Люди такие разные. Записки газетчика

Сергей Павлович Степанов-Прошельцев

За долгую журналистскую жизнь мне довелось встречаться и с людьми известными, и вроде бы неприметными. И у каждого из них свой характер, своя биография…

ЧТО-ТО ВРОДЕ МЯСОРУБКИ

Было это в ноябре 1970 года. Радио и телевидение трубили вовсю об очередном «крупном достижении советской космонавтики» — доставке на спутник Земли автоматического аппарата «Луноход-1», ни слова не говоря о том, что американцы уже оставили там свои следы.

Редактор нашей многотиражки «Химик», Иван Захарыч (мы звали его Захрычом), собрал весь личный состав и строго-настрого наказал в очередном номере напечатать информацию об этом эпохальном событии.

— И желательно с фотографией, — добавил он.

— Да где ж я её возьму? — воскликнул фотограф Иван Костенко. — Это мне надо на Луну слетать. Оплатите командировку?

— Без истерик, пожалуйста! — оборвал его редактор. — По телевизору «Луноход» показывают, вот и щёлкни.

И Костенко отправился домой — дежурить у телевизора.

На следующее утро, едва только принесли свежий номер «Химика», в редакции раздался тревожный телефонный звонок.

— Где Захарыч? — не здороваясь, спросил секретарь парткома Балин.

— Нет его, — ответила машинистка. — И услышала гневную тираду:

— Поглядите на первую страницу. Что это вы там изобразили?

Надя взяла в руки газету. И обомлела: печатники перевернули «Луноход» вверх ногами. Это было нечто, очень напоминающее… мясорубку.

Рядовые читатели, к счастью, не звонили. Им было как-то фиолетово, что там по Луне ползает. Их больше заботило состояние очереди за колбасой.

Военно-половой ляп

Корректора в нашей многотиражке не было. На нём экономили. По четвергам редактор отправлял меня и второго литсотрудника Славу Стадниченко в типографию. Торчать там приходилось довольно долго, а Слава больше часа на одном месте усидеть не мог.

— Может, выйдем на «Орбиту»? — предлагал он («Орбитой» называлось ближайшее питейное заведение).

— Давай повременим, — уговаривал я его. — Сделаем дело — тогда.

Но Слава настаивал, и мы, перехватив по стакану портвейна, теряли бдительность. Опечатки шли косяком, за что на следующее утро получали очередной разнос.

После телефонного звонка из парткома (газету там читали значительно внимательней, чем мы), редактор, побагровев и сдвинув очки на лоб, что свидетельствовало о его крайнем негодовании, задавал сакраментальный вопрос:

— Сколь раз в «Орбиту» заглядывали?

— Всего два раза, — оправдывались мы (на самом деле это было не так).

— А почему же тогда в передовице «ацетон пошёл на отдых», а не в отходы?

Тут подоспел праздник — День Советской Армии. По этому случаю выпустили номер. В нём в числе прочих материалов была напечатана заметка об одной медсестре-фронтовичке.

В пятницу она позвонила в редакцию.

— Зачем вы так надо мной посмеялись? — спросила она.

— Мы? Над вами? Даже и не думали, — растерянно проговорил я.

— Нет, обидели, обидели. И еще как! Дальше некуда. Вы прочитайте заметку внимательнее. Особенно шестую строку сверху.

Мы со Славой развернули свежий номер многотиражки и прочитали: «Во время войны Евдокия Дмитриевна работала в ВОЕННО-ПОЛОВОМ госпитале». «Ляп» на удивление прошёл больше никем не замеченным.

Пшеница справа, пшеница слева

Но жизнь продолжалась. Мы дожили до Первомая, потом до Дня Победы. Отметили, естественно, и все остальные праздники, коих была тьма-тьмущая. Но приближался очередной — День работников сельского хозяйства.

— Выпустим разворот, — сказал редактор. — О связях химиков с тружениками полей.

Мы со Славой настороженно молчали. Эта задумка не вызывала энтузиазма.

Редактор распределил обязанности. Поручил фотографу сделать снимок с пшеницей, выращенной без внесения в почву минеральных удобрений, и пшеницей «химинизированной».

— Да где ж я на одном поле такую найду? — возроптал фотокор Леша Легеза (Иван Костенко уволился незадолго до этого).

— Я что — должен тебя учить? — ответил Захрыч. — Клей у тебя есть? Из двух снимков один сделаешь?

Мне выпадала самая сложная миссия.

— Напиши письмо от имени колхозников, — сказал шеф. — Пусть поблагодарят химиков за то, что урожаи растут.

— А у нас такого письма нет, прискорбно ответил я. — За ним нужно куда-то ехать.

— Ехать некогда. Да и незачем. Возьми да сочини.

— Ну, нет! — возмутился я. — Это же ведь натуральный подлог!

— Делай, как я сказал! — прикрикнул редактор. — Ответственность беру на себя.

— А подписи? — не унимался я.

— Придумай, какие хочешь. Фантазии, что ли, не хватает?

Вскоре материалы для газетного разворота были подготовлены. За исключением одного — письма колхозников.

— Ничего у меня не получается, — чистосердечно покаялся я. — Не могу — и всё.

— Ладно, — смилостивился редактор. — Молодежь, что с вас взять? Это же так просто…

И стал диктовать машинистке:

— Мы, колхозники колхоза «Кубань», с большим удовлетворением…

Через несколько минут письмо было готово. Но тут редактору кто-то позвонил, и он, нахлобучив шляпу, выбежал, на ходу бросив мне, чтобы подписи колхозников я придумал сам.

На глаза попалась газета с сообщением о том, что состоялось отчетно-выборное собрание Ставропольской писательской организации. И я добросовестно переписал несколько фамилий из числа выступивших в прениях и добавил: «колхозники колхоза «Кубань».

Леша Легеза в это время принёс снимок пшеничного поля. Склеен он был из двух частей, но Леша клялся, что на газетной полосе это будет незаметно. С ним никто не спорил: качество печати в местной типографии было таким, что, скорее всего, не будет заметна и сама пшеница.

Всё вроде бы шло, как надо. Проверив заголовки, мы со Славой дали «добро» печатникам и с чувством исполненного долга разошлись по домам.

Поздно вечером в дверь моей квартиры позвонили. На пороге стоял Слава.

— Одевайся, — сказал он. — Поедем в типографию.

— Что случилось? — спросил я. А случиться должно было что-то совершенно непоправимое.

— Все очень просто, — объяснил Слава. — На этой чёртовой фотографии всё не так. Там слева должна быть пшеница с удобрениями, а она — справа…

Мы поехали в типографию. Набор уже рассыпали, а в ночную смену линотиписты заново набирать материалы не собирались. Они помогли лишь тем, что отлили в виде печаток слова «слева» и «справа».

— Вот сидите и штемпелюйте, — напутствовали они нас. И нам пришлось заниматься этим почти всю ночь. Пальцы были в мозолях.

Колхозники-писатели

Но неприятности на этом не кончились. Недели через две приехал в Невинномысск писатель Вадим Чернов. Он работал над книгой о химиках, о строительстве самого крупного по тому времени в стране комбината по производству минеральных удобрений. Заглянул и к нам в редакцию, попросил разрешения полистать подшивку.

Изучал он её дня два или три. Что-то выписывал, а потом уехал. Через год книжка вышла. Называлась она «Хлеб для земли».

Вскоре бородатый Вадим, который представлялся не иначе, как «простой советский Хемингуэй», снова объявился в Невинномысске.

— Аферисты! — взял он с места в карьер. — Это же надо так подвести человека!

Мы недоумевали.

— Я теперь ни одному писателю в глаза посмотреть не могу, — заявил Вадим. — Все считают, что я их специально в колхозников переквалифицировал. Никто со мной не здоровается…

И тут до нас дошло. Чернов добросовестно процитировал письмо, сочиненное редактором. Вместе с подписями.

— Зря они так на тебя нападают, — сказал я, имея в виду марателей бумаг. — Колхозники — такие же равноправные граждане, как и они.

Впрочем, Вадим на нас долго не обижался. Искупая свою вину, мы сбегали в магазин, а вечером еле-еле втащили «простого советского Хемингуэя» в рейсовый автобус. При этом он заметил, что хоть мы и аферисты, он нас всё равно уважает…