Суд

Сергей Кучерявый

То ли сон, то ли смерть, а то ли просто туманная реальность. Это драматическая, но отнюдь не плаксивая история одного заседания, где главный герой на протяжении всего процесса подробно рассказывает о нескольких эпизодах из своей жизни. Тут и любовь, и острые размышления о низменостях системы, много юмора, иронии, а также присутствуют мысли о вечном. Книга содержит нецензурную брань.

Глава первая

Многие, вероятно, попусту считают, что то самое чувство, когда ты вроде бы как, находясь в состоянии максимальной концентрации внимания, что там ты как бы направленно пребываешь в плоскости настоящего времени. И там же, в свою очередь таки же абсурдным образом, там же ютится ещё одно чувство, что также якобы непоколебимо соединено со ступором рассеянного восприятия всего вокруг происходящего, и что оно, это самое ощущение, что оно как-то связано именно с моментом пика, с моментом оглашения приговора. Может быть оно, конечно, всё и так, но лично мне ощущалось это всё как-то иначе. На протяжении всего процесса, если честно, я вообще находился в какой-то онемевшей прострации, лишь иногда каким-то самым малым краешком сознания я выныривал оттуда на поверхность, а иногда и вовсе я был целиком погружён в тот, вроде бы, как и свой, но до ужаса непроглядный туман сознания. Нет, в глазах у меня не мутнело, я видел всё ясно и прозрачно, просто зачастую я стоял в каком-то недоумении, вроде бы, как и всё слышу, вижу, понимаю, наблюдаю за каждым движением, за каждым мельчайшим шажочком хода процесса, но и в тоже самое время, откровенно ничего не понимаю. Всё было как будто не здесь и не со мной, а я лишь просто тут стою и вроде как со стороны за всем наблюдаю. Сознание моё было одновременно, и напряжено до предела, и как-то безразлично расслабленно, от чего мой внутренний волнистый тремор иногда таки переходил в лихорадку, скитаясь где-то между мной, залом суда и протяжными воспоминаниями, которые то и дело подробно переполненной галереи изобиловали обрывками, а то и целыми томами моих деяний. Помню прокурора, сухенький такой мужичок холодного и сдержанного толка, в зале присутствовало еще порядком народу. Сам прокурор был одет в самый, что ни на есть, обычный тёмно-серый костюм не первой свежести, а белая рубаха с редкими синими полосками, короткая стрижка, лёгкая проседь на висках — всё это незатейливо придавало ему какую-то особую стать. Его крайне цепкие черты лица были сотканы на удивление, только из ровнёхоньких линий, словно бы они были высечены из камня, что придавало ему ещё большую холодность и недоверие. Я всегда раньше думал, что обвинитель на судебном процессе должен быть всегда одет в свой рабочий, парадный, или ещё какой-нибудь там форменный мундир, но в моём случае всё выглядело не так. Отчего с самого начала, внутри меня начали пробуждаться некие доли сомнения, возникали вопросы и никуда не ведущие мои пустые размышления.

— Что это вообще за суд такой? Какая-то странная обстановка, какая-то совсем не похожая на реальность! А может, я сплю? Может всё это мне снится? Ещё звон этот в голове откуда-то взялся и не прекратится никак…

Я ни раз пытался остановиться, ни раз пытался всё как-то усмирить эти свои безумные потоки, но внутри меня всё также несносно и тошнотворно продолжали метаться чуть ли не в панике мои загнанные в тупик мысли. Всё сыпались и сыпались какими-то обрывками будто бы в пустоту все мои нескончаемые вопросы, на которые, разумеется, я и не ожидал ответа. Вопросы копились, слоились и тяжелели, но, тем не менее, не смотря на всё это безумие, я всё продолжал наивно надеяться, что это какой-то нелепый розыгрыш, что всё это неправда, что вот-вот представление окончится, и я вновь окажусь в своём привычном окружении, в своём комфортном состоянии. Моё сознание всё неистово продолжало цепляться за воздух, цепляться за любые проскальзывающие детали, что могли вызвать хоть какую-то каплю сомнения во всём происходящем. И да, в зыбком числе всех тех мелочей, я всё же крепко уцепился надеждой за один явный наружный факт несоответствия — это отсутствия форменной одежды на прокуроре. Ещё меня смущало то, что этот зал не вмещал в себя зрителей. Я каждый раз изо всех сил пытался теребить свою увядшую логику, притягивая за уши любые домыслы. И что самое странное в этой всей череде каких-то откровенно сонных картинок, так это то, что я совершенно никак не мог вспомнить, как я очутился здесь, в этом зале судебных заседаний. Не то чтобы я, оборачиваясь назад видел там всё какие-то туманные следствия, коридоры, повороты, россыпь времени, допросы, и снова череда бездействий, нет, я не видел ничего. Словно бы кто-то нагло взял и отрезал весь этот предшествующий путь, будто бы до этого пресловутого зала судебных заседаний у меня вообще ничего и не было, какая-то пустота, какая-то сплошная кома. А в голове тем временем периодами то и дело всё елозили мысль:

