Прямо сейчас

Сергей Нагаев, 2013

Молодой программист Данила мечтает об учреждении свободной онлайн страны, гражданином которой может стать любой, кто зарегистрируется на ее сайте. Но пока наш киберанархист – гражданин России, живет в Москве, где немало реальных проблем, где снова кризис. Что станет для Данилы более важным – заумные идеи или текущая мимо него жизнь? Кто поможет Даниле, а кто реальным танком встанет на его дороге? Среди героев романа: компьютерщик, дизайнер, верхолаз, другие невеликие люди – с одной стороны. А с другой – президент России и его окружение. Два мира, чьи судьбы, казалось бы, не могут пересекаться. Но не в этом романе. Книга является вымыслом, не имеет ничего общего с действительностью, любые совпадения с реальными именами, названиями и событиями случайны. Полный список книг автора можно посмотреть тут же, кликнув на имя «Сергей Нагаев». Содержит нецензурную брань.

Глава 5. Вагинная

Тем же утром Данила — необычно рано для него, аккурат к началу рабочего дня — вышел из пригородного автобуса на остановке «Быково» и уже через пару минут вошел в двух этажное здание, на стене которого имелась табличка «Станция искусственного осеменения сельскохозяйственных животных». Лицо Данилы выражало тревогу и загнанность. Озираясь, он прошел по коридору первого этажа, на ходу извлек из кармана ключ и, отперев одну из дверей, оказался в комнатушке с узким оконцем. Это было его рабочее место.

Он бросил сумку на стул. Здесь, казалось, напряжение с него несколько спало. Содрогаясь от зевоты, Данила запер дверь изнутри на ключ, сгреб на большом столе к стене бумажки, провода, пустые коробки от компьютерных запчастей и сами запчасти, отшвырнул туда же, не заботясь о том, что могут покорябаться, лазерные диски, по поверхности которых заметались радиусы неживой радуги, и лег, свернувшись калачиком на расчищенном пространстве столешницы.

Данила лежал и прислушивался к тому, что происходит за дверью, но ничего особенного там не происходило. Иногда лишь слышалось то цоканье женских каблучков, то мужская поступь, то унисекс‑шарканье, порой доносились и голоса, которые Данила, приподняв голову и навострившись, узнавал — это были сотрудники станции. Время от времени его веки смежались, и тогда он старательно таращил глаза, чтобы не уснуть, но в конце концов не удержался на краю реальности и провалился в сон.

Спал он крепко и, когда проснулся от громкого стука в дверь, не сразу даже понял, где находится.

— Емельянов, ты там? — услышал Данила женский голос из‑за двери. — Может, его нет?

— Да там он, — донесся второй женский голос, — я видела из окна, как он на работу плелся. Опять, наверно, в наушниках сидит, ни хрена не слышит. Данила, открывай!

В дверь вновь забарабанили. Данила приподнялся и тут, похоже, вспомнив о чем‑то, внезапно стал с тревогой и волнением прислушиваться к происходящему снаружи. Затем он слез со стола, подошел, прихрамывая на затекшую ногу, к двери и повернул ключ в замке.

— О, вот он, — улыбаясь, сказала одна из двух теток, стоявших на пороге каморки, она была в синем рабочем халате. — Что, Емельянов, опять свою музыку безумную слушал? Что‑то у тебя вид какой‑то ошарашенный. Или запуганный.

— Да не запуганный он, — ответила за него вторая тетка, на которой был белый халат, и, хохотнув, добавила: — Дрых, скорей всего. Вон, глянь, ухо красное.

Надо признать, первая женщина, та, что была в синем халате, угадала — Данила и в самом деле выглядел очень обеспокоенным. Стараясь скрыть волнение, он ответил нарочито весело и, пожалуй, даже развязно:

— Я не спал, а работал в ждущем режиме.

По выражению лиц женщин было ясно, что оценить этот юмор они не в состоянии, поскольку бесконечно далеки от мира компьютеров. Между тем по выражению лица самого Данилы и по тому, что он, сделав вроде бы случайный шаг к женщинам, бросил быстрые взгляды за их спины и еще по сторонам, как будто хотел удостовериться, что, кроме них, его никто не поджидает, — словом, по его поведению можно было бы решить, что он ожидал увидеть монстра и пребывает в сильном смятении, чуть ли не в панике. А это явно не соответствовало ситуации: вряд ли добродушные подтрунивания теток‑коллег по поводу сна на рабочем месте могли быть причиной такого волнения.

— Ждал, говоришь, чего‑то? — хмыкнула тем временем та, что была в синем халате. — Ну тогда ты дождался — пошли.

— Куда? — отступив на шаг, спросил Данила.

— Господи, да чего ты так нервничаешь? Просто поможешь мне сперму брать, а то Клим куда‑то пропал. С похмелья небось паразит, а план‑то выполнять надо.

При этих словах Данила непроизвольно вздохнул с облегчением.

