Прощание с Ленинградом

Сергей Городецкий

Иногда в жизни надо что-то резко менять, но при этом следовать своей судьбе и своему предназначению. В этой книге мои воспоминания о жизни в Ленинграде 70-х – 80-х, о жизни в Канаде в 90-х и дальше. В ней – судьбы людей, связанных со мной родственными узами и схожим взглядом на жизнь и окружающий мир. В ней – потери и обретения, поиски смысла и счастья. В ней все открыто и честно. Может, эта книга поможет кому-то, как она помогла мне.

Эта книга часть документального романа «Письма Времени»

Корректор Оля Рыбина

Дизaйн обложки Александр Грохотов

© Сергей Городецкий, 2022

ISBN 978-5-0056-6220-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1. То, что никогда не вернется

Декабрь 1994-го. Шереметьево-2. На табло — Montreal On Time.

Жизнь раскололась надвое. Позади — бывшая жена, дети, мама, Ленинград. Город, в котором я родился и вырос, который любил и ненавидел в одно и то же время. И все, что связано с ним. Впереди неизвестность. Думал, вернусь обратно через два месяца, а вернулся через двадцать лет, чтобы похоронить маму.

Со мной рядом на сиденье в самолете «Аэрофлота» — моя подруга, канадка Шерри.

Ее отец венгр, который сбежал оттуда во время событий 1956 года. Его зовут Янош, но он переименовал себя в Джона, что одно и то же: Ян — Иван — Джон.

У нас с ним непростые отношения. Он русофоб. Во время войны русские солдаты стояли в их доме. Он нахватался от них всяких нецензурных выражений и с удовольствием это демонстрирует и утверждает, что русские солдаты изнасиловали всех венгерских женщин.

Maureen, Шерина мама, ирландка. Она алкоголичка, как и ее отец, который имел бизнес по изоляции труб. Он был всегда идеально причесан, с бриолином, и со стойким запахом виски и табака. У него с Яношем отношения были не очень хорошие тоже. Тот презирал венгров и считал их народом второго сорта. Однако Янош, который теперь Джон, сообразил, что бизнес неплохой, и завел свой такой же. Но потом обанкротился. Не потому что бизнес этот плохой, хотя миллионером не сделаешься, просто ввязался в аферу с венгерской мебелью, заложил дом и прогорел. Его подставили его же венгерские дружки.

Его жена House wife, что в переводе «домохозяйка». В то время это было нормой. Все знают эту историю. Maureen, закончив дела по дому, примерно в 7 часов вечера садится на диван с книжкой в руке и наливает себе первую порцию рома. Это ее время, и ничто не может этому помешать. Но чуть позже она вдруг думает, что надо полить цветок на окне. И вместо воды поливает его ромом из бутылки, которую она перепутала с бутылкой с водой. Это была самая большая трагедия в ее жизни. Потому что рома в тот вечер больше не осталось. С Maureen мы сразу сошлись на этой почве, потому что я алкоголик тоже. Она даже начала подкрашивать ресницы. Мне немножко жаль ее, ее потерянную молодость и ее ушедшую красоту. Она умерла потом от рака мозга.

Одно время я работал вместе с его двумя сыновьями, Кристофером и Джоном. Джон в дальнейшем взял бизнес отца. В очередной раз мы сидим в подвале Парламента Канады в ожидании поставки коробок с теплоизоляцией. Кристофер поудобней усаживается на столе.

— This is part of the job, — говорит он, что в переводе означает «часть рабочего процесса». Надо сказать что эта part of thе job была ему особенно по душе. Теплоизоляция труб вообще-то не очень приятное занятие. От fiberglas (стекловата) отмыться практически невозможно. Мелкие стеклянные иглы впиваются в кожу, застревают в легких. На коробках предупреждение о возможных раковых последствиях для здоровья. Одежда, пропитанная этим продуктом, уже не годится, чтобы ее надевать потом, сколько бы ее ни стирай. Таков бизнес. В подвалах Парламента бесконечные тоннели с трубами, которые замотаны асбестом, стекловолокном, конским волосом и подобными материалами еще с тридцатых годов. Тоннели проходят под всеми зданиями Парламента, расходятся в стороны, иногда углубляясь на несколько этажей вниз.

Но не все так плохо. В lanch time, примерно в полдень, можно немножко расслабиться. Народ выползает из офисов и растворяется в центре, где множество ресторанов, кафешек, уличных фастфудов. Если хочется немножко развлечься, то можно заглянуть в «Барбарелас» или в «Беарфах», где если купить пиво или дринк, то бесплатно шведский стол. Сигаретный дым висит над сценой, на которой под громкую музыку танцуют, меняясь, голые девицы. Или просто купить банку пива и уединиться где-нибудь в зарослях на берегу реки.

Кристофер сворачивает марихуанный joint и удаляется с ним. Надо сказать, что все мысли и поползновения Кристофера вращаются вокруг марихуаны, оружия и в тот момент его подруги, которую он пытается удержать, что бесполезно. У него большой арсенал, начиная с револьверов прошлого века и кончая АК-47. Все это мы испробовали как-то потом, стреляя по пивным банкам и по обшивке разбившегося самолета, который мы случайно нашли в лесу, когда он жил на Сатурна-Айленд, недалеко от Ванкувера.

Шерри в молодости была моделью. Она высокая худая брюнетка с большим родимым пятном на шее. В доме ее родителей прямо в коридоре висит ее фото в купальнике с обложки какого-то журнала.

Больше всего в своей жизни Шерри ненавидела банки и докторов. Банки, потому что они баснословно богатые и грабят людей. Доктора спасли ей жизнь, когда она со сломанной шеей лежала в госпитале. Они замотали ее шею в гипс и не давали шевельнуться, что ее очень злило. Все это случилось после того, когда они с ее бойфрендом врезались на его Сamaro в столб.

И по поводу судьбы. Незадолго перед отлетом из России Нива не завелась в одно декабрьское утро. В Петербурге было холодно, сел аккумулятор, и ко всему спустило колесо. Офис, находящийся в одном из зданий во дворах Апраксина, официально был бизнесом по распространению медикаментов, а по сути — притоном местной мафии, которая контролировала все здесь. В дневное время кто-то приходили на работу, в ночное время здесь собиралась местная мафия, где обсуждались дела и присутствовали девицы легкого поведения. По утрам секретаршам приходилось убирать бутылки, приводить в порядок помещение. За это им платили наличными. Машина не завелась. На мой звонок в то утро долгие гудки и потом кто-то ответил, но чужим голосом. Оказывается ночью, когда пирушка была в самом разгаре, пришла группа крепких мужчин с автоматами и арестовала всю компанию, и потом, дождавшись утра, начали арестовывать всех, кто приходил на работу. Таковы были криминальные разборки 90-х, где мафия и милиция выясняли отношения.

