.

Дом, на который указал пун, стоял возле сломанного забора, за которым начинался лес. Эфиальт медленно подобрался к двери и приложил к ней ухо. Этот дом выделялся среди прочих — он выглядел нетронутым. Его стены не горели, на карнизе не висели трупы жильцов, рядом не лежали тела. Протей окинул деревню взглядом и убедился, что только этот дом уцелел. Любопытство пересиливало благоразумие.

На крыше дома сидел огромный филин, который сверлил путников взглядом и ухал. Протей бросил в него камень: тот даже не шелохнулся.

— Словно стережёт дом, — пробормотал Стиракс. — Что стоим? Неужели вам неинтересно войти внутрь?

— Может, там есть выжившие? — предположил Прокл.

— Если и есть, буду рад получить от них кусок хлеба, — сказал Протей.

— Уверен, они сами будут не против куска хлеба, — процедил Прокл.

— Предупреждаю сразу: никакой милостыни, — предостерег фракиец. — Всех уцелевших оставляем. Нам не по карману лишний рот. К тому же мы не знаем, кто эти люди. Если они здесь есть.

Анион отодвинул Эфиальта и с размаху въехал плечом в дверь. Она слетела с петель. Перед галлом стоял испуганный мужчина с мечом в руках.

— Я думал, она была закрыта, — оправдался Анион.

— Мы не причиним вам зла, клянусь Хорсом, — Протей вставил меч в ножны и вытянул руки вперёд. — Опусти меч, мы ничего тебе не сделаем. Ты меня понимаешь?

Мужчина кивнул и крепче сжал рукоять меча. Гоплиты медленно шли к проходу, мужчина отступал всё дальше в коридор. Он боялся нападать, да и бойцы не хотели с ним связываться. Шаг за шагом они углублялись в хижину. Мужчина прихватил со стола ещё и нож. Он забился в угол, с опаской разглядывая пришельцев.

Гоплиты прошлись по комнатам в поисках чего-то необычного, но обнаружили только богатое убранство. Протей не понимал, кто по галльским меркам мог жить в таком доме, и пришёл к выводу, что им являлся человек, приближённый к конунгу.

В соседней комнате фракиец нашёл под столом девочку. Она удивленно хлопала ресницами. Фракиец попытался достать её, однако получил враждебный отказ: девочка ударила его по руке и забралась дальше под стол. Протей засмеялся. Он ненавидел, когда его помощь отвергали, да только в этот раз ситуация его порядком развеселила.

— Как тебя зовут?

Она поджала губы и отрицательно покачала головой. Протей подумал, что она его не понимает, но решительно не хотел уходить. Он снова протянул ей руку. Девочка уже уперлась в стену и не могла лезть дальше. Протей залез под стол и подобрался к ней почти в упор. Девочка зашипела, как змея. В её глазах блеснула искра гнева. Протей только сейчас понял, как выглядит. От него разило потом, а сам он был небритым и помятым.

Услышав разговор, Протей отступился и пошёл в комнату к соратникам. К его удивлению, уцелевших стало трое: к мужчине присоединились юноша и женщина.

— И в какую сторону они направились? — обратился Прокл к юноше. — Сколько их было?

— Не знаю я, куда они поскакали, — огрызнулся тот. — Их было около сотни, может, полторы. Когда режут всех без разбора, особо не думаешь: куда же они уйдут? Кто вы такие? Вы не похожи на римлян.

— Ты прав, но мы римляне…

Из коридора донеслось шуршание, и Кемаль вдруг исчез в дверном проеме. Эфиальт с Анионом ринулись на помощь и первыми выскочили из хижины. Пять галлов деревянными палками лупили Кемаля. Тот скорчился в позе утробного младенца и закрыл голову руками. Анион прикрикнул на них, но те не образумились.

— Ну-ка, — лицо галла исказилось гневом, — брысь отсюда, иначе кишки выпущу!

Не помогло. От безумия галлы словно оглохли. Они молотили Кемаля по бокам, пока тот не умудрился уколоть одного из нападавших в ногу. Галлы разозлились ещё сильнее. Их обуяла жажда крови. Пока одни колотили Кемаля ногами и палками, другие пытались отнять у него кинжал.

Эфиальт кивнул, давая Аниону понять, что уговоры бесполезны. Гоплиты бросились на галлов. Анион с остервенением и громкими криками кружился с мечом, раздавая свободной рукой крепкие тумаки. Галлы переключились на новых соперников, но было уже поздно. Протей присоединился к соратникам, когда у галлов в живых остался мужчина средних лет с обожжённой бородой.

— Кто вы такие, что нападаете со спины? — спросил у выжившего фракиец. — Не понимаешь? Анион, переведи ему.

Галл подчинился, однако ответа не последовало. Протей извлёк меч и двинулся на галла. Тот не дрогнул. Он с палкой бросился на фракийца. Протей одним махом разрубил палку и рассёк противнику грудь. Старик рухнул и больше не шевелился.

Фракиец оставил Аниона с Эфиальтом приглядеть за Кемалем, а сам вернулся в дом. Там его поджидала новая неожиданность: мужчина приставил нож к горлу Прокла. Стиракс мотал головой, не зная, что делать.

— Вы сказали, что не тронете нас! — кричал варвар. — Римлянам нельзя верить.

— Так всё и было, — произнёс фракиец. — Но и я не могу верить тем, кто нападает со спины. И почему вы бьётесь палками? Может, вы назореи?

Женщина с юношей стояли в углу и со страхом смотрели на фракийца. Протей осматривал дом, надеясь обнаружить знак ихтиса¹² или крест. Однако всё указывало на то, что они столкнулись не с христианами.

— У нас оружие! И нас больше, — не унимался Протей. — Отпустите моего друга и разойдёмся с миром.

— Каким миром? — крикнул галл. — Вы бессердечные твари без чести и совести. Проваливайте в свой Рим!

— Последний раз говорю — отпусти!

Галл не шелохнулся. Тут в дом вернулся Эфиальт. Протей кивком указал на мужчину, грек понял всё без лишних слов. Эфиальт точным броском угодил галлу ножом в глаз. Тот с животным воплем схватился за рану, Протей одним ударом завершил его муки.

Женщина достала из-под платья кинжал, блеснувший серебром, и с воплем кинулась на фракийца. Тот резким движением выбил оружие и толкнул напавшую к стене. Её отпрыск уже мчался на Протея со спатой.

Фракиец среагировал мгновенно. Он вынул второй меч и размашисто ударил им юнца. После развернулся и вонзил клинок сопернику в шею. Женщина вскрикнула, подобрала кинжал и отошла в угол. Она угрожающе занесла кинжал и резким ударом вонзила себе под рёбра, в сердце. Затем сползла по стене и затихла.

— Ты что натворил? — прохрипел Прокл. — Совсем из ума выжил?

— То есть защищать себя уже запрещено? — огрызнулся Протей. — Вы с Гунном знатно обделались. Неужели не сумели прибить голытьбу?

— Четверть часа назад ты поражался жестокости налетчиков, а сам ничуть не лучше, — хмыкнул Прокл. — Они напали на нас, странно, да? С какой же стати, интересно? Конечно же они будут цепляться за жизнь любыми способами, и мы не вправе их упрекать за это. Поставь себя на их место.

— Кто тут нюни распустил? Мы не на прогулке. Всего не предусмотреть. Да, я убил их, но в противном случае они бы убили меня или тебя. Никому не пожелаю смерти в постели или от клинка идиота, который не умеет с этим клинком управляться. Наше оружие — не мастерство, а свирепость, — подметил Протей. — Я поставлен начальником над вами, посему вы обязаны выполнять мои распоряжения. Кустодиан не обучил нас самому важному — безжалостности. Что мы за лазутчики, если у нас от каждого удара прошибает слеза? А эту бабу я и пальцем не трогал. Небось боялась, что мы её изнасилуем, вот и покончила с собой.

— Безжалостности не учат, — процедил Прокл. — Даже на войне можно оставаться человеком. И, видимо, тут наши дорожки расходятся. Ты обещал, что не тронешь их, а в итоге забил, точно быков на тавроболиуме.

— Полно тебе, Прокл, — сказал Анион. — Выйди на улицу, посмотри, сколько галлов мы там порезали. Если горевать по каждой вшивой жизни, то поседеешь и помрёшь раньше срока. Успокойся. Это наши враги, мы им ничего не должны. Не будем же разводить поску водой.

— Теперь, когда каждый высказался, предлагаю поискать еду и идти дальше. Или ты хочешь их похоронить? — осведомился Протей.

Грек промолчал. Протей не чувствовал никаких угрызений совести, в отличие от Прокла, который, несмотря на большое мастерство, иногда проявлял чрезмерную чувствительность и впечатлительность.

