Нет

Сергей Кузнецов, 2004

В мире, где главный враг творчества – политкорректность, а чужие эмоции – ходовой товар, где важнейшим из искусств является порнография, а художественная гимнастика ушла в подполье, где тело взрослого человека при желании модифицируется хоть в маленького ребенка, хоть в большого крота, в мире образца 2060 года, жестоком и безумном не менее и не более, чем мир сегодняшний, наступает закат золотого века. Деятели индустрии, навсегда уничтожившей кино, проживают свою, казалось бы, экстравагантную повседневность – и она, как любая повседневность, оборачивается адом. Творчество обесценивается, человеческая жизнь хрупка, и невозможно отмахнуться от ужаса бытия.

Глава 21

Есть такие люди: ты назначаешь им встречу в самом дорогом ресторане Москвы, ты приходишь в костюме за полторы тысячи азов, ты здороваешься со знакомыми в костюмах за полторы тысячи азов, ты закуриваешь сигару за сорок азов и планируешь угостить поджидаемого сотрапезника обедом за триста азов — а он приходит в потертых джинсах, в фуфаечке, протертой на локтях, — и почему-то чувствует себя совершенно комфортно, в то время как ты, и другие гости, и официанты — все начинают чувствовать себя глупо и неприлично расфуфыренными.

— Простите, мистер Сокуп, если я слишком неофициально одет. Я стараюсь не бывать в таких местах, они какие-то… тупые. И, боюсь, у меня нет ни одного костюма за пятьсот азов, а покупать его ради единственного случая мне показалось неуместным. Честно говоря, я хотел пригласить вас посидеть, скажем, в каких-нибудь «МинОгах» или в одном старом месте на Чистых прудах, вы его не знаете, такой интеллектуальный подвальчик; но желание клиента для меня закон.

Скалит зубы; мне бы молодость его и наглость, мне бы эту непривязанность к работе, и к семье, и к карьере — я бы тоже, может быть, ходил на ужин в «Ункулункулу» в старой фуфаечке и в «мартенсах»; я бы тоже, может, нагло скалил зубы, я бы тоже, может, думал: «Так-то, братец, мы с тобой, смотри, почти что одногодки, только ты такой замученный и важный, только ты за комм хватаешься, как за сердце, только ты в тугих манжетах и в удавке, только ты сегодня платишь за закуски…» И ведь до его прихода я прекрасно себя чувствовал, прелестно; я себе казался молодым и гибким, очень бойким, динамичным и свободным; что же сделал этот свинский оборванец?

— Когда-то, мистер Сокуп, когда я был юным, я тоже работал в одной большой конторе; мой босс, Сержи Блэксмит, говорил мне: «Знаешь, дорогой Лис, если ты зван в пафосное место и не можешь соблюсти dressing code, приходи исключительно, вызывающе underdressed: например, в старой фуфаечке и в рваных джинсах. Лучше всего, кстати, прихватить с собой сквошную ракетку и все извиняться, что не успел заехать домой переодеться. Тогда все будут чувствовать себя идиотами — а ты нет». Я, знаете, следую его совету, как непреложному закону.

И издевается еще. Но надо посмеяться.

Посмеялись.

Ходить в такие места не любит, а страуса все-таки уминает очень бойко; небось, не подают страуса ни в одних «МинОгах». Действительно, очень вкусный страус. Последний раз я ел страуса в Марокко, в чудовищной поездке, когда у нас не задалось все сразу: сорвались основные встречи, Горкис заболел ветрянкой, а поданный нам обед с отбивными из страуса закончился ни много ни мало дракой нашей операторши с официанткой — мрак какой-то. Впрочем, может, вот это — совсем не страус никакой, а модифицированная какая-нибудь курица. Я не доверяю все-таки московским ресторанам, даже такого уровня. И не люблю этой новомодной африканской кухни. Мне кажется, что я ем падаль; я понимаю, что там сейчас идеальные места для охоты (был грязный анекдот конца сороковых, отец рассказывал: «Может ли грипп убить население целого материка?» «Не может». «Почему?» «Потому что население этого материка уже убил СПИД»), — но мне все равно не по себе, как если бы мы мародерствовали в доме покойного. Я бы даже рад был узнать, что это модифицированная курица. Русские любят субституты. Я вообще думаю, что все, что на западе делают из сои, здесь делают из нефти. С другой стороны — нет, в ресторане такого уровня страус, скорее всего, — это страус; а печень крокодила — это печень крокодила; а моя паранойя — это моя паранойя. Москвичи любят показуху: вот, мол, у нас все, как в Европе… Как в Европе! Животные жиры жрут три раза в день. Самоубийцы. Неандертальцы.

— Кстати, Волчек, — можно я буду вас по имени называть? — вы живете в Москве?

— В принципе — нет, но сейчас я здесь уже почти два месяца — работа.

— В Москве, мне кажется, жизнь все-таки поострей, чем в Чехии.

Это потрясающе просто. У москвичей Россия заканчивается Москвой. «Жизнь в Москве поострей, чем в Чехии»! Франция начинается Парижем, Германия начинается Берлином, Англия начиналась Лондоном (а теперь начинается Бирмингемом, а когда Лондон отстроят, по-прежнему будет начинаться Лондоном) — а вот Россия, понимаешь ли, кончается Пятой кольцевой дорогой. Ну или от силы Александровским кольцом.

— Я не люблю острое.

Вдруг начинает хохотать.

— Да-да, только «соленое».

И успокоительно протягивает руку, видя, как мне делается дурно:

— Оставьте, мой брат — тоже большой поклонник «соленого». Болельщик. Я от него знаю это слово. Его забрали на том ринге, куда он вам нес сеты, — ну, под Охоткой. Кстати, вы, небось, улизнули? Все окей?

Хоть бы понизил голос. Господи, что за дьявольское существо.

— Дорогой Лис, я хотел бы… Называть вас «Лис»?

— Да, пожалуйста.

— Я хотел бы рассказать, что я имел в виду, когда говорил с вами по комму.

— Ради бога. Если позволите, я попрошу еще воды.

— Да-да. Так вот, я вчера встречался с господином Леонидом Завьяловым, вы с ним знакомы, да?

— Да.

— Так вот, неважно, кто нас свел, но господин Завьялов желал показать мне некоторые ванильные сеты местного производства. Он большой патриот, я очень уважаю это в людях нашего поколения.

— Ну, он постарше нас с вами.

— Ну, я по крайней мере считаю себя как раз частью его поколения. Неважно. Так вот. Господин Завьялов искал дистрибьютора в Чехии, и я обещал ему замолвить слово перед своим начальством, но основной темой нашего с ним разговора было не это. Тут я должен сказать, что нахожусь сейчас в России в рамках некоторой длительной командировки — я ищу неморфированных порноактеров, «натуралов», как у вас говорят, нетривиального, так сказать, вида.

— Природных уродцев?

— Гхм. Мне бы не хотелось так выражаться — но, так или иначе, я ищу людей, которых можно снимать в ванильных фильмах, не нарушая Кодекса, и которые своим, эээ, отличием от обычного облика могли бы привлекать дополнительную аудиторию и помогать нашей легальной студии выдерживать конкурентную борьбу с рынком чилли. Господин Завьялов, видимо, смотрит на вещи так же, как мое начальство; он хочет снимать такие фильмы в России, на местной фактуре. За последнюю неделю мы успели сильно продвинуться: моя компания фактически готова к тому, чтобы открыть под руководством Завьялова отделение по таким фильмам здесь, у вас, на местном материале. С одной стороны, вы понимаете, для Завьялова мы — прекрасный канал спонсирования и дистрибьюции, ну, это очевидно; нам же совсем не хочется иметь конкурента, а господин Завьялов даже сейчас, когда он еще не слишком, естественно, продвинулся в своих начинаниях, видится нам опасным потенциальным конкурентом. Кроме того, Завьялов — бизнесмен западного типа, нам будет легко с ним работать. И потом, у вас тут все-таки очень все дешево, в первую очередь — актеры.

— О да.

— Ну и, наконец, в России, как бы это сказать… Очень много хорошей фактуры.

— Вы имеете в виду, «в России последние сто лет взрывались атомные реакторы, горели урановые рудники, и воды превращались в кровь, и поэтому по вашим деревням живут такие химеры, что их хоть на Нотр-Дам сажай»?

Да, с ним в корректность не поиграешь.

— Если хотите, Лис, — да, я имею в виду именно это.

— Прекрасно. Окей… Простите, вы как насчет десерта?

— Просто кофе, натуральный, маленький.

— А мне чай с лимоном и, пожалуйста, что у вас есть в качестве десерта?

А он не скромничает, его приятно угощать. Не делает вид, что ему важно экономить мои деньги.

— Вот да, манго-киви. Спасибо. Да, так вот, все прекрасно, но мне хотелось бы знать, где в этой райской картине нужен я? Я, как вы знаете, вожу чилли через границу из России в Израиль и обратно. «Сталкаю», как у нас говорят. А вы собираетесь делать здесь ваниль — все законно, во мне и в моих друзьях нужды нет. Но зачем-то же вы пригласили меня в это заведение и кормите ужином — значит, я не просто вам для чего-то нужен, но вы еще и твердо уверены, что меня придется долго уговаривать. Итак?

Вот засранец. Тычет вилкой в стонущий под каждым его уколом рыже-зеленый полый шар из дрожащего желе, тянет носом нестерпимую вонь дурианового соуса, рисует в нем зубастую улыбающуюся морду с большими ушами — кажется, вылитый я.

— Хорошо, прямым текстом: пока я тут, я хочу поездить по России в поисках, как вы выражаетесь, химер. Мне нужен проводник по тем местам, где были серьезные экологические катастрофы двадцать-тридцать лет назад. Завьялов рекомендовал вас. Вы произвели на него очень сильное впечатление во время последней встречи. Моя фирма одобрила и рейд, и наем проводника. Мы заплатим вам сорок тысяч за пару месяцев работы. По моим прикидкам, вы делаете такую сумму за полгода.

— Вы умничка, Волчек. Ваши прикидки верны. Но я не поеду. Для такой работы я, знаете ли, слишком брезглив.

— То есть?

— Ну, знаете, у меня будет такое чувство, словно мы мародерствуем в доме покойного.