Фирс Фортинбрас

Сергей Носов, 2023

Трудно подобрать в мировой литературе более непохожих героев, чем ветхий слуга Фирс из «Вишнёвого сада» и молодой Фортинбрас, сверхуспешный норвежский принц из «Гамлета». В новом романе Сергея Носова, лауреата премии «Национальный бестселлер», оба имени относятся к одному лицу. Недаром автор – король абсурда. Вряд ли эта книга обманет ожидания знатоков и ценителей творчества писателя: это всё тот же неподражаемый Носов, умеющий удивлять.

2

Из актёров мы с Бережковой последними покидали квартиру Хунглингера. Роман ещё там что-то обсуждал с оператором и режиссёром, и кто-то оставался убирать на кухне, а мы с Настей уже спустились по лестнице, когда внизу нас догнали на лифте два Саши, художник и звукорежиссёр. Вышли на улицу вчетвером.

Расходиться не торопились.

Саша-звукорежиссёр угостил сигаретой.

Минута выбора. По домам — или как?

За знакомство? За встречу? За успех безнадёжного дела?

— Должна тебе заметить, выглядишь ты недурно.

— Мерси. Как раз тебе комплимент хотел сделать.

— Хотел — значит не сделал.

— Ну почему же. Цветёшь!

— Конечно, цвету. Развод — второе рождение.

— И второе дыхание, — вмешался художник Саша.

— А вы не подслушивайте.

— Ну так что? Идем в «Пики»? Это туда, — показал мне Саша-звукорежиссёр. — Наши там уже.

Дело хорошее, но:

— Мне надо денежку поменять.

— И мне, — сказала Настя. — Обменник за углом.

Вот и славно. Пошли.

Нет, это она сказала:

— Пошли.

Похоже, я не торопился домой.

Но ей действительно шла короткая стрижка с косой чёлкой. Я знал её только с длинными волосами. Роскошные волосы были. Почему-то вспомнилось, как попадали мне в рот, когда мы вдвоём засыпали на левом боку. С этой новой причёской было что-то мне в ней незнакомое совершенно.

— Честно сказать, я думала, ты действительно Фортинбраса изобразишь. Ведь хотел.

Смотри-ка, помнит, что я говорил о Фортинбрасе. Это моя химера, моя мечта, мой фантом — Фортинбрас. Не Гамлет какой-нибудь. Фортинбрас.

— Ну нет, Фотринбрас не такой. Фортинбрас не аферист. И ни один инфернальный аферист недотягивает до Фортинбраса. (Я мог бы сказать «до реального Фортинбраса»…)

Лучше не начинать. О Фортинбрасе долго могу.

Но Настя меня уже представила Фортинбрасом.

— Конец серии. Выход Фортинбраса, — воображала она. — Итог. Черта. Самое то. Хотя да, рано. Тебя надо в конце всего сериала выпустить. Груда трупов — и ты, Фортинбрас.

— А получается, что Полоний.

— Почему Полоний?

— Потому что первого хлопнут. Как Полония — первого.

— Отец Гамлета был первым.

— Еще Йорика вспомни. Полоний — первый.

— Ладно, тогда я Офелия. Предчувствую, что на очереди.

— Ты же вроде из главных?

— Все смертны.

— Вот скажи мне, зачем в каждой серии убивать?

Она не знала зачем. Она сказала:

— Концепция.

За разговорами о героях Шекспира подходили к обменнику — издалека было видно: закрыт, но рядом с крыльцом ошивается хмырь в невзрачном плаще.

Настя дала мне свои пятьдесят баксов, я присовокупил их к заработанной мной сотенке и направился к тому, он даже не смотрел в нашу сторону.