Фракиец отвлёкся от ссоры и принялся бродить по дому. Он посмотрел на разбитую кадку, моток пряжи, поломанные доски и пень, который служил стулом. Хижину переполняли контрасты: словно в одной части дома жил Диоген, а во второй — Крез.

Протей в смятении вернулся в комнату, где спряталась девочка. Предметы мебели здесь были расставлены в особом порядке. Шелковые занавески, красивая паноплия из коротких клинков и изящные вазы окончательно запутали фракийца. В углу стоял резной гардероб с позолоченными ручками.

— Как много вопросов и как мало ответов, — негодовал Протей. — Почему золото уцелело, а дырявые хижины — нет?

В голове фракийца вновь возникла картина решительного самоубийства женщины. Он кое-что вспомнил. Фракиец вернулся к мертвецам и осмотрел рукоятку кинжала, которым женщина себя заколола.

— Ты все больше меня удивляешь, мой друг, — горестно произнёс Прокл. — Снова тянет к падали?

— Перестань, — отмахнулся Протей. — Стираксу читай морали. Мне не нужна твоя пустая философия о возвышенных чувствах. Ну-ка, что скажешь об этом?

Протей вытащил клинок из тела женщины, вытер об атласное платье усопшей и вынул такой же кинжал у себя из-за пояса.

— Не находишь сходства?

Прокл на миг отбросил все обиды, подошёл к побратиму и посмотрел на вынутый кинжал. Крылатая женщина держала лунный диск. Детально выполненные кинжалы обладали поразительным сходством.

— Да, точная копия. Похоже на дутое серебро. Слишком уж они лёгкие.

— Это какой-то культ? — Протей покрутил кинжал в руке. — С таким в бой не пойдёшь, слишком мягкий. О кость погнётся, но на один решительный удар хватит. Видимо, ей очень не хотелось попасть к нам в руки, раз уж она умудрилась заколоть себя этой игрушкой.

— Это символ Танит, — пояснил вошедший Кемаль.

— Почему ты сразу мне не сказал? Я уже неделю с ним таскаюсь, а ты говоришь об этом только сейчас.

— Откуда мне знать, что у тебя на поясе болтается церемониальный клинок Танит? Где стащил? — Кемаль взял в руки окровавленный кинжал и изучил. — Да, это точно он.

— У Сариэля. А ты откуда знаешь?

— Танит — одна из богинь, которой поклоняется мой народ.

— Даже не знаю, что хуже: серебряные ножи или постоянно выползающие тайны нашего скользкого друга из Карфагена.

Протей почувствовал острую боль в боку. Он вскрикнул и обернулся. Позади него стояла девочка, которая пыталась вонзить церемониальный кинжал фракийцу в бок. Протей невольно ударил девочку. От пощечины она отлетела к стене.

Фракиец охал и крыл ругательствами весь белый свет. Но рана оказалась неглубокой: острие у кинжала присутствовало чисто символически, и надо было хорошенько постараться, чтобы поранить им врага.

Фракиец хотел было поднять девочку, но та начала царапаться, кусаться и отбиваться кулаками. Протей не нашёл лучшего способа, чем еще раз ударить её. Он грубо закинул девочку на плечо и потащил в противоположный угол. Она брыкалась, колотила его по спине и визжала, точно привидение-банши.

— Умоляю, только её не трогай, — сказал Стиракс. — Совсем ещё дитя.

— Что делать? Ведь все норовят меня ранить! Не собираюсь я её убивать, не волнуйтесь. И не надо так оберегать врага. Они нас готовы истребить, а вы им сопли подтираете.

— Их и без нас неплохо помяли, — бросил вдогонку Стиракс.

Протей поставил девочку на ноги. Та шмыгнула в угол и отвернулась. Девочке на вид было семь-восемь лет. Нескладная, худая, с хорошо расчесанными волосами. Платье сидело по размеру, из-под рукавов торчали бледные руки, одна из которых была перебинтована. На ногах надеты сапоги из дубленой кожи. Девочка шипела и бормотала под нос ругательства.

— Что будем с ней делать? — спросил Прокл.

— Дадим еды, и пусть идёт, куда пожелает. С собой не возьмём, — запротестовал Протей. — Либо оставляем здесь, либо отправляем к праотцам, что тоже неплохо. Куда она пойдёт? Пойдёшь с нами? — обратился он к девочке. — Как тебя зовут?

Девочка молчала. Она стояла спиной, бросая из-за плеча злобный взгляд, словно пыталась отравить недругов блеском нефритовых глаз. И только сейчас она увидела безжизненно лежащую женщину.

Забыв про осторожность, девочка бросилась к телу. Она обняла труп, зарыдала и воззвала к небесам на неизвестном диалекте. Рыдания перешли в крик, и даже у непробиваемых Протея и Аниона дрогнуло сердце. Девочка покрывала поцелуями руки женщины, гладила их и сжимала. Чуть успокоившись, она поправила волосы покойницы, свернулась кульком прямо в луже крови, затем положила голову на живот матери и уставилась на её лицо.

— Протей, — Анион поманил фракийца к себе и указал на окно. — Тут гости. Наверное, галлы. Скорее всего, мародеры. Человек пятьдесят.

— Нам с ними не справиться, — Стиракс запаниковал.

— Тсс, — прошептал Протей. — Замолчи.

По деревне брела толпа вооруженных галлов в петушиных шлемах. Они вольготно ходили по разбитой дороге, громко смеялись и рассматривали трупы. Отряд прошёл мимо дома, и Протей облегчённо вздохнул.

Девочка оживилась. Она глубоко вдохнула, чтобы закричать, но фракиец схватил её и закрыл рот рукой. Девочка билась в конвульсиях и орала изо всех сил, но в комнате раздавался лишь хрип. Девочка решила сменить тактику: она укусила Протея за руку.

Тот вскрикнул и отпустил бунтарку. Она бросилась бежать, но не успела: Протей с гневом обрушил на неё кулак. Девочка безжизненно рухнула.

— Что вы так на меня смотрите? — рявкнул Протей и перешёл на шепот: — Своими воплями она нас выдаст. Её бы прирезать и дело с концом.

— Даже не думай! — пробормотал Прокл.

— Мерзавка нас раскроет, и тогда дальше порога мы не уйдём.

— Они в любом случае сюда войдут, — назидательно сказал Прокл. — В бойне уцелел всего один дом. Где можно поживиться трофеями? Только здесь.

— Давайте не будем гадать? Может, они и не мародеры. А она…

Девочка оклемалась и попыталась подняться. Протей уже приготовился к очередному удару, но к фракийцу подошёл Прокл и покачал пальцем.

Гоплиты уныло смотрели на девицу, с которой не знали, что делать. Она пришла в себя и громко заверещала. Прокл дал ей настолько мощную пощечину, что удар Протея теперь казался поглаживанием. Грек сам не ожидал, что способен на подобное.

— Да, я испугался, что она выдаст нас, — пожал он плечами. — И не надо так на меня смотреть.

Девочка упрямо поднялась на ноги. Она выплюнула волосы, потрогала покрасневшую щеку и с ненавистью посмотрела. Но почему-то только на Протея. Фракиец приготовился к очередному удару, однако девочка больше не кричала.

— С собой мы её точно не возьмём, — сказал Анион. — Она умертвит себя, едва переступит порог дома. А если заорёт — вообще беда. И нас погубит, и себя. Оставить тоже не можем — умрёт от голода, да и ребёнок совсем. Кто ей поможет? В любом случае она покойник! Мы лишь можем облегчить её участь.

Прокл повернулся к галлу:

— Спятили? Это же ребенок! Свяжем рот, засунем в дальние покои и готово. Мародеры уйдут, и будем дальше думать, как поступить.

— Мой дорогой друг, будь у неё меч, она бы зарезала тебя, не задумываясь. Возьмём её с собой, и ночью она вскроет нам глотки, — Протей провёл рукой по шее. — Оставим девчонку здесь. Она нам никто. И наёмники должны оставаться наёмниками. Мы не соратники Гая Октавиана, чтобы заниматься благотворительностью. От нас многого ждут, и на нас многое поставлено. Я не хочу и не буду ставить под угрозу жизнь всего отряда из-за одной девицы. Тебе её жалко? Да она же дикарка!

— Если я отведу тебя в другую комнату, то ты обещаешь молчать? — Прокл обратился к девочке.

— Наивный, — фыркнул Протей. — Только дай ей возможность, она тебя с потрохами сдаст.

— Она тебя не понимает, — добавил Анион.

— Мы не знаем, как долго пробудут в деревне галлы, — сказал Кемаль. — Слышите голоса? Там далеко не пять десятков. Вот пять сотен — другой разговор. Возможно, эта ватага идёт к войску Аттала, либо отбилась от него. Пришли за монетами или трупы обнести — кто знает. Можем думать и гадать до скончания веков, однако нужно что-то решать.

