Сталинградский калибр

Сергей Зверев, 2020

Декабрь 1942 года. На помощь окруженной под Сталинградом немецкой группировке рвется механизированная армия генерала Гота. Задача советского командования – ответным ударом отбросить врага на запад. Танковая рота лейтенанта Алексея Соколова воюет на самом ответственном участке фронта. Танкистам удается прорваться к станице Тацинская и захватить немецкий аэродром, с которого снабжается окруженная армия Паулюса. Но гитлеровцы не собираются мириться с потерей авиабазы. Они подтягивают резервы и внезапным ударом отсекают советский авангард от основных сил. Чтобы избежать гибели, Соколов решается на неожиданный и опасный маневр…

Глава 2

Хорошо смазанные петли на двери даже не скрипнули, когда Соколов вошел на вторую половину большой хаты, где жил экипаж «Зверобоя». Порядок чувствовался во всем: и со ступеней у входа сметен снег, и в сенях аккуратно стоит веник, лопата, а уж в комнате и вовсе не к чему было придраться. Командир танка Логунов свое дело знает, все-таки вторую войну вытягивает. Прекрасно знал сибиряк, что разгильдяйство, лень ведут к падению дисциплины, а в бою — к неминуемой гибели. Только беспрекословное повиновение командиру, четкое выполнение каждого приказа. И неважно, чего касается приказ: своевременной чистки личного оружия, свежего подворотничка на гимнастерке или атаки врага в боевой обстановке.

Соколов поразился тишине, которая стояла у танкистов. За большим дощатым столом у окна сидел Бабенко, читая засаленный формуляр с какими-то схемами и чертежами. Рядом с ним расположился Омаев с разобранным пистолетом ТТ, а у печки обнаружился гость — корреспондент Ванюшкин. Младший лейтенант сидел босиком, зябко поджимая пальцы ног, и что-то строчил в блокноте. На печке сушились валенки и портянки, видимо Ванюшкина. А в противоположном углу шел явный воспитательный процесс. Логунов в одной нательной рубахе навис над щуплым заряжающим Бочкиным и тихо, почти неслышно для окружающих, делал ему серьезное внушение. Коля повесил голову и только кивал в ответ. «Правильно, Василий Иванович, — с одобрением подумал о командире танка Соколов. — Незачем при посторонних члена экипажа ругать».

Алексей не успел закрыть за собой дверь, как услышавший его старшина тут же гаркнул на всю хату:

— Отделение, смирно! Товарищ лейтенант, экипаж танка находится на отды…

Договорить наводчику Соколов не дал. Буркнув «отставить» и «сидите, ребята», он начал снимать шинель. Ванюшкин, потоптавшись босыми ногами по холодному полу, снова уселся ближе к печи.

— А я вот у вашего экипажа задержался. Там у колодца какой-то неумеха, набирая в бочку воду, разлил вокруг целое озеро, а я валенками, конечно же, туда влез. Обеими ногами. Пришлось проситься на просушку!

— Сушитесь, Олег Николаевич, — с улыбкой кивнул Соколов. — А как ваш очерк? Пишется?

— Вы про это? — Корреспондент покрутил в руках блокнот. — Тут, знаете ли, все: и материалы к очерку, и заметки на будущее, чтобы не забыть, кое-какие данные, фамилии, даты. А еще… Еще письмо сыну. Я обещал ему писать обо всем, хочу, чтобы он вырос настоящим мужчиной и защитником своей Родины. Хочу, чтобы помнил все это.

— Сколько ему? — не удержался от вопроса Логунов, стоявший рядом и слушавший разговор командиров.

— Уже одиннадцать, — с мягкой улыбкой ответил Ванюшкин. — Да-да, вы не смотрите так. Думаете, слишком взрослый? Так и мне уже тридцать три года.

Корреспондент ушел, а танкисты еще долго сидели за столом. Уже и чайник остыл, а Алексею не хотелось уходить на свою половину. За этот год он сроднился с экипажем. По сути, у него и не было никого ближе этих людей, с которыми он порой делил последний кусок хлеба, последний глоток воды, с которыми был готов не раз умереть. Это была его семья. Но нельзя забывать, что он командир, и при всей теплоте отношений нужно вести себя как надо.

Алексей понимал, что его экипаж в прошлом бою, когда к станице прорвались гитлеровцы, повел себя правильно, инициативно. Благодаря действиям экипажа «Зверобоя» удалось избежать во время боя больших потерь. Но все же было и за что пожурить своих подчиненных.

— Так что хвалю за инициативу, ребята, — закончил разбор боя Соколов. — Но на будущее хочу сказать, что подобные выходки могут привести к неоправданным жертвам. Вы же не партизаны в лесу, вы регулярная армия. Вы обязаны были доложить командиру, предложить свой вариант действий, если он у вас был. Но никак не кидаться в бой без разрешения. Огнем из укрытия рота танков вполне могла сдержать любого противника, наступавшего со стороны открытой степи.

— Там ребята погибли, товарищ лейтенант, — хмуро напомнил Омаев. — Боевое охранение приняло удар на себя. А до этого девчонки-регулировщицы…

— Руслан! — начал было Алексей.

— Виноват, товарищ лейтенант, — тут же отозвался Омаев, получив под столом пинок от Логунова.

— А корреспондент хороший мужик, между прочим, — внимательно глянув на Логунова и Колю Бочкина, заявил Бабенко. Механик-водитель почесал пальцем бровь и снова стал наливать себе чаю. — Казалось бы, еще совсем молодой человек, ему едва за тридцать, а рассуждает мудро. Вы заметили?

