Орден Леопарда. Сборник рассказов и повестей

Сергей Кочнев

В сборнике представлены как юмористические, так и разножанровые рассказы, основанные на жизненном опыте и личных впечатлениях автора. Объединяет все рассказы авторский взгляд на описанные события, наполненный юмором, самоиронией, добротой, теплом и любовью к своим героям. Гомерически смешные, неожиданные финалы безусловно являются фирменным авторским коньком.Повести, вошедшие в сборник, можно было бы условно разделить на две части: фантастически-сказочную и художественно-документальную.

НЕ ХОТИТЕ ЛИ ЧАЮ?

Чистая правда

Режиссёр Курилков, приехавший на постановку спектакля в очень известный, крупный театр, не курил. С собой он привёз жену и готовый макет декораций.

Впрочем, жена ездила с Курилковым всегда, на все постановки, во-первых, потому, что была театральным художником, и макет был её кровным детищем, а во-вторых, потому что блюла супружескую верность. Не свою. Верность своего супруга-режиссёра, чрезвычайно любящего режиссёрские показы.

Что в этих показах было по мнению супруги, звали её старинным именем Евдокия, криминального? А то, что особенно охотно показывал Курилков молодым актрисам, как правильно на сцене целоваться долгими поцелуями, страстно обниматься, завлекать в амурные сети.

И вроде бы ничего такого особенного в этих показах не было, но ревнивая до умопомрачения Евдокия, предпочитала быть свидетелем всех этих невинных флуктуаций супруга, дабы упредить и не допустить.

Курилков же относился к строгостям жены с юмором, ибо земную жизнь давным-давно прошёл до половины и много дальше, так что угроза приближающейся стремительным темпом эректильной дисфункции уже приучила его к сугубо платоническим отношениям с юными дарованиями.

Вот так они и существовали в полной гармонии, режиссёр Курилков и его жена, художник Евдокия. Она рисовала эскизы, клеила макеты, а он ставил спектакли. Она ревновала, сидя в уголке на всех репетициях, а он выскакивал на площадку, чтобы показать очередной Джульетте или Дездемоне правильный страстный поцелуй, и непременно чуть-чуть задерживал на горячем теле девичьем свою режиссёрскую руку. Задерживал лишь на мгновение, подспудно и тщетно пытаясь воскресить увядающий трепет желания.

Однако, дело вовсе не в этом, ибо рассказ сей не про похотливого стареющего Дона Жуана, а про то, что страдал этот самый Дон Жуан экземой на нервной почве.

Проявлялась эта гадостная гадость в том, что, раздражаясь от бестолковости артистов или технических работников, начинал Курилков сперва чуть заметно почёсываться, но затем расходился и буквально раздирал себя ногтями до кровавых ручейков. Озабоченная сохранением режиссёрского статус кво Евдокия никак не могла допустить эдаких казусов, а потому давно, ещё во времена первых совместных постановок, выработала систему условных сигналов. Как только зоркая матрона замечала первые признаки приближающейся угрозы, она, изрёкши: «Анатолий, не хотите ли чаю?» (мужа она звала на «вы» и Анатолий) спешно направлялась к помощнику режиссёра с требованием немедленно объявить перерыв и принести Анатолию напиток. Измученные дотошным режиссёром работники всех цехов с радостью выполняли требования жены оного и устремлялись на перекур.

В театре трудно что-либо сохранить в тайне от коллектива, а потому очень скоро об экземе и о системе тайных сигналов узнали все без исключения, вплоть до служителей гардероба и очень сочувствовали «бедненькому Толику», а иначе промеж собой нашего Дона Жуна никто не называл.

Репетиции «Волков и овец» выкатились на финальную прямую столь стремительно, что многочисленные технические проблемы за этой стремительностью никак не поспевали. Занавес был не расписан, костюмы не пошиты, реквизит лишь из подбора и т. д. и т. п., не говоря уже о том, что многие исполнители, даже главных ролей, по сцене циркулировали, пряча листочки с текстом от глаз режиссёра. Ну, не успевали. Ну, не укладывался текст пока ещё в головах.

Курилков крепился. Всеми силами крепился и не выказывал волнения до поры до времени, хотя как ему это давалось, знала лишь Евдокия и администрация гостиницы, где они размещались — слышимость в гостинице была отменная.

Исцарапанный притихший режиссёр с утра появлялся в театре, сопровождаемый верной благоверной, и всё повторялось, и, казалось, конца этому не будет. Однако, конец, как и положено, всё-таки случился. Свершился, так сказать, произошёл, состоялся, осуществился, реализовался, обрёл плоть и кровь и т. д.

За два дня до премьеры возник на сцене у правого портала завпост Александров и заикаясь от волнения признался, что ковра к премьере не будет. Не успевают, слишком сжатые сроки, понимаешь ли.

И тут Курилкова прорвало. Ниагара эпитетов и затейливых словесных оборотов, более известных, как сквернословие, хлынула из него всесокрушающим потоком. Пальцы его впились в тело его и раздирая оное заёрзали, заходили, заелозили.

Забегал режиссёр по залу, обрушивая страшные проклятия на голову завпоста, а за ним забегала побелевшая в мгновение ока благоверная его с трясущимися руками, причитая: «Анатолий… Анатолий! Не хотите ли чаю? Чаю, говорю, не хотите ли? Анатолий!»

Зверски сверкнул Анатолий очами, перекошенное лицо своё режиссёрское повернул к супруге и львиным рыком своим огласил пространство, сразив наповал всё и всех: «Не хо-чу ча-ю! Хо-чу чеса-а-а-аться!!»