— Кто смелый? — бросил вызов Протей.

— Пока не начался спор, остужу ваши головы, — Прокл заглянул в соседнюю комнату.

— Ты меня удивляешь, Прокл, — фракиец одобрительно кивнул.

— Я не собираюсь её убивать. Отведу в дальние покои, пусть сидит да помалкивает.

Прокл подал девочке руку — та покорилась. У грека мелькнула мысль, что она всё же их понимает, просто до последнего изображает слабоумие. Он закрыл за собой дверь.

Протей приложил ухо к двери и прислушался. С минуту стояла тишина, затем послышалась непонятная возня и раздались ругательства Прокла. Протей явственно услышал звенящую сталь.

Какое-то время фракиец топтался на месте и только потом понял, что на Прокла могли напасть, ведь они осмотрели не весь дом. Протей отворил дверь. Грек в недоумении вытирал ладонью кровь с лица и плевался. Возле его ног в судорогах билась девочка. Прокл опомнился, присел рядом с несчастной и накрыл ладонью огромную рану, фонтанирующую кровью.

— Прости меня, я не желал этого! Прости!

— Что стряслось? — осведомился Протей.

Из-за его спины выглядывали Стиракс и Эфиальт.

— А наш Патрокл не так прост, — протянул Гунн. — Больше всех ратовал за её спасение, в итоге сам же прирезал.

— Я не хотел, — Прокл показал распухший порез на ладони. — Она полоснула меня бритвой, а я сплоховал. Слишком быстро среагировал.

— Да, реакция у тебя безупречная, — подтвердил Гунн. — Даже лучше, чем у Эфиальта.

— Что ж, всё сложилось, как нельзя лучше, — подытожил Протей. — Мои руки чисты, и я никому не насолил.

— Иди ты! — фыркнул Прокл. — Какой же ты всё-таки болван!

— Ладно тебе! Не серчай, — фракиец подошел к открытой двери. — Тут лес в паре стадиев. Бежим туда, пока галлы не вернулись. Рано или поздно они нагрянут в этот дом.

Девочка истекала кровью. Её руки и ноги дергались в судорогах, изо рта доносились булькающие звуки. Она давилась и захлебывалась кровью. Протей равнодушно смотрел на её агонию. Ему страшнее было наблюдать, как девочка рвала на себе волосы, сетуя на смерть матери. Гибель же самой девочки Протея мало волновала.

— Оставь её. Слишком поздно, ей уже не поможешь. Митра и Хорс упокоят её непорочную душу. Ты не виноват, Прокл, такова жизнь легионера, — Протей положил руку на плечо товарища, но тот вырвался.

— Мы не в бою, чтобы радоваться пролитой крови.

— Так бывает, Прокл! — развел руками фракиец.

— Когда вернемся в лагерь, попрошу наставника о переводе в другую центурию. Бродить по округе и резать детей явно не мой конек.

Протей сдвинул брови, с подозрением смотря на побратима. Они долго буравили друг друга взглядом, прежде чем фракиец отвел глаза. Протей повернулся к обмякшему телу девушки. В её полузакрытых глазах что-то навсегда угасло — они стали бесстрастными и невыразимыми. По спине Протея пробежали мурашки. Ему показалось, словно на время он преступил черту Ахерона и ушёл из мира живых. Всё-таки фракиец имел зачатки стыда и совести.

Прокл аккуратно положил голову убитой на пол, закрыл её глаза и первым покинул дом. За ним змейкой потянулись оставшиеся гоплиты. Протей обратил внимание, что филин перебрался на другую часть крыши. Птица ухала и буравила их взглядом.

Кемаль со Стираксом проследили за галлами: они ушли туда же, откуда пришли, даже не подумав посетить уцелевший дом. Протей не решился отправить лазутчиков на поиски провианта и скомандовал идти в лес. Прокл до последнего бросал взгляд на хижину и осматривался, словно боялся преследования мученицы.

Гоплиты долго блуждали по лесу, прежде чем вышли на большую дорогу. Перед выходом на тракт они очутились у развилки, где обнаружили римскую аквилу¹³ и табличку с надписью на разных языках. Арелатский гарнизон имени Гая Юлия Германика находился в половине лиги. Прокл был прав, когда говорил, что они бродят кругами.

Деревня, которую они посетили, называлась Нартаст. Они отошли от неё на шесть миль.

II

Тем временем галло-алеманнский альянс наращивал силы. Харольд предположил, что после первой осады гарнизона Хлора римляне попробуют напасть на деревни Арелата, дабы вернуть их в свои владения. Поэтому Аттал выдворил из гарнизона всех, кто не относился к грядущей войне. Он не тронул лишь семьи приближённых, позволив им самим распоряжаться судьбами детей и жён.

Агарес считал, что цитадель Германика укреплена лучше Арелата, посему оставил Сатэ и Анаит в крепости. Перс опасался, что деревни Серой лиги первыми попадут в лапы римлян.

Анаит была занята насущными проблемами. Она не вспоминала об Ульрихе до тех пор, пока не встретила осунувшегося мальчика возле крепостных ворот. От его жалкого вида её сердце ёкнуло. Анаит накормила сироту и отыскала ему сносную одежду.

Первое время Ульрих находился в подавленном состоянии. Девушка долго не понимала почему, пока мальчик наконец не выдержал и не рассказал всё. Оказалось, что заслуги в том, что он успешно заманил римлян в ловушку, приписали нетопырям. Мальчик долго злился, но смирился с поражением, ведь такие враги ему пока были не по зубам.

Анаит же расцветала с каждой новой луной. Она отдалялась от Ульриха, и только мнимый долг, который она сама себе и придумала, заставлял её проводить с ним время. К тому же все подруги Анаит уехали в защищённый Арелат, и теперь досуг девушки скрашивал только юнец с непослушными волосами.

Ульрих с двойным усердием принялся обхаживать Анаит. Однажды девушка с пренебрежением сказала, что даже Эмрес не сумел бы привести римлян в галльский стан. Ульрих окончательно повеселел и убедил себя, что всё же нужен девушке. Его настойчивость росла.

В день празднования победы над легионерами в массильском лесу Анаит сидела вместе с Ульрихом за глинобитной стеной. Девушка уже не знала, как избавиться от мальчишки, ибо не могла набраться духу, чтобы разорвать с ним связи. Анаит предполагала, что после захвата гарнизона отец отправит их с матерью в Арелат, посему просто тянула время и по возможности старалась избегать частых встреч с мальчиком.

— Скажи, Ульрих, о чём ты мечтаешь?

— Ни о чём. Каждый день с рассветом мне приходится думать, куда двинуться на очередную ночевку. Думать, где добыть еду: украсть или выклянчить. На мечты времени не остается.

— Разве не мечтаешь, чтобы настал день, когда ты не будешь нуждаться в еде и ночлеге?

— Этот день никогда не настанет, поэтому и не мечтаю, — Ульрих умолк, а после выпалил. — Ты, наверное, мечтаешь о доме?

— Я уже не знаю, чего хочу, — раздраженно ответила Анаит.

— Я тебя чем-то расстроил? Или обидел? — поспешил оправдаться Ульрих. — Прости!

Анаит успокоилась. Она уже собралась поделиться мыслями и соображениями, но вдруг поняла, что чувствует к Ульриху отвращение. Подобное случилось с ней впервые. Она сдержала порыв гнева, ибо прекрасно знала, что обидчивый мальчик найдёт, к чему прицепиться. А ругаться ей не хотелось.

— Мечтаю, чтобы поскорее закончилась война, — ответила Анаит как можно спокойнее. — Ни о чём не могу думать, кроме как об отце и всей этой нелепой ситуации. Лучше бы конунг Аттал никуда не лез.

— Римляне уже в агонии. Осталось совсем немножко.

— Не хочу тебя расстраивать, Ульрих, но наша жизнь ни капли не изменится в случае победы Аттала. А в случае победы римлян — станет хуже, чем до войны. Аттал и его приближенные бьются за сферы влияния, жаждут заполучить кусок послаще. Думаешь, Аттал за независимость борется? — Анаит фыркнула. — Он соперникам в Галлии кулак показывает. Не говори, что римляне в агонии. В Галлию мы шли через Рим. Отец пытался стать наёмником у богатого патриция, но что-то не срослось. Ты не видел Рим, Ульрих, не видел его зданий, садов и бесконечных парков. Здания устремляются в небеса, и даже взгляд не способен их охватить целиком. А Флавиев амфитеатр — это поистине чудо. Я чуть не задохнулась от восторга, пока стояла рядом. Даже не верится, что люди могут возвести такое. Сейчас римляне прогнулись — со всеми бывает, но не думай, что они в агонии. За два дня всё может поменяться, и в агонии окажемся мы.

