Бабье лето любви. Поэтический сборник

Сергей Евсеев

Творчество Сергея Евсеева соответствует понятию настоящего искусства, ибо оно – от сердца, от желания реализовать талант на пользу людям. Задушевные, искренние стихи о любви и дружбе (чувстве, которое в последнее время вспоминается всё реже), о родном городе, размышления о жизни – всё проникнуто добротой и сердечностью. И тонкий флёр переживаний окутывает читателя, перенося в мир возвышенных чувств и лирических открытий.

Огни Москвы

Вот и закончились Святки — самое светлое (несмотря даже на кромешную тьму за окнами большую часть суток), сказочное и счастливое время в году. Время явления Чуда, исполнения самых заветных желаний и… рождения новых замыслов и мечт, из которых потом, неведомо каким образом, в жизни появляются новые дороги, горизонты, страны, книги, женщины, друзья, дети и снова книги — только теперь уже твои собственные, рожденные из всего того, что ты увидел, пережил, что перечувствовал и чем переболел за истекший жизненный период.

Сегодня уже 19 января, а елочка все еще стоит у нас в «красном» углу и переливается своими веселыми огоньками, глядя на которые так хочется думать и мечтать, и снова перебирать, как драгоценные камешки, счастливые (и не только!) моменты своего прошлого. Как верно подмечено великим нашим поэтом: «Что прошло, то будет мило!»

А за окнами мороз и белая метель. Никуда не надо спешить — какое счастье! Осталось нарисовать в воображении на стене камин, мысленно зажечь в нем огонь — и мечтать, мечтать, мечтать! Ведь жизнь, как пела когда-то незабвенная Алла Борисовна, и впрямь кончается не завтра.

Я смотрю за окно, как в детстве прижавшись носом к стеклу, напряженно вглядываясь в снежную призрачную даль (только в детстве мне еще приходилось при этом усиленно дышать на стекло, чтоб растопить в нем среди искрящихся на солнце серебристых ледяных узоров маленькое окошко, через которое можно было свободно взирать на загадочный и прекрасный мир по ту сторону рамы). Ну вот, наконец, и пришли крещенские морозы, о которых мы с любимой так грезили все это время. И теперь метет-метет во все концы, во все пределы… И свеча, как водится, то и дело горит на столе, и тапки Милины время от времени падают со стуком на пол, когда я сгребаю ее от избытка чувств в охапку… В общем, все как и положено в такие дни. Такие вот — волшебные дни, когда можно ни о чем не заботиться и не думать, а только мечтать, строить планы, которые через время каким-то чудесным образом воплотятся в реальность. И парить над землей, и любить… Как там у Ахмадулиной:

Какое блаженство, что блещут снега,

что холод окреп, хоть с утра моросило,

что дико и нежно сверкает фольга

на каждом углу и в окне магазина.

Какое блаженство, что надо решать,

где краше затеплится шарик стеклянный,

и только любить, только ель наряжать

и созерцать этот мир несказанный.

Да, вот это, наверное, и есть настоящее счастье — когда любимая рядом. Когда не нужно никуда торопиться, а можно просто мечтать, любить и созерцать «этот мир несказанный» вместе со всем, что есть в нем чудесного, необычного, сказочного.

Тем более что все-все вокруг и впрямь — волшебно, необычно, сказочно… И многолюдные московские улицы, наполненные светом, огнями, с чудесными, разноцветными елками на каждом почти шагу: золотыми, синими, пурпурными, алыми — все это словно бы воплощение твоих смутных детских снов о счастье и о чуде. И вот эта непрекращающаяся белая метель за окном — разве ж это не чудо? Я вглядываюсь в даль, туда, где за блочными голубыми домами нашего городка сгрудились сосны. А за ними открывается простор, разномастные деревенские домишки выстроились, как в сказке, все — под пышными, поблескивающими бриллиантами снежными шапками. А над ними, на горке, возвышается изящная, вся как свеча, устремленная ввысь, к небу, Владимирская церковь; внизу же расположились старая графская усадьба с роскошным парком. И церковь, и усадьба смотрятся с двух сторон в зеркало замерзшего пруда и потихоньку задремывают, роняя на хрустальный лед свои старческие слезы, которые тут же, на лету, и превращаются в драгоценные жемчужины. Им, верно, снятся под мерный убаюкивающий шепот метели чудесные цветные сны о их юности и лете, когда в их стенах еще кипела бурная жизнь, слышались детские голоса и вскрики молодых служанок, устраивались балы, а такими вот сумрачными зимними днями двор то и дело наполнялся лаем борзых, звоном колокольчиков и призывными сигналами охотничьих рожков.