Тоже ведь спектакль. По неписаному закону (сценарию) будем придерживаться порядка действий. Я подойду и поинтересуюсь курсом, он назовёт; я скажу, что у меня сто пятьдесят, но не буду показывать; он достанет из кармана внушительную пачку российских банкнот и на моих глазах отчитает поболее полмиллиона, прибавит мелкие и даст мне — теперь пересчитаю я; уберу, достану в трёх купюрах наш гонорар, он проверит на ощупь подлинность, уберёт; обмен состоится. Отклонение от сценария чревато осложнениями. Меня кинули на сто долларов, когда я однажды вопреки обычаю дал, как последний лох, зелёную купюру вот такому же хмырю, прежде чем он собрался отсчитать мне в рублёвом эквиваленте. Развели меня так ловко, что я сам даже засомневался, а были ли у меня вообще деньги. С тех пор я стал наблюдательнее — меня занимало спокойствие этих ребят: не оглядываются, не стреляют опасливо взглядом. Сейчас, когда он медленно отсчитывал жёлтые купюры с фасадом Большого театра (всего-то семь — по сто тысяч каждая), я смотрел не на его пальцы, но на лицо — выражение индифферентности, отвечающее процедуре, восхищало меня; здесь было чему поучиться.

— В театре нам не платят, — сказала Настя, принимая от меня свою долю. — Наш директор исчез со всем, что было.

— Да, я слышал эту историю.

— Буткевич — палочка-выручалочка наша, подарок небес.

— Тебе сколько за день съёмок? Пятьдесят?

— Побольше.

— Просто ты мне пятьдесят дала.

— Половину.

Это меня успокоило. Если бы он мне, как мне подумалось, вдвое больше, чем ей, заплатил, — я бы не знал, что и подумать тогда. А так — ничего. В порядке вещей.

— Ты уверена, что мы в эти «Буби» хотим?

— В «Пики». Нет, не уверена. Есть предложения?

— Ну к нам ты вряд ли захочешь.

— К вам? Её Рита зовут?

— Рина.

— Сознайся, ты ведь пошутил.

— Рина. Правда Рина.

— Я о другом. Не прикидывайся.

А! Вот о чём. Это я только в шутку мог допустить, что она захочет познакомиться с Риной.

А я что сказал? Я и сказал, что она вряд ли захочет.

— Но и ты. Ты ко мне вряд ли захочешь. Далековато, — сказала.

Ага, далековато. Нельзя в одну реку войти дважды — это её давнее, по сути, последнее, с тех пор мы с ней и не виделись.

— Мама жива?

— Нет. В декабре ещё. Ты не знал?

— Не знал. Сочувствую.

— Да ни хрена ты не сочувствуешь, Кит! Какое сочувствие? Ты же помнишь её. Мы об этом сто раз с тобой говорили. Какое сочувствие?.. Ладно, хорошо, в «Пики» идём.

Ну идём. Идём и молчим. И что я сказал не так? Я бы тоже мог сказать про сочувствие. Вообще-то ей раньше я всегда отвечал. И конечно, я помню мамы её состояние. Но мы теперь шли молча. Что раньше, то раньше. Раньше мы слово за слово — и уже ссора. На ровном месте практически. Без предпосылок. Не пара, а двойной генератор самовозбуждения. А итог был каждый раз один. В декорациях сексодрома. Яростная разрядка, беспощадная к соседям.

Что, Кит, заскучал по такому?

Оба Саши, художник и звукорежиссёр, далеко не ушли. Оба остановились перед уличным продавцом кухонных инструментов, явно кустарного производства. На складном столике были разложены корнеплоды, в одной руке продавец держал картофелину, в другой — так называемый овощной нож для праздничного оформления стола, что-то среднее между спицей и штопором, — он демонстрировал публике, как эта штука работает: высверливал корнеплодную спиральку, будто бы предназначенную для жарки в растительном масле. При этом продавец не закрывал рта, произносил заученный рекламный текст, величая свой нехитрый товар «незабываемым подарком хозяйке». Кроме двух Саш, любознательная старушка и сильно датый субъект составляли публику продавца-демонстратора.

— Берите на все, — сказала Настя обоим Сашам, когда мы к ним подошли сзади.