— Уже успели пообщаться? — Соколов усмехнулся, оценив попытку Бабенко сгладить ситуацию. — Человек политически подкованный, с высшим образованием. Чего вы хотите!

— А тут дело не в образовании, мне кажется, — поддержал друга Логунов. — Тут дело во взгляде на жизнь вообще. Можно в политических вопросах разбираться, а в семье жизни никакой нет. В бытовых вопросах оставаться можно олухом царя небесного. Вот и все твое образование. А Ванюшкин, да! Что его ни спроси, ответит, рассуждает мудро, будто жизнь прожил.

— Эх, вот бы нам… — начал было Бочкин, но Логунов одарил его таким взглядом, что Николай поперхнулся и подвинул чашку Бабенко. — А мне нальете еще кружечку, Семен Михайлович?

Соколов догадался, что готово было сорваться с языка заряжающего. Лейтенант и сам успел подумать о том же. Их замполит вещал только на политические темы, а вот поговорить по душам с танкистами, выяснить, что тревожит каждого, не умел. У кого дома неладно, кого терзают сомнения или неизвестная судьба близких. Много чего на душе у солдата, когда он надолго оторван от родных, а по стране катится страшная война. Надо уметь разговаривать с людьми, понимать их души, уметь находить слова, чтобы успокоить, обнадежить, вернуть веру. Иногда просто поддержать теплым словом, что-то посоветовать. Но обсуждать замполита роты, старшего по званию, было нехорошо. И уж тем более в присутствии командира роты.

«Ким, сынок! Я хочу, чтобы ты знал, с каким зверем мы сражаемся, чтобы ты хорошо понимал, кто пришел на нашу землю, кто топчет ее и льет кровь наших людей. Ты прочитаешь это и поймешь, почему так самоотверженно сражаются наши бойцы, почему никто на фронте не щадит себя. Подлый враг пришел к нам, чтобы не просто захватить нашу землю, он хочет зверски замучить наш народ, стереть с лица земли наше государство. Я переписал Акт, который составили наши командиры, когда в результате наступления удалось отбросить врага, и вот что мы обнаружили. Переписываю все слово в слово. Вот такая она — война!

«23 ноября 1942 года мы, нижеподписавшиеся, составили настоящий акт о зверствах, совершенных немецко-румынскими оккупантами над ранеными и трупами героически погибших 27 бойцов и командиров.

23 ноября 1942 года при занятии нашими войсками переднего края вражеской обороны обнаружено 27 трупов бойцов и командиров. При осмотре установлено, что немецкие палачи издевались над тяжелоранеными красноармейцами, уродовали трупы убитых. Все наши 27 бойцов были исколоты штыками, головы у них были разбиты прикладами, руки изуродованы. Так, например, труп старшего лейтенанта Саенко, агитатора полка, удалось узнать только по одежде. Его голова, лицо и тело были почти сплошь покрыты штыковыми ранами»^[3].

— По машинам, товарищи! — приказал Соколов, закончив свою короткую напутственную речь перед танкистами.

Пар клубился над строем, но вот танкисты бросились врассыпную, каждый экипаж к своей машине. Затопали подошвы сапог по ледяной броне. Один за другим заводились прогретые с утра двигатели. Алексей с удовольствием отметил слаженность экипажей. Осталось самому занять место в башне командирского танка и отдать приказ к движению. Время в запасе есть — через три часа рота в составе своего батальона должна занять исходную позицию, а затем по приказу весь корпус войдет в прорыв общего наступления. Алексей знал, что 24-й танковый корпус будет двигаться на фланге общего наступления фронта, а затем начнет действовать самостоятельно. Какова общая задача корпуса, он не знал. Разведка боем — слишком широкое понятие. И часто оно используется для того, чтобы закамуфлировать маневр резервами во время обширного наступления. Современная война, как учили Соколова в танковой школе, война маневренная. Зачастую могут меняться направление главного удара, состав группировок пробивного назначения. Нередко в полосе наступления, когда ударная группа вязла в обороне противника и теряла темп наступления и пробивную силу, главными становились соединения с вспомогательными задачами, предназначенными, например, первоначально для флангового охвата.

Натянув на руки перчатки, Соколов направился к своему танку. Штурмовая рота автоматчиков занимала места на броне танков. Часть автоматчиков расположилась вместе с боеприпасами в кузовах трехтонных ЗИС-5. Но в этот момент наперерез лейтенанту выскочил, чуть припадая на одну ногу, корреспондент.

— Алексей, Алексей Иванович! Я с тобой, с твоей ротой! — выпалил на ходу Ванюшкин, поправляя ремень ППШ на плече.

— Что? — опешил Соколов. — Ты с ума сошел! Мы пойдем в наступление, никто не знает, что там, впереди. Там бой, там будет кромешный ад.

— Ты думаешь, я этого ада в Сталинграде не видел? — тихо, с болью в голосе спросил корреспондент.

— Ну зачем тебе это? — поморщился Соколов. — После наступления все расскажем. Или на КП попросись, тебе разрешат, ты же такую крупную газету представляешь, ты военный корреспондент…

— Вот именно, — упрямо ответил Ванюшкин, — военный корреспондент. И мое дело, моя форма командира Красной Армии велит мне идти с вами, а не в тылу отсиживаться. Все видеть самому, все почувствовать: и победу, и смерть. Иначе веры моим строкам не будет у читателя. А еще, Леша, я ведь не прошусь к тебе, не уговаривать пришел. У меня есть приказ, разрешение от командования корпусом. Так что, как дисциплинированный командир, обеспечь выполнение приказа.