А я, вглядываясь в эту туманную снежную даль, вспоминаю дни своей вешней юности, и внутренним своим взором за всеми этими домишками, деревеньками и усадьбами вижу ту далекую Москву конца прошлого столетия, когда она еще не была столь роскошно наряженной и огнистой, как сегодня, а старинные ее белые церквушки тогда скромно прятались от постороннего глаза по подворотням. Но зато как гостеприимна, добра и щедра она была тогда в отношении к нам — самоуверенным, честолюбивым, и при всем этом — все еще по-детски наивным и чистым душой юнцам. Какие золотые сны дарила нам тогда несравненная царица Москва под завывание своей синей крещенской метели.

Именно в те дни, тридцать лет назад, я вывел на подвернувшемся под руку листе бумаги, таясь от друзей, эти вот восторженные строчки:

Огни Москвы встают перед глазами,

Перед глазами звезды на Кремле.

И взгляд туманится нежданными слезами,

И что-то вечное стучится в душу мне!..

А после того, как стихотворение это, подобное озарению, до конца выплеснулось на бумагу, я долго еще стоял в темной комнате, смотрел через огромное окно старой казармы на мерцающие вдалеке огни Москвы, на переливающуюся дивными разноцветными огоньками елку перед парком Сокольники и у меня на глазах и впрямь появились благодатные слезы, о которых я только что написал в своем по-детски наивном стихотворении.

Какие заповедные мысли, какие восторженные и далеко идущие мечты рождались тогда в моей пылкой душе, кто бы только мог знать. И кто мог тогда подумать, на пороге каких крутых перемен и испытаний мы все в то время находились — вся наша огромная, любимая Родина. И мы с Сашкой Лаптой, два курсанта-стажера, без пяти минут — советских офицера, которым за полгода до выпуска посчастливилось провести целый месяц в Москве. Да какой месяц — сказочно-вьюжный, карнавально-веселый и счастливо-суетный тот январь 1988 года.

А дальше!.. Дальше эта белая январская метель подхватила нас, безусых и наивных юнцов, и закружила, понесла на своих крыльях в неведомую призрачную даль. Навстречу Судьбе, которая — у каждого своя… А потом, точно как по Булгакову, наступила История. Да. И нужно обладать даром мастера, чтобы все это теперь осмыслить и описать.

Но кто бы мог тогда подумать, что спустя столько лет моя тогдашняя смутная юношеская мечта, которую я боялся даже себе самому мысленно озвучить, так неожиданно осуществится без малого через тридцать лет, в которые столько всего вместилось — как водится, и плохого, и хорошего, и радостного, и печального. А что там нас еще ждет дальше, на отпущенном нам отрезке жизни? Кто знает!..

Москва! Какой огромный

Странноприимный дом!

Всяк на Руси — бездомный.

Мы все к тебе придем.

Так, кажется? А еще там — про сорок сороков церквей и колоколов… У Цветаевой. И у меня звонким эхом — в душе. И конечно, результат всего этого в новых поэтических строчках-откровениях. Которые, чем дальше, тем все больше о любимой. И о колдовской рождественской метели, которая осталась где-то там, за горизонтом, в невозвратной нашей юности.

***

Зима, метель, сквозь занавески

Все тот же лунный свет извечный.

В мерцанье свеч — виденья, фрески…

И ты — в сиянье подвенечном.

Вся в серебре, в парче из злата,

В цветах, что живы лишь мгновенье.

Наш ангел — бледный и крылатый,

И строк случайных откровенья.

Вино в хрустальных переливах,

Но лишь пригублено и только…

В ночи — бубенчик говорливый,

Копытится шальная тройка.

Парча, заветная сорочка…

И плачет ветер заунывный.

«Я украду тебя и точка!»

Любовник страстный и наивный.

«Я украду тебя…» — «И что же?»

«Ну что же дальше-то, мой милый?»

Забрезжит утра свет тревожный,

И вмиг развеет все, что было.

И снова нудная работа,

Друзья, попойки, клубы, встречи…

Ну а пока что для чего-то

Нам дарит чудо этот вечер.

Метет метель, и мгла, и ветер.

Свеча в ночи одна мерцает.

Безмолвна ночь — спит все на свете.

Свеча горит и тихо тает.

***

Ты светишь мне звездой

Сквозь мглу и расстоянья.

Живу одной тобой

Средь звезд других мерцанья.

Ты светишь мне сквозь тьму

И голос мой ты слышишь.

А я одним живу:

Ты спишь и тихо дышишь…

Идет вдали рассвет

И все вокруг он будит.

И счастья выше нет.

И, думаю — не будет.

***

Ах, были бы ночи наши длинней,

Насыщенней лаской — весенние ночи!

С чего ж тогда сердцу стучать все трудней,

Чего безрассудный наш век еще хочет?

Дыханьем огня расцвел поцелуй.

Раскинулись солнцем стремленья благие.

И с неба полилися тысячи струй.

И мы под них прянем — бесстыдно нагие…

От рук твоих пахнет зарей и вином.

Из глаз твоих брызжет настырность прибоя.

Еще миг, другой и, разморены сном,

Друг друга в объятьях с тобой успокоим.

За окнами полночи бархат глухой

Ковром развернется до самых пределов.

Сомкнешь лишь глаза, как мир, сам не свой,

Сорвется с орбиты со всем беспределом.

***

За чертой — неуемное лето!

Ты пришла, как сиянье в ночи,

В бархат сумерек ветром одета,

И с улыбкой шепнула: «Молчи!»

И слеза — драгоценная влага,

Обожгла… И была — не была:

Словно в юность — восторг и отвага

Отпускали свои удила.

Так, в огне, зачиналася Нежность.

Вырастала, рвалась из тенет.

Мрак и свет!.. И восторг, и безбрежность

На излете безудержных лет.

Или это мне только лишь снится?

Словно в ночь, через сумрак глухой

Полыхнет ярким светом зарница,

А потом — вновь вселенский покой.

***

Любимая спит, мне уткнувшись в плечо.

Любимая спит — ей снятся рассветы.

Завтра вновь будет день, и опять потечет

Наша жизнь по своим ветхим-новым заветам.

Любимая спит. Ей снятся сады.

И снится ей берег лазурный.

И горы, и солнце… и бежит вдоль воды

Все такой же красивой и юной.

Любимая спит. Покрепче прижму

Ее к себе, теплую, милую…

И в танце мечты подхвачу, закружу,

Осыплю словами малиновыми.

Любимая спит. Завтра вновь будет день.

Помчатся дороги крылатые.

И снова шум улиц, дела — дребедень,

И снова тоска незакатная.

Любимая спит. Ей снятся сады.

Ей снятся дороги волшебные.

И идем с ней вдвоем по следу звезды

В пределы, никем не изведанные.

***

Средь людей ты грешницей слыла.

Знаю-знаю, милая, молчи!

Ты же все придумала сама:

Месяц плыл в тумане той ночи.

И стояла лютая зима…

Был мороз такой, что аж невмочь.

Постучался путник в дверь твою.

Ночь-ведунья, Ночь-актриса, Но-очь!..

Пощади головушку мою!

Мне отдай от тайн всех ключи.

Возврати восторг былой и пыл.

Я прошу, любимая, молчи!

Кто не грешен, тот и не любил.

У одной мы птицы два крыла,

Два огня в безмолвии ночи.

Ну, кричи, любимая, кричи!..

До чего ж меня ты довела!

Знать, не зря ты грешницей слыла.

***

Подойди ко мне поближе,

Загляну в твои глаза.

Нежный сумрак щеки лижет,

Вдалеке идет гроза.

Я хочу в тебя влюбиться,

Чтоб навеки, навсегда.

Ни за что не разлучиться,

Не погаснуть никогда.

Я хочу с тобой смеяться,

И с тобой хочу я петь,

В хмельных травах затеряться,

На тебя одну смотреть.

Ах, как счастье льется звонко,

Ты вся в радости слезах.

Вижу я себя ребенком

В озорных твоих глазах.

***

Спасибо, милая! Ведь я тебя люблю,

И вновь уходит в пятки сердце сладко.

Тебя целую в волосы украдкой

И каждый взгляд твой на лету ловлю.

Тебе спасибо лишь за то, что есть

На сердце эта смутная тревога.

За то, что снова в ночь зовет меня дорога.

И звезд на небе, как всегда, не счесть.

Спасибо, что угасшая мечта

В душе опять сияет новым светом.

За то, что снова я слыву поэтом.

И на душе хрустальным звоном чистота.

Спасибо за волшебные мечты,

За все, что так нежданно сбылось.

Спасибо, Господи, что есть на свете ты,

И что весна к нам снова возвратилась.

Спасибо милая! И я тебя люблю.

Люблю, как в первый раз, так страстно, нежно.

Но в жизни все так смутно, безнадежно,

Что о пощаде Бога я молю…