Алмазы бывают разные. Повесть

Сергей Кучерявый

Современная история о ценностях, о взглядах, и о смысле жизни совершенно различных людей, отдыхающих вместе с героем, по совместительству астрологом, в одном санатории курорта Боровое, рядом с исторически значимым местом силы – Поляной, Троном Абылай Хана.

Прогулки у озера

День ото дня майская, ни с чем несравнимая магия нежнейшего тепла всё шибче и шибче брала верх над едва ли проступившими северными побегами зелени нового сезона. Листья, цветы и зелень на фоне преобладающих сосен, что супротив циклам всегда одного цвета особо не утомляли глаз своим постоянством, ввиду своей пока что ещё только лишь пробудившейся жизни, отчего прогулки не могли казаться пустыми, а напротив, с каждым разом стремительный аромат распускающейся весны всё пьянее и слаще шептал каждому прохожему о прекрасной поре. Я в очередной раз гулял и наслаждался одиночеством, если не брать, конечно, во внимание окружение весьма любопытных и смелых беличьих семейств, что вероятно тоже в свою очередь являются неотъемлемой частью туристского антуража. Ясное и чистое утро курортного уголка в своей незыблемой прозрачности смело, быть может даже нагло ускоряло шествие будущего знойного дня, который наступал отнюдь не плавными шагами, а ступал исключительно в своём северном стиле широких мазков, от чего утро мгновенно и незаметно переходило от ночной полу мёрзлой стагнации к назойливому, чрезмерно липнущему ультрафиолету. Сразу после завтрака я отправился на прогулку. Параллельно мне по соседним тропам и аллеям также гуляли люди, кто-то умеренным темпом спортивно проходил мимо, оставляя после себя лишь шлейф шелеста обуви и дыхания звонких ноздрей, кто-то прогуливался семьёй, собирая шишки, экибаны и играючи прячась за деревьями, как правило, молодые семьи, что пребывают пока что ещё в единении, в общем куполе интересов и любви, правда среди них были и те, кто на зависть пронёс эти чувства и дальше, в глубины болезней и седин, и также редкими стайками, подобно ветру мелькали велосипедисты. Я шёл по извилистой бетонке, шёл и не мог надышаться чудным утренним воздухом. Моей самой ближайшей целью являлось лишь желание не торопиться, наслаждаться и отдыхать и, огибая по пути пейзажи с рощицами и булыжными камнями, я держал свой курс, наконец, к заповедному «Щучьему» озеру. Ещё лишь на подступе к водоёму, где-то там внутри меня, в отдалённо потаённой части меня, именно там, где вероятно, и хранятся все самые сокровенные воспоминания, и в сознании начали активно всплывать яркие картинки из счастливого детства. Моё подсознание довольно таки редко даёт подобную слабину, но эта лотерея воспоминаний всегда срабатывает беспроигрышным образом в час когда, я в совершенном одиночестве, беззаботно бреду по пустынному берегу. В этот миг мне всегда приходят на память те далёкие детские вылазки на озеро, на реку, и назвать это действо пикником — у меня не повернётся язык. Огромное множество, абсолютно несчётное количество микро пляжей вдоль небольшой речушки с кристально чистыми заводями, в которых можно было даже разглядеть песчинки и узоры дна. В той чистоте воды стремглав носились стайки мелких рыбёшек, они то и дело взад вперёд исполняли синхронные пируэты, потом, чего-то выжидая, замирали в пространстве и после тут же резким па нарочно, словно бы с небольшого разбега врезались в людские ноги, а порой даже и шутливо погрызывали щиколотки, голени и икры смирно стоящего человека. Присутствовал также там, в детстве на реке обязательный выступ или островок для разбегов и нырков с притоптанной, мягкой речной травой, стояли также там погружённые в воду, обод, шины и колеса целиком от грузовой машины. На подобные сооружения взбирались все кому не лень, — и стар и млад, и трезв и весел, и девушки и юноши, становились даже в очередь, дабы совершить свой воистину неповторимый, красивый и захватывающий дух прыжок в воду. Ныряли все, кто по-спортивному уходил под воду и после всплывал где-то там, где не ждали или же заигрывали, пугая и касаясь незаметно тела, а дети, дополняя очередь взрослых с разбегу падали «бомбочкой», накрывая всех волной брызг и звонкого смеха, который сохранился, засел, впился в мою память. Временами этот смех всплывает и мучительно вопрошает: «Где все те пляжи? Где все те люди, что умели просто, просто отдыхать? Которые умели радоваться мелочам, радоваться друг другу, которые действительно умели быть «здесь и сейчас» и любить, любить, чувствовать сердцем весь спектр жизни, где они все?

— Может, разучились? Или вышли на иной уровень, ведь жизнь ускорилась, условия игры сменились? — в оправдание произнесёт низменность, лень и внутренний страх.