— Хорошо работает, — обернулся художник Саша, — так бы и смотрел.

— Ладно, насмотрелись, идём, — сдался Саша-звукорежиссёр.

Мы вместе тронулись в «Пики», причём звукорежиссёр Саша на прощание пожелал продавцу «неизменного успеха» и сказал, как знакомому, «увидимся». Тут выяснилось, что он и в самом деле купил эту бессмысленную спицу-штопор. Зачем? А затем, что взял он себе за правило покупать в конце съёмочного дня такую вот металлохреновину, и хорошо, что дешёвка, это он себе примету придумал — если не купит сегодня с полученных денег, завтра сериал прекратится, конец лафе. Как бы персональная жертва во имя общего блага.

— Лучше бы нищим пожертвовал, — Настя сказала.

— А вот когда накоплю штук двести, тогда и нищим раздам.

— Ой, не поймут. Заколют на месте теми же спицами.

— Далеко вперёд глядит, — художник Саша сказал. — Двести съёмочных дней! Ну оптимист!

Я другую представил картину. Этот Саша — звукорежиссёр, состарившийся уже, за таким же складным столиком распродаёт бесчисленные спицы-штопоры благодарным зрителям долгоиграющего сериала, не уступающего по длине мексиканской мыльной опере, которой нас так долго баловало родное телевидение. Впрочем, я не смотрел.

Мы вошли в «Пики».

Место это супердемократичное. Гремела «Бони М.», но и неровный шум здешних голосов был громок — народ пытался пересилить музыку. Сигаретный дым стоял, как пар в парилке. Пили тут и пиво, и водку, и водку с пивом. Мих Тих и ещё трое вроде бы «наших» (их, кажется, видел у Хунглингера) занимали столик за вешалкой, а мы пошли к единственному свободному, у окна.

Долгие технические мельтешения вроде замены шаткого стула или хождений к барной стойке — ради выбора чего взять и выбора сколько — при всей их рутинности имели важный практический результат: перед Настей оказался высокий стакан с каким-то коктейлем, а перед нами — гранёные стопки и «Распутин», славный тем, что умел подмигивать с этикетки. Саша-художник взял на себя обязанность разливать «Распутина». Вообще-то 0,7, да еще с перспективой. А я передумать почти что замыслил. Распутину подмигнул, он вряд ли заметил. Чокнулись, Саши опрокинули дуэтом, я прополовинил, та ещё водка, — на меня посмотрели, как на отщепенца, но наш случайный порядок не поэтому обнаружил неустойчивость, логика общения её предопределяла.

Саши о чём-то своём спорили горячо. Может быть, у них слух лучше, чем у нас с Настей, — сдвигать стулья друг к другу им было незачем, ну а нас эта громкая музыка буквально сблизила по лучам угла, то бишь по сторонам стола, — просто на самый угол.

А тут ещё подкрался Мих Тих — сильно уже подшофе. Радость переполняла его. Он обнял нас сзади за плечи, меня и Настю, и стал восторженно говорить, как нас любит и как это здорово, что мы все в одном проекте. Кажется, так — насколько это можно было разобрать сквозь музыку. Когда он вернулся к своим, Настя сказала, но чтó, я не расслышал. А потом повторила громче: он думает, что мы ещё вместе.

Мне тоже так показалось: он помнил нас, когда мы были вместе ещё.

Я спросил глазами: как ей коктейль? Ответила глазами: попробуй. И подвинула мне. Да. Нормально. Коктейль. Соломка, побывавшая в наших губах, притязала на значение символа, только чего?

Спросил: алаверды? В смысле водку — из моей стопки. Ну, юмор такой. Хотя почему юмор? Взяла, поднесла к губам с серьёзным видом — это даже глотком не назвать, отведала, демонстративно поморщилась: пей сам. Взыскательный дегустатор.

Я спросил, помнит ли она, как мы пили на брудершафт. Но она не расслышала — сильно гремело. Повернулась ухом ко мне, словно хотела похвастаться серёжкой. Маленькая такая изумрудинка посреди мочки. Я приблизился к уху, но повторять не стал, а потрогал серёжку губами.