— Звучит так, будто ты их защищаешь.

— Я всего лишь говорю то, что думаю. Не думай, что я на их стороне.

Они замолчали. В голове Ульриха крутился ураган мыслей, но он боялся озвучить их вслух. Вместо этого он спросил:

— Ты считаешь, что римляне непобедимы?

— Непобедимых нет, Ульрих. Мой друг Низат разводил в Ктесифоне бойцовских котов. Один из его пушистых питомцев был настоящим дэвом — ужасное чудовище, сущий мрак! Низат заработал на нём столько монет, что уже ни в трущобах, ни во дворце никто не связывался с его Чёрным когтём. Однажды через город проходил факир с котом. Тот был тощим, точно смерть, даже рёбра виднелись на ободранных боках. Словом — полная противоположность соперника. И вот эта животина ранила кота Низата и повредила ему лапу. Чёрный коготь охромел, и даже злость от боли не помогла ему победить. Говорили, что кот факира заколдованный, но это неправда. Когтю просто не повезло. Мы частенько списываем на колдовство то, что хотим оправдать в свою пользу, Ульрих. Людская природа двулична.

— При чём здесь коты твоего друга?

— На каждую силу найдётся своя сила. Ничто не вечно: ни мы, ни римляне, ни народы, что придут после. Пока люди живы — живы и войны, и убийства.

— Думаешь, есть что-то хуже убийства?

— Конечно! Лицемерие, — не задумываясь, сказала Анаит. — Все люди склонны к фальши, а римляне — более остальных.

— Почему?

— Потому что когда римляне вырезали тысячи галлов, то назвали это искоренением злого умысла. Якобы они защищали свои земли и совершили упредительный удар. Теперь же их прижали, и они просят вождей, стоящих в стороне, о помощи.

— Упредительный — это как? — спросил Ульрих.

— Это когда ты пытаешься предвосхитить события.

— Не понимаю, — недовольно сказал Ульрих. — Это какое-то слово на твоём родном языке?

— Нет же! — воскликнула Анаит. — Смотри, мой отец тебя недолюбливает и постоянно предупреждает, чтобы ты не находился рядом со мной. Можно сказать, что упредить почти то же, что и предупредить.

— Ни разу не слышал такого слова. Ты и в самом деле удивительный человек, Анаит. Я серьёзно! Ты пришла в наши края недавно, а так хорошо выучила язык и обычаи. Тебя сходу и не отличить от галлов — только лицо выдает. Значит, твой отец не любит меня?

— Ты только сейчас это понял? У него нет откровенной ненависти к тебе, ты ещё слишком мал. Отец не переходит на личности. Ему просто неприятно видеть возле меня мужчину. Любого мужчину, Ульрих, независимо от возраста и достатка.

— Харольд говорил, что…

— Очень часто твои слова начинаются с этой фразы. Ты его подслушиваешь?

— Нет, так получается, что я всегда нахожусь рядом, когда он с кем-то говорит. Харольд сказал, что лучший жених для тебя — это Калваг.

— Ещё чего! — фыркнула Анаит. — Потому что у него есть золото?

— Да, он кажется из знатного рода.

— Так оно и есть, только род его обеднел. Настолько, что Матайес отдал всех отпрысков из дома Вербитов на попечение Рима. Да, сейчас у Калвага есть золото и весьма много. Но знаешь откуда оно?

Ульрих пожал плечами.

— Он мародёр. Все свои богатства Калваг отнял у мертвецов, когда грабил деревни по приказу конунга.

— Зачем мёртвым сокровища?

— То есть ты бы тоже обнёс покойника? Не расстраивай меня, Ульрих.

— Ты же считаешь меня слишком маленьким! Все дети в нашей деревне даже к мёртвой корове остерегаются подойти, а я не боюсь покойников.

— Воровство ещё можно оправдать, но все знают, что красть у мёртвых — не к добру. И я не стану считать тебя взрослее, если ты начнёшь заниматься подобным.

— Тогда я не понимаю, что означает — быть взрослым?

— Нести ответственность за свои слова и действия. Начни хотя бы с этого.

— Ты отличаешься от галльских мальчишек.

— Может быть, потому что я девушка? — Анаит засмеялась.

— Я другое хотел сказать. Твои сверстники мыслят иначе, поэтому мне так нравится проводить с тобой время. А если я убью врага? Римлянина, к примеру. Я стану взрослее?

— Нет. Ты лишь ожесточишь своё сердце. Ты выполнил приказ отца — это уже дорогого стоит. Никто не брался за такую сомнительную работу, а ты сумел. Я горжусь тобой! — солгала Анаит.

— Но его отношение ко мне почему-то не изменилось. Выходит, твой отец не повзрослел, раз решил не отвечать за сказанное? Он отказался выполнить обещанное.

— Это уже его упрямство и глупые принципы, которыми он руководствуется. Мне кажется, он надеялся, что ты не вернёшься. Ведь задание и правда было весьма опасным.

— Конечно! Никто не хотел, чтобы я вернулся домой, к тебе.

— Но ты вернулся! Будь уверен, что в скором времени на тебя обратит внимание Харольд или сам конунг Аттал. Смельчаки всегда в чести, хоть и властолюбцы иногда ездят на них верхом.

— Ты можешь рассказать про меня Харольду или Атталу?

— Нет, что ты! Я пташка маленькая. Кому и говорить, так это отцу.

— Он меня ненавидит.

— Не то что бы ненавидит, просто немного недолюбливает. Я намекну ему, но обещай, что не будешь больше искать встречи со мной. Пусть отец думает, будто мы друг другу безразличны.

— Но это не так! — возмутился Ульрих. — Я ведь тебя так…

— Успокойся, Ульрих. Я говорю: создавать видимость. Отец постоянно в разъездах. В его отсутствие мы можем точно так же греться на солнышке и разговаривать.

— Почему ты водишься со мной? — не выдержал Ульрих. — История с твоим младшим братом — это правда?

— Правда, — спокойно ответила Анаит. — Это ничего не меняет.

— Это меняет всё! — воскликнул мальчик. — Ты же меня не любишь, а относишься как к брату.

— Всё верно — отношусь как к брату, и любовь у нас, как у брата с сестрой. Настал час поговорить с тобой откровенно, по-взрослому. Да, мой отец тоже старше мамы почти на десять лет. Но когда мне двадцать, а тебе двенадцать — это катастрофа. Если бы ты прожил на свете хотя бы годков пятнадцать, то можно было бы говорить о союзе. Но ты ещё слишком юн! Я вижу, как ты оказываешь мне знаки внимания: таскаешься хвостиком, намекаешь на близость, даришь высохшие букеты — мой брат был точно таким же! Ты его копия и внешне, и в поведении. Глаза разве что разные. Поэтому я и отношусь к тебе как к брату. Ты осмелел, когда вернулся. Да, ты оказался шустрым, но при чём здесь я? У меня есть близкий и дорогой мне человек, которого я люблю и за которого молюсь Ахурамазде каждый раз, когда он садится на коня.

— Видимо, люди взрослеют тогда, когда их безжалостно обижают близкие, — Ульрих вытирал слезы. — Я не вижу смысла в жизни, в которой нет тебя.

— Совсем спятил? Давай, иди! Лезь на стену и прыгай.

Ульрих впервые видел, чтобы Анаит злилась. Его пыл несколько угас.

— Лучше бы за Миргалимом бегал, — продолжила Анаит. — Точно бы повзрослел раньше сверстников. При дворе Аттала он — самый учёный муж. У него есть чему поучиться. Но прежде возьми меч. Самоубийство не может ждать.

— Ходил я к вашему Миргалиму, — всплеснул руками Ульрих. — Как пристал ко мне: дай тут посмотрю, там посмотрю! В штаны мне залез, всего потрогал! Чёрные слёзы искал, метки какие-то, Филином меня называл.

— Голова у тебя и впрямь крутится, как у филина: всё замечаешь и слышишь. Да, он чудной старичок. Не каждый разглядит в нём мудреца и не каждый останется рядом на долгие годы. Только исключительный и терпеливый человек способен выдержать причуды Миргалима. Даже отец сейчас с ним почти не разговаривает. Приходит посоветоваться, слышит в ответ пару загадок и уходит злой. Попробуй поговорить с Миргалимом снова. Ты ведь не искал поддержки у старика, он сам тебя нашёл.

— Нашёл, а я дал дёру. И он снова нашёл. Клянусь Вотаном, боюсь я вашего Миргалима и с ним ни повзрослею, ни ума не наберусь, — всхлип мальчика перерос в жалобный плач.