Соколов посмотрел на насмешливо улыбающегося корреспондента. Этот человек нравился ему все больше и больше. И не потому, что он не бегал от войны. Не потому, что стремился попасть туда, хотя и был признан медиками не годным к строевой службе. Уважение Ванюшкин вызывал тем, что стремился рассказать простым людям, как сражается Красная Армия, как воюют солдаты и командиры. Танкист понимал, что напечатанные в газетах очерки, что выходят из-под пера корреспондента, останутся и в архивах издания, и в сердцах людей. «Память об этой войне должна остаться, вот что важно, — думал Соколов. — Мы-то победим, любой ценой победим. А вот какими нас запомнят, какой эту войну запомнят наши потомки, зависит от Ванюшкина и таких, как он».

— Гужов! — крикнул Алексей командиру роты автоматчиков, стоявшего на подножке грузовика. — Возьми с собой в кузов корреспондента. Приказ штаба корпуса!

24-й танковый корпус генерала Баданова ввели в прорыв с Островского плацдарма, в полосе действия 4-го гвардейского корпуса. И буквально в первые же сутки танкисты получили приказ изменить направление удара. Корпус развернулся и с ходу прорвал оборону итальянских частей в бассейне реки Чир. Советское командование полагало, что за спинами итальянцев немцы готовят мощную группировку войск для прорыва к Сталинграду. Но никакой группировки в полосе атаки корпуса не оказалось. Итальянцы бросали орудия, машины, укрепленные позиции и бежали под напором советских танков.

Рота Соколова шла на левом фланге батальона. Роте была поставлена задача фланговым обходным маневром пересечь железную дорогу, западное шоссе и захватить поселок Новоалексеевский, где располагался штаб одной из дивизий 8-й итальянской армии. Разгромить гарнизон, захватить штаб, тем самым деморализовать остатки итальянских частей, заставляя их бежать дальше на запад.

— Смотри, Алексей, — майор Топилин раскрыл свой планшет на колене, поставив ногу на каток танка, и постучал по карте карандашом, — мы сейчас вот здесь с тобой. Развернешь роту на северо-запад. Выходи к поселку низинкой, лугами вдоль озер. Морозы, там все промерзло, и танки, я думаю, пройдут. Я ударю вдоль шоссе, отвлеку на себя внимание, а полк продолжит наступление севернее. Пусть итальянцы думают, что мы так и будем переть по шоссе, стараясь углубиться в их расположение. Когда основные силы полка окажутся у них за спиной, они снова побегут. Мне приказано батальоном брать Новоалексеевский, но думаю, что ты ротой справишься лучше. Тебя не сразу заметят и резервы в твою сторону не успеют развернуть.

— Понял, товарищ майор, — кивнул Соколов и тут же поднял голову, оторвавшись от карты.

Где-то в нескольких километрах севернее вдруг поднялась страшная канонада. Там сейчас били не десятки, а сотни орудий. Даже днем по низким облакам гуляли огненные зарницы. Там их полк продолжал взламывать оборону 8-й итальянской армии. За несколько дней наступления корпус углубился в оборону врага больше чем на сотню километров. То прорывая оборону, то совершая обходные маневры, танкисты шли и шли вперед.

— Хорошо, пусть думают, что основной фронт там, — кивнул командир батальона. — Жарко сейчас севернее Новоалексеевского, гарнизон оттуда ждет атаки, сплошной линии фронта на этом участке уже нет. Корпус бьет в разных местах, бьет неожиданно, маневрирует и все время рвется дальше на запад. Так что пользуйся ситуацией, Соколов!

— Машины за мной могут не пройти, в снегу увязнут, — закрывая свой планшет, сказал Алексей. — Придется брать десант только на броню. Разрешите выполнять?

— Действуй! Через час ты должен быть на исходной…

Два километра до поселка. Алексей лежал на краю оврага и рассматривал крайние дома и высокие пирамидальные тополя поселка. И понимал, что комбат решил все правильно. Атаковать поселок со стороны степи глупо. Командиров во всех современных странах учат одинаково. И подход к обороне населенного пункта сельского типа примерно у всех одинаковый. Вон батарея противотанковых пушек на прямой наводке. В сотне метров перед ней окопы с блиндажами. В них дежурное подразделение. По ходам сообщения окопы заполняются в случае тревоги в течение пяти минут другими подразделениями, поднятыми по тревоге. Со стороны шоссе возможны минные поля. Любой командир установит противотанковые мины на танкоопасном направлении. А что со стороны озер и заливных лугов? Здесь сильно пересеченная местность. Вон и проволочные заграждения. Должны быть огневые точки. Да, есть! Четыре замаскированных ДЗОТа… За линией первых домов должна быть еще и минометная батарея. Танков может и не быть. Если только в последнее время подошли вместе с отступающими войсками. Должна быть еще зенитная батарея. Все же штаб дивизии. Если крупнокалиберные пулеметы, это еще ничего, а вот если зенитные пушки успеют поставить на прямую наводку, то мою роту сожгут в два счета. Но кажется, над крышами не видно стволов пушек. Даже замаскированных. А если они и есть, то с другой стороны поселка или в глубине. Нет, они не успеют вытащить пушки на эту окраину. Нам бы только до крайних домов на гусеницах дойти, а там автоматчики все прочешут. Не дадут неожиданно нарваться на организованную оборону противотанкового узла.

— Оценил, Гужов? — спросил Алексей командира роты автоматчиков, опуская бинокль.