— Зина, ну как я буду помогать? — ответил он. — Я же не умею.

— А чего там уметь. Я за Клима буду техником, сама все сделаю, а ты побудешь бочаром за меня, только быков подводить будешь, это ж легко. Давай, в общем, выходи минут через пять на двор.

Женщины ушли.

Данила умылся холодной водой в туалете и отправился куда позвали.

Он шел нехотя. Казалось, его по‑прежнему что‑то сильно беспокоило, он был настороже и при этом отчаянно старался не подавать виду, что опасается чего‑то, даже стал насвистывать, как бы демонстрируя беспечность и отсутствие проблем тем, кто может его вдруг увидеть. Однако он быстро заметил, что насвистывает фальшивя и к тому же как‑то слишком громко, и, когда дал явного петуха, так что свист превратился в шипение, прервал эти маскировочные пассажи.

На станции искусственного осеменения бычья сперма добывалась круглогодично. Зимой, в стужу, процесс происходил в производственном корпусе, а летом, как сейчас, и вообще, когда было более или менее тепло, быков для этого приводили из стойла на прилегающий к корпусу двор. Чтобы попасть во двор, Даниле нужно было пройти из административного здания через производственный корпус. Данила шел по нему не спеша и с каждым шагом двигался все медленнее. В длинном коридоре с утра, видимо, помыли пол, и от желтого кафеля теперь веяло благостной прохладой. Может, Зина во двор еще не вышла, с надеждой подумал Данила. Он глянул на распахнутую дверь в конце коридора, в проеме которой виднелась часть двора, залитая палящим солнцем. Лучше бы подождать ее где‑нибудь здесь, в тени, решил он. Если она выйдет во двор и не застанет там его, ну тогда, не дождавшись, все равно сюда придет и позовет еще раз. Господи, как же не хочется заниматься после бессонной ночи хоть чем‑то! Тем более выводить быков из стойла и вести их на веревке, породистых, огромных, иногда норовистых, опасных, к забору у производственного корпуса, где обычно у них берут сперму.

Между тем это были не подлинные, не истинные мысли Данилы — он думал так, но думал так лишь понарошку, для виду, как будто любой посторонний сейчас мог прочесть его мысли и ему нужно было скрыть то, что по‑настоящему волновало его. Он не размышлял, а скорее заставлял себя размышлять о том, что ему вот вроде как неохота идти на жаркий двор и лень участвовать в отборе бычьего семени, но в действительности предстоящее дело вовсе не угнетало его. Даниле очень хотелось бы испытывать именно такие чувства, именно так думать, потому что он надеялся, вернее, изо всех сил старался убедить себя в том, что всё в его жизни остается прежним, что ничего не изменилось прошлой ночью. Он, словно актер, старательно играл самого себя — того себя, который мог бы быть сейчас на его месте в обыкновенное утро после, скажем, обыкновенной бессонницы в собственной постели. Или пусть не после бессонницы в своей постели, а, предположим, после того же ночного клуба, после кутежа с какими‑то забавными шалостями и похождениями. Но никак не после того приключения, которое ему пришлось пережить минувшей ночью.

В общем, он был совершенно не против поработать сейчас с быками и даже, наоборот, был чертовски рад, что его вызвали именно по этому делу, а не по кое‑какому другому. Однако, сколь он ни старался отогнать от себя мрачные мысли, они вырисовывались в его сознании, нависая черной горой декораций на заднике сцены, где он, отчаянно, водевильно переигрывая, пытался исполнять роль беззаботного парня. При этом время от времени в его памяти всплывал один и тот же момент из прошлой ночи. Перед глазами его периодически на миг возникала и тут же пропадала ужасная картина: у порога обитой жестью двери, в растекающейся луже темной крови, раскроенная голова неизвестного мужчины, который распластался на пяти ступеньках бетонной лестницы, спускающейся от этой двери в зал банка семени. И еще — алые брызги на белой кафельной стене хранилища спермы, у самой дверной рамы, прямо над этой головой с зияющей на макушке раной, из которой шла и шла, стекая и густея на коротких темных волосах, багряная кровь.

Дверь в банк семени, где кто‑то убил этого мужчину (а это, несомненно, было убийство), находилась в конце коридора, по которому сейчас шел Данила. Издалека было видно, что дверь заперта. Собственно, по‑другому и быть не могло. Понятно, что никто из работников станции туда сегодня еще не входил, иначе уже поднялся бы шум, приехала бы милиция. Но ему‑то, Даниле, что до закрытой двери хранилища бычьей спермы? Ведь его не было здесь прошлой ночью, когда все это произошло. Он ничего не видел. Он ничего не знает. Тем более что он действительно не знает, что все‑таки произошло. И поэтому, когда кто‑нибудь, кто первым зайдет в банк семени, обнаружит за порогом труп и когда весть об этом разнесется по станции и дойдет до Данилы, то тогда он, Данила, очень сильно удивится, будет вместе со всеми круглить глаза, будет гадать, что там случилось и почему.

Пройдя с половину коридора, он остановился у другой двери, деревянной, посредине которой было устроено откидное окошко. К этой двери была пришуруплена синяя табличка. Табличка, как и дверь, имела свою историю, в смысле была, по меркам Данилы, доисторической. Если присмотреться, то по строгому, угловатому шрифту надписи, в котором прочитывался стиль сталинского классицизма, а также по тому, что края синего прямоугольника хранили следы многочисленных, не очень‑то аккуратных разноцветных покрасок двери (сейчас дверь была коричневой), — по этим признакам можно было понять, что дверь с табличкой появилась здесь несколько десятилетий назад. На табличке было написано: «Вагинная». Ну, знаете, как оно бывает: в учреждениях есть приемные, в больницах — операционные, на заводах — бойлерные. А здесь была вагинная — она же лаборатория, где стерилизовались и хранились искусственные коровьи вагины для взятия бычьего семени. Корпус такой вагины был пластмассовым, а изнутри эта чуть ли не полуметровой длины труба была отделана мягкой резиной. С одного конца вагины, как полагается, была дырка для насаживания на член быка, а с другого конца к трубе был прикреплен сменный полиэтиленовый пакетик для сбора спермы.

Может, подумал Данила, Зина сейчас там, в вагинной, треплется о чем‑нибудь с Полиной Петровной? (Полина Петровна, та самая женщина в белом халате, что приходила будить Данилу вместе с бочаром Зиной, была на станции искусственного оплодотворения заведующей лабораторией — хозяйкой вагинной.)

— Ну чего ты приперся и встал — здесь же стерильные влагалища! — донесся изнутри грозный голос Полины Петровны, хотя Данила не успел даже притронуться к дверной ручке. — Вали отсюда!

Дверь распахнулась, из нее выскочил невзрачного вида человек лет около сорока, в котором Емельянов сразу узнал техника по взятию бычьего семени Клима. Стало быть, это к нему обращалась Полина Петровна.

Судя по несколько разбалансированным движениям Клима, он был, как обычно, в подпитии.

Дверь захлопнулась, а в открывшееся дверное окошко выглянула Полина Петровна.

— Клим, если можешь ходить, иди и работай, — сказала она технику.

— Петровна, ну выдели чуток спирта, будь человек, — попросил Клим. — Видишь, мне поправиться надо?

— Ты и так уже поправился, это я точно вижу, — ответила она. — Поработай, тогда и налью в обед чуток. Сегодня по плану всего‑то десять быков.

— Всего десять! — с досадой сказал он. — Так ведь от каждого по два‑три раза брать — значит, двадцать — тридцать раз дрочить, это ж сколько по времени получается. Я сдохну, Петровна.

— Не сдохнешь, — уверенно произнесла женщина, — потому что тебя будет подогревать мысль про пятьдесят граммов чистого спирта.

— Сто пятьдесят, — уточнил Клим.

— Хорошо, сотка, и больше не проси, не зли меня, а то вообще ничего не получишь.

— Ладно, по рукам, — сказал Клим, сосредотачиваясь и оправляя свой синий халат. — Давай манду.

Женщина скрылась на несколько секунд и затем протянула через дверное окошко искусственную коровью вагину.

Клим взял из руки Петровны вагину и двинулся по коридору в сторону двора.

— Подогревать меня, видите ли, будет мысль, — проворчал он скорее по инерции, поскольку был, очевидно, доволен исходом торговых переговоров с завлабом Полиной Петровной. — Жара такая, а тут тебе, вместо опохмелки, видите ли, мысль, мать твою, подогревающая.

— Ну что, тогда я уже не нужен, — с облегчением сказал Емельянов, повернувшись, чтобы уйти в противоположном направлении.

— О, Данила, — сказала Петровна, только сейчас заметившая его из своего окошка. — Слушай, я тебя прошу, пойди хоть на время, подстрахуй этого олуха.

— А чего его страховать‑то? — Данила глянул вслед удаляющемуся Климу, который в этот момент проходил мимо той самой, обитой жестью двери хранилища спермы, и усилием воли заставил себя непринужденно добавить: — Он же нормальный, не шатается практически.

— Тебе жалко? Постой немного на подхвате на всякий случай. Если все будет в порядке, тогда иди к себе, — Петровна хохотнула, — в свой параллельный мир.

Встречая на жизненном пути разных людей, Данила иной раз бывал немало удивлен услышанным от них словам и выражениям. В частности, по мнению Данилы, в мирке, где влачила унылое существование заведующая вагинной лабораторией Полина Петровна, понятие «параллельный мир» существовать не могло. Не исключено, конечно, что ей, скажем, при чтении какого‑нибудь журнала или женского романчика попадались эти слова, но абсолютно точно они не должны были настолько застрять в ее голове, чтобы она была в состоянии оперировать ими. И однако ж!