— А может это вообще не тот суд, о котором я думаю? Может это действительно, тот самый…, Высший Суд? Может я умер, и именно сейчас надо мной будет вершиться тот иной, Небесный суд? Кто знает, как там у них всё устроено? Может всё точно также, по аналогии с земным судом, или же скорее, напротив, в земном суде устроено всё точно также, как и в Небесном? Опять же, кто там был, кто правду видел? Хотя и то и это… всё вполне может быть, — успокаиваясь, я вздыхал и не переставал размышлять, всё помещая свои многотомные идеи в мгновения, в свинцовые секунды времени, — всё очень даже может быть! Сейчас наверняка должен выйти… О, нет, нет, он должен именно явиться, а не просто выйти, мудрый седобородый старец. И всё начнётся. Он чинно займёт центральное место за столом, там где сейчас никого нет кроме одного того хлипкого образа человека, который судя по всему является секретарём. Судья или как правильно то, как поуважительней то будет его называть? В общем, он посмотрит на меня и тут же безотлагательно примется подробно рассматривать историю моей жизни, пусть и не долгой. Да как же так то? Неужели я и на самом деле умер? А от чего? Что случилось?

Фантазии мои бесстыдно плодились, они всё крутились, вертелись в каком-то действительно уж отчаянном бреду, и объём их весь тот неумолимо возрастал. И сливаясь, таким образом, в единую оргию мутнеющих вопросов, я едва ли уже не сходил с ума, хотя, как знать, быть может, на тот момент эта черта была мной уже давно пройдена. Признаться, в какой-то миг мне и вправду искренне хотелось, чтобы этот процесс был тем самым Высшим судом, отчего-то он мне казался менее страшным, нежели обычный земной суд. Почему так? Да вероятно от того, что всем было хорошо известно и мне естественно в том числе, что какие именно последующие мероприятия ожидают подсудимого после оглашения приговора, это ни для кого не секрет. И именно эта ясность, она-то и сковывала моё нутро. А о последующих этапах того неземного суда, о них в точности не знал никто. Ведь никто так и не вернулся от туда, никто ничего не рассказал, как там всё на самом деле, и даже весточки, никто даже самого захудалого письмеца оттуда так и не присылал, отчего слепая надежда и пробуждала во мне некое наивное чувство на подобии уверенности. На самом деле, строгость решения того Небесного суда, результат, срок и условия отбывания наказания где-то — всё это пока в неведомом для нас месте. Они могли быть куда более суровой ношей по сравнению, например, с колонией. Где, так или иначе, человек живой, жизнь продолжается, не бог весть какая, но всё же жизнь. И всё равно, сидя на лавке в зале суда, я продолжал надеяться на чудеса. «Ну, пусть даже и тяжёлое, ну какое наказание может вынести Высший суд? — я продолжал размышлять, то есть уговаривать сам себя, так будет честнее сказать — Бог ведь един, насколько я помню из писаний. И он мудрый, он добрый, это точно! Ведь он всех прощает, кто бы перед ним не оказался! Об этом же любая религия твердит! — продолжал я раздувать облако оптимизма в сознании, — так стоп! Даже если и так, Бог всех любит и всем всё прощает, особенно тем, кто раскаялся, хоть я и совершенно не понимаю, в чём есть мои прегрешения, какое преступление я совершил? Наверняка вскоре всё прояснится, и я уж точно не откажусь, я раскаюсь в содеянном, если вспомню, конечно. Но вот дилемма, тут же возникает другой вопрос: если всё так, прощение, помилование и всё в том духе, то спрашивается, зачем тогда вообще нужен весь этот суд, раз итак всем всё отпускается? Традиции?»