— Он что-то ищет у детей. Ему нужен ребенок, но Миргалим не может понять какой именно. Аттал думал, что у старика не утихомирилась плоть, но я знаю, что Миргалим никогда не придавал утехам значения. Вытри слёзы. Тебе что, пять лет, чтобы так плакать?

Ульрих покачал головой, утёрся полами рубахи и спросил:

— А тебя он осматривал?

— Я старовата для его изысканий, — ответила Анаит.

— Значит, мы больше не будем общаться?

— С чего ты взял?

— Ну у тебя же есть Эмрес, — буркнул Ульрих.

— Будь ты постарше, мы бы поговорили иначе.

— Если я стану взрослее, то ты будешь меня любить?

Анаит взглянула на его нелепый вид и еле сдержалась, чтобы не рассмеяться. Ульрих нацепил полосатые штаны, на полы которых постоянно наступал, и рубашку, в которой тонул. Этот пылкий юнец с неоформившимся телом и первой влюбленностью склонился над девушкой с таким грозным видом, словно был бастардом самого бога Тора.

— Я уже люблю тебя. Сколько раз тебе повторять? Люблю как брата.

— Меня такое не интересует. Обещай, что полюбишь меня, как Эмреса?

— А с ним что делать?

— Я с ним разберусь!

— Так, довольно! То он из-за разбитого корабля пускает слезы, точно девчонка, то готов убить человека, чтобы добиться моей любви. Ты меня удивляешь, Ульрих! Прошу тебя, успокойся!

— Не надо меня успокаивать! Думаешь, я не могу убить человека?

— Так ты меня точно не покоришь. Ты говоришь об убийстве так, будто уже совершил его, но умений у тебя не хватит. Ты на кого замахнулся? Эмрес тебя пальцами раздавит!

— Ты меня недооцениваешь! Да я запросто могу убить человека! Я уже убивал.

— Кого? Ты курице голову отрубить боишься. Тоже мне, галл.

— Я не галл, а секван, — Ульрих скрестил руки на груди. — Я убил человека, когда был в лесу.

— Мне надоело. Пойди, подыши воздухом, приди в себя.

— Если ты не заметила, я всю жизнь живу на улице, — зароптал Ульрих.

— Видимо, опьянел.

Анаит метнула взглядом молнию и ушла. Ульрих долго смотрел ей вслед и злился. Он не понимал, почему эта горделивая девица так вольно себя вела в месте, которое не являлось её родиной. Внутри него всё клокотало, ему казалось, что он мог даже ударить Анаит.

Ульриха так и подмывало поведать всем о случившемся в лесу, он гордился убийством Далака, пусть и случайным. Он хотел рассказывать о своём поступке на каждом шагу, однако из-за природной трусоватости молчал. В этом случае трусость проявилась как здравый смысл.

Ульрих мечтал о наставнике. В каждом из своих учителей мальчик видел изъяны, но выделял и их достоинства. Он желал, чтобы появился мастер, который совмещал бы в себе пытливый ум Бельфора, силу Агареса, хладнокровие Харольда и мудрость Миргалима. И чтобы этот наставник научил Ульриха свирепо драться, вести военные дела, преодолевать преграды в душе и страстно любить. Ульрих пока не понимал как, но чувствовал, что неведомый наставник скоро появится на его жизненном пути, истыканном чертополохом.

Сейчас мальчик не придумал ничего лучше, чем пойти к Агаресу и рассказать об Эмресе и Анаит. Устранить соперника напрямую он не мог, ведь следопыта такого уровня не застать кинжалом в ночи и не поймать врасплох отравленным кубком вина. Мальчик посчитал, что лишь наставник нетопырей сможет найти на управу на собственный выводок.

Ульрих подумал, что если сию же минуту расскажет Агаресу правду, то уже завтра бездыханное тело Эмреса будет приковано к частоколу. Голову захлестнула волна предательских мыслей. «Если Эмрес отправится в Вальхаллу, то на его место хлынут другие женихи», — подумал Ульрих. В таком случае свободное место достанется Калвагу, на которого Агарес уже не имел никакой управы.

— Попробовать всё же стоит, — и Ульрих сжал маленькие кулачки.

***

Найти Агареса оказалось неразрешимой задачей. Выяснилось, что тот покинул цитадель ещё два дня назад. Ульрих три дня бродил возле ворот в ожидании перса.

Наконец Агарес вернулся в крепость. Перс злился из-за затянувшейся осады и не мог придумать пути обхода. Ульрих об этом не знал, когда направлялся к нему. Он остановился на пороге хижины Агареса и прислушался.

— Я не знаю, как проникнуть в крепость, — услышал мальчик голос Кемнеби. — Я думал, что когда увижу форт, то вспомню, откуда выходили ланциарии. Нам нужен человек, который покинет крепость и сообщит нам пароль.

— Невнимательный лазутчик — плохой лазутчик! Если мы ничего не придумаем до конца недели, то Аттал с нас шкуру спустит.

— Разве у конунга есть замена великому Агаресу?

— Это удар по моей репутации! Как ты не понимаешь?

— А если конунг попросит остановить падение небесного светила, но вы не сможете это выполнить, то ваша репутация тоже испортится?

Послышался глухой удар и следом вздох Кемнеби.

— Я всего лишь говорю, что выполнить задание изначально невозможно, — пролепетал Кемнеби. — Может, стоит зайти с другой стороны? Расспросить наших лазутчиков, поговорить с кавалеристами Калвага?

— Дожили! С Калвагом я ещё не советовался.

— Тогда с пиктами. Они ведь выходят в ночь?

— Ты так и не понял, Кемнеби. Нам нужно пройти через скрытый ход незаметно. Даже Бельфору туда не пролезть — засекут на месте. Нам нужен человек из крепости, который проведёт нас к ходу и сообщит пароль, который меняется каждый караул.

— Нужно поймать лазутчика.

— Как правило, они успевают себя убить прежде, чем их поймают. Неужели Кустодиан не говорил?

— Говорил.

— Лазутчики и караульные при обороне крепости всегда готовы к смерти, посему ловить их бесполезно.

— Если бы я знал, где находится лаз, то сразу сообщил бы, — произнёс Кемнеби. — Мы выходили через малую дверь центральных врат. Осады не было, мы не прятались.

— А сейчас всё изменилось. Задумка конунга удалась лишь отчасти. Замена легатов погоду не шибко изменила.

— Но ведь это идея Миргалима!

— Пойди напомни об этом Атталу. Бери плащ и уматывай. И найди мне Филиппа, — вдогонку крикнул Агарес.

Кемнеби стрелой вылетел из хижины. Ульрих в последний момент успел отскочить в сторону. Он решил подождать, когда придёт римлянин. Филипп пришёл спустя несколько минут. Все знали, что Македонец трепетал перед правящей верхушкой, однако чувствовал себя наравне с Калвагом и Агаресом и мог надерзить им. После прихода в лагерь с Филиппом обращались хуже, чем со старой кобылой, однако он не унывал, ведь жалование получал исправно.

— Агарес, какая честь!

Услышав слащавый голос римлянина, перс повернулся. Он ожидал увидеть распростертые объятия и уже подумывал, каким способом отрубит руки Македонца, но тот с весёлым видом стоял в стороне.

— Конунг сказал, у тебя светлый ум, — сказал Агарес.

— Он преувеличивает, — с притворным раболепием произнёс Филипп.

— Я знаю, поэтому и позвал тебя, — процедил Агарес. — Харольд сказал, что вся переписка осталась в крепости? Зачем ты её вообще хранил? Нравится перечитывать послания этого недоноска? Может, вы любовнички?

Весёлое настроение Филиппа мигом испарилось. Он встал в горделивую позу легата римской армии и склонил голову набок.

— Их никто и никогда не найдёт. А почему не уничтожил: твоё какое дело?

— Ты жив и ходишь на двух ногах только благодаря мне, ты выбил себе непомерное жалованье, спешу заметить, больше, чем моё, только благодаря мне. Ты имеешь право перемещаться…

— Да понял я. А вы можете осаждать гарнизон только потому, что у вас есть я. Поблагодарите для начала, что вообще к нему подобрались. Однако даже гнилой и поломанный, он по-прежнему непреодолимое препятствие для таких псов, как вы — галлы.

— Я не галл!

— Но служишь им. Все начальники Аттала почему-то не являются алеманнами или галлами, но это не делает им чести. Мы все здесь наёмники и трудимся на благо самих себя, а не государства.

— Государством редко правят его же граждане. Перед людьми обычно сажают марионетку их кровей, чтобы внушить больше доверия. У меня нет времени на споры, Македонец. Перейду к делу. В гарнизоне остались письма, мы должны их получить. Их требует Аттал. Нужен твой слуга Савл.

