Фабрикант

Сергей Евгеньев, 2020

Ночь Октябрьской революции. Большевики штурмуют Зимний дворец и арестовывают Временное правительство. Бывших министров отправляют в камеры Петропавловской крепости, но и там им не гарантирована безопасность – помимо политических разногласий есть ещё и личные счёты, идущие из глубокого прошлого… Книга рассказывает о крупнейшем промышленнике того времени Александре Ивановиче Коновалове, прошедшем путь от одного из самых богатых фабрикантов страны до бесправного заключённого. Удастся ли ему выжить, и что тревожит человека, на одну ночь занявшего пост правителя России?

Глава 4

Петроград, Петропавловская крепость, октябрь 1917 год.

Красивый, искрящийся снег, укрывший крутой волжский берег своей девственной, яркой белизной, словно укорял людей, замаравших его золой, помоями и прочим хламом у своих домов, в проулках городов, сёл и деревень. Здесь, вдалеке от человека, он завораживал чистотой и ослеплял блеском, напоминал о предвечном и, несмотря на трескучий мороз, наполнял бескрайним жизнелюбием и радостью. Деревенская детвора отполировала особенно длинный и пологий спуск с холма на замёрзшую реку до блеска. Фабричный сторож Тимофей в вёдрах натаскал воды и довёл и без того гладкую поверхность до такого состояния, что от скорости захватывало дух, а крик восторга, замерзая, замирал на вдохе.

В это Рождество радостные вопли слышались с горки весь день. Дед с едва заметной улыбкой поглядывал на маленького Сашу, от нетерпения, не находящего себе места, и раз десять уже проверившего крепкие плетёные санки. За богатым столом собралась после праздничной службы многочисленная родня. Приходящих поздравить тоже приглашали и угощали. Коновалов навсегда запомнил настроение Рождества: улыбки, общую радость и весёлость всех собравшихся. В детстве редко видишь, когда столько обычно серьёзных людей одновременно вдруг шутят и смеются, а когда видишь, то понимаешь, вот он — праздник. Даже полицейский урядник Степан Иванович, которого Саша очень стеснялся из-за его вечно строгого вида и неразговорчивости, неожиданно начал подкидывать его к потолку.

Наконец взрослые решили прогуляться. Кто-то ради смеха намазал лица — собрались колядовать. Саша, получив разрешение деда, убежал на горку, вперёд взрослых. Там была настоящая кутерьма. Все местные детишки, да и их родители с радостными криками катались с горы. Лица были румяны и смешливы. Коновалова-младшего, конечно признали, но признали взрослые. Вместе с другими детьми он терпеливо ждал своей очереди, волоча огромные санки. Наконец последняя стоящая перед ним девчушка с радостным всхлипом понеслась с горы, и Саша остался один перед убегающей вниз широкой ледяной дорогой. От высоты захватило дух. Он аккуратно пододвинул большие санки к краю горы и залез в них, цепко схватившись варежками за плетёные края. Ничего не происходило, он не двигался. Мальчик огляделся по сторонам. Дети с родителями нетерпеливо ждали, когда купчёнок поедет на дорогих салазках вниз, но Саша не мог оттолкнуться, не доставал до земли. И тут подошёл какой-то румяный, посеребрённый снегом парень.

— Не задерживай, твоё степенство! С Рождеством! — сказал он Саше и со всей мочи оттолкнул санки.

Плетеные, с двумя полозьями, подбитыми железом и высокой спинкой, тяжелые сани были хороши и удобны, когда их кто-то везёт. С ледяной горы они понеслись так, что душа мгновенно ушла в пятки, а в мозгу молнией мелькнуло: «Спаси, Господи». И всё! Длиннющая гора вдруг закончилась, а Саша стал птицей — сани врезались в сугроб на противоположном берегу и, перевернувшись, выплюнули из себя укутанного в шубу мальчика. Не успев осознать первый страх, он перепугался ещё больше, когда вдруг взмыл ввысь. Хорошо, что новое испытание тоже пронеслось за секунду — только взлетел и уже лежишь в пушистом, холодном сугробе. В ушах гул, сердце колотится, словно просится охладиться в снегу рядом. Кое-как карабкаясь и барахтаясь, он встал. А на горе все уже и забыли о его рискованном полёте — так же гоняют на деревянных салазках вниз. Его транспорт тяжелее, вот и уехал дальше всех. Еле-еле вытащил увязшие в снежной куче санки и потянул их к вершине горы.