— Нормально, — хмыкнул старший лейтенант. — Обычная деревня, хаты как хаты. Два взвода я тебе на броню посажу, а третий пущу в обход. Пусть левее обойдут поселок. Видишь, там дамба небольшая? В маскхалатах, да прикрываясь ивняком, они подойдут к домам на расстояние броска гранаты. Сколько у нас времени до атаки? Десять минут? Как раз успеют. Ты когда из низинки выберешься, они будут почти на месте. Даже если там нет серьезной обороны, то все равно атака с юга во фланг обороняющимся не помешает.

— Добро! Давай команду своим — и на броню.

Низовая метель засыпала снегом башни белых танков, стоявших у самого края оврага, и пехотинцев в белых маскировочных костюмах, прижавшихся к броне. Двигатели работали на малых оборотах, и за завыванием ветра их не было слышно уже в сотне метров. Соколов беспокоился, что в поле метет так сильно, что наводчикам будет трудно найти огневые точки итальянцев. Но лучше пусть будет непогода, она заглушит звуки моторов подходящих к поселку танков, а дальше все решат гусеницы.

— «Семерка», я «Кречет», — раздался в шлемофоне голос комбата. — «Семерка», я «Кречет». Вам «двадцать два», вам «двадцать два»! Как поняли?

— «Кречет», я «Семерка», — ответил Соколов, прижимая к горлу ларингофоны. — Вас понял, мне «двадцать два», мне «двадцать два»!

Повинуясь приказу, танки сдвинулись с места и повзводно двинулись вперед. Широкая пойма скрывала своим склоном машины от возможного наблюдателя со стороны поселка. Нужно было пройти одно узкое место, где танки могли двигаться только колонной в две машины. Потом поворот направо и из узкого горла поймы короткий подъем. Там двигаться можно в три машины. Буквально несколько минут, и вся рота развернется в боевой атакующий порядок. Но минуты — это порой очень много, порой за это время враг успевает сделать несколько выстрелов из орудий. Но когда из «горла» будут подниматься танки третьего взвода, первый взвод уже подойдет вплотную к крайним домам.

«Зверобой» шел вместе с третьим взводом. Алексей видел, как со склонов скатывались наблюдатели и махали рукой, показывая, что все спокойно. Этих бойцов подберет третий взвод Плужина, а два других взвода должны незамедлительно атаковать поселок. И желательно даже не стрелять, очень было бы хорошо пустить огневые точки под гусеницы танков без единого выстрела. На этот счет Соколов своим взводным командирам отдал четкий приказ. Пока молчат пулеметы, танки стрелять не должны. Ни единого выстрела!

Взревев моторами, танки взвода Сайдакова полезли по склону вверх. Еще минута, и бронированные машины, выбрасывая из-под гусениц комья снега и мерзлой земли, понеслись к окраине поселка. Взвод младшего лейтенанта Букина стал подниматься по склону. Одна из машин чуть замедлилась, выбросила клубы черного дыма из выхлопных труб, но механик-водитель все же справился, переключился на пониженную передачу, и танк послушно полез вверх.

«Зверобой» поднялся из оврага во главе третьего взвода. Соколов стоял в люке, разглядывая в бинокль окраины поселка. Из небольшого окопчика вдруг поднялись и бросились бежать два человека. Они спотыкались, падали и снова поднимались. Окоп боевого охранения, догадался Алексей. Неужели в ДЗОТах никого? Нам бы еще несколько минут, чтобы пройти открытый участок без боя. Алексей вспомнил, как они чуть ли не на цыпочках пробирались по промерзшему берегу озера, как он выводил танки к низинке, откуда можно начать атаку. А перед этим автоматчики прочесали все впереди, чтобы случайно не нарваться на итальянцев. Теперь вся эта подготовка позади, глупо, если все сорвется, и их тут ждет засада. Увы, на войне так бывает, не всегда есть возможность провести тщательную разведку. Есть приказ атаковать, и ты ведешь свои машины вперед. И что бы ни случилось, ты должен выполнить приказ.

Два пулемета открыли огонь по танкам, но другие огневые точки молчали. Алексей видел, как оттуда тоже побежали в сторону домов солдаты. Ну все, прошумели! «Огонь!» — коротко приказал Соколов. И тут же два танка, а потом еще три выстрелили по огневым точкам. Звонкие выстрелы пушек «тридцатьчетверок» эхом отозвались по округе, горячий пар от стволов заклубился, и его отнесло в сторону. В воздух полетели бревна и черная земля в тех местах, где были оборудованы пулеметные точки.

Когда до поселка оставалось всего метров пятьдесят, стало видно, что из домов выбегают солдаты и офицеры. Кто-то с оружием, а кто-то даже без шинелей. Послышались винтовочные выстрелы, сбоку длинными очередями били «шмайсеры». Советские танки стали сбавлять скорость, в снег прыгали автоматчики в белых маскхалатах. Теперь и «тридцатьчетверки» открыли огонь из пулеметов.

— Бабенко, на малых! — приказал Соколов. — Держите правее на большую улицу.

Танки сбавили скорость и подошли к крайним домам. Опережая их, в поселок побежали автоматчики. Солдаты в белых полотняных куртках и штанах поверх фуфаек и ватных штанов припадали на одно колено, били из автоматов куда-то вперед и снова бежали за дома. Полетели гранаты. Танки первых двух взводов стали втягиваться на улицы, сопровождая пехоту. Снова стали звонко бить пушки, почти не умолкали танковые пулеметы, поливая свинцовыми струями все вокруг. Соколов высунул голову из люка и отодвинул край шлемофона. Звуков чужих танковых моторов, кроме своих «тридцатьчетверок», он не услышал, зато трещали мотоциклетные двигатели, завывали легковушки, видимо, кто-то пытался удрать из поселка.