Поздний декабрьский вечер 1994 года. Еще не Рождество. В квартире на Шепетовской мои дети и я прощаюсь с ними. Они уходят в ночных сумерках домой к моей бывшей жене. Это недалеко, всего может десять минут между Шепетовской и Ульянова улицами. Они идут домой холодным декабрьским вечером, мальчик и девочка, взявшись за руки, и я смотрю на них из окна. Потому что такси уже ждет и все готовы. И только через долгих 7 лет мы опять будем вместе.

Самолет «Аэрофлота», направляющийся в Монреаль. Шерри рядом на сидении, сигаретка в руке. Самолет полупустой. Две девицы, судя по их внешности и поведению — эскорт. Бедно одетая пара с двумя худосочными детьми — эмигранты. Бизнесмен, едва умещающийся в сидении. Он уже навеселе и еще постоянно заказывает себе коньяк, флиртует со стюардессами. В то время в самолетах все это совершенно спокойно разрешалось. Кто тогда летал, помнят пепельницы, встроенные в подлокотники. Пилоты по очереди выходят на перекур тоже.

История о том, как Шерри столкнула своего бывшего мужа с балкона пятого этажа. Канадская полиция завела дело, и она, опасаясь, что это может кончиться плохо, уехала в Россию, якобы для изучения языка. Шерри училась в колледже на русском отделении и мечтала стать шпионкой, чего не случилось. Однако она одно время работала в канадском фонде поддержки Ельцина, Eltcin fellowship program — кажется, так это называлось. В то время Ельцина любили на Западе, так как он чуть не сдал им страну. Эта организация, естественно, спонсировалась ЦРУ через всякие фонды.

Шерри в Москве с ее боссом. В ресторане гостиницы ни одного посетителя, только она, ее босс и одинокий молчаливый мужчина за соседним столом, который якобы просто решил перекусить, а на самом деле агент КГБ. Очень странно. Никого, только они двое, агент и пустой зал ресторана. Это был уже конец девяностых. Надо сказать, он дрянь порядочная, ее босс. Он хотел переспать с ней, но она отказала. Она мне рассказала про все потом.

Солнце уже заходило в Москве, когда самолет, отстояв очередь на взлет, покидал «Шереметьево-2». И уже над Норвегией блеснуло что-то в скалах, как зекало, отражающее солнце, потом океан, Исландия, океан, Гренландия и бесконечные заснеженные просторы Канады. Таким курсом летали в то время на случай, видимо, чтобы было где приземлиться, если что. Солнце не опускалось, мы следуем за ним. Появляются признаки жизни, огоньки то тут, то там, и вдруг бесконечное море огней в сумерках. Две линии, красная и белая, на монреальских дорогах. Люди едут домой после трудового дня. И солнце наконец зашло.

Мы оба на переломе. Мы будем вместе еще шесть долгих лет, когда опять все изменится. Что потом? Я буду работать на кого-то — чинить машины, строить дома, подстригать траву, развозить экипажи самолетов из аэропорта по отелям и прочее. Бывшая жена выйдет замуж за старого шведа и остается там навсегда. Я заберу детей к себе. Шерри выйдет замуж за доктора и уедет во Флориду. Я создам бизнес, перестану быть бедным, стану пилотом, о чем всегда мечтал, куплю четырехместный РA-28.

В тот теплый майский день мы с двумя друзьями-пилотами приземлились в Нью-Джерси на клубной «Сессне» после перелета из Оттавы. В Оттаве деревья только начинали зеленеть, а в Нью-Йорке все уже распустилось и цвело. Это был небольшой аэропорт, предназначенный в основном для частных самолетов. Essex County аэропорт в Нью-Джерси, откуда Джон Кеннеди-младший took off с двумя девушками на своем Piper Saratoga.

Все знают, чем это закончилось. Так всегда бывает, когда в деле замешана женщина. Существует теория, что это не был accident. Все небольшие самолеты типа «Сессны», «Чероки», «Саратоги» и прочих летают сами по себе, если их не трогать. Случай с Джоном, конечно, не был accident. Это был suecide. Чтобы заставить «Саратогу», «Чероки» или «Сессну» и прочих свалиться в штопор, этого надо очень захотеть. Вам нужно убрать engen power, controls на себя и надавить на педаль родера. Это знают все студенты. Такие самолеты, как Р-28, «Чероки» или «Саратога» с нижними крыльями, очень неохотно этому слушаются. Их дизайн направлен на то, чтобы летать, а не падать. Скорее всего, он в очередной раз поругался c Carolynе уже в полете и решил сиюминутно, что на этом все. Все точно.

Такие мысли приходили мне тогда. Он мог бы спасти Америку. Он мог бы стать президентом мира. Но вместо того оказался на дне океана со своей женой и ее сестрой. Но мы все делаем ошибки.

По поводу Америки. По уровню коррупции ни одна из африканских стран и даже Украина в подметки не годится Америке. Здесь коррупция поставлена на государственном уровне и является частью системы.

Но все это неважно. Мы будем летать с моей очередной подругой Carolyne на моем самолете по Канаде, подсаживаясь на небольших аэродромах в разных мелких городках. Откровенно говоря, все эти приключения ей не очень нравятся, но она терпит. Она вообще-то предпочитает лежать под пальмовым грибком где-нибудь в Доминикане или Мексике, с чашечкой кофе и коктейлем на столике рядом. Что и было поначалу, когда мы познакомились. Через неделю после того мы уже сидели в «Боинге», летящем по этому направлению.

До революции мой прадед был адвокатом и нотариусом в Кинешме, имел там дома, которые до сих пор так и называются «Дома Городецких» и охраняются государством. Вот справка: «Исторический отдел Кинешемского художественно-исторического музея размещается в одном из самых красивых зданий в городе. Построил его нотариус Городецкий в середине (18) века». После пожара в этом доме в 1890 году мой прадед строит еще один, куда переезжает семья. Дом сохранился до сих пор. На нем мемориальная доска «Памятник архитектуры 18 века Дом нотариуса Городецкого». После революции там в разное время располагались всякие организации, начиная от отделения милиции, детской поликлиники и кончая ресторанами и прочим уже в нулевых. Кажется, этот дом опять реставрируется сейчас.

Мой прадед все это оставил советской власти и переехал в Петербург, где стал управдомом, что на Большой Монетной, 22. И перевез всю семью. А она была большая. Пять дочерей и два сына, младший из них умер в детстве, когда на него опрокинулась кастрюля с горячим молоком.