Гвоздик-серёжка. Серьга-гвоздик. И с той стороны языком.

Бывший муж подарил?

А вот все ли он знал её уха тайны?

Отпустил. Откинулся на спинку стула. Она выпрямила спину и стрельнула глазами на Саш, занятых своим разговором, но тут же, словно пожалев об этом взгляде, криво — адресно — мне — усмехнулась, наморщив лоб.

«Что-то мне здесь не нравится». — «И мне тоже». Она: «Есть предложения?» Уже сегодня я слышал этот вопрос — сам её спросил: «Приглашаешь?» — «Да ты и мёртвого уговоришь».

Ха-ха, я ведь не уговаривал. Но правда: отметить встречу — это святое. Только нехудо бы мне позвонить.

Она спросила, есть ли у меня жетон. Тогда звонки по городу перевели на жетоны, при любой инфляции они оставались просто жетонами. Будка телефона-автомата стояла перед входом в «Пики».

У меня жетон был. Но я ещё не придумал, что сказать в телефонную трубку. Поэтому, встав из-за стола, я решил сначала зайти в туалет. Вход туда отгораживался тонкой стеной, со стороны зала украшенной изображением чёрных сердец — масть «пики». С той стороны к этой перегородке прикреплены две раковины с зеркалами. Стояла деваха, ждала. Я её не рассматривал, понял, что ждёт, и тоже стал, как бы заняв очередь.

Она действительно ждала, но не то, что я думал.

— Молодой человек, хотите минет?

Я — неподдельно:

— Прямо здесь?

Она показала пальцем на одну из дверей туалета и, сочтя мой вопрос за выражение согласия, нежно промурлыкала: «Десять баксов всего, и максимум удовольствия».

Из всех форм любви не признаю только продажную, сказал мой знакомый однажды, и я с ним согласен (судя по тому, что опыта покупки любви за деньги у меня до сих пор не было). Но где тут любовь? При чём тут любовь? Тут даже изменой не пахнет. Это что-то другое совсем. Аттракцион. Вроде комнаты смеха.

Она положила мне руку на плечо, у нас уже был контакт, «идём, идём, хорошо будет». И во мне возликовал демон абсурда, чей, впрочем, зов довериться ему и только ему, а не какому-то там объяснимому вожделению, тут же заглушили удары крыл богинь благоразумия и благонамеренности.

— Увы, — сказал, — неплатёжеспособен.

— А чё так? — спросила, теряя ко мне интерес.

Я открыл дверь в туалет и услышал брошенное в спину:

— Работать надо!

Весело было смотреть на свою жизнерадостную струю: молодость, никакого тебе простатита, никакой аденомы!

Вышел, мыл руки под краном. В зеркало видел её у стены, она отстранённо копалась у себя в сумочке, ожидая, когда этот козёл исчезнет.

Вернулся за стол. Настя о чём-то говорила с двумя Сашами. (Музыка стала тише?)

Увидев моё лицо:

— Приключение?

(Да, тише. Или слух у меня обострился?)

Но что же моё лицо выражало? А ничего такого особенного. Просто я, кажется, не играл, вот и написано на лице — читай не хочу.

Наверное, улыбался. Наверное, олицетворял собою нечто.

Наверное, верность.

(Хотел написать «супружескую», но нет, конечно, — надо брать шире.)

Коктейль, пока меня не было, она допила почти весь — готова была уходить.

Я наблюдал, как её коктейльная трубочка, послушная губам, осушает дно стакана, позвякивая о стекло остатками льда.

Не сдержался:

— Знаешь, там за перегородкой краса-дéвица оральным сексом промышляет.

Подняла глаза на меня:

— Да ты что? Ну и как?

Настя очаровательна.

— Сказал, что нет денег.

— Ага, ты это любишь — обманывать.

Напомнила:

— Ты хотел позвонить.