— Боги, небось, уже прибрали старого увальня к рукам. Я не знаю, жив ли он.

— Нужно, чтобы он принёс тебе письма. Остальные дела римского гарнизона тебя не касаются.

— Получить письма не проблема. Напишу Савлу — мы иногда обмениваемся мелкими новостями. Пароль старик, конечно же, не сообщит, ведь у него нет к ним доступа. Я ему напишу, он вынесет письма.

— Почему же не сделала этого раньше?

— Меня никто не спрашивал.

— Тогда делай, что сказал. Времени осталось мало.

— Если я получу письма, то может, отдашь мне свою дочурку?

— Я прощаю тебя, выродок, — Агарес выдохнул. — Это в твоих интересах, Македонец. Не в моих. К Анаит даже не подходи, ежели жизнь дорога.

— Какие же персы всё-таки ханжи. Дни идут, ничего не меняется.

— Разговор с тобой утомил меня. Последний вопрос: кто из своры Кустодиана хорош в бою?

— Да все более-менее сносные.

— Ты как Кемнеби. Вам двоим не хватает беспристрастности.

— Ну на вылазку я бы взял Прокла и Кемаля. Они ловкие парни, много не говорят и много не просят.

— А как с боем?

— У Кемаля с мечом есть проблемы. Из него выйдет отличный палач: я ранее не видел, чтобы молокосос с таким равнодушным лицом отдирал ногти у галлов. А Прокл хороший мечник, я бы сказал — отличный.

— Кемнеби называл другие имена. Я уже запамятовал какие.

Филипп обреченно вздохнул и выпустил поток воздуха, от чего его губы зашелестели трещоткой.

— Наверное, Протей. О, Протей! Хотя почему Протей? Разве он полубог? Его Валентом звать. Это я его нашёл. Характер у фракийца дрянной. Кемнеби его ненавидит и при случае пытается всячески опустить и оклеветать.

— А он хороший мечник? Может, Кемнеби от него получал по затылку, вот и невзлюбил?

— От него все получали по затылку. Даже Кустодиан.

— Я же просил тебя назвать хороших бойцов, почему всё приходится вытягивать?

— Я и назвал. Но тебе ведь нужны ребята с головой.

— Хороший мечник уже означает, что голова работает. Поганый характер вопрос не первой очерёдности.

— Протей как Цербер. Его трудно перевоспитать.

— Хвалю легионскую муштру, но в Аваним Афарот свои методы. Кто ещё?

— Раз уж пошла такая беседа, то предложу тебе Эфиальта.

Филипп ожидал вопроса, но Агарес махнул рукой, требуя продолжения.

— Этот мерзавец отделает Кемаля, Прокла, Кемнеби, тебя и меня вместе взятых.

— Такой у меня уже есть в коллекции. Хватит и одного берсерка. Из двух котов в клетке один обязательно начнёт драться.

— Ты не понял, Агарес! Худший кот — это Протей. Он обязательно учинит драку. Его сначала надо охолонуть, а потом кормить маленькими кусочками. Эфиальт взвешенный и хладнокровный. Он как лис.

— Хладнокровие я ещё понимаю. Но как можно оставаться взвешенным, если идёшь в атаку на отряд опытных мечников?

— Можешь называть его безрассудным, диким. Называй, как тебе нравится, перс. Только скажу сразу — Эфиальт не разговаривает. Немой, — Филипп развёл руками. — Оттяпали ему язык или рот порвали — один Арес знает.

— Нет, такой мне не нужен. Что ж, значит, Протей.

— Что задумал?

— Тебя это пока не касается. Может, узнаешь позже. Мне нужно всё взвесить.

— Что ж, тогда оставлю тебя наедине со своими великими думами.

Филипп отвесил шутливый поклон и покинул хижину. Агарес вышел следом и столкнулся в дверях с Ульрихом.

— Подслушивал? Иди-ка сюда.

Агарес сгрёб Ульриха в охапку и затащил в дом.

— Ты не важная персона и не царский отпрыск, — Агарес достал увесистый кинжал. — Пустить тебе кровь и дело с концом.

— Господин, — испуганно сказал Ульрих. — У меня к вам два дела.

— Ты у нас дельцом стал? Даже интересно послушать.

Перс разжал руку, и Ульрих рухнул на пол. Мальчик отряхнулся и с обидой взглянул на наёмника.

— Я бы хотел тренироваться у наставника Миргалима.

— Валяй. Я здесь при чём? Пойди и попроси у него сам. Убежишь на следующий день. Ну или будешь на пару с Кемнеби намывать ему задницу, — Агарес посмеялся над своей же шуткой.

— Намывать зад…?

Агарес рассмеялся.

— А ты думал, что из тебя будут готовить безжалостного убийцу? Что будешь разгуливать в ночи, укрытый мраком, и отнимать жизни? Как бы ни так. Свою задницу, думаю, ты научился вытирать — это путь к самостоятельности. Если тебя заставляют вытирать чужую — ты ничтожество, но ежели сам согласишься — значит, на пути совершенствования.

— Господин, а вы тоже вытирали ему зад?

— Жаль, что он тебя не слышит, — Агарес хохотнул. — Он бы смеялся до брюшных колик. Не воспринимай буквально, клоп. Я в твои годы хлебнул горя. Уж лучше бы чей-то зад вытирал. Но это хороший настрой. Если научишься развешивать уши под нужными дверьми, а не под всеми подряд, то из тебя получится неплохой лазутчик, — перс присел на корточки и коснулся подбородка Ульриха. — У тебя подходящее лицо: лишено эмоций, без намёка на страх. Казалось бы, без намека, но я вижу, что ты боишься: того и гляди мне пол обмочишь. В целом же тебе неведом страх — ты пока не понял, как с ним обращаться. Ты прост, неприхотлив и безжалостен, хотя сам того не осознаешь. Окружающие обманываются твоей лживой натурой. Ты маленькое чудовище, Ульрих. Да, ты ещё ребенок, но я вижу, кто из тебя вырастет. В твоей душе распускаются семена зла, а ты их ещё и поливаешь.

— Это не так! — огрызнулся мальчик.

— Правда? Тогда скажи мне, где Далак?

— Умер. Понос свалил.

— И врёшь ты так же бессовестно, как моя дочь. Понос ли? У него желудок крепче, чем у Аттала. Конунг может за раз выпить бочку серваза и съесть ногу вепря. Далак же был вдвое меньше, а ел в два раза больше. Сказать, что нашли в лесу после тебя? Думаешь, щенка отпустили в гарнизон и не проследили за ним? Думаешь, я не знаю, что сначала Далак шёл один, а потом ты к нему присоединился? За что ты его так?

В голосе Агареса Ульрих уловил нотку отцовской заботы. Он знал, насколько коварен перс, но почему-то поверил ему.

— Он оскорбил меня, унизил, — на глазах у мальчика проступили слёзы. — Никто меня не воспринимает всерьёз. Даже Анаит.

— Вот кому Анаит и подтирает зад, так это тебе.

— Я ждал другого, — Ульрих всхлипнул.

— Великий убийца стоит и рыдает об утерянной любви. Не выношу, когда кто-то крутится вокруг моей дочери, тем более вшивый засранец вроде тебя. Своей болтовней ты отвлекаешь её. Ты всех отвлекаешь своим грязным ртом, но это мелочи. Возле Анаит может быть кто угодно, только не ты. Я не доверяю человеку, который в годы отрочества не видит собственную суть. Ты просто удивительный человек, Ульрих: всегда попадаешься мне на глаза, когда я не в том расположении духа. Вот даже сейчас. Я скажу Миргалиму, чтобы он приютил тебя при одном условии.

— Всё что угодно.

— Ты не приблизишься к Анаит на расстояние полёта стрелы и более не подойдёшь ко мне.

— Конечно, господин!

— И последнее: найди мать Далака и скажи, что её сын пострадал за свой длинный язык. Как разрешить последствия, решишь сам.

— Где же я её найду? — спросил Ульрих, чувствуя себя всё большим дураком.

— Разве ты не знаешь, где жил Далак? Не строй из себя глупца.

— Зачем мне это?

— Нужно ведь переступить через себя. Ты меня услышал. А теперь пошёл вон.

Дойдя до порога, Ульрих развернулся.

— Это было первое дело.

— Что ты ещё хотел сказать?

— Про Эмреса.

— Думаешь, я не знаю, что этот подонок обхаживает мою дочь? Он её покрывает по пять раз за ночь. Они ещё и пытаются это скрыть. Тоже мне умники.

— Но как? — недоумевал Ульрих.

— Что как? Как у неё хватает терпения на этого выродка?

— Как вы узнали?

— Я Агарес, а не пьяный Карл с арелатской низины. От меня ничего не утаишь.