Наверху стояли взрослые. Саша раскраснелся, брови заиндевели от горячего дыхания.

— Не напугался? — спросила мама тихо.

— Ещё хочу, — ответил он. Страх прошёл и в памяти остался лишь восторг от ощущения полёта.

— Меня возьми, — сказал вдруг дед.

— Деда, я там прямо улетел. В сугроб! Так здорово! Поехали, — мальчишка захлебнулся от восторга.

Они подошли к громкоголосой очереди на спуск. Александра Петровича пытались пропустить вперёд, но он твёрдо всем сказал, что раньше остальных не поедет, так и дождались со всеми вместе. С дедом получилось ещё лучше. Тот же стремительный полёт, захватывающий дыхание. Перед тем, как поехать вниз, Александр Петрович усадил внука себе на колени и взял в ещё крепкие руки поводья от санок, а внизу вдруг резко дёрнул их вбок. Задок санок повело, и они закружились по льду реки. От восторга Саша верещал, но не слышал собственного голоса. В тот день он, наверное, ещё полста раз, таскал тяжёлые сани в гору и летал на них вниз. Домой вернулся красный, словно рак и счастливый, как никто никогда, казалось, не был. Рубашка под шубой от пота вымокла до нитки.

Из яркого и радостного детства в незавидное настоящее Коновалова вернул долгий приступ натужного, мучительного кашля, продолжавшегося пока лёгкие не начало саднить. Проснувшись окончательно, Александр Иванович протёр слезящиеся глаза, нащупал пенсне, оставленное на столике. Встал, прошёлся взад-вперёд. Постоянный холод в камере донимал больше всего. Арестованный взглянул на часы, скоро принесут кипяток — можно будет чуть-чуть согреться. Холод щедро подпитывал отчаяние, за последние двое суток завладевшее фабрикантом безраздельно. Он сел, укутавшись в одеяло, прислушиваясь к себе и с тревогой ожидая нового приступа кашля, который еле заметно с каждым разом всё тяжелел.

Александру Ивановичу неожиданно пришла в голову мысль о том, что от судьбы, действительно, не уйдёшь. Открылось вдруг, какая глубокая суть скрыта в простоте этого выражения. Ведь когда-то его практически чудом поставили на ноги, после оглашения страшного диагноза, а в те годы, пожалуй, что и приговора — туберкулёз. Этот недуг скоро вернётся, но второго чуда ждать неоткуда. Такова, видимо, будет расплата — на его фабриках «Товарищества Ивана Коновалова с сыном» чахотка забрала много жизней. Пусть он и старался обеспечить своим работникам хорошие гигиенические условия, беспримерный медицинский уход, но рассчитаться за отданное ради его прибыли чужое здоровье всё-таки придётся. И былое самоуспокоение, что мол да, кто-то и умер, но он о своих людях заботился, тут не поможет. Деньги, заработанные на здоровье и жизни, достались именно ему… Александр Иванович, чтобы отвлечься от навалившейся меланхолии, начал вспоминать к какому врачу лучше обратиться и куда уехать для скорейшего выздоровления, затем одёрнул себя — эта камера теперь единственный доступный курорт.

Вдруг залязгал ключ в замке, открылась дверь и вошёл совсем юный красноармеец с чайником горячей воды, чаем и несколькими кусками сахара. «Видимо, этого мальчишку новая власть прислала. Не доверяют прежней страже», — подумал бывший министр. Заключённый сразу ощутил, что он ещё и очень голоден. Солдатик поставил чайник на стол.

— Завтрак разве мне не полагается? — поинтересовался Коновалов.

— Не положено, — строго ответил парень.

— Нельзя ли кого-нибудь в ресторан отправить или в елисеевский магазин? Я уплачу, когда мне деньги передадут. При себе у меня немного…

— Конечно, я сам и сбегаю. Только винтовку мою посторожите, чтобы бежалось быстрей! — красноармеец зло посмотрел на узника. — Отвыкайте, нет у вас теперь слуг. Да и не работает, поди, ничего: ни ресторации, ни елисеевский. Революция! Все ваши барские забавы ликвидируются.

— Я не о забавах прошу, мне питание должно полагаться, пусть и самое простое.

— Не знаю я, мне относительно этого распоряжениев не давали. Голод сейчас. Все терпят, так и вы терпните! — юноше надоело разговаривать, он раздражённо направился к двери.

Ну хоть чаем можно согреться, пусть и ненадолго. Александр Иванович устроился за небольшим столом. Мятая, несвежая одежда была сродни немытому телу — постоянно хотелось чесаться, пойти в ванную комнату, сбросить с себя всё и смыть пот и грязь. Однако промозглый холод и незримая, но ощутимая сырость заставляли кутаться в уже пахнувшие рубашку и пиджак. От галстука толку не было, ни эстетического, ни практического, поэтому он одиноко висел на спинке кровати. Коновалов налил кипятка до краев побитой и исцарапанной кружки, насыпал из кулёчка заварки и стал дышать паром, крепким и жарким, таким домашним и согревающим.

Чаёвничал в последние годы фабрикант всё больше на бегу и наспех, а тут опять словно в детстве. Правда там чашки были из фарфора, а чай со смородиновым или мятным листом казался таким… Даже слова нет, чтобы описать его вкус. Наверное, это потому, что за вечерним пыхтящим самоваром собирались любимые и родные люди, а маленький Саша сидел с ними за столом, обсуждая дневные новости, делясь своими мыслями, радуясь душевному теплу и участию. Тогда всё было просто и безоблачно, а грядущие события приятно волновали и обещали только что-то хорошее. Повзрослев, он понял, что взрослые просто избегали при нём говорить о проблемах, но аромат чая, может и не такого хорошего, как тогда, вернул в беззаботное время и согрел. Коновалов после ареста вообще часто возвращался мыслями в прошлое, будто бежал от того, что с ним происходит сейчас.

От размышлений снова отвлёк скрип ключа в замке. Появился офицер здешней стражи вместе с утренним злым мальчишкой, державшим в руках его пальто. Надежда моментально согрела продрогшего Коновалова. Неужели? Сердце радостно заколотилось, кровь мгновенно прилила к щекам, стало даже жарко. Неужели отпустят? Переворот не удался и Временное правительство каким-то образом вернуло себе власть? Керенский привёл-таки верные полки и большевиков выбили из Петрограда? Предположения каруселью вертелись в голове, рождая радужные предчувствия. И тут пришла мысль, заставившая вновь похолодеть. Если большевиков больше нет, то почему пальто держит этот молодой красноармеец? Они пришли не освободить, а казнить его! Вот и конец! Пересохло в горле, застучало в ушах, но виду министр не подал.

— Чем обязан, господа? — машинально произнёс он приличествующую моменту фразу.

— Прогулка вам полагается, Александр Иванович. Пойдёте?

Коновалов кивнул, на душе было странно — смесь радости, что не расстреляют, и жуткого разочарования, что не отпустят. Он накинул пальто и пошёл вслед за конвоиром. Миновав длинный коридор с узкими железными дверями камер, конвой вывел бывшего министра во внутренний пятиугольный двор тюрьмы с каким-то приземистым строением посередине.

— У вас пятнадцать минут, — сказал старший и сел с молоденьким солдатом на лавочку у входа. Ружьё он приставил к стенке рядом, красноармеец своё из рук не выпустил, положил на колени.

Александр Иванович уже привык к застоявшемуся запаху камеры с неаппетитными ароматами холодного табачного дыма, кислого супа, человеческого тела и отхожего места, поэтому сейчас свежий питерский воздух казался упоительно сладким, словно он вдруг перенёсся куда-то на альпийские луга, хотя над головой по-прежнему висело низкое, тяжёлое небо Петрограда. На улице было морозно, Коновалов, который и так страдал от постоянного холода, поёжился. Пошёл по дорожке вдоль тюремных стен. Путь был короткий. Сделал круг, еще один, быстрее и быстрее, затем снова размеренным шагом. Снег, прикрывший асфальт, весело похрустывал под ногами.

Конец ознакомительного фрагмента.