Я не успел выгодно закончить свою фантазию, как все присутствующие встали, и в зал вошёл судья. Он и вправду был седобородым старцем, но был он в мантии, носил аккуратную белёсую бородку и был он в летах. Также, за несколько минут до прихода судьи, в зал вошли и неспешно расселись по своим местам двенадцать присяжных. Все до единого, они являлись обладателями, а скорее даже носителями каких-то совершенно безликих для меня черт. Они, как все вместе, так и каждый по отдельности, представляли собой какое-то явное олицетворение рутины, какое-то явно замыленное равнодушие. Складывалось такое впечатление, будто эти бело-чёрные субъекты были произвольно выдернуты из общих нескончаемых потоков города, и им по большому счёту абсолютно всё равно о чём пойдёт речь и кого тут нужно будет судить. Они как водится, были расположены неким особняком, их островок был отгорожен от общего зала деревянными перилами. Лиц было не разглядеть, да честно говоря, и не хотелось. Их общий, будто бы специально надетый на них траурный гардероб не позволял акцентировать на ком-либо своё внимание, но тем не менее, всю эту сплошную картину разбавляла довольно странная градация. Все двенадцать присяжных заседателей были разделены на три равные группы по четверо в каждой. Ничего вроде бы странного в этом нет, ну сидят они тремя рядами и что с того? Да собственно ничего такого в этом-то и нет, кроме одной, а точнее нескольких наглых деталей. Каждый ряд имел свой цвет, то есть на каждом ряду находились не просто какие-то опознавательные знаки в виде флажков или ещё там какой другой мелочи, а выходило это так, что весь и каждый ряд были полностью выдержаны в различной и вполне конкретной цветовой гамме. Стол, стулья, детали, светильники на подобии маленьких аккуратненьких бра, и прочие предметы необходимости и интерьера данного ряда имели один единый тон. Да, их было три. Верхний ярус был окрашен в какой-то непривычный для обыденного глаза тон, вроде бы, как и фиолетовый, но и сиреневый тоже присутствует, какой-то очень туманный и не конкретный цвет, что совершенно нельзя было сказать об остальных двух. Средний ярус был зелёный, цвета бильярдного сукна, а нижний ряд был тёмно-бордовый. И всё бы ничего, если бы данные цвета соответствовали хотя бы государственной символике или были они помянуты в рамках каких-то традиций юриспруденции, но нет же. Может, конечно, я чего-то и не знал, но этот непривычный триколор вызывал у меня некое смущение, хоть он и гармонично вписывался в общий, преимущественно деревянный интерьер зала суда.

Секретарь монотонно зачитала заголовки формуляров настоящего дела, затем отчиталась о явке присутствующих, и также кратко принялась оглашать правила поведения в зале суда. Основной поток этой информации до меня долетал каким-то размытым эхом, я до конца ещё никак не мог привыкнуть, поверить, понять, что всё это происходит со мной сейчас и здесь, но некоторые слова всё же врезались в меня, оказывая внезапно пробуждающий эффект. В череде фраз, слов, имён, я отчётливо услышал слово — адвокат.

— Какой к чёрту адвокат? — едва ли тихое возмущение покинуло мои пределы, как рядом, буквально в метре от себя я обнаружил молодую женщину — это и был мой адвокат. Я робко стоял подле и растерянно смотрел на неё, мне всё ещё хотелось заявить, громко сказать, — какой адвокат? Вы о чём вообще? Я вижу этого человека впервые! — но я колебался. Я не ощущал почвы под ногами. Мне явно не доставало сил, чтобы решиться и всё это произнести. Да и к тому же все мои сомнения и полное отсутствие памяти, они не придавали мне уверенности, — а может адвокат и вправду мой? Может, она действительно представляет мои интересы? Будет отстаивать мои права и находиться рядом. А может, она со мной вообще с первого дня следствия, которого я тоже, к сожалению, не помню, — опять я размышлял. При этом я всё больше и больше откуда-то извне начинал ощущать, то ли моральное, то ли вполне физическое пологое давление на свою голову и плечи, отчего я ещё больше ёжился и вжимался в себя.