— Господин, почему же он ещё жив?

— Время не настало. Если хочешь — разберись с ним сам.

— Мне это не под силу, — печально заметил Ульрих.

— Да, ты пока слаб, Ульрих, но римляне ещё услышат о тебе. И не только римляне. Клянусь Ахурамаздой! А теперь убирайся.

Ульрих выскочил на улицу. Он мчался по форту, пока не согнулся пополам от усталости. Ещё никогда мальчика так не окрыляли слова человека, которого он ненавидел.

Агарес же забыл о мальце через минуту. Он закрылся в доме и расстелил на столе недавно полученную карту крепости Хлора. Ему нужно было продумать, как проникнуть внутрь гарнизона, но вместо этого его голову захватили другие мысли.

Проблемы навалились разом — Агарес не знал, за какой узел взяться. Он пытался вывести Эмреса на чистую воду, ибо его раздражало, что Харольд возвысил лазутчика, поставив выше самого Агареса. После убийства нетопыря Калваг и Аттал потеряют глаза в разведке.

Напрямую устранить ученика Агарес не мог. Все знали о вражде наставника и возгордившегося ученика, посему после кратковременного триумфа перс расстанется с жизнью следом за учеником. После Эмреса следовало разобраться с советником конунга.

Голову Агареса заполонили безумные идеи. Он не знал, с чего начать.

III

Солдаты Аттала разрушили придел до основания: разобрали стены и сровняли с землей постройки. Аттал оставил небольшой засадный отряд в паре стадиев от гарнизона, а основные силы по-прежнему держал в главном лагере. Конунг не нападал в ожидании исполнения плана Агареса.

В урбсе жизнь проходила с большими ограничениями. Лазутчики уходили на разведку и таскали провиант через южные врата, о существовании которых алеманны не знали. Легионеры пребывали в подавленном состоянии. Трибуны ждали указаний пропретора Веспасиана, однако тот укрылся в Массилии. Эпихарид заливал безнадёгу вином, Кустодиан не отставал.

Как-то вечером спартанец направлялся в свои покои с кувшином в руке и наткнулся на Савла. Тот крался, точно вор, держа перед собой луцерну. Савл с опаской оглядывался по сторонам. Старик поздно заметил грозный взгляд Кустодиана и, зашаркав, поспешно двинулся в триклиний. Но спартанец обогнал его и преградил путь.

— Куда так торопишься, Савл?

— Господин Эпихарид попросил вина. Иду в триклиний, — оправдывался старик. — Если ты и дальше будешь меня задерживать, то тебе несдобровать.

— Кому здесь несдобровать, так это тебе. Что у тебя за пазухой, Савл?

Старик крепче прижал руки к бокам, его глаза виновато забегали.

— Небось последнюю бутылку фалернского припрятал? Все знают, что погреб разнесло в клочья. Осталась только поска.

— А тебе всё нипочём, — Савл кивнул на кувшин в руке спартанца.

— Остатки роскоши, — Кустодиан поднял сосуд. — Говори, где раздобыл вина?

— В триклинии оставалось. Ты правил на стене, ты — воин. Моё поле битвы — триклиний. Я же не учу тебя, как сражаться? Вот и ты не учи меня, как управиться с триклинием.

Кустодиан прижал старика к стене. Из-под плаща Савла выпала связка писем.

— Помилуй меня, господин! Ни в чём не виноват!

Спартанец поднял письма, перевязанные бечёвкой, и ткнул ими в лицо Савла.

— Не бутылочка фалернского, но не менее интересная находка. Что это?

— Помилуй, господин! — проникновенно выговорил старик. — Меня попросили передать письма.

Кустодиан смотрел в бегающие глазки Савла. Краем глаза спартанец заметил, что старик потянулся к поясу, но намеренно не обратил внимания.

Лицо Савла исказилось гневом. Он выхватил из-за пояса туники маленький нож и взмахнул им. Кустодиан сблокировал выпад рукой и крепко приложился по старику. Савл рухнул ничком и схватился за живот. Трибун смотрел на корчащегося старика, подумав, что такому ничтожеству было достаточно оплеухи. Он взял Савла за шкирку и потащил в покои легата.

— Я всё расскажу! Всё расскажу! Только пощадите меня.

Кустодиан решил сначала разобраться, прежде чем доносить Эпихариду. Он отнял светильник у Савла, вошёл в первую попавшуюся комнату и усадил старика на стул. Сам расположился напротив.

Кустодиан разрезал бечевку на связке и достал первое письмо. Мельком просмотрев бумаги, он заметил, что часть писем была написана на греческом, а часть — на латыни. Раскрыв первый пергамент, Кустодиан сразу узнал корявый почерк Филиппа.

Да благословят боги Древние земли Галлии и её великого конунга. Месяц воинственного Марса принес дожди, дороги развезло. Повозки вязнут в грязи, посему стоит подождать до наступления лета.

Эпихарид пустил корни в Массилии. Будь он молодым трибуном, то отправился бы на подмогу, дабы умножить славу. Но он, подобно мне, человек подневольный и вынужден повиноваться Домициану. С другой стороны, должность легата Августа — не самая последняя тропка в его блестящей карьере. Полагаю, он метит в сенат, посему попытается угодить и пропретору, и Августу. Ты должен сделать всё возможное, чтобы не допустить Эпихарида в мой гарнизон. Я доселе с ним не сталкивался, однако молва гласит, что он прожжённый вояка, который резал глотки вандалам под Иберией.

Не пройдёт и второй стражи караула, как письмо доставят тебе, мой дорогой друг.

Слава Древней Галлии и её великому конунгу!

Кустодиан покрутил пергамент, понюхал и повторно прочёл. Он даже приблизительно не мог сказать, кому адресовано послание. Кустодиан не понимал, почему Филипп не отправил письмо. Возможно, он написал его как раз перед уходом и забыл вместе со своими пожитками.

— Кому он писал это письмо? — Кустодиан показал пергамент Савлу.

Подслеповатый старик прищурился и покачал головой.

— Не вижу, слишком темно.

Кустодиан положил пергамент перед ним и поставил рядом луцерну. Затем сдавил пальцами колено старика. Савл охнул и схватился за руку Кустодиана, пытаясь освободиться, но хватка была по-настоящему спартанская.

— Это письмо полагалось Харольду. Это для Харольда! — Савл визжал, как поросёнок. — Филипп не захотел его отправлять. Написал другое.

— Пусть так, — Кустодиан отпустил колено старика. — А зачем оставил письмо? Он совсем идиот? Хорошо хоть не пугиллары¹⁴ оставлял.

— Он думал, письма защитят его, когда ситуация поменяется.

— Какая ситуация? Тут же нет персоны, нет адресата, а за славословие Галлии легионеров на крестах не распинают. Зачем он оставил пачку писем? Защита, говоришь? От кого?

— От Аттала, конечно.

— О великая Артемида! На что надеялся сей глупец?

Кустодиан развернул второй пергамент. Предварительно дал прочитать его Савлу.

— Это от Харольда, — тотчас пояснил Савл. — Здесь письма либо от Харольда, либо от Веспасиана. Или адресованы им. Веспасиан письма подписывал, а Филипп — нет. Так он отслеживал хронологию.

— Теперь ясно, почему он их хранил, — догадался Кустодиан. — Планировал всё свалить на наместника. А легаты, значит, дураки? По почерку не догадаются?

Благословит Вотан конунга Аттала и его начинания. Галлы цивилизованны, возможно, менее воинственны, чем прежде, но без страха идут в бой. Однако конунг более благоволит алеманнам, ибо сам их кровей.

В Германии племён больше, чем в Галлии и Иберии, и они не знакомы с цивилизацией. Некогда римлян пугали алеманнами: их необузданной злобой, слепой яростью и безрассудностью. Галлы заразили их зачатками государственности. И теперь ни галлы, ни алеманны не готовы стоять в центре войска.

В костяк хотели набрать даков, но они не придут: Оронт вышел из берегов. Пока они сетуют на своего Залмоксиса и проклинают водные протоки, в войске возникла брешь. Даки всех превзошли в стремлении поскорее отправиться к Старику на небеса. Представляешь, они до сих пор плачут в день своего рождения и радуются смерти. Как с такими совладать? И все же даки не смогут закрыть центр. Более мы на них не надеемся.

Зачем же конунгу даки? Сам Замолксис пребывает в раздумьях. Неужели нельзя призвать иберийских вандалов? Даки живут на другом конце мира. Даже тысяча человек не проскочит под носом Домициана.

Я жду новостей, Филипп. Из-за иллергетов у конунга связаны руки. Вера в мифы иссякла, ныне он идёт к гарнизону.

Мир тебе и твоим землям. Vale!

— Мир тебе и твоим землям, — вторил Кустодиан. — Как иронично. Все вы прикрываетесь дипломатией, когда надо кровь пустить. Как частенько умничал сам Филипп: «Si vis pacem para bellum».¹⁵ Даже даков хотели привлечь? Любопытно. И давно Македонец с Харольдом в приятельских отношениях?

Савл сглотнул и прикинул, даруют ли ему боги сил в борьбе с префектом каструма. Кустодиан словно прочитал бунтарские мысли и пригрозил пальцем.

— Давно, — Савл задумался. — Семь или восемь лет.

— Всё же Филипп не так глуп. Так много лет водил за нос пропретора и наместника. Достойно похвалы.

— Филипп потерял всякий страх, когда его повысили до легата. А я ведь слуга триклиния, — Савл перекрестился, — человек зависимый.

— Ты из назореев? — с презрением спросил Кустодиан.

Старик кивнул.

— Как это работает? — недоумевал Кустодиан. — Как ты можешь быть христианином, если твоё служение противоречит принципам Плотника? Разве он говорил о предательстве?

— Но я никого не предавал, господин! Напротив, я верен до глубины души.

— Филиппа ты, может, и не предавал, а вот Отечество — с первого дня знакомства с Македонцем. Откуда ты родом?

— Из Иллирии. После службы в легионе был матросом на киликийском судне. Там же и заинтересовался учением Пророка из Иудеи.

— Где служил?

— Под Парфией.

— Значит, жизнь ты повидал.

— В былые годы я бы тебя переломил одними пальцами, Кустодиан. Сейчас же мне соплей можно хребет переломить. Мне восьмой десяток.

— Значит, ты преданный слуга Рима. Почему легионер подался в услужение к центуриону?

— Я не римлянин, посему не пропитался римским честолюбием.

— Наоборот — ты иллириец. Вы народец своеобразный и свободолюбивый. Даже римлянину стать рабом проще, нежели иллирийцу. Тем более, после правления Диоклетиана вы почувствовали силу.

— Да, он был из иллирийцев, — подтвердил старик.

— И почему же желание подчиняться пересилило желание управлять?

— Таков путь грешника.

— Началось. Только не рассказывай мне про космос и пневму.

— Это другое, Кустодиан.

— Опустим подробности. Так куда ты нёс письма?

— В лагерь Аттала.

— Когда?

— Во вторую стражу. Меня встретят у межи за крепостью.

Кустодиан посмотрел на играющие языки пламени на стене и прикинул, что сигнал второй стражи ещё не оглашали.

— Допустим, я тебе поверил, назорей. Но зачем Филиппу письма, если он кормит червей возле Массилии?

— Не кормит, господин. Он специально завёл легион на бойню, а сам перешёл на сторону галлов.

— Значит, Филипп в стане Аттала?

Савл кивнул.

— Кто ещё знает об этом?

— Никто.

— Ты планировал лишь отдать письма или остаться в стане алеманнов вместе с ними?

— Нет. Господин Филипп оповестил, что ему нужны письма, а после он дарует мне свободу.

— Так ты и не был рабом.

— Да, я гражданин Рима.

— В чем же проблема?

— Я — раб своих убеждений и принципов. Нельзя предавать господина, даже если он сам кого-то предал.

— Философия Плотника и твои принципы мне непонятны.

— Значит, не пришло время.

— Возможно, назорей. Что же ты решил делать?

— Пока я не встретил тебя, решение было ясным, — Савл пожал плечами. — Сейчас я в замешательстве. В стане алеманнов я не нужен. К тому же они ненавидят христиан. Из гарнизона меня выгонят. Ты ведь всё знаешь. Я не смогу здесь остаться теперь, когда правда всплыла.

— Удивлён, что ты не забрал письма раньше. Сжёг бы их и не думал. Я не сказал, что буду трезвонить о твоём предательстве на каждом углу.

— Какой смысл тебе молчать? Римский легат оказался в сговоре с Атталом, — Савл приложил руку ко рту, изображая глашатая. — На месте Августа я бы забил палками и распял весь высший состав легиона. Филипп сделал всё, чтобы разложить дисциплину в гарнизоне.

— Он умеет расслабляться и расслаблять других. Сколько ему платили за передачу сведений?

— Жалованье легата Аттал увеличил втрое.

— Предать побратимов и принципы за три мешка с золотом? О Афина, верни ему разум!

— Это уже другой вопрос. Все мы люди, и каждый выбирает свой путь. Филипп выбрал свой. Не вижу смысла его осуждать. Оставим его на суд божий.

Савл успокоился. Он словно вернулся в былые годы, и даже его голос стал не таким скрипучим. Он по-прежнему боялся Кустодиана, но воспринимал его больше как союзника, чем врага. Спартанец же теперь считал старика за равного. Кустодиан раскрыл ещё одно письмо, но Савл его перебил:

— Не трать понапрасну время, трибун. Я могу пересказать, что говорится в этих письмах.

— Будь добр.

— Это Филипп убедил Веспасиана не посылать подмогу к северному гарнизону. Префект дрожит при любом упоминании Аттала и поэтому проглотил наживку как миленький. А ещё легат отправил твоих бойцов на верную смерть. Это не козни Харольда, как многие думали. Хоть они и простые легионеры, но Филипп их боялся, как огня, и пытался выбросить за борт. Да и ещё ему понравилась та баба, которую вы привезли из Греции. Он совсем из ума выжил, когда с ней переспал. Сам ведь знаешь, что в любви и на войне все средства хороши, посему Филипп не брезговал грязными приемчиками. Не думай, что твои легионеры живы. Если не ошибаюсь, наместник гарнизона Германика заранее знал об их приходе.

— Да, пакостей Македонец устроил немало, — протянул Кустодиан.

— Почему мы так страдаем во время осады от нехватки провианта? Где запасы? Почему легионеры жалуются, что положенные сестерции не платят в срок? Это всё происки Филиппа.

— Значит, воду мутил один кудрявый Аид? Это безумие! — спартанец приложился к кувшину. — Каков итог, иллириец? Зачем ты служил предателю? Из-за Филиппа мы сели в лужу. Половину гарнизона перебили, и в этом есть и твоя вина, Савл.

— Бог простит меня.

— Бог или ты сам себя? Возле Массилии полегли парни Филоника. Их уже не вернуть, а ты мне рассказываешь про преданность убеждениям. Я никому не скажу, что произошло, но попрошу об одном… Встреча же будет не в самом лагере?

— Нет. На меже за гарнизоном.

— Кто придёт?

— Не знаю. Кого отправит Филипп, тому и отдам.

— Если ты сведёшь меня с Филиппом, то я никому не расскажу, что причиной всех бед является старый вольноотпущенник-иллириец из триклиния.

— Как свести? Я же сказал, что придёт не Филипп.

— Все думают, что он подох. Но он точно подохнет, если эти письма попадут не в те руки. Поставь ультиматум вередарию Филиппа. Требуй римского военачальника. Я подожду.

— Безумие!

— Второго варианта нет, назорей.

— Я не пойду. Убей меня прямо здесь. Ты пьян, Кустодиан! Тебя пришьют, как барана на закланье, а меня вместе с тобой.

— Не понимаю тебя, Савл. Сначала ты бьёшь себя в грудь и готов пожертвовать местом в райском саду во имя слепой преданности, а теперь идёшь на попятную. Ты уж определись. И да, если ты готов умереть прямо здесь, то я с радостью тебя прикончу. Голову твою глупую отрублю, а труп скормлю псам.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

10

Тофет — место в долине сынов Еннома (в Новом Завете: Геена, Долина Еннома), на юге Иерусалима. В этом месте, согласно Библии, стоял идол семитского бога Молоха, которому приносили в жертву детей, сжигая в огне. Обычно термин используется, как «священное место, где в жертву приносили детей». В Карфагене тофетами называли некрополи, где хоронили младенцев или нерожденных детей. В настоящее время вопрос убийства детей в дар Молоху в археологической среде является спорным.

11

Молох, Ваал, Баал, Баал-Хамон, Милх, Молех — наименование одного и того же божества моавитян, ханаанеян и аммонитян, которому приносили в жертву детей. В Библии олицетворялся с сатаной.

12

Ихтис (рыба) — один из древнейших христианских символов, который использовали ранние христиане. Слово представляет собой аббревиатуру гречеcкой фразы: Иисус Христос Теон Иос Сотер, которая переводится как «Иисус Христос, Сын Божий, Спаситель».

13

Aquila — орел, копия легионного штандарта, иногда устанавливаемая на границах провинций.

14

Пугиллары — таблички из дерева, покрытые воском с одной стороны, которые служили как записные книжки.

15

Хочешь мира, готовься к войне (лат.)