Личное задание

Сергей Донской

Майор Громов зря слов на ветер не бросает. Если обещал выполнить задание – выполнит не колеблясь. Если дал себе слово отомстить бандитскому клану вора в законе Руднева по кличке Итальянец, который рвется к посту губернатора, перешагивая через трупы, то сделает это самым решительным образом. Недаром Громову поручались всегда чрезвычайно опасные и серьезные дела. Однако на этот раз «русский 007» будет действовать по собственному почину, выполнять свое собственное, личное задание. Чтобы в одиночку расправиться с бандой Руднева, майору Громову понадобится все его умение, сила, и желание победить во что бы то ни стало...

Глава 5

Вне игры

Поселок, разморенный духотой и жарой, раскинулся на берегу ставка в тоскливом предчувствии настоящего полуденного зноя. Никто не пылил к нему по ухабистой дороге, наезженной и протоптанной от асфальтовой ленты, протянувшейся мимо. По одну сторону шоссе лежала небольшая деревушка с модернизированным продмагом, почтовым отделением и единственным двухэтажным зданием, где когда-то размещалась контора сгинувшего колхоза. По другую — теснились дачи членов кооператива «Рассвет». Дачники изредка наведывались в село за хлебом и водкой. Сельские мужики совершали ответные визиты, когда отправлялись на рыбалку или вынюхивали в поселке какую-нибудь строительную шабашку. Без нужды между деревней и поселком никто не курсировал. Те, кому приходилось добираться до загородных имений автобусами, и без того ухайдакивались, пока с языками через плечо отсчитывали ногами три тысячи метров, отделявшие дачный поселок от шоссе.

На заре существования он представлял собой наспех перепаханный пустырь, который предстояло по-честному поделить на прямоугольные клаптики. Члены садово-дачного кооператива, получившие здесь наделы, яростно дробили груды земли, лишая их травяных скальпов, а потом елозили по вскопанному граблями. Из отсеянных камней образовывались тропы вдоль разграничительных колышков с бечевками. Эти пустынные территории обживались радостно и стремительно. Каждому хотелось поскорее сделаться помещиком.

Как грибы после дождя, вырастали крытые рубероидом халабуды, списанные вагончики, а то и просто откровенные шалаши. Следом из земли полезли вонючие скворечники сортиров и бетонные фундаменты. Из солидарности члены кооператива не воровали друг у друга завезенные стройматериалы, но со стороны тащили на свои участки все, что плохо лежало: могильные оградки, скверные скамейки, ржавые вагонетки и даже автомобильные цистерны из-под кваса или молока. Любые емкости под завязку заполнялись водой из ставка или пробуренных скважин — поливать приходилось все, что попадало в поле зрения на прополотых грядках. Дождевые тучи с завидным упорством обходили поселок Западный стороной.

Постепенно, обуреваемые частнособственническими инстинктами, новоиспеченные землевладельцы отгораживались друг от друга стальной сеткой-рабицей, все больше напоминая прожорливых кроликов, обживающихся в своих вольерах. Вооружась сельскохозяйственным инвентарем, обитатели вольеров ползали вокруг своих грядок на четвереньках, передвигались на корточках или вообще стояли на коленях, склоняясь в бесконечных земных поклонах над первой клубничкой и последним помидорчиком.

Так незаметно пролетали годы. Временные убежища сменялись настоящими каменными домами. Причем все строения были непременно двухэтажными. Тот, кто не имел возможности потрясти соседское воображение желтым огнеупорным кирпичом, ограничивался красным или белым, а то и просто мрачным шлакоблоком популярного цвета «мокрый асфальт». Дальше начинался неудержимый полет фантазии. К фасаду лепились хлипкие балкончики, из шиферных крыш произрастали чудовищных размеров трубы, стены усеивались круглыми иллюминаторами, а кое-где встречались и потешные средневековые башенки. Эти трогательные подобия неприступных замков, словно сошедшие с детских картинок, крепостными валами и рвами не окружались только по той простой причине, что каждая пядь земли ценилась владельцами на вес выращенного на ней урожая.

Он не баловал изобилием. В бесполезных погребах было хоть шаром покати, но зато светлыми летними вечерами гордые помещики ходили к друг другу в гости, хвастаясь, кто первой червивой вишенкой, кто диковатым яблочком, а кто внушительной фаллосоподобной морковью, которую дамы норовили незаметно огладить огрубевшими пальцами.