Моя дочка волонтер в обществе спасения животных Humane Society. У нее кошка, кот и две собаки, брошенные кем-то и спасенные ей, как и мои кот, кошка и собака. Но животные не понимают предательства и забывают, если у них все наконец хорошо.

И еще о предательстве. Я никогда никого не предавал. И всех моих женщин. Они останутся со мной навсегда. Шерри ушла просто потому, что не захотела моих детей, и я понимаю это, но я не мог сделать иначе. Мужчины — кобели. Они пытаются оплодотворить как можно больше самок, чтобы человечество не вымерло, и женщины должны это понимать. В животном мире, частью которого мы являемся, все это гораздо проще. Но женщины, которые изменяют и врут нагло при этом — предатели. Хотя на них висит ответственность за будущие поколения. Они хранители домашнего очага. Они должны быть преданы мужчинам, которые их детей обеспечивают. И не задавать лишних вопросов. В мусульманском мире это хорошо понимают и держатся этой традиции. Но только не в Америке. Здесь свобода. И при этом никакой ответственности.

Pouline принадлежала к секте Jahova Witness. Она хотела замуж. В их секте нельзя спать с мужчиной, если ты не замужем за ним. Мы довольно долго были вместе. Но в конечном счете этому пришел конец. Полин иногда даже боялась ездить со мной на машине, опасаясь, что кто-то увидит ее с мужчиной. Она потом все-таки вышла замуж за кого-то из секты.

Molly работала в правительстве с 9:00 до 17:00. Все ее мысли в это время были о сексе. Еще она любила золото, бриллианты и все, что относится к этому — одежда, разные побрякушки и прочее. Поэтому ее посылали на всякого рода promotion, на которых она получала мелкие подарки, например носки от «Диор», мне достались. Она залезла в постель в первую ночь нашего знакомства. И в дальнейшем просто требовала это, хотя нам уже далеко не по 20 лет.

Diane просто нужен мужчина, чтобы помогать ей с ее домом, ее коттеджем на озере, ее лодкой и прочим. Она тоже неопределенного возраста, секс ее мало интересует. Она продает дома. Как-то она попросила у меня довольно большую сумму в долг, которую должна адвокатам. У нее была сделка по продаже земли на несколько миллионов, но не поделилась с другой компанией и проиграла сделку. Я ей отказал, зная, что она скорее всего деньги мне не вернет, и отдал ей ключи от ее дома.

Вообще, французские канадки более простые, в принципе неплохие подруги. В них еще живет традиционное католическое воспитание. С ними не надо играть в игры, особенно если это женщины в расцвете лет. Они при этом всегда скидывают себе лет по десять в возрасте.

Francine называет себя Сandy (Канди — конфетка) и тоже абсолютно неопределенного возраста женщина. Она утверждает, что ей примерно столько же, сколько и мне. Хотя ее родители датированы позапрошлым веком. Они держали мебельный бизнес в Hocksbury. Candy одна из тех женщин, которые все подчиняют себе. Все должно быть так, как она считает нужным и правильным.

Она поселилась у меня на некоторое время, когда в ее доме в Квебеке шел капитальный ремонт. У нее несколько квартирных домов и пара бывших церквей, которые она сдает. Она ездит на Chevrolet Caprice 1979 года, доставшемся от ее родителей. Такие машины здесь называли лодками за их величину. Даже приемник там был, и когда она включала музыку, он трещал и шипел при настройке. После этой машины на драйвее моего дома оставались масляные пятна. Я ей заявил как-то утром, когда был трезвый, что если ты хочешь быть моей герлфренд, поменяй машину. Она сделала это потом, когда мы уже расстались.

Одно время Francine работала в правительстве и имела bookeeping business с несколькими компаниями и частными клиентами. Ее телефон начинал звонить в 8 утра. В моем доме тоже происходил ремонт на втором этаже. Мы спали в living room на матрасе на полу вместе с двумя ее собаками. Параллельно с этим мы должны были два раза в неделю, по вторникам и пятницам, разучивать танцы. Танцевальный зал, арендованный танцевальной школой, находился в hospice в подвальном этаже.

Хоспис — это заведение, где люди, пораженные неизлечимыми болезнями, постепенно умирают. Наверху люди постепенно умирали от всяких раковых и прочих заболевании, а внизу танцевали.

Все выстраиваются в ряд и следуют движениям учителя танцев под музыку. Франсин любила танцы, мы даже с ней выступили на каком-то представлении. И при этом у нее множество знакомых, в основном престарелых дев, которые собираются и устраивают парти в периферийных ресторанах в Квебеке, куда еще надо добираться. Все пляшут под звуки саксофона вместе с саксофонистом в двенадцатом часу ночи и всем весело. Мне это все не особенно нравится, но я терплю. Франсин выпивает только немножко, чтобы обратно вести машину, и не дает мне пить, хотя я никогда не бываю пьяным. Мое тело настолько привыкло к алкоголю за всю жизнь, что он на меня просто не действует.

Sandy — это моя боль. Бесконечно доброе существо, с ее кошкой, которой много пришлось претерпеть от ее бывшего мужа. Ко всему у нее диабет. Несколько раз в день ей надо колоться инсулином. С ней я наверное мог бы жить навсегда. Но была проблема. Ее отец и сестра были против наших отношений, думая, что я буду такой же, как и ее прежний муж.

В конечном счете, мужчины и женщины по своей природе абсолютно разные и плохо совместимые вещи и между ними всегда будет конфликт. Надо сказать, что я искренне любил всех моих женщин и каждая из них сыграла свою роль в моей жизни. И вот наконец свобода. Свобода — это когда у тебя все есть и тебе ничего не нужно. А настоящая любовь бывает только в первом классе.

Никто не позаботится о тебе, кроме тебя самого. Ни подруги, которым ты в конечном итоге не особенно нужен, а в основном нужны только деньги, ну и немножко внимания. Ни маме, потому что ее нет в живых, хотя она и приходит ко мне во сне, но совсем другая. Как и отец. Тот почти такой же, как был, только немножко отрешенный, но тем не менее совершенно живой, и только сознание, что его нет, дает некоторое успокоение. Странно то, что никто из них там никогда не улыбается.

По-настоящему мы нужны только нашим животным. Кот улегся на столе и мешает. Они с нами навсегда и никогда не изменят и не предадут, потому что мы им нужны и они нам, и это настоящая любовь навсегда.