— Может время и ускорилось чисто в событийном восприятии, возможно и правила игры теперь стали чаще обновляться, но ведь никто не отменял «Человека», никто не упразднял «Любовь»! Беда, тошнота, предательство, подлость и ненависть — они были всегда, они существовали во все времена, — напомнит о себе объективная трезвость ума, — во все века истории эти компоненты жизни существа человеческого пребывали в разных стадиях подъёма и падения, но не было, ну, не припомнить такого повального безразличия.

— А может это просто нам, просто мне так хочется чувствовать, сопоставлять, находить и видеть разность этих людских эмоций? Наверняка было много подобных серых, холодных времён, просто мы, я, ощущая себя на гребне волны, на пике хода истории желаю выделить особым ликом свою временную особенность.

— Да чёрт бы побрал все те временные просторы! — вновь ворвался второй спикер вовнутрь моей головы. Он с щемящей тоской воспоминаний моим взором глаз рассматривал брег, мелкую рябь весенней водной синевы и горизонт с таинственными, в тумане скалистыми горами, которые очень красиво, ровно и художественно огибали зеркальный овал озера. Во мне вновь пробудились те счастливые фрагменты картинок из отрезка прожитой жизни. Картинки, там в них летнее вечернее солнце, множество тихих и громких компаний, заняты все злачные места, расстелены коврики, а на них… На каждом разноцветном покрывале у всех имеется похожий продуктовый набор: огурцы, помидоры, отварное яйцо, хлеб, баурсаки, пышки, пирожки, сало, колбаса, а квас, пиво, и водка, что охлаждаясь в воде медленно и не торопясь уменьшаются в объёме. Тут же вещи, тут же транзистор, мяч, гитара, резиновая камера и россыпь общего веселья, лёгкости и какого-то единения. Брызги, игры, спонтанная дружба совершенно незнакомых людей, внезапные кооперации компаний, семей и повсеместно разлитая теплота. Случались, бывали неприятности, вторая чаша весов априори не может быть пустой, но всё как-то проходило с честью, совестью, и как следствие, почти никогда, ни на сердце, ни на памяти ничего не оставалось. О сколько же раз я путал скатерти и, накупавшись до синевы, принимался за обе щёки уплетать чей-то совершенно незнакомый прод запас, но по итогу, кроме общего смеха и искренних улыбок ничего более не возникало ни у одной из отдыхающих сторон.

— А может это просто детство? Яркость красок и любовь ко всему на свете? А на самом деле вокруг были самые обыкновенные люди? — мой внутренний скептик не умолкал.

— О нет, нет, нет! Люди, не имея ничего, имели странность делиться всем, могли разделить последнее, что у них было, и это не вымысел, это отнюдь не частный случай выборочных мест, это повсеместный образ жизни, сплочённость бытия, текущая по венам. Не уж то чтобы нам вновь научиться любить, ценить, уважать и к чему-либо стремиться, нам опять необходимо по колено, а то и по горло войти в болото, погрузиться по уши в дерьмо, чтобы после страдать, отмываться и штопая раны вновь обернуться «Человеком»?

— Красота!? — внезапно вперемешку с порывом ветра, шелестом ивы, воды и лёгкой поросли камыша донёсся чей-то голос.

— Да, похоже на то, — отвечая, я не спеша повернул голову и увидел знакомое лицо. Его обладатель был старенький дядя Паша, у него была повреждена и протезирована правая нога, он опирался на специальную трость, и нередко он останавливался и болезненно разминал сустав, скрежа вставными зубами.

— Вы-то чего не на процедурах?

— Да ну их козе в трещину! От них толку то. Мне сустав разминать надо, вот я и гуляю в своё удовольствие, — о боли шутил он.

— Да! А красоты здесь знатные! — кривясь, выпалил я, окидывая взглядом побережье. Ведь действительно, помимо непревзойдённых красот берег местами был беспорядочно заросшим, хоть водоём и являлся идеально чистым озером, что нежится в объятиях «Синегорья».

— Не отсюда надо любоваться! — энергично жестикулировал дядька, пережёвывая вместе с губами фильтр дымящейся сигареты, — туда вон надо топать.

— А там что?

— Там соседушка частные зоны, там берег выкупленный, падлы даже пляж общий огородили, теперь летом вход наверняка будет платный, зато чисто! — волнами эмоций вещал он, — а здесь же бл.., здесь никому ничего не надо.

— Погоди дядь Паш, но здесь же, даже на лодках моторных запрещено кататься мол, бензин и всё такое.

— Ну, так правильно! Это же заповедник! Правда, вот зачем сюда свиней пускают? Я не знаю.