Точно. Встал и пошёл звонить — на улицу.

В будку вошёл. Опустил жетон, снял трубку. Или стоп. Что сначала — сначала трубку снимали или опускали жетон? Не важно.

Что сказать, я так и не придумал. Скажу, чтобы не ждала, не жди, потом расскажу, встреча тут у меня, не телефонный разговор. Как-то так, только не про сериал. Про сериал, когда домой приду. Будет как бы сюрприз.

— Рин, привет, всё хорошо?.. У меня тут встреча, потом расскажу. Ну ты не жди. Похоже, задержусь. У меня есть что тебе сообщить. Хорошее… Удивишься.

Трубка ответила голосом Рины:

— Знаю про твоё хорошее. Ты же весь на виду.

— В смысле это каком? — спросил, теряя роли рисунок.

— В прямом. Всё о тебе знаю.

Мог бы сморозить что-нибудь, если бы не раскрыла карты:

— Тебя в сериал взяли.

— Кто сказал?

— В новостях сообщали.

Это было так невероятно, что я даже поверил.

— Ну, сам подумай, кто мог сказать? Кирилл, кто же ещё. Вот — смеётся… Всю правду о тебе рассказывает…

— Не понял, Кирилл — у нас?

— У вас! — передразнила Рина. — У тебя, а ты где-то шляешься.

Кирилл никогда у нас не бывал. А тут здравствуйте. Это впервые. Понятно, он раньше отснялся, ушёл прежде меня, потом позвонил нам домой, меня ещё нет, застал Рину, которая пришла с работы, рассказал ей, какую оказал мне услугу, напросился в гости — со мной обсудить итоги дня и творческие планы на будущее.

Всё это очень хорошо, но мне не понравилось. Кирилла у нас никогда не было, а тут здравствуйте.

Она даже не спросила, когда я приду. Моё отсутствие воспринимала как должное.

Не понравилось.

Я сказал:

— Ждите.

Вернулся в «Пики».

Настя сразу догадалась, что не так что-то.

— Планы меняются?

— Есть проблемка. В общем, там дома кран прорвало, надо ехать спасать. Ну, мы встречу с тобой потом отметим. В следующий раз.

— Встречу? — усмехнулась (о, эта усмешка мне хорошо знакома). — Нет уж, — сказала, — теперь проводы. Иди. До поминок.

— Почему же поминок?

— Потому что коньки откинешь, сам знаешь.

И вновь отвлеклась на Саш. Разговор у них был о Тарковском.

— Это да, — вспомнил я о продюсерском замысле.

— Ладно, ступай. Фортинбрас.

Ну и при чём тут Фортинбрас, думал я, выходя на улицу. Просто решила меня поддеть Фортинбрасом.

Как-то коряво получилось, плохо «кран прорвало» изобразил. Глупо, глупо. Да потому что она меня знает как пять пальцев. Ну так что же, всё к лучшему. Нет, правда. Два раза куда там нельзя войти? В реку? Ага. И нечего в гости ходить, когда у самого гости. В магазин просроченных продуктов я сегодня не пойду точно. Самая дешёвая просрочка — в подвале расселённого дома за Центральным рынком. Позавчера я там побывал впервые. Купил банку сайры. Не помню, сказал ли Рине про срок годности, но суп получился вполне. Вполне сносный. Обычный рыбный суп. Из консервов.

Платёжеспособный гражданин-потребитель, я посетил «стекляшку».

Купил фруктов, сардельки, замороженную фасоль и бутылку молдавского коньяка.

На ящиках, именуемых стеклотарой, сидели перед «стекляшкой» бабуси. Они разложили свой товар на парапете у бывшего памятника — кто солёные огурцы продавал, кто сушёные грибы, кто вязаные носки, одна предлагала комнатные растения. Был у неё в небольшом горшочке непонятный суккулент с распустившимся цветком, похожим на миниатюрную астру. За отсутствием других цветов купил этот. Весна!