Инглубагла

Сергей Платон, 2015

Хлипкое сообщество арбатских коммуналов, населяющее старую квартиру, абсолютно не ведало, как скоро перелицуется преобразится время. Никто и не догадывался, как легко сотрутся алые лозунги с крыш и купеческих фасадов наших городов, уступая место красочным рекламам, как быстро пропадет из жизни всё советское, как некогда пропало всё купеческое. Московские фасады поменялись махом, но за многими их них доживали свой век коммунальные квартиры. Об этом-то «периоде дожития» и речь.

4

Немыслимая редкость: поздним утром Арбат затопило туманом. Это зимой-то!

И без того заснеженная панорама нестройных крыш, будто нарисованная перламутром на оконном стекле, здорово преображала унылую кухню. Затрапезное пространство светилось по-новогоднему празднично, туман в него как бы просачивался сквозь окно, смешиваясь с легкой дымкой немного пригоревшего подсолнечного масла и светлыми клубами аппетитного пара над плитой.

Раскрасневшаяся Тетьшура колдовала над горячим духовым шкафом. Никогда она не принадлежала к разряду аккуратных хозяек, процесс приготовления любой еды всегда был связан у нее с оглушительнейшим громыханием кухонной утварью и нередкими матерными комментариями в адрес какой-нибудь непослушной сковородки. В дверном проеме стояла сосредоточенная Хася Пинхусовна, внимательно прислушиваясь к каждому звуку.

— Из кружечки надо пить, из кружечки. Понимаешь? — крикнула Тетьшура из-под руки в сторону Хаси.

— Святые люди, — протяжно провыла старуха.

— Конечно святые, как же не святые. Полон дом святых людей! Ты бы, Хася, все-таки из кружки бы пила. В кране вода сырая, грязная. Слышишь меня? Хася Пинхусовна… Хася… — не унималась Шура, выйдя в центр кухни под лампочку, — Евгения Петровна…

— Люди, — сразу же отозвалась старушонка и быстро шагнула на звук, — люди, люди… инглубагла…

— Сама ты, Хася, инглубагла! — расхохоталась Шура, вприпрыжку возвратившись к духовке, в которой что-то зашипело, заскворчало и лопнуло.

Присеменив под лампочку, Хася остановилась, обескураженно вращая головой по сторонам.

— Люди? — удивилась она.

Хотела было двинуться дальше, но в коридоре что-то заскреблось, и она развернулась. Пока плелась по коридорищу обратно, открылась входная дверь. У вешалки стряхивал перчатками снег с куртки улыбающийся Саня. Немного повозившись с непослушным замком, он, наконец, разделся и разулся, впрыгнул в тапки, но пошел не в свою комнату, а к этажерке с телефоном. По дороге ловко увернулся от идущей навстречу Хаси, и взялся судорожно накручивать телефонный диск, пробуя куда-то дозвониться.

— О, Санька приперся. Перся, перся, и приперся, — весело пропела Шура, — Санюнька!

— Чо?

— Чо-чо… Это тебя так в театральном твоем что ли учат? Чо. На этой самой, как ее? На сценоречи.

— На сценречи.

— У… Во как… А завтракать вас там учат? Носился утром, — трусы-парусы. Так ведь и не поел.

— Ел, — вклинилась в разговор Хася, почти уже дошедшая до двери, но опять остановившаяся в искреннем недоумении.

— Не парусы, а паруса, — улыбнулся Саня.

— Ага, труса-паруса. Чуть Тетьшуру с ног не свалил. Кстати говоря, паруса бы твои постирать бы пора, да пуговку бы пришить в одном месте, а то всё самое интересное видать…

— Тетьшур!

— А чо Тетьшур? — ухмыльнулась Шура и чистенько пропела: — У таракана усики, у мальчугана трусики…

Подобные диалоги всегда ее забавляли, широкая физиономия сияла удовольствием и как бы говорила в любом слове, в каждой фразе «радуюсь я разговорам с вами до чрезвычайности». Беспардонно оглядев стеснительного соседа со всех сторон, она продолжила:

— Вы с Александром хоть и чистенькие, а все равно замызгиваетесь. Девок-то не завели еще. Или завели? Да если и заведете, толку-то. Девка — это вам не мамка. Я же вижу. Стираетесь вон раз в месяц. Обедал хоть, голодайка?

— Да, — сказал Саня.

— Да, — добавила Хася.

— Не ври тетеньке! Что ел?

Саня пожал плечами, бросил трубку и поднял руки вверх.

— Чипсы, — озорно хмыкнул он.

— Псы… Псы… — отчего-то растревожилась Хася. Но ее никто не услышал, потому что ее никто особенно и не слушал, вернее, не прислушивался никогда.

— Да-да-да. Это, блин, еда. Сплошной кислотно-щелочной баланс. В смысле кислота и щелочь, — укоризненно качала головой Тетьшура.

— Кислотно-щелочной баланс — это про жвачку.

— А про чипсы чо?

— А про чипсы — хруст.

— Ох, и хрустанешся ты когда-нибудь нафиг с голоду. Погляди чем хрустеть-то надо. Хаська вон уже три штуки слупила, чо думаешь, она тут трется? Унюхала. Я ей третий в руки все норовила впихнуть. Не берет. Хныкает, недотрога, блин. Кстати, на Евгению-то Петровну она лучше реагирует, на Хасю совсем не отзывается.

— Вот и зовите ее Евгения Петровна, — нехотя отозвался Саня, берясь за телефон.

— А я и зову. А она и приходит. А тебя вот зову, а ты не приходишь.

— Да не хочу я.

— Санюнька, — настойчиво звала Шура, — все равно же не дозвонился, иди-к сюда.

— Да не хочу я.

— Иди сюда, худая жизнь!

Пришлось ему все же опять бросить трубку и подойти к столу в кухне.

— Чо?

— Опять чо? Ешь давай, вот чо!

— Да не хочу я.

— Это потому что отвык уже. На-ка, расстегайчика возьми. Тётька тебе фигню не подсунет, лопай давай, худая жизнь!

— Спасибо, — выдавил Саня набитым ртом. Жевал как обычно удивительно вкусную еду и как обычно радовался. Упирался-то, получается, лишь для порядка.

— Рюмочку дать? — вкрадчиво поинтересовалась Шура.

— Нет. У меня зачет сегодня.

— Ну-ну. А я ваш зачет сдала уже утром. Учитесь, блин, студенты. Участок аж блестит весь. Гаврилыч просто забалдел, давно его таким довольным не видала. Хорошо, что снега нет особенного, только туман, завтра можем и поспать. Щас борщец буду делать, через полчасика тащи тарелку. Александр-то придет?

— Спасибо.

— Чо спасибо? — не поняла Тетьшура.

— Ну, участок…

— Это вы мне спасибо в зарплатку скажете. Саша Гаврилыч, между прочим, премию вам грозился выписать — так я ее заберу?

— Конечно.

— Александр-то придет?

— Вечером.

— Ладно. Вечером, так вечером. Вы давайте бельишко готовьте, вечером в машинку запихаем.

— Ладно, — крикнул Саня, дожевывая уже на ходу, по пути к себе в комнату элегантно обогнув Хасю, плетущуюся по коридору в сторону кухни.

Тетьшура убрала тарелку, налила себе рюмку тархуновой настойки, и звонко запела:

— Я зеленый огуречик. Не боюсь широких речек. Не боюсь высоких крыш. А боюсь я только мышь.

Выдохнула, выпила и, отступив на полшага назад, пропуская входящую на кухню Хасю, быстро ушла в свою комнату.

— Слушай, ты, огуречик, нельзя ли потише? — не выходя из-за двери, крикнула ей Нина.

— Чо-чо-чо? — так же, не выходя из комнаты, прокричала Шура.

Дальнейшие крики соседок едва перекрывали возникшие тут же детский плач и собачий лай. Такой вот оригинальный у них получился заочный скандал, виртуальная ругань онлайн, так сказать.

— В плечо! У меня ребенок спит. Может, хватит орать?

— До чего же подлое быдло ты, Нинка! Разоралась на пустом месте!

— Сама ты быдло!

— Подлое быдло и есть!

— Хорош уже орать, ребенок спит!

— Ага, слышу я, как он у тебя спит. Сама разоралась и разбудила. Дура!

— Я тебе щас покажу, кто здесь дура!

— Заткнись, идиотка!

Понурая Хася Пинхусовна стояла посреди коридора, тревожно прислушиваясь и озираясь. В паузе попыталась было уйти, но очередной грубый крик ее испугал, остановил.

— Псы… Инглубагла… — протянула старуха, недовольно поморщившись.