Мы, не спеша, с перекурами беседовали и потихоньку направились обратно по аллеи, пешим шагом прямиком к обеду, а по пути мы поочерёдно обсуждали все искомые и извечные занозы, застрявшие как в государственном аппарате, так и в социальном устройстве нашего общего мира.

— Даже я старый и то ясно всё понимаю! Я даже предлагал правителям список мер, что облегчили бы некоторые моменты. И что?

— И что?

— С пьяным сугробом на новый год беседа куда содержательнее! — он вновь остановился, дёрнул в отчаянии костылём и снова закурил, — вон посмотри, — указывал он на вытянутый ряд столбов с фонарями и солнечными батареями вдоль многокилометровой вело и пешеходной дорожек, — на столбы посмотри, на беседки. На каждом из них водружена как минимум одна камера видеонаблюдения. И что? — он замер в вопросе, указывая клюкой на мусор.

— Да они наверняка не работают камеры то эти.

— Да дело даже не в этом! Я пока депутатом ещё был, я предлагал, говорил, что это же такие деньги в казну лежат под ногами! Накажи рублём, хорошим рублём за срачь и вот тебе вмиг несколько убитых «зайцев»: и бюджет пополняется и благоразумие, культура повысится, и технологии осваиваются новые, а то практика по распознаванию и отслеживанию лиц у нас ещё лет пятьсот будет лишь на бумаге. А буйных или тех, кто не имеет возможности оплачивать издержки, тех вон, пожалуйста, на штрафные работы, сами же всё это говно будут и собирать, и оттирать и другим повадно не будет.

— Как в Англии прям, там уж эти системы отлажены, да…

— Да всюду так! У всех, у кого извилины есть, и где родня с мздоимством не стоит во главе управления — всюду порядок. Ну не без греха конечно, но не до абсурда же!

— А чего вы ушли то с арены, с цирка то с этого государственного? Я не думаю, что вам здоровье преградило дорогу, — ни то чтобы мне хотелось вытащить его на откровение, даже в мыслях такого не было, просто как-то слово за слово само так вышло. А чуть позднее я и вовсе понял, что старик этот весьма грамотен, пусть и дерзок местами, но главное, мыслит он отнюдь не шаблонами, которые так намеренно и неустанно льются со всех экранов.

— Эт ты верно подметил! Цирк! Хотя ты знаешь, в самом, в круглом том цирке, в Шапито было бы, наверное, проще работать. А почему? Да потому, что там любую скотину, не говоря уже про клоунов, можно взять и надрессировать, научить можно, а здесь… Давай тут в тени присядем, перекурим, — уже виднелись ворота и пёстрое ограждение детской площадки нашего санатория, но дядя Паша сознательно старался меньше появляться с сигаретой возле детей и возле мамаш, хотя среди них четверть сами нагло дымили порой даже не вылезая из мультяшных аттракционов, фигурных лавок и сказочных фонтанов, одаривающих энергией беззаботности, шалости и радости всех, кто оказывался в перекресте волшебных бликов радужной пыли. Время, то самое время, что высвобождено из привычных оков графика человека, оно течёт вольготно, без должного контроля повседневной муторности забот, оно нередко забывается и приятно теряясь, рассеивается промеж стихийных первооснов. А тем временем полуденное Солнце уже начинало нещадно палить, заставляя прогреваться каждый остывший уголок. Мы сидели на лавке, иногда к нам кто-то подсаживался, в ожидании обеда многие слонялись близ территории, но заслышав темы наших бесед, присевшие вмиг ретировались или же просто сидели молча, изображая участливость и предельно серьёзные черты лица.

— Возвращаясь к теме цирка, если провести, к примеру, такую образную аналогию, — жестикулировал он, с болью помогая рукой закинуть ногу на ногу, — хотя кого я обманываю? Какое нахер образное мышление в кругах то нашего современного псевдо капитализма? — ругнулся тот на свою же, извечную утопию, неугомонное его желание, чтобы люди, в частности государственные мужи, заимели в своих лакшери головках хоть капельку, хоть самую малость мыслительного аппарата, поддерживающий хоть и хлипкую, но всё же идейность. А пытаясь совершать движение вперёд, да хоть бы и в сторону или назад без какой-либо идеологии во главе — эта ограниченность вполне сравнима со скорбным ориентированием, а также открытым и далеко обозримым планированием физически слепого человека. Так полагал дядя Паша, — любой спортсмен, акробат, да даже клоун — это что? Это изнурительный труд! Это система со своими законами, ценностями и приоритетами. Сложно! А система государства, она ведь куда более сложнее устроена. Очевидно же! Но! Не знаю, как обстоят дела в других странах, но именно в нашей системе гос управления всё, все, и каждый стремится к упрощению, к примитивизму, что зовётся термином — инволюция!

Дядя Паша настолько погрузил себя и меня в разговор, что подняв голову, мы обнаружили подле тенистой лавки тихонько стоящих зевак, половина из которых шли к обеду и остановились на минутку, некоторые из них выделялись весьма озадаченными лицами. Их общее, но по большей части их внутреннее, глубоко внутреннее настроение заметно прибавилось в объёме, когда хромой, седоватый старичок сидя на лавке, усердно производит подробный и смелый разбор по косточкам всего гос аппарата и в конце обозначает всю страну во главе с руководством термином, который донельзя созвучен с их социальным и болезненным статусом. Как всегда кто-то запечатлел фрагменты на безотказный гаджет, кто-то, поддерживая вставлял свои «пять копеек», а кто-то, глянув на часы вспомнил про обед.

— Пусть ломятся. Подождём. Чего там, в духоте толпиться. Перловка никуда не убежит, — мы неспешно встали на маршрут и снова вдвоём продолжили беседу, — понимаешь, я-то много что предлагал, но всё это требовало планомерной проработки, многоходовки так сказать. А те что? Те, кто потенциально добро даёт, они что? Да они о том чтобы даже посрать в органайзер, в список дел записывают, не говоря уже о каких-то там делах. Камеры то эти может и работают, может, даже и хорошо работают, только вот пользоваться всем этим некому. Для этого необходимо умело объединить ряд разноплановых систем, чтобы от одного элементарного прецедента, да хоть бы и сейчас, потянулись ниточки ко всем системам, на все уровни. Но это же сложно. Зачем? Так и в остальном, всё по одному тупому лекало: пастух приезжает, при случае ударяет плетью, лишь тогда всё вертится, крутится, работает, но ненадолго возобновляется вся эта круговерть, «они-с» быстро устают-с, — старик язвительно усмехнулся, в отчаянии махнув рукой.

— М-да, интересно, но полагаю вас давно уж как попёрли из депутатов? — по-дружески рассмеялся я, — да и вернее всего, вы не только в этой системе успели настроение подпортить тем нормальным служащим, слугам то народа.

— А толку то? Толку то нет, и не было, да и вряд ли когда будет!

— Здорова дядь Паш! — выкрикнул уже слегка поддатый инвалид Саня, ехавший нам навстречу в кресле, — на обед сегодня суп гороховый, естественно без копчёностей и бигос с сосисками!

Саня в прошлом, до инсульта был поваром и слыл по некоторым меркам и направлениям как профессионал, а именно: профессиональный повар в мясной специфике, а ещё он был тот профессионал, который ни разу не уныл, став инвалидом, а также, ну в качестве дёгтевого бонуса, он стал, а впрочем, как и прежде был он профессиональным и весёлым алкоголиком. И мастерство, особенно последнего фактора, в его положении было очень важным делом, он знал это и чтил, и потому его никто и никогда не наблюдал в непристойном состоянии. Нет, то, что он постоянно был на веселее — это бесспорный факт, но именно ту профессиональную грань меры он всегда чётко ощущал. И в добавок к тому, Саня, хоть больше и на словах конечно, но всё же, он состоял когда-то в гильдии поваров, отчего его комментарии и публичные рекомендации местная столовка выслушивала регулярно, ни без веской на то причины конечно но, тем не менее, да и вообще какая-то поглощающая тень безразличия среди персонала была в принципе явлением повсеместным и вполне нормальным. Тем временем мы все вместе, всей второй сменой толпясь понемногу, продвигались к дверям столовой. Дядя Паша всё никак не унимался, одновременно рассказывая что-то мне и параллельно приводя примеры и доводы всем прочим интересующимся. Старик то умный, интересный собеседник, но не в таком же объёме, я думал как-то планомерно втиснуть подобные встречи в послеобеденный распорядок дня, дабы по уму отдыхающего рассредоточить все свои силы по расписанию, но одного я не учёл. Я не знал и вовсе не ожидал, что интереснейший никому не нужный и всё трезво видящий депутат в отставке, что он в этот же самый вечер уже покинет санаторий, этого я не учёл.

— Что ж, — подумал я, присаживаясь за стол и озираясь по сторонам, — если сфера интеллекта убывает, значит, — я ещё раз изумлённо оглянулся, — значит, прибудет сфера клоунов или цирк целиком прибудет, — к странными соседями подоспел официант с телегой. Я заглянул к себе, повернулся к соседям, пристально рассмотрел сервировочную тележку, даже украдкой прошёлся взглядом по всем доступным глазу столам но, ни у кого не было, ни бигоса, ни горохового супа, о которых так открыто и уверенно заявлял Саня. Сегодня в меню дня у всех был борщ и пюре с тефтелей, — странно, — уже вслух подумал я, — странно, а значит, будет весело.