Суд

Сергей Кучерявый

То ли сон, то ли смерть, а то ли просто туманная реальность. Это драматическая, но отнюдь не плаксивая история одного заседания, где главный герой на протяжении всего процесса подробно рассказывает о нескольких эпизодах из своей жизни. Тут и любовь, и острые размышления о низменостях системы, много юмора, иронии, а также присутствуют мысли о вечном. Книга содержит нецензурную брань.

Глава вторая

Процесс начался незамедлительно. Прокурор сухо и негромко принялся за своё привычное дело.

— Итак, Орешников Данил. Тридцать семь лет. Обвиняется…, — он, возясь с бумагами, сделал небольшую паузу и продолжил, — уважаемый суд, перед началом слушаний по настоящему делу я желаю заявить о намерении стороны обвинения изменить порядок слушаний. Ввиду того, что данное дело в себе содержит три достаточно непростых и объёмных эпизода, которые, в свою очередь, также неизбежно содержат в себе ещё ряд сопутствующих деталей. И дабы заранее не смешивать все обвинения в одно, я ходатайствую о том, чтобы мы все вначале ознакомились с этими запутанным делом, а уж после, когда всем всё будет понятно, то есть каждый шаг и каждый умысел подсудимого будет нам ясен, тогда-то я пространно и выдвину обвинения.

— У защиты есть возражение? — спокойно спросил судья.

— Нет, Ваша честь, возражений не имею, — учтиво отвечала адвокат. В её интонации или даже в самой манере речи, в какой-то её внутренней энергетике, по крайней мере, мне отчётливо слышались подстрочные слова мол, вертите как хотите! Я всегда уверена в своих силах! И никакие прокурорские ухищрения мне не страшны.

— Ну что ж, раз так всем будет удобнее и более того, всем будет понятнее суть данного дела, прошу вас, приступайте, — размеренно произнёс судья, вызывая в окружающих лицах какое-то доверие к себе и одновременно какой-то незримый пиетет к его опыту и его судебной мудрости. Стукнул молоток.

— Благодарю, — в рабочей манере сказал прокурор. Он привстал, взял в руки одну из папок со своего стола, на котором был строжайший, педантичный порядок, что совершенно нельзя было сказать о столе адвоката, — итак, Орешников Данил, тридцать семь лет. Встаньте, пожалуйста, за трибуну.

Поверх всех неуёмных обращений в мой адрес звучали регулярно также какие-то пояснения, формальности. Они вроде бы уже и долетали до моего сознания, прежнее эхо теперь поубавило свои круги, но всё равно моё восприятие ещё продолжало быть размытым. Этот путь к трибуне ощущался мной, как некая шаткая тропа, где каждая поступь отражалась какой-то совершенной нереальностью происходящего вокруг. И не смотря на то, что расстояние до назначенного места было около полутора-двух метров, мне же эти метры показались какой-то склизкой дорогой, тающей в бескрайности полей. Время не остановилось, нет, это попросту невозможно, время просто замедлило свой ход. Мне показалось, будто бы я нахожусь внутри самого времени, а оно всё растекается где-то меж брегами, где-то меж двумя зависшими минутами. И на какой-то краткий миг я словно бы ощутил, будто иду я ранним утром, окутанный весь прохладной вязкой сыростью, иду я будто по той самой дороге. Небо — плотное одеяло облаков, совместно с клоками рваного тумана всё трутся и трутся о мои очертания, безразлично одаривая меня щедрой, внутренней, бесконтрольной дрожью. Моё время все также безучастно продолжало скрывать от меня абсолютно любую возможность увидеть не то чтобы горизонт, а хотя бы некоторые предстоящие мне шаги. И слова напутствия адвоката откуда-то сбоку, словно бы из бурьяна взлетели они птицей и волной коснулись меня. Мол, говорите всё предельно откровенно, расскажите всё о своих чувствах, что вы испытывали тогда. Откройте суду все те мысли, что были у вас, все те помыслы, откройте суду всё, что двигало вами, всё предельно откровенно. Это важно!

— Эпизод первый, — начал прокурор, — Данил расскажите, как и при каких обстоятельствах, вы познакомились с Екатериной Левиной.

Я даже не успел отпрянуть, не успел даже качнуть в сознании мимолётную тревогу на тему: «Что я мог такого с ней сделать? Да и когда это было вообще? Сколько лет то прошло?», как в голове незамедлительно, причём не лёгким призраком, а вполне себе ясным и привычно дерзким голосом отозвалась Катя.

— Не Левина, мудила, а Лёвина!

Мне вмиг стало легче. Эта шалость воспоминаний, от которой я возможно даже поневоле улыбнулся, она вселила в меня какую-то уверенность. Я, конечно же, откровенно не понимал, с чем связан этот, по сути, лирический допрос, ввиду чего я охотно принялся рассказывать историю давно минувших дней.

Познакомились мы на сайте знакомств, что-то вроде анонимного чата. Мне двадцать шесть, я недавно вылетел с предпоследнего курса медицинского института, гастроэнтерологом я так и не стал. Обидно? Ну, как сказать? Скорее, больше нет, чем да. Дело было так. Будучи ещё студентом третьего курса, я в качестве подработки устроился в фармацевтическую компанию, и за несколько лет у меня в этой сфере всё как-то удачно сложилось. Я неплохо поднялся по карьерной лестнице, а учёба соответственно с каждым новым шагом отходила всё дальше и дальше на второй план. Вначале меня терпели, подтягивали, входили в положение, а предпоследний курс я вообще толком не посещал. До того момента, до того времени мне всё как-то везло, всё мне сходило с рук. На самом деле, может оно и хорошо, что меня отчислили, а то какой бы из меня вышел врач? Катя тоже имела отношение к медицине, ей на тот момент было восемнадцать, и она кончала второй курс медицинского колледжа. Наше с ней знакомство произошло весьма странным образом, хотя с другой стороны, за свою жизнь я ни разу не встретил ни одной пары, в которой сказали бы, что они познакомились как-то стандартно и однообразно, что в их истории не было никаких особенностей, запоминающихся обстоятельств, и вообще, что в начале пути у них не было ни единой придури в отношениях. Практически сразу, буквально спустя несколько фраз стандартных приветствий в чате, она скинула мне свой номер. Нет, меня это не насторожило, хотя ранее я уже не раз переживал неприятные моменты из-за некоторой своей доверчивости к людям. Как-то я проникаюсь ими что ли, как-то легко вхожу в круг их забот, вот вроде бы мгновение, и я уже участник абсолютно чужих дебрей. Не сказать, чтобы я прям вмиг вспыхиваю и, становясь рьяным, с головой уходил в рядом текущую жизнь, как знакомую, так и вовсе постороннюю, нет, я просто всегда умел по-докторски слушать. Оптимизмом от меня точно никогда не пахло, но и кардинальных шагов я никогда не совершал, я не был решительным. Я ей тогда сразу написал в месенджере, не задумываясь совершенно ни о чём. Может я и сознательно желал притянуть к себе того, кто пожалуется мне на свои трудности, не знаю. Не из сердобольности я делился своим вниманием, а скорее так случайно, и как ни странно этот посторонний надрыв обязательно случался на моём пути. Может, какая такая черта во мне и присутствует, вероятно, привитая Гиппократом, хотя вполне может быть, что эта нить судьбы является и моим врождённым качеством. Очень сложно акцентировано выделять в себе подобные составляющие душевной морфологии, скорее даже это мало возможно. Много ещё чего тут можно накручивать и о чём размышлять, но, тем не менее, мне тогда хватило одного лишь голосового сообщения от неё, чтобы я взял мгновенно, вынырнул из своей привычной среды и наскоро перенёсся в иное измерение совершенно незнакомого мне лица.

— Короче это, прикинь, — волна невероятно тяжёлой интонации на ровном месте поразила меня из динамика. Голос её был переплетён то ли с детскостью, то ли с неумелой дерзостью, но в это, так сказать, первое знакомство я больше обращал своё внимание именно на тон её проблемы. А проблема действительно была, — я не знаю, это, короче, что за хрень со мной, но я прикинь… Ты, кстати, первый с кем я говорю после… Короче я, только, как минут десять назад очухалась, и оказывается, я лежу уже в холодной ванне. Холодно бл..дь, башка трещит, гул в ушах какой-то, кровища на полу, на ванне, на стиралке. А я такая сижу, тупо смотрю и никак не могу догнать, что сука здесь вообще такое? Надо было бы, наверное, испугаться, а я как дура встала, опёрлась на раковину и зависла. В зеркало глянула, а там ёптить, рожа тоже вся в крови, нос разбит, левая сторона опухла нафиг. Жопа короче какая-то! Вся жизнь перед глазами промелькнула! Я могла ведь и сдохнуть тут.

— Ну да, считай, повезло, — непривычно говорил я в похожей ей манере, — поскользнулась походу, да?

— Да не, это уже не первый раз. Такая хрень уже случалась на этой недели, только не в ванной, а в коридоре упала, сука ногу тогда подвернула, до сих пор болит, — спокойно, в абсолютном порядке вещей, рассказывала она это в очередном голосовом сообщении.

— А что с тобой? Что врачи говорят по этому поводу? Не шутки же так в обмороке валяться!

— Какие нафиг врачи, какая в жопу больничка? Ты что гонишь что ли? Я сама итак знаю от чего это! Надо по ходу с диетами мальца завязывать!

— А ты когда последний раз ела? — меня вдруг внезапно осенило.

— Да хрен знает, вчера вроде, а не, позавчера что-то ела. Точно, мать тогда с утра приходила, запихала в меня пирог какой-то. Потом отблёвывалась от него полчаса! Лучше бы с отцом осталась тогда после развода и жила бы сейчас с ним вообще в другом городе. Эта истеричка нервная блин, как начала дурниной орать, типа: «Ты почему ничего не ешь? На звонки не отвечаешь? Вообще, в кого ты превратилась, на кого ты стала похоже?». И всё в таком духе, короче. Я её тогда выставила и ключи нафиг забрала.

— Погоди, с родаками. Давай потом. Ок? Давай ты сейчас может чего поешь, пока в обморок опять не брякнулась? Кашу, бульон, ну или там картофан варёный, а?

— Фууу! Бл… фуу! Иди ты в жопу! Фуу! Чуть не блеванула опять, хоть давно уже и нечем.

— Завязывай!

— Я сказала, не буду есть!

— Ладно, ладно, как знаешь, но я всё равно тебе рекомендую что-нибудь поесть, ну или тогда хоть дверь не запирай входную, на всякий случай знаешь, а то потом ломать придётся, чтобы к тебе скорая попала. Давай, бывай.

Я холодно и довольно резко окончил беседу и далее приступил к домашнему, очень важному, а главное, ответственному занятию, то есть к варке пельменей. Вода закипела, я кинул соли, лаврушки, перца горошком и всыпал пачку пельменей. Стою, помешиваю, а из головы ни как не выходит едва ли знакомая мне девушка Катя. На одну чашу моих внутренних весов капала обычная, равнодушная вода из-под крана мол, да тебе-то какое дело? Какая-то левая баба, которую ты даже не видел, на аве за место её фото там вообще стоит какая-то мультяшная картинка припанкованной киски, да и общался ты с ней в общей сложности даже не час, а всего лишь минут двадцать, не более. О чём может быть речь? Ну и в то же самое время на вторую чашу весов чеканкой падали горячие капли живой воды человеческого переживания. Эмоции ли, данные мне судьбой в наказание? Или же это просто медицинская хватка, что никак не может отпустить ситуацию, не разрешив её, ну или не внеся в неё хоть какую-то ясную лепту? Я очень надеялся на то, что она возьмёт и по-девичьи обидится, заблокирует меня в месенджере, и тогда моя нелепо возникшая ответственность облегчённо падёт с кромки совести, и уже к утру я вряд ли вспомню о ней. Но долго ждать не пришлось. Я не успел доесть свой ужин, как телефон вновь завибрировал, от неё пришло новое голосовое сообщение.

— Короче, у меня тут в холодильнике есть пара киви, огурцы, яблоки зелёные, йогурт какой-то, ещё какая-то хрень, а вот кефир есть, но он это, дофига просроченный уже, — она говорила так легко и непринуждённо, словно бы она знает меня много лет. И уж действительно складывалось такое впечатление, что ей было больше не с кем говорить. Её прежняя едкость и нервозность волшебным образом куда-то испарились, будто бы их и вовсе не было и даже не могло быть. Будто бы она взяла и с лёгкостью тряхнула всеми своими ветреными амбициями современной юности, оставив себе про запас лишь малую часть прежних диалоговых колючек. Лёгкая, не задумываясь ни о чём, она просто пошла дальше.

— Нет, кефир сразу выкинь! Попробуй съесть йогурт. Тебе надо организм запустить, он у тебя встал, — и я начал читать ей лекцию о подручных средствах, о незамедлительных мероприятиях, выражаясь, конечно, доступным языком. Я пошагово рассказывал ей о всех действиях, которые она должна будет выполнить. И да, признаться, я был очень рад такому повороту.