Увлечение ботаникой принимало форму легкого умопомешательства. Самые заядлые садоводы все свободное время проводили в диспутах об отличиях кольраби от брюссельской капусты, о преимуществах груши буасье над лесной и снежной, вместе взятыми, о необыкновенной питательности лимской фасоли и о специальных способах консервации сливы-китаянки. Непосвященные, слушая их тарабарщину, чувствовали себя новичками на воровском толковище. Что за кукумис такой? Чем земляная груша отличается от обычной падалицы? Зубовидная кукуруза — это как? Короче, растурнепс их однолетнюю пелюшку с перуанским капсикумом!

А местные дачные авторитеты, променявшие детективы на специальную литературу, почему-то упрямо игнорировали тот факт, что ничего более экзотического, чем лук, картошка и крыжовник, на их земле в достаточном количестве не произрастало.

Упорные фанатики не желали также признавать, что их выходные и отпуска давно превратились в каторжный труд… на собственных плантациях. Обряженные на манер огородных пугал, обгоревшие на солнце, чумазые, они как заведенные поливали корявые саженцы, мяли руками навоз и куриное дерьмо, подвязывали чахлые кусты помидоров и злорадно топили колорадское жучье в бутылках с керосином. В сравнении с их маниакальным энтузиазмом двенадцать комсомольских подвигов Павки Корчагина выглядели примерами похвального, но умеренного трудолюбия.

С окончательной победой капитализма в стране это беспрестанное ковыряние в земле превратилось в один из способов борьбы за существование. Отложив собранный урожай на черные зимние дни с отключенным по всему городу электричеством, можно было жевать свою картошку при свечах и мечтать в полумраке о светлом будущем, когда весной опять из земли попрет зелень, а там — кабачки, а там — редис и огурчики. Значит, как-нибудь перебьемся, доживем до лучших времен…

Дачный поселок стал для населявшего его мирного трудолюбивого народца последним оплотом, островком прошлого, где время как бы приостановилось, щадя вымирающее поколение. Но вот стрелки часов вздрогнули и пошли вперед — все быстрее и быстрее, спеша наверстать упущенное.

* * *

Обладатель запоминающихся светлых глаз, усмиряющих злых псов и волнующих незнакомых женщин, почти не вспоминал об утреннем инциденте. Расположившись в древнем шезлонге на еще не слишком жгучем солнцепеке, он занимался миросозерцанием, то есть попросту бездельничал, лениво поглядывая по сторонам.

На прилегающем участке, превращенном в строительную площадку, копошились четверо давно не стриженных работяг в выгоревших добела или застиранных досера обносках. Когда они матерились, а такое происходило всякий раз, как только кто-нибудь из них открывал рот, это звучало столь же естественно, как жужжание пчел или щебетание птиц.

Один мужик из длинноволосой четверки казался каким-то заторможенным. То ронял инструмент, то спотыкался на ровном месте. Вот и теперь, волоча через двор мятые ведра с раствором, он вдруг запнулся и замер как вкопанный, повернув голову в направлении мужчины в шезлонге. Было такое впечатление, что он силился что-то вспомнить, но никак не мог, и это мучило его.

— Ванька! — гаркнули на него. — Шевелись, давай! Че ты как чумной сегодня? Похмелиться, небось, мечтаешь? Я те похмелюсь, сучий потрох!

Ведра испуганно вздрогнули и двинулись дальше. Машинально проследив за их перемещением по двору, мужчина наткнулся взглядом на горе-боксера в зеленом спортивном костюме. Тот отсвечивал издалека ненавидящим взглядом. Надутый и мрачный, он бесцельно шлялся по стройплощадке, изображая из себя то ли надсмотрщика, то ли часового.

Ближе к полудню на сцену выбрался новый персонаж. Если боксер, нарвавшийся на пару утренних зуботычин, выглядел достаточно бодрым и энергичным, то его сотоварищ смахивал на только что очнувшегося зомби. Следы вчерашних возлияний отчетливо проступали на его плохо выбритой голове. То, что проглядывало сквозь короткую густую щетину, назвать лицом язык не поворачивался. Участки, не поросшие колючками, воспринимались как необязательные придатки круглой башки, прилепленной к крепко сбитому телу баскетболиста.

Наверное, башке хотелось, чтобы ее поскорее отскребли от излишней растительности. Но сначала — опохмелили. Поэтому увенчанное ею долговязое тело выбралось на свет божий с двумя пивными банками. Одной из них немедленно завладел боксер, а со второй баскетболист предусмотрительно отступил подальше. Синхронно дернув за жестяные колечки, оба парня запрокинули свои банки над пересохшими глотками и на полминуты застыли в позе подбоченившихся пионеров-горнистов.

На беззвучный зов хмельной побудки из дома вывалился хозяин черного ротвейлера и всех человеческих особей, собравшихся во дворе. Лет ему было никак не больше двадцати семи, но его солидный хозяйский статус подтвердился всеобщим оживлением. Рабочие изобразили трудовой подъем, излишне громко матерясь и суетливо двигаясь во всех направлениях. Парни незаметно избавились от пустых емкостей и принялись хрипло покрикивать на рабочих. Из неведомого укрытия выбрался черный ротвейлер, украдкой зыркнул на мужчину в шезлонге, сделав вид, что знать его не знает, и присоединил свой басистый голос к общему хору.

Объект почтительного внимания дворовой челяди немного постоял на крыльце, с чувством почесывая все, что у него могло зудеть после многочасового сна. Подданные помаленьку стягивались к нему поближе. Пожалуй, пес, помахивающий обрубком хвоста, выглядел самым независимым существом в этой компании. Боксер и баскетболист, во всяком случае, выражали свое почтение более наглядно. Оба так и увивались вокруг, готовые ловить на лету команды и подачки.

Хозяин одарил собравшихся благосклонным взором, сладко потянулся и вместо приветствия издал неприличный звук — такое своеобразное «здр-р-р-ссс»… Ротвейлер неодобрительно покосился на него и попятился. Люди остались на местах, готовые внимать и речам, и просто звукам.

Мужчина в джинсах, незаметно наблюдавший за этой сценой, поморщился, хотя ноздри его улавливали только запахи зелени и разогретой земли. Он уже твердо знал, что сосед, городивший из двух чужих домов что-то грандиозное, ему активно не нравится. Маленький властелин нескольких дешевых крепостных душ, возомнивший себя величественной фигурой.

Эту фигуру с пузцом и покатыми плечами увенчивала голова с лицом, выглядевшим как чей-то незавершенный портрет: пшеничная челка на лбу, дальше все смазано, и только ниже проступают сочные красные губы. Плохо пропеченный блин смотрелся бы рядом не хуже. Возможно, когда лицо выглядывало из дорогих костюмов с подставными наплечниками, оно становилось более значительным.

Закурив, мужчина в джинсах продолжал следить, как непринужденно пердящий герой нового времени важно плывет по своим двенадцати соткам, сопровождаемый свитой из зеленого боксера, щетинистого баскетболиста и примкнувшего к ним пса. Отбросив редковатую челку с глаз, он остановился посреди участка и принялся водить руками, что-то поясняя охранникам, дружно кивавшим, как китайские болванчики. Вернее, болваны — с такими здоровяками уменьшительные суффиксы как-то не вязались.

Наверняка посреди владений планировался обязательный плавательный бассейн. На теннисный корт общая площадь размахнуться не позволяла, да и социальный статус соседа. Вот нагребет бабок побольше, выкупит еще несколько участков, тогда другое дело.

Словно прочитав чужие мысли, блондин в расписной гавайской рубахе-распашонке и бермудских шортах повернулся и принялся обозревать смежную территорию, на которой одиноко возлежал в продавленном шезлонге мужчина в линялых джинсах. Требовательно ткнул в этом направлении пальцем. Мол, покупаю. Боксер занервничал. Вероятно, ему не хотелось, чтобы хозяйские денежки достались недавнему обидчику. Он тоже стал жестикулировать, увлекая внимание шефа в противоположном направлении.

Там, полуприкрытый зеленью, виднелся тот самый домик, в окне которого на рассвете мелькнула благодарная зрительница случайной потасовки. Мужчина невольно скользнул взглядом по обращенным к нему окнам второго этажа, и ему показалось, что за одним из них произошло неуловимое движение. Не знакомых друг с другом мужчину и женщину разделяли лишь десятки метров чужой территории. Мужчина отвел глаза от дальних окон и невесело усмехнулся. Странное дело, но от этой улыбки его лицо стало еще более угрюмым и замкнутым.

Что за глупости лезут в голову на одуряющем солнцепеке! От симпатичной незнакомки его отделяло многое, слишком многое, чтобы это расстояние можно было выразить в метрах или годах. Ведь между ним и всем остальным миром стояла невидимая, но непреодолимая стена.

Мужчина надеялся, что рабочие скоро возведут настоящую кирпичную ограду, которая избавит его от вида соседского поместья. Но еще больше ему хотелось остаться одному на целом свете.

Так всегда случалось с ним, когда он вдруг оказывался вне привычной игры. И в такие дни вся дальнейшая жизнь представлялась ему аутом, полным аутом.

* * *

Считалось, что майор ФСБ Громов прибыл в родной город отдохнуть, но на самом деле это было что-то вроде ссылки. Не имея права покидать пределы Курганска до особого распоряжения, он был вынужден ждать, какое решение будет принято относительно него наверху. «Наслаждайтесь покоем и ни о чем не думайте, — посоветовали ему, выпроваживая из Москвы. — Сейчас для вас главное — полностью восстановить физическое и психическое здоровье». Звучало напутствие заботливо, да только на деле Громов понятия не имел, чем закончится его десятидневный отпуск. Благополучным возвращением в подразделение экстренного реагирования ГУ ФСБ РСФСР? Прохождением специального курса лечения? Переводом в разряд кабинетных работников? Отставкой? Или чем-нибудь похуже?

Последнее было очень даже вероятно. Так уж заведено, что люди, допущенные к важным государственным тайнам, помирают значительно раньше, чем эти тайны переходят в разряд подлежащих разглашению. Естественной смертью, разумеется. Хоть бы один из отставников утонул по пьянке или в автокатастрофе погиб. Нет, у всех сплошные инсульты с инфарктами. А когда знаешь, сколько коварных препаратов находится на вооружении спецслужб, невольно задумываешься, почему так много здоровых тренированных мужиков умирают в расцвете сил от нарушений кровообращения.

Что касается Громова, то он в свои сорок с небольшим лет находился в счастливом неведении по поводу собственной анатомии. За печень хватался лишь в тех случаях, когда ей доставалось от чьего-нибудь крепкого кулака, простудой маялся значительно реже, чем пулевыми ранениями, а что касается сердца, то ощущал его исключительно после хорошей физической нагрузки. Впрочем, медиков из комиссии, перед которой он предстал несколько дней назад, меньше всего интересовало его физическое здоровье. Психика Громова — вот на чем зациклились все эти ученые мужи.

Его мытарства начались после ликвидации непосредственного начальника, полковника Власова, командующего подразделением ЭР. Сам президент озаботился состоянием героя недавних событий. Лично.

Дело, конечно, громким оказалось — до сих пор отголоски катились по всем средствам массовой информации. Мог получиться международный скандал, а вышла мировая сенсация.

Месяц назад Громов вышел на преступную организацию, во главе которой стояли высокопоставленные военные, правительственные и кагэбэшные чины. Все они принадлежали к так называемому Тайному Обществу «Ичкерия», ТОИ. Чеченский госаппарат давно превратился лишь в один из филиалов Общества, но этого вчерашним полевым командирам было уже мало. Ограничиваясь у себя на родине малозначительными вылазками и боями местного значения, они перенесли направление главного удара на Москву.

В кратчайшие сроки на этом невидимом фронте было одержано столько решающих побед, что поражения на настоящей войне перестали иметь какое-либо значение. ТОИ не просто скупило на корню десяток-другой видных российских политиков, влиятельных чиновников, телемагнатов и банкиров. Теперь для того, чтобы остановить созданную Обществом махину, пришлось бы сначала хорошенько пошуровать во всех институтах федеральной власти и прочистить звенья силовых структур. Мог бы, кстати, заняться этим по долгу службы и Власов, начальник Громова. Но полковник сам оказался замешанным в темные махинации Общества.

Короче говоря, колоссальный механизм ТОИ был запущен на всю катушку. Он был отлажен, смазан финансовыми вливаниями и функционировал безотказно. Противодействовать ему можно было лишь одним безрассудным способом — сунуться в него собственной персоной и слушать, как хрустят твои косточки, перемалываемые беспощадными шестернями.

Громов так и поступил, но оказался слишком твердым орешком. Вместо того чтобы сгинуть без следа, он уцелел и наделал такого шороха, что на самых верхах запахло жареным. Беда его состояла в том, что никакого официального приказа на проведение операции у него не было — он действовал на свой страх и риск. И когда начался подсчет трупов, наверху за головы схватились. С одной стороны, ликвидация верхушки ТОИ подтверждала крутость политического курса, взятого президентом. Терроризм и коррупция не пройдут!

Но при этом пришлось бы признать, что правительство абсолютно не контролирует действие собственных силовых структур. Изучив выжимки из материалов дела, президент, морщась, произнес: «Специалисты в нашем ведомстве, конечно, опытные подобрались, но… Не слишком ли много трупов наворочено? Этот ваш… э-э, Громов, он нормален?»

Вот и все. Ни рекомендаций, ни пожеланий. Но в президентской команде есть кому ловить на лету мимолетные реплики первого лица государства. Ловить, трактовать по-своему и придавать им вид распоряжений.

И был звонок, и был приказ пройти обследование в спецклинике ФСБ, и несколько дней кряду Громова тестировали, изучали, выворачивали душу наизнанку, тянули ему жилы, чуть ли не ланцетами ковырялись в его подсознании. Результатов анализов набралось столько, что до вынесения окончательного приговора спровадили Громова на родину. Таким образом, вместо заслуженного повышения в звании или ордена получил он десятидневный отпуск с перспективой на инфаркт миокарда.

В настроении, весьма далеком от радужного, сел он в машину, а на следующий день переступил через порог своей квартиры, где не появлялся вот уже почти год. Как оказалось, здесь его не ждали. Жена, дочь Ленка и крохотуля Анечка сидели на чемоданах — собрались на открытие бархатного сезона на Черноморском побережье. Еще бы ладно, если просто сидели. А то ведь воротили лица, давая понять, что знать больше не желают блудного отца и мужа. Перед отъездом в аэропорт супруга высказалась от имени оскорбленной общественности примерно так:

«Вы теперь в столицах обретаетесь, Олег Николаевич? Вот и продолжайте в том же духе. За денежные переводы, конечно, благодарствуем, хотя с вашей стороны было бы просто свинством оставить семью свою без средств к существованию. В общем, мы теперь сами по себе, а вы — сбоку припека. Живите как знаете, а уж мы без вас не пропадем, не сомневайтесь».

На прощание были еще шипящие намеки начет молодых и длинноногих, с которыми якобы путался в Москве Громов, но тут супруга оперировала домыслами, а не фактами. Если честно, то предположения ее безосновательными назвать было нельзя, но что тут поделаешь, если молодых и длинноногих в мире пока не отменили. Существуют они, и никуда от них не деться. Как и от того, что жены теряют с годами прежнюю привлекательность, при этом не приобретая ничего.

Свое мнение Громов, правда, благоразумно попридержал при себе. Послонявшись немного по комнатам, он понял, что после затворничества в четырех стенах точно превратится в психа-одиночку.

На следующий день, загрузив «семерку» цвета белой ночи провизией, сигаретами, пивом и книгами, он отбыл за город. Когда над головой — небо, а вокруг — безраздельный простор, одиночество не тяготит, а исцеляет. В городе ты чувствуешь себя неприкаянным среди людских толп, а на природе остаешься один на один с рассветами и закатами.

Давно уже он не бывал на даче. Жена и дочь предпочитали ставку море, труд на свежем воздухе за отдых не считали. Так что дом простоял запертым года два, если не больше. Все буйно заросло бурьяном и травой, кругом царило полное запустение. Но это было как раз то, что требовалось Громову. Ему и самому захотелось вдруг побыть таким же заброшенным и неухоженным. Никому ничем не обязанным. Строгать, когда вздумается, доски — просто так, потому что аромат сосновых стружек создает ощущение маленького праздника; прихлебывать горькое пенистое пиво; печь картошку в камине; читать длинные романы. Если вдруг наскучит перебирать движок безотказной «семерки», то можно, насвистывая, чистить «смит-вессон», нигде не зарегистрированный и потому особенно родной и близкий.

Когда в голову лезут особенно мрачные мысли о будущем, ты откидываешь барабан револьвера и убеждаешься, что все его каморы заняты патронами. Рано или поздно курок будет взведен, оружие поставлено на боевой взвод. Никому не дано знать, что произойдет в следующее мгновение. Так что, наслаждаясь покоем, будь готов устремиться в неизвестность, как выпущенная из ствола пуля.

Чем занять себя до этих пор? А просто жить. Пока это занятие не надоест до смерти.