Танк командира второго взвода Сайдакова резко пошел вправо. За ним устремился еще один танк. Кто-то из них зацепил бревенчатую стену, и хата осела на одну сторону. С крыши поползла и разлетелась по улице солома. Два черных фонтана взрывов вспухли в самом центре поселка. Советские танки углублялись в улицы, уничтожая все, что только двигалось и отстреливалось. Центр села был очищен. Вокруг валялись лишь трупы, горело несколько машин и один дом. «Тридцатьчетверка» на перекрестке вращала башней, то и дело стреляя по дальнему концу поселка. Двое танкистов вытягивали перебитую гусеницу.

Плужин доложил, что в степь уходит большая группа, около сотни итальянцев. Многие бегут, несколько груженых машин пытаются уехать прямо по целине. «Зверобой» медленно двигался по улице поселка. Алексей сидел в люке башни и принимал доклады от командиров взводов. С запада, куда пытались удрать итальянцы, не прерывалась стрельба танковых пушек и пулеметов. В самом же населенном пункте было тихо. Зрелище результата скоротечного боя было ужасающим. «Тридцатьчетверки», стреляя из пушек осколочными снарядами и поливая все перед собой пулеметными очередями, прошлись гусеницами по всем улицам. Они давили и сминали все, что оказывалось на пути.

Перед большим деревянным домом Соколов увидел группу пехотинцев и среди них старшего лейтенанта Гужова. С запада на площадь выехали четыре танка Плужина. Старшина прямо из люка показал командиру большой палец руки — «все отлично, никто не ушел». Кивнув взводному, Соколов отсоединил кабель ТПУ своего шлемофона и выбрался из люка. Теперь он заметил среди автоматчиков и сутулую фигуру Ванюшкина. Кажется, корреспондент был ранен. Его поддерживали под руки и пытались усадить возле дома на какой-то ящик. Алексей спрыгнул с брони на снег и подошел к Гужову.

— Поселок прочесали, — доложил командир автоматчиков. — Мои потери: двое убитых и шестеро раненных. Пленных десятка два наберется. Половина легкораненые. Есть и тяжелораненые, но большинство и часа не проживет. Я их всех загнал в хлев, дал медикаментов, перевязочных средств. Кто может, пусть своих лечит. Хотя, будь моя воля, я бы их всех к стенке поставил.

— Только итальянцы?

— Да… хотя, виноват, — поправился Гужов. — Двое немцев есть: ефрейтор и фельдфебель.

— Стоп, а что они тут среди итальянцев делают? Двое нижних чинов?

— Значит, они с офицером были, только мы его где-то пристрелили. Теперь уж и не найдешь.

— Давай я их допрошу. Это у них штаб был? — Алексей кивнул на деревянный дом. — Пусть приведут, а я пока внутри осмотрюсь.

Отдав приказ выставить наблюдение и занять позиции, брошенные итальянцами, Соколов стал просматривать бумаги, разбросанные повсюду в большой комнате. Здесь было три сейфа, все пустые. А один даже повален набок. Небольшая комната у входа, видимо, использовалась как помещение для охраны. Еще один угол, завешенный шерстяным одеялом, видимо, использовался шифровальщиком. Соколов поманил пальцем сержанта из роты Гужова и показал на отгороженный угол.

— Снимите со стола скатерть и соберите в нее все бумаги, которые здесь валяются. Осторожно, не помните и не порвите. В них могут оказаться ценные сведения. Свяжите все в узел и берегите. Несете за него личную ответственность.

В комнату привели Ванюшкина и усадили у окна. Соколов чертыхнулся. Он напрочь забыл про корреспондента, а ведь тот был, видимо, ранен.

— Олег, что с тобой? Ты ранен, нужна помощь? Почему тебе не позвали санинструктора?

— Тихо, тихо, — остановил танкиста Ванюшкин, подняв руку. — Мутит меня просто немного. Скоро пройдет.

— Контузия? — насторожился Алексей.

— Нет, просто нагляделся во время танковой атаки, да здесь еще, в поселке. Ты сейчас скажешь, чего я такого не видел в Сталинграде за эти месяцы? Правильно. — Корреспондент покачал головой. — Много чего видел. К таким вещам привык, о которых до войны и слушать бы не смог спокойно. А тут… Танки твои, понимаешь. Знаю все, подозревал, что так и есть, но вот когда увидел впервые своими глазами… не смог справиться. Вывернуло наизнанку.

— Ты о чем, Олег Николаевич? — нахмурился Соколов, начиная догадываться. — Ты видел, как мы их танками давили? Да?

— А ты видел свои танки после боя? — мужественно спросил Ванюшкин с бледным лицом. — Они темные от крови. Башни еще белые, а вот корпус, крылья, днища… Я видел внутренности, зацепившиеся за танковые катки и волочившиеся по снегу.

— Это танки, Олег, — угрюмо напомнил Соколов. — Это не прогулочные велосипеды, а боевые машины, предназначенные для уничтожения боевой техники и живой силы противника, для уничтожения огневых точек. Война идет, Олег, забудь гражданскую жизнь. Мы здесь, чтобы убивать врага, уничтожать его живую силу любым способом, всем нашим оружием, что нам вручила страна, наши матери. Огнем и гусеницами…

— Да что ты меня агитируешь! — вдруг взорвался корреспондент. — Я не хуже твоего умею агитировать. И аргументы умею находить, чтобы до сердец достучаться. Это моя работа! Ты думаешь, я врага пожалел, о гуманизме разговор завел? Мне стыдно, командир, что плохо стало от этого! Ненависти во мне меньше, чем надо. Вон, твои танкисты и глазом не моргнули: догнали в степи и всех под гусеницы пустили. Не останавливаясь! Так и надо, только так и надо. А я… Мне просто стыдно, что мутит меня от крови. Солдата не должно мутить. Ты, это… не говори никому, ладно! У меня на петлицах все же командирские «кубари», а я, как дама на рынке… ах, у вас пахнет…

— Тьфу! — Алексей с ожесточением сплюнул. — Я думал серьезное что-то, а ты… Ладно, скажу, чтобы чая горячего тебе сделали. Разогреет внутренности, размякнет пищевод, и не будет так тошнить…

— Да чтоб тебя… про внутренности, — выдавил из себя Ванюшкин и, зажимая рот шапкой, бросился в сени.

Посмеиваясь, в хату ввалились несколько бойцов Гужова со столярными инструментами.

— Разрешите, товарищ лейтенант? — бойко приложил ладонь к шапке один из бойцов. — Ротный послал к вам кое-что из мебели починить и лежанку сколотить для сна.

— Да, спасибо, ребята, — кивнул Соколов. — Оставьте инструмент и покурите пока минут пятнадцать. Мы пленного допросим.

— Есть покурить, — загалдели веселые автоматчики, складывая у входа инструмент. — Это мы всегда пожалуйста! На войне без перекура никак!

Соколов подошел к окну и посмотрел на улицу. Краснощеков вышагивал рядом с пленным немецким офицером, то и дело подталкивая его в спину кулаком. Немец выглядел довольно жалко: один погон свисал с плеча вместе с клоком выдранной ткани, шинель на спине была разорвана по шву почти от воротника до хлястика. Вдобавок он был весь в прилипшей к влажной шинели соломе. Алексей подумал, что немца, наверное, вытащили из скирды или с чьего-то сеновала, где он прятался.

Автоматчики замерли у дверей, а замполит подвел пленного к столу, за которым сидел Алексей.

— Вот его документы, — протянул он Соколову офицерскую книжку с орлом на обложке. — Струсил, завоеватель, даже сопротивления не оказал. Аж пистолет выбросил, так боялся, что стрелять начнем!

Алексей взял в руки документы и посмотрел на офицера. Сухощавый, рыжеволосый. Губы тонкие, нервные. Кажется, он пытается сложить их в брезгливую усмешку, но получается жалкая заискивающая улыбка. «А ведь он трусит, еще как трусит, — со злорадством подумал Алексей. — Сколько ему лет, тридцать с небольшим. Наверняка до Восточного фронта успел в Европе повоевать. И теперь два года постигает простую истину, что Советский Союз нелегкая добыча. Это вам не Франция, которая капитулировала, когда гитлеровцы захватили ее столицу. Даже половину страны они не стали оккупировать, а французы сдались. Да что там говорить, поняли фашисты, что не по зубам им Советский Союз, не рухнет наш народ на колени ни перед кем. До последнего будут сражаться и мал, и велик!»

— Ну что, майор? — спросил Алексей по-немецки. — Холодно в Советском Союзе зимой? Солома согревает?

— Вы можете издеваться надо мной, ваше право победителя, — пробормотал немец, глядя на руки советского командира, которые держали его документы. Наверное, он боялся, что эти руки схватятся за пистолет.

— Издеваться? — Соколов откинулся на спинку стула и хмуро посмотрел на немца. — Послушайте, вы, господин моралист! Вы вообще-то что здесь делаете?

— Меня к вам привели, — пожал плечами майор.

— Вы идиот, в вермахт идиотов набирают? — осведомился Алексей, зло прищурившись. — Что вы делаете в моей стране, на моей земле? Кто вас сюда звал? Вы считаете, что имеете право топтать чужую землю, жечь дома, убивать мирных граждан. Кто вам дал это право? Вы сами себе его присвоили. Тогда вас не должно удивлять желание каждого советского человека убивать вас. Что вы сделали с моей родиной, что вы сделали со Сталинградом!

Алексей понял, что теряет контроль, что бешенство заполняет его. И он вот-вот схватится за пистолет и разрядит всю обойму в эту мерзкую рыжую морду убийцы. Алексей знал, что может это. И сделает это легко и даже с удовольствием. И вдруг ему на миг стало не по себе. Воспоминания о прежней счастливой и светлой жизни захлестнули картины боев, гибели товарищей, трупов женщин и детей на разбомбленных дорогах, в душе поднялась невыносимая горечь от того, что всего этого уже не будет. Нет, Алексей верил в победу, верил, что страна снова отстроится и заживет счастливо. Но он уже не станет прежним. Нельзя стать прежним после того, как ты несколько лет убивал. Да, врагов, да, это война, и долг каждого советского человека убивать врага, и приближать день освобождения Родины. Но как бы ни был ненавистен враг, он все равно живой человек. И нажать на курок и видеть, как он корчится и умирает, непросто. А Алексей привык. И эта привычка останется с ним до конца его дней. И привычка нажимать на курок при виде этой формы, при звуке немецкой речи. «И вот за то, что они сделали со мной, я тоже буду их убивать», — обреченно подумал Алексей.

— Цель вашего прибытия в штаб итальянской дивизии? — спросил Соколов хриплым от волнения голосом.

— Я, как и вы, принимал присягу. — Немец надменно вздернул подбородок и побледнел.

— Тебя с твоей присягой… — прорычал по-русски Алексей, медленно поднимаясь со стула и расстегивая кобуру. — Дерьмо ты коровье, ты еще меня смеешь…

Немец уставился широко раскрытыми глазами на руку молодого танкиста, которая тащила из кобуры ТТ, и мелко затрясся. Но тут замполит подскочил и закрыл своим телом немца. В его глазах было столько негодования, что Соколов чуть не рассмеялся.

— Ты что? Спятил? — закричал Краснощеков. — Это ценный немец, он может располагать важными сведениями. Ты хоть понимаешь, что твое поведение недостойно советского человека и командира Красной Армии. Я доложу в политотдел, что ты невыдержанный и недисциплинированный командир. Убери сейчас же пистолет!

— Ты сколько воюешь, Михаил? — борясь с бешенством, спросил Алексей. — И полугода нет. А что ты там, в тылу, на своей комсомольской работе видел? Ты видел, как они…

Задыхаясь от ненависти, от переполнявших эмоций, Соколов тыкал в сторону пленного немца стволом своего пистолета и пытался выразить словами все, что рвалось из глубин души. Но пленный, переживший ужас последнего боя, когда советское танковое подразделение в пыль раскатало итальянскую оборону, не понимая русского языка, но очень хорошо чувствуя эмоции молодого танкиста, решил, что его сейчас просто пристрелят. Наверное, перед его глазами уже мелькнуло видение вспышки выстрела прямо в лицо, посмертные ощущения, когда его поволокут за ноги на улицу и голова будет биться о ступни, оставляя кровавый след на старых половых досках.

— Nein, Nein, Herr Offizier! — закричал немец в исступлении, хватая за плечо Краснощекова и будто прикрываясь им от разъяренного советского командира. — Ich werde reden! Ich sage alles! Nicht schießen^[4]!

Через полчаса в Новоалексеевский приехал командир батальона Топилин. С одобрением майор смотрел, как готовятся окопы для двух взводов «тридцатьчетверок» на танкоопасных направлениях. Для пехоты рылись окопы полного профиля. С восточной стороны восстанавливались окопы и ДЗОТы, разрушенные во время атаки. Рота готовилась занимать круговую оборону.

Выслушав доклад Соколова о потерях, комбат повернулся к бойцу с рацией за плечами и приказал:

— Пусть отправят сюда санитарную машину за ранеными, и ремонтники пусть привезут все, что ротный скажет.

— Я помещение занял, в котором у итальянцев штаб был, — сказал Соколов. — Что-то они успели вывезти, но большей частью мы подавили их в чистом поле. Я послал бойцов собрать документы, которые найдут. И в доме у них шифровальное отделение располагалось. Мы в мешок собрали все до клочка бумажки.

— Молодец, соображаешь, — улыбнулся комбат. — Вот что значит не первый год на войне! Оборону занимаешь правильно. Одобряю. Помочь тебе пока ничем не могу, даже мин нет. Отстали тылы. Используй, Алексей, все, что есть под рукой. Сможешь, снимай мины с минных полей с восточной стороны поселка. Боеприпасов подбросим. Хорошенько замаскируй взвод подвижного резерва. Немцы могут бросить сюда авиацию. Все-таки понимают, что здесь был штаб итальянской дивизии. Хотя весь итальянский фронт сейчас бежит, только пятки сверкают. Вояки, мать вашу! Пленные есть?

— Есть. Пятьдесят четыре солдата и три младших офицера. Все счастливы, что живы остались. Я под конвоем отправил их к вам в штаб батальона, часа через три добредут по дороге. Есть еще три немца. Один из них майор.

— Ух, ты! — оживился Топилин. — Майор, говоришь? Чего его сюда занесло? Допросил? Ты же вроде с немецким языком дружишь.

— Он приезжал сюда с инспекцией. С ним два младших чина. Штабной, перетрусил во время боя. Его еле достали из стога сена, чуть рукава не оторвали. Мало что знает, он больше по материально-финансовой части. Но когда жить захотел, то лопотал вполне уверенно, что готовится немецкое наступление с целью деблокирования шестой армии в Сталинграде. Слышал о какой-то операции «Винтергевиттер», но что это, точно не знает. К оперативному отделению штаба армии он отношения не имеет.

— «Винтергевиттер»? — задумчиво повторил майор. — Кривит душонкой этот твой немчура. Финансист, тыловик больше других может знать о планирующихся операциях. Каждая операция предполагает затраты, использование материальных ресурсов. А это все учеты. У немцев с этим строго. Не может такого быть, что не знает.

— Говорит, что с южного направления удар готовится. Доложить надо в корпус, у них связь с армией есть, со штабом фронта. Вдруг там не знают.

— С юга? Точно? — Топилин удивленно посмотрел на лейтенанта. — У нас сведения были о подготовке удара с запада. Мы и в прорыв вошли, чтобы разведать силы и средства предполагающейся немецкой операции. А тут получается, что впереди и нет никаких больших сил? Ну-ка, ну-ка, давай сюда твоего немца. Заберу его с собой!

Декабрьский день короток. Под вечер завьюжило, замело по степи. Соколов обходил позиции своей сводной группы вместе с командиром роты автоматчиков и с удовольствием наблюдал, как черная земля на местах земляных работ покрывается белым покровом. Нет ничего лучше естественной маскировки. Укрывшись за сараями и натянув сверху брезент, при факелах и свете лампы от дизельного генератора ремонтировались два танка из второго и третьего взводов. К полуночи Алексей вместе с Гужовым закончил осмотр позиций и остался доволен.

В доме было тепло. Разбитое окно танкисты закрыли досками и брезентом. Логунов вопросительно посмотрел на командира, а когда Соколов согласно кивнул, быстро достал из вещмешка фляжку с водкой. Нехитрая солдатская сервировка из сухого пайка. Сегодня кухня не пришла, и рассчитывать на горячее питание можно будет только на следующий день. Вот только дадут ли фашисты такой шанс, неизвестно. Тушенка, разогретая на печи, банки с кашей, вскрытые ножом и поставленные на горячую печь. Хлеб, нарезанный крупными ломтями, сало, которое удалось купить у местного населения неделю назад, крупными кольцами нарезанный лук.

— Ну что, ребята! — Соколов поднял свою кружку. — Давайте сначала за хозяев этого дома! Где они сейчас, живы ли? Ведь строили дом, была семья, жили мирно и счастливо…

— А может, и не очень, может, муж пил и жену бил, — хмыкнул Бочкин, но, нарвавшись на строгий взгляд Логунова, сразу замолчал.

— Нет, Коля, — неожиданно вставил Бабенко. — Ты посмотри, какой тут раньше сад был. Сейчас, конечно, только пеньки и стволы обгорелые, но сад был хороший, зрелый. А сады не растут там, где нет любви и согласия. Растения вообще очень хорошо чувствуют, что у человека на душе. Растения и собаки.

— Вот ты, Семен, даешь, — засмеялся Логунов. — Городской житель, технический человек, а в какие тонкости углубился. Природные!

— Прав Семен Михайлович, — согласился Алексей. — И неважно, где жил человек, в каких местах вырос. Или в крупном городе, как Бабенко, или в горном ауле среди природы, как Руслан. Мне кажется, здесь все зависит, как душа у человека устроена.

— А как она, интересно, устроена у фашистов? — вдруг спросил Омаев. — Я знаю, что на земле сколько хороших людей, столько и плохих. Но чтобы целая страна была населена плохими людьми, я даже и представить себе не мог.

— Давайте сначала выпьем за хороших, — вздохнул Соколов, — за тех, кто жил в этом доме и, надеюсь, вернется и дальше будет жить! Чья крыша дала нам сегодня приют. А мы уйдем на запад продолжать бить этих самых плохих людей.

Выпили с удовольствием, кто с довольным видом вытер губы рукавом, кто шумно выдохнул. Потянулись закусывать, и сразу завязался неспешный разговор под хруст лука. Лица танкистов порозовели, взгляды стали мягче. Напряжение последнего боя отпускало. Поели, налили по второй, уже не торопясь опрокидывать в рот алкоголь. Теперь перед вторым тостом захотелось поговорить, порассуждать. Алексей ел, подхватывая кончиком финки мясо и посматривал на своих боевых товарищей. Какие они все разные. И по характеру, и по привычкам, и по прошлой довоенной жизни. А вот пришла нелегкая пора, и взялись все как один за оружие. Хорошие мужики: добрые, умелые, умные. И из Руслана Омаева вырастет хороший джигит, настоящий мужчина, который никогда не покривит душой и не обидит слабого. И Коля Бочкин станет хорошим рабочим или инженером после войны. И Логунов все же женится на его матери и станет хорошим мужем и добрым отчимом парню. А Бабенко вернется на восстановленный завод. Или станет сам вместе с другими его восстанавливать. И его опыт эксплуатации техники в боевых условиях поможет в его работе и дальше. А может, он вообще станет большим ученым в этой области, доктором наук, напишет много технических книг. Ведь напишет! Умный мужик Бабенко!

И снова в душе стала подниматься мрачная злость, заполнять душу, и очень трудно погасить в себе это. Если во время боя, то там проще, там у тебя в руках мощная бронетехника и ты крушишь врага со всей яростью. А в такие минуты затишья как бороться с собой? Трудно спокойно смотреть и понимать, что сделал враг с этими людьми, с целым народом. Даже не говоря о тех, кто уже погиб и кто еще погибнет. А вот те, кто останется жить, не останутся прежними. Даже добряк в быту Бабенко сегодня гнал танк и давил врагов. То-то Ванюшкина затошнило от вида танков после боя, в засохшей крови по самые башни. Что остается от человека, когда по нему проедет 40-тонная махина. Огнем и гусеницами мы их уничтожали и будем уничтожать. И эти картины: трупы врагов, их ненавистные лица и предсмертные крики мы будем помнить до конца жизни. И не будем раскаиваться, потому что мы защищали Родину, своих матерей, отцов и детей. Никто фашистов не звал, никто им не позволит безнаказанно убивать наших людей и жечь наши города. Мы им все припомним, за все ответят. И за Сталинград, и за Москву, и за Ленинград. За все сожженные и разрушенные города. Но самое главное — они ответят за то, что научили нас люто вас ненавидеть и научили вас убивать. Сколько еще поколений советских людей будут носить мучительно ноющие шрамы на своей душе после этой войны!

А Руслан не прав. Нет подлого и гадкого народа. Есть правители, которые умеют превратить целый народ в стаю шакалов и гнать их на другие народы рвать клыками, убивать и жечь. Народ не виноват. Виноваты те, кто у власти. Не сохранить бы нам ненависть именно к немецкому народу, а не к фашизму. Вот еще что важно! Как все не просто, ребята… И дожить бы еще до конца войны…

Примечания

3

Из архива «Волгоградской правды».

4

Нет, нет, господин офицер! Я буду говорить! Я все скажу! Не стреляйте! (нем.)