А люди? Они все уходят, и смысл жизни уходит вместе с ними. Мы никто в этом мире и всегда останемся ничем. Мы бесполезные существа. Наши мысли о Боге — блеф. Мы все уйдем, когда Земля и ее ресурсы, за счет которых мы живем, уйдут. Недра Земли, которые греют ее, постепенно будут остывать. Земля станет такой же холодной, как Марс. Очень холодной, хотя хитрецы будут говорить, что тогда они будут оккупировать Луну, Марс, Венеру и другие планеты и даже галактики. Но они жулики и знают, как выжать деньги из простого глупого народа на свои проекты. На Земле столько дел, зачем еще оккупировать Марс и Луну. Оставьте космос в покое. Он не ваш. Живите на Земле и устраивайте жизнь на Земле. Вы чужие за ее пределами. Живите спокойно и не воюйте. Только идиоты думают, что с этим у них будет счастье за счет других людей и природы. Дураки и идиоты. Но такова человеческая натура, и это будет продолжаться.

Американские гангстеры с их насквозь коррумпированным марионеточным правительством опять будут пилить свое так или иначе. Клинтон, Байден, Буш или секс-маньяк Трамп. Они все преступники так или иначе. Обама попал в эту компанию случайно и только потому, что всем уже было противно терпеть Буша-2. Педофила Джефри Епштейна, дружка Клинтона и Трампа, который держал притон в его таунхаусе на Манхеттене с девочками, пришили в тюрьме потому, что он много знал. Но все в порядке, потому что это «самоубийство». Его подружка под арестом только потому, чтобы заткнуть ей глотку. Принц Алберт из королевской семьи в этом замешен тоже, как и многие другие влиятельные люди. Это кого они охраняют. Хиллари тоже могла бы порассказать много всего. И если бы не Моника, с которой Клинтон занимался любовью в Овальном оффисе Белого Дома, он бы не стал бомбить Югославию, чтобы отвлечь от скандала, ему не пришлось бы лгать по телевизору о его отношениях с ней. Буш-2 не был бы избран президентом. Президентом бы стал Ал Гор. Вообще, выборы были сфальсифицированы. Вообще вся американская система выборов сделана так, что ей можно манипулировать. И это было настолько ясно видно, как они это делают. Саудовские друзья Буша младшего не устроили бы 9—11. И ФБР, и ЦРУ, и другие кровососы федеральных денег заметили бы, что в школе пилотов, где самое главное учат, как летать и как сажать самолеты, саудовские студенты просили научить их как летать, а не как сажать. Инструкторы доносили это в инстанции. Они им сообщали, что они учат террористов. Но всем наплевать. Ничего не случится. Кто покрывает террористов, тот сам террорист. Это слова Буша-2, когда он вторгся в Ирак и Афганистан. В таком случае ему надо было бы начать войну с Америкой. Что в принципе и произошло. Америка банкрот и держится только на том, что грабит другие страны. Все в правительстве спокойно сидят себе в своих офисах и получают за это вознаграждение и большие суммы коррупционных денег. Им на все наплевать. И они вруны. Все их ЦРУ, ФБР, прочие организации, как и само правительство, абсолютно бесполезны. Но не с точки зрения их самих. А народ здесь привык выкручиваться сам. Но не все. Поэтому здесь огромное количество бездомных и наркоманов.

Ленинград 80-х. Мы пили дешевый портвейн «777» и «33», водку за 3 рубля 62 копейки и всё прочее содержащее алкоголь. Мы болтались по квартирам, где непризнанные поэты читали стихи, писатели читали отрывки из своих романов, художники творили свои произведения и выставляли по конспиративным квартирам. При этом все гении андеграунда и им сопутствующие употребляли большое количество спиртного и сигарет. Романы и стихи распространялись в рукописной форме и в виде ксерокопий. Издавались журналы. Был такой под названием «Континент», например. И много всяких других. Мы были поколением ленинградского андеграунда восьмидесятых. И среди нас было много тех, которые были гораздо более талантливы, чем разные там Довлатовы, Бродские и прочие из поколения шестидесятых. Они почти никто. Они вылезли только потому, что уехали и таким способом сделали себе рекламу.

Довлатов как писатель даже не в середине. Описывает эпизоды своей жизни, иногда в диалогах пытаясь подражать Хему, чьи диалоги тоже довольно утомительные. Все это на уровне «Комсомольской Правды» где он работал, или журнала «Пионер» на худой конец. Хемингуэй, кстати, любил убивать животных, и это доставляло ему паталогическое удовольствие. Он пристрелил себя потом тоже.

Хотя Довлатова, как человека, я понимаю, и мне его жаль. Мы жили в одно и то же примерно время, вращались в одной и той же ленинградской писательско-диссидентской среде. Его пьянство понятно, мы все страдали этим. Он не смог прижиться ни в России, ни в Америке. На его фотографии видно лицо глубоко несчастливого и потерянного человека, который не знает, что с собой делать.

Бродский тоже, хотя у него есть стихотворения, которые более или менее заслуживают внимания, но ничего особенного. Никто бы о них не вспомнил, если бы им не устроили рекламу на Западе. Его преподавание в университетах, это когда собирается группка студентов где-то в уголке, в основном отпрыски богатых родителей и очень либерально настроенных. Они попивают кофе из бумажных стаканчиков и беседуют на разные темы. Чему мог научить их Бродский, у которого даже нет образования. Он таким способом просто зарабатывал на хлеб. На Нобелевскую премию все это не тянет, хотя все знают, что «Нобеля» давали и дают тем, кто старается как можно больше нагадить России, получая за это вознаграждение.

Мой дед был верен своей стране, какая бы она ни была. Уже в Швеции ему предлагали остаться и читать лекции в университетах. Поступали предложения из Лондона и Нью-Йорка. Он был известным человеком в свое время. Я был тогда с ним в августе 68-го в Стокгольме, мне было 12 лет и я все помню.

В Чехословакии переворот. Советские танки на улицах Праги. Мы уезжаем обратно в Ленинград. Полицейское оцепление вокруг теплохода «Надежда Крупская». Толпа кричащих шведов с плакатами «Советы убирайтесь вон из Праги». Кордон полиции образовал коридор, чтобы люди смогли пройти на борт. В толпе его дочь и внуки. И он уже на борту с бледным лицом. Ему было плохо с сердцем. Он кричал: «Светинька, Света!» — наверное чувствуя, что больше не увидит их. Но они не слышали.

Он не остался и не предал Россию. Он был предан ей и Пушкинскому дому, которому он отдал всю свою жизнь. И как его друг и соратник академик Д. С. Лихачев и много-много других настоящих людей.

Забегаловка под народным названием «Сайгон» на углу Невского и Владимирского была местом, где собирались всякого рода диссиденты, фарцовщики, художники, поэты, писатели и прочие отбросы социалистического общества. Там было пиво под названием «Адмиралтейское». Оно было настоящее, как и мы все тогда. Случались облавы, и приходилось растворяться в толпе и прятаться по туалетам.

Я умудрился закончить факультет физики пединститута Герцена. Девяносто процентов этого заведения молодые девицы. Про это заведение ходил анекдот: «В России легализовали проституцию. Для ЛГПИ Герцена требуется только один звонок в правительство — переходим на легальное положение». Хотя это не так. Большинство студенток были красивые, умные, хорошие девушки.

Фарцовка в Апраксином, кассеты, часы шмотки и прочее. Надо было жить и выживать. Мотогонки на Ленинградском мототреке, где я умудрился не сломать ни одной кости, не считая вывихнутой руки. Многие из моих друзей по этому спорту закончили гораздо хуже.

Еврей Исакович из соседнего дома на Шепетовской был мелким начальником на ЛОМО (Ленинградское оптико-механическое объединение). Там могли производить все. Эта контора поставляла компоненты для военных и космических программ помимо всего. Он организовал там подпольное производство крестовин и распредвалов для «Жигулей», которые были в большом дефиците тогда. Друг Александра Броневицкого, бывшего мужа Эдиты Пьехи. Я вставлял крестовины в его жигули тоже. Я распространял это все оптом и в розницу на ленинградских автомобильных толкучках. Меня называли королем крестовин.

Танька и Антонина из того же соседнего дома. Мы познакомились, гуляя собак. Антонина, Танькина мама, метрдотель в гостинице «Октябрьская», что у Московского вокзала. Она говорила на всех языках, на финском, польском, английском и пр. Она скупала у поляков и финнов шмотки, которые я потом распространял. Я спал с ее дочерью Танькой. Танька не догадывалась, что я сплю с ее мамой тоже, хотя это случилось много позже.

Я любил Антонину, и она любила меня. У нас была абсолютная, полная гармония в отношениях, как в постели, так и в жизни, мы были бы идеальной парой, если бы не разница в возрасте, как она говорила.

В ту осень мы у нее на даче. Она не догуляла в молодости и отдавалась любви со всей душой. У нее, конечно, были любовники. Был один офицер. Однажды, когда она привела его домой, Танька отказалась уходить.

Моя Антонина, тебя уже давно нет в живых. В ту последнюю ночь на ее даче в позднем октябре, когда мы просто вышли ночью и гуляли по вязкой дороге с первым снегом, я вдруг сказал себе — это наша последняя встреча. Так и случилось. Бедная Таня, она любила маму. Мама была все для нее.

Балерина Алла Осипенко. Народная артистка, лауреат премии Анны Павловой. О ней написаны книги. В то время мы были относительно молодыми, но с разницей в 20 лет. Алла любила молоденьких мальчиков. Она жила с ее танцевальным партнером Джоном Марковским, который тоже был младше нее. Алла в ее квартире на Желябова часто устраивала выставки разного рода художников андеграунда, на которые приходило большое количество людей. Власти, конечно, об этом знали и терпели до поры до времени. Дверь в ее квартире никогда не запиралась. На столе всегда-всегда были водка, вино и коньяк. Все это иногда превращалось в попойки. Частым гостем на них была подруга Аллы, легендарная балерина 30—40-х годов, Татьяна Вечеслова. Она появлялась всегда в середине веселья. Надо сказать, что эта женщина в свои 70 лет могла спокойно выпить бутылку водки не пьянея, при этом как будто это вода. Она была близкой подругой Анны Ахматовой. Они так и похоронены рядом на кладбище в Комарово. Мы слушали оригинальную запись «Реквиема» на старом магнитофоне в ее квартире.

Алла была с КГБ на широкой ноге. Те могли просто без звонка заявиться в ее квартиру и доверительно побеседовать. Один раз она устроила большую выставку художников у себя на квартире. Выставка просуществовала несколько дней. Но потом спустя некоторое время ей все же сказали это убрать, потому что об этом уже трезвонили по ВВС и Голосу Америки. И пригрозили немножко. Но это были уже восьмидесятые. Как можно посадить народную артистку?

Джон завел новую подругу и спал с ней в ее же, Аллиной, квартире. Алла и Марковский танцевали с сольным спектаклем на Желябовой в маленьком театре рядом с ДЛТ. «Алла Осипенко и Джон Марковский. Двухголосие.» — афиши расклеены по всему городу. Кубинка Алисия Алонсо тоже танцевала до этого возраста, как и Плисецкая, с которой мой отец имел дружеские отношения. У меня сохранилась книга Плисецкой, подписанная ей моему отцу.

Евгений Петрович Мухин. Мой отец. Друг балета. О нем написано несколько книг. (Жизнь и творчество Е.П.Мухина. «Дайк Пресс»). Когда Плисецкая с театром приезжали на гастроли в Алмату, вся труппа после спектакля собирались в его доме на территории Института туберкулеза, где он имел клинику. Собственно говоря, как и все артисты, приезжающие туда на гастроли, в конечном счете после спектаклей оказывались в доме Евгения Петровича, где устраивались сабантуи как продолжение. Он в молодости был актером, играл героев-любовников, но потом стал врачом, как и его мать, тоже врач, отсидевшая и отслужившая врачом 25 лет в сибирских в лагерях как жена врага народа.

В его казенном доме на территории алматинского института туберкулеза туалета не было, но был нужник, сколоченный из досок и с дыркой посередине. Отцу посоветовали повесить мемориальную доску над ним типа «Здесь была Плисецкая». Потом ему все-таки выделили квартиру.

Когда он ушел, ему было всего 66 лет. Скорее всего, покончил с собой. Хотя это не так. Он не смог бы этого сделать с его жизнелюбием. Но никто не знает, потому что вскрытия не делали из уважения к нему. У меня с ним был разговор по этому поводу. Он говорил, что у него всегда под рукой цианистый кал (калий). Он был матерщинником и все переделывал на этот лад. И на его выступлениях и лекциях он использовал этот лексикон и при этом без всякой пошлости.

Маленькой тонкой, острой пилой вам распиливают грудь точно посредине. Потом с помощью приспособления кость груди раздвигают и появляются легкие, пораженные туберкулезом. Алла тоже была на его операциях, когда в молодости гастролировала в Алмате вместе с театром. Она была сильная женщина и никогда не теряла сознание, глядя на открытую грудную клетку с бьющимся сердцем. Я, надо сказать, почувствовал себя плохо после примерно двадцати минут. Кажется, что человек, лежащий на операционном столе, вытягивает из тебя всю энергию, чтобы выжить. Если одну половину легких, где все еще не так плохо, ее оставляют, другую половину, которая более поражена туберкулезом, всю или ее часть удаляют. Особенно если это легкие курящего человека. Они черные. И если все совсем плохо, грудную клетку закрывают, и человек просто потом постепенно умирает.

Алла и Марковский жили в одной и той же квартире, хотя уже не были больше парой. Когда пьяный Марковский с его новой подругой начинал храпеть, Алла по старой памяти свистела тихонько в дырочку в стене, которая разделяла квартиру пополам, и он успокаивался в постели с любовницей.

Вечеринки на даче в Сестрорецке. Алла занимала половину старого финского дома наверху. Другую половину внизу занимала Ирина Колпакова. Балерина и народная артистка. Это был большой финский дом с двумя разными входами и участками. Они не очень ладили между собой. Пьянство затягивалось иногда на несколько дней с большим количеством разного приходящего и уходящего народа. Когда наконец все это заканчивалось, мы с Аллой собирали бутылки (много) и сдавали их в магазине неподалеку, где ее очень хорошо знали. На эти деньги опять покупалось вино. Я помогал ей убирать дом после ледового побоища. Потом мы уже вдвоем так и продолжали.

Аллин сын занимался валютой и кончил плохо. Эта трагедия останется с Аллой навсегда.

Позже, уже в 2000-х она преподавала балет в Италии и Франции. Не помню в каком году я узнал, что она во Флориде, и удалось узнать телефон.

— Сережа!

— Алла, я приеду.

— Не надо, я улетаю завтра домой, ведь у меня там две кошки, которые меня ждут.

ЛГПИ Герцена. Мой дед преподавал там тоже, в 30-х, на литературном факультете. Я учился на факультете физики. Это начало 80-х. Только с третьего курса нас начинали учить, что мы учителя. До этого сплошная высшая математика, физика, химия, психология, литература и прочее. Зачем все это, чтобы учить оболтусов? А преподаватели! Нищие, но какие! Я помню, как преподавательница математики, конечно еврейка, умница и неплоха собой, шла по направлению к троллейбусной остановке на Невском в тапочках, зимой, по ленинградскому снегу, перемешанному с солью, потому что у нее украли ботиночки в ЛГПИ Герцена. Я помню их всех. Мои учителя в университете, как и в детстве, в 141-й школе на Охте. Они все были настоящие, преданные своему делу. Не такие, как в Канаде, с которыми я столкнулся на собраниях, когда мои дети учились здесь в школе. Они те, на которых держалась Россия. Но их уже мало осталось.

Школа 187. Но это так, ничего серьезного. Мне просто надо было доказать себе, что я могу. Бабский персонал и бесконечные склоки. Надо сказать, что во всех школах, где мне довелось работать, у меня всегда были проблемы с администрацией за мое вольнодумие. Школы были в то время последний оплот консерватизма. Подруги как всегда заведутся. В одной из них было две — литераторша и француженка. Они на переменах забегали на перекур ко мне в лабораторную комнату, где была вентиляция, иногда пили вино у меня на квартире. Директриса об этом знала, и это ей не очень нравилось. Мы с ней гуляли иногда после работы и обсуждали литературу и прочие вещи. У нас были абсолютно противоположные взгляды на все. Она не любила Булгакова и считала, что «Мастер и Маргарита» это тяжелая вещь. Худенькая, в очках с сильными линзами. Но при этом строгая коммунистка, не терпящая возражений. Было еще в этой школе несколько женщин с такими же убеждениями. И я их люблю и уважаю сейчас. Но не в то время. Она уволила меня позже по собственному желанию.

Эллочка была моей ученицей, когда я был руководителем 9 класса Б (были классы А, Б, В).

Я ставил ей четверки только за то, что она симпатичная и страдает искривлением позвоночника, что ей ни как не мешало. Но она этим пользуется, притворяясь иногда.

Прошло несколько лет. Она стояла на перекрестке, с поднятой рукой, в куртке, с нахлобученным на голову капюшоном, и немножко пьяная.

Кстати, так охарактеризовала моя бедная мама Эллочку: «Очень красивая, только очень пьяная».

Такова была Эллочка в действительности. Она была бы в принципе неплохой женой для кого-то, если все бы у нее выветрилось из головы.

Я остановился. Она залезла в машину, я еще не знал, что это она.

— ООО! Это вы? Я об этом мечтала всю жизнь, — сказала она, памятуя наши взаимные симпатии еще в школе, и прижалась ко мне щекой. От нее пахло вином, сигаретами и какими-то духами. Так все и началось.

— Ты знаешь, с кем ты связался? Ты с проституткой связался, — заявила она позже.

Эллочка поселилась в моей квартире на некоторое время. Вернее сказать, проводила время между ее похождениями. Она могла заявиться в любое время, иногда среди ночи или утром после ее приключений. Мудрая Раечка, моя подружка на всю жизнь, сказала, когда познакомилась с Эллочкой:

— Только не давай ей перевозить мебель. Ты ее потом не выживешь.

И это было действительно так. Та уже намеревалась это сделать.

Несмотря на эти нюансы, мы все очень хорошо дружили. И вообще, женщины — довольно интересные существа. Начиная с моей бывшей жены и кончая Танькой, Эллочкой, Раечкой и прочими. Они все знали друг друга и в какой-то степени сосуществовали и даже дружили. Бывшая жена знала, что все это несерьезно, она уже родила двоих детей, но это, вероятно, был только способ, чтобы все контролировать. Дружила с моей первой женой, московской еврейкой Ленкой Вейцман, и добилась того, что мы с ней развелись через год.

И дело не в этом. Эллочка, конечно, не была проституткой, а просто была хитрющей девчонкой, которая использовала всех и вся для своих личных нужд. На вечеринках она всегда имела с собой талмуд — толстую книгу с предсказаниями судьбы. По этой книге она предсказывала судьбу всем, кто хочет, таким образом развлекая публику.

Мы после дембеля и нам примерно по 20 с лишним. Это конец 70-х. Нас трое: я — Сергей, Витя и Саша (их уже нет), клички Ус (Белоусов), я — Жорик, не знаю почему, так прозвали в армии и Витька. Ус — Саша Белоусов — высокий и худой, я ни то ни се, Витька немножко толстоватый, что и сгубило его потом вкупе с алкоголем. Мы все шофера и бывшие мотогонщики. Саша бывший кроссовик, я занимался гаревыми гонками, то есть спидвеем. Помню всех, кто служил в 23-й спортивной роте. Гена Моисеев, чемпион мира по мотокроссу в классе 250, у него очередной «Мерседес», который ему подарили в Австрии за то, что он выступал на мотоциклах КТМ. И много других. Была такая пара, фигуристы Смирнова и Сурайкин, чемпионы мира в парном катании. Сурайкин приезжал служить на своей «Волге», подаренной правительством за услуги перед Советским государством. И много-много других, о которых никто давно уже не помнит. Легендарные хоккеисты, которые проиграли Канаде на последней минуте. Я знал многих из них. Я знал их всех, потому что возил их всех на автобусе на сборы, в аэропорт и куда им надо. Ленинградский СКА и Московский ЦСКА были армейскими клубами, однако между ними была большая разница. Ленинградский СКА располагался на Ломаной улице, что у Московских ворот и которая примыкала к текстильной фабрике «Большевичка». По этой улице в три смены идут работницы туда и обратно. И КПП как раз на средине, где на ступеньках сидят солдаты и флиртуют с ними.

Если в Советской Армии была хоть какая-то дисциплина, то это совершенно не относилось к 23-й спортивной роте Ленинградского СКА. Солдаты, то есть спортсмены, ходили по гражданке и отращивали волосы. Никто ничего не контролировал. Прапорщики и офицеры, те же бывшие спортсмены и алкаши, как командир, он же бывший вратарь хоккейной команды Ленинградского СКА капитан Володяев, пили каждый день. Солдаты не возвращались на службу неделями. Но вскоре этому пришел конец.

Было лето 1974-го. В Мойке выловили труп, который оказался солдатом 23-й спортивной роты. Он не появлялся в части около двух месяцев, и это никого не волновало. Как его труп оказался в Мойке, никто не знал.

После этого командование Ленинградского военного округа, что на Дворцовой площади, решило, наконец, что с 23-й спортивной ротой надо что-то делать. Дело в том, что для офицеров и высших чинов 23-я спортивная рота и полный бардак в ней были очень удобны. Высшее командование использовало автомобили и автобусы роты для своих личных нужд, выезжая на рыбалку, на дачи с девушками легкого поведения, со своими женами и детьми. Солдат использовали как рабочую силу для работ на их частных владениях. Так было.

Летом 1974 года они нехотя решили навести порядок. В роту был прислан подполковник Коротков с Севера. Это был настоящий строевой командир. Первые несколько дней он спокойно сидел в скверике на территории роты и общался с солдатами (если их так можно было называть) конспиративно, не надевая формы. Никто не догадывался, что грядет. На третий день Коротков оделся по протоколу и выстроил всех на плацу. Надо было посмотреть на эту армию. Длинные волосы, бородки кое у кого, джинсы вместо униформы. Непостижимо, что такое было в Советской Армии в 1974 году.

С этих пор в 23-й спортивной роте начались тяжелые дни. Никаких увольнений в город, хотя раньше никто и не спрашивал. Всех одели в форму, которая кстати нашлась на складе роты у коптера. Всех выстригли. Подворотнички чистые и стираются каждый день, Коротков сам за этим следил.

Он обосновался жить в самой же роте, в своем офисе, куда поставил кровать. Офицеры и прапорщики загрустили. Коротков после пяти вечера переодевался в спортивный костюм и даже смотрел телевизор вместе с солдатами, вроде как он с ними друг, но все чувствовали напряженность и большую. Особенно старший лейтенант Володяев. Не выпить ничего. В прошлые хорошие времена они уже почти с утра начинали. Но порядок есть порядок и дисциплина.

Надо сказать, что подполковник Коротков в принципе был неплохим офицером. Он вызвал меня в свой кабинет, когда получил бумагу из Ленинградского мототрека от тренера команды по спидвею «Нева» Лемберга и при этом еще с подписью некого Дубяги из Спортивного комитета Армии. В документе значилось: «Командиру 23-й спортивной роты подполковнику Короткову. Прошу отпускать члена команды по спидвею „Нева“ рядового Городецкого для тренировок в дни и часы, указанные в графике». Но Коротков уже использовал меня в качестве шофера на «кавзике» — гробовичок Газ-651 армейского зеленого защитного цвета. ГАИ в то время оставляла армейские машины в покое и никогда не останавливала их.

Этот автобус был очень удобен и использовался для вывоза офицеров и высшего командного состава Ленинградского военного округа по их пьянкам и гулянкам с девицами и женами. Мертвых солдат мне приходилось возить тоже и грузить их, хватаясь за их ноги. Хотя, чтобы быть честным, среди офицеров были и очень порядочные люди. Я встретился как-то после с одним из них в Кировском театре. Помню, еще в армии я перевозил ему вещи на дачу, и он заставил свою дочку, наверное лет 12, вымести весь автобус, когда я сам хотел это сделать. Так настоящие офицеры воспитывали своих детей.

Коротков вызвал меня к себе.

— Если ты хочешь заниматься спортом, то будешь заниматься им в Кандалакше или Варкуте.

«Санаторий северное сияние», как называли среди солдат Воркуту, Кандалакшу и прочие удовольствия. Мне это естественно не очень светило.

Коротков был не дурак. И очень быстро начал обделывать свои дела в Ленинграде. Первым делом он выбил себе квартиру, что было очень просто с его связями в Министерстве обороны. Завел знакомых среди директоров продовольственных магазинов. Мой «кавзик» при этом использовался ими в личное пользование для поездок на их дачи и вечеринки. В очередной раз, когда все были развезены, оставшаяся жена одного из них, которую я должен быть доставить домой, на одной из забытых дорог приказала мне остановится. И разлеглась на заднем сидении, пухленькая блондинка. Ей было отказано. Я был честен и не мог переступить порог. Ничего не случилось. По всей видимости, муж ее не особенно удовлетворял. После этого я больше ее никогда не видел.

Директора продуктовых магазинов всегда были на высоте в то время и очень уважаемы. В этом тоже была культура Петербурга.

Такова была спортивная 23-я рота СКА на Ломаной улице. Но скоро это все кончилось. В один прекрасный вечер Коротков выстроил всех на плацу. Все уже знали, что произойдет. Своим спокойным в этот раз голосом он заявил:

— Приказом командования Ленинградского военного округа я направлен в Германию и передаю полномочия командованием роты старшему лейтенанту Володяеву.

И сразу же покинул территорию части. В тот же вечер все прапорщики и офицеры напились. Володяев уснул в его офисе. Звонит в роту в 3 часа утра.

— Сережа ты уже не обессудь… — он еще полупьяный, чтобы я его отвез домой.

Он, кстати, потом повесился у себя дома на водопроводной трубе. Я узнал об этом несколько лет спустя.

Итак, мы сидим в ресторане и это конец 70-х. Нам под 20 с лишним и мы дембеля. Рядом за соседним столиком две девицы, им под тридцать. Мы переглядываемся, и они в конечном счете перемещаются за наш стол. Официанты недовольны, но все улажено. У нас машина, хотя все пьяные. Все едут на квартиру к Рае и зависают там на три дня. Раечка со мной. Ус спит с другой, Витька не у дел, что не совсем так. Он ездит в вокзальный ресторан, чтобы прикупить что-то перекусить, с водкой в Ленинграде ночью никаких проблем, любой таксист имеет под сиденьем, стоит 10 рублей.

Моя Раечка. Потом мы будем долго вместе по вторникам каждую неделю. Мы будем любить друг друга навсегда. Моя девочка Раечка, где ты? Еще жива ли ты? Когда последний раз я видел тебя? Тридцать лет назад.

Как обычно по вторникам я у моей Раечки. Мы немножко выпиваем, и слушаем музыку, и говорим. Ее комната обставлена разными иностранными бутылками, банками и прочей дребеденью, на полу стоит ваза, из которой торчат длинные сухие камыши. У нас с ней день рождения в один и тот же день, только с разницей в 10 лет. Мы водолеи. Она худенькая, небольшого роста, ее нос с горбинкой. Она парикмахерша со своей клиентурой, среди которой много жен влиятельных людей.

Звонок в дверь. Раечка с настороженным видом. По звонку она знает, это Анна. Дверь открывается, и появляется Анна. Нет, сначала появляется ее грудь, которая гораздо большие, чем на картинах Рембрандта. Но с этим ничего не сделать. Она еще принесла бутылку вина. В то время не надо было предупреждать, что ты придешь в гости. Просто звонок в дверь.

Ничего страшного. Все продолжается своим чередом, и в конечном счете все трое укладываются спать на полу на матрасе, поскольку места на кровати на троих нет. На утро между Раечкой и Анной на кухне происходит разговор. Совершается сделка. Я это все слышу краем уха, еще в полусне, мы все-таки были не очень трезвые той ночью.

— Отдай мне его, — заявляет Анна тоном, не требующим возражений. Я в этом случае просто предмет сделки. Раечка соглашается. Мы пьем кофе, и Анна усаживается в мою машину. У нее какой-то подвальный продуктовый магазин, и она позже пытается сделать меня своим партнером. Она ко всему прочему еще и гадалка со своей клиентурой. Она уехала в Израиль потом и занималась тем же там. Мне попалась как-то под руку израильская газета с ее фотографией и статьей. Рая не возражает ничего по этому поводу. Мы все равно друзья и это навсегда.

Моя бедная мама. Она, конечно, натерпелась со мной. Мать-одиночка. Работала много. Преподавала журналистику в Ленинградском университете. Когда я был в детском саду, меня забирали последним. Я завидовал другим детям. Позже просто рос беспризорником, потому что мать приходила домой с работы поздним вечером. Безотцовщина на ленинградской почве. Она кончила плохо. Ее шведская сестрица закончила гораздо лучше. Получилось все плохо у них. Ее сестра уехала в 59-м, вышла замуж за секретаря компартии Швеции и уехала туда. Она ненавидела Союз и все, что связано с ним. Они долго ругались по поводу наследства. Их отец и мой дед был профессором литературы и директором Пушкинского дома во время Блокады, заведовал архивом, в котором хранились рукописи Пушкина, Лермонтова и других. Занимал одно время должность директора института Театра Музыки и Кинематографии в Ленинграде. Написал множество научных трудов. Он был коллекционером и скупал произведения искусства. Но после его смерти все пошло прахом. Светлана вывозила картины в Швецию, прилепив скотчем у себя на спине. И я ей в этом помогал. Хорошо помню ее спину. И ее ненависть ко мне и моей маме. Она считала, что все несправедливо по отношению к ее детям, Марии и Петеру. Но они родились и выросли в Швеции, а я жил в Ленинграде, и мой дед в какой-то степени заменял мне отца.

В 80 х Ленинград был заполнен шведами и финнами. Финны приезжали сюда напиваться. В Финляндии сухой закон, полтора литра в месяц на человека. Тем более что финны самые алкаши. Тетка этим пользовалась, вывозя антиквариат в Швецию. Автобусы с милыми шведками и финками почти не проверяли на выезде. Но это неважно. Мама ушла. Она использовала валокордин в качества снотворного и умерла с передозировкой. В России все можно без рецепта. Бедная мама. Я ей звонил каждую неделю, чтобы она прекратила это. А ее сестра просто заснула в кресле дома для престарелых в Стокгольме под присмотром медсестёр. Так вот бывает.

Шепетовская улица, дом 3. Это еврейский рассадник, построенный в 60-х годах Институтом Русской Литературы, то есть Пушкинским домом, который тоже еврейский рассадник. Во всяком случае так это было.

Юра из соседнего подъезда. Мы с ним быстро сошлись. Он старше меня лет на десять, но у нас много общего. Он инженер и одно время работал где-то на номерных заводах, которых в Ленинграде сотни. Ему даже иногда в голову приходили разные идеи по улучшению обороны страны. Обычно все гениальные идеи приходили к нему, когда он сидел на стульчаке в туалете. Он утверждал, что мозг чувствует себя более раскрепощенным в таком положении. Однако позже он сообразил, что гораздо лучше торговать кассетами в Апраксином, чем решать проблемы военного ведомства за 120 рублей в месяц. Для этого он завел всякого рода аппаратуру, чтобы делать копии, и даже цветной телевизор.

Охта в то время была окраиной Ленинграда. Деревянные дома, почерневшие от времени, из прошлого века и без удобств. Дровяные сараи, голубятни. Проспект Металлистов — сплошная грязь и колдобины. Грузовики едут медленно, переваливаясь с боку на бок, по ямам. Мы в детстве после школы цеплялись за них сзади, чтобы прокатиться таким способом. В конце проспекта Металлистов располагалась Тентелевка. Это громадная территория, где огромное скопление вагонов, складов с разного рода грузами, начиная с военных и кончая вином. Вино из Грузии доставлялось цистернами. При каждой цистерне был грузин. Это вино естественно предназначалась для разлива на ликеро-водочном заводе, что на Охтинской набережной. Однако не все вино туда попадало. Торговля шла полным ходом. Грузины с удовольствием давали всем желающим попробовать вина, с тем чтобы потом они его купили. Вино наливалось в канистры, трехлитровые банки и другую посуду. Всех это устраивало. Охрана там тоже получала свою долю. И вино было очень неплохое по сравнению с тем, когда оно потом разливалось на ликерке, где его с чем-то смешивали. Мы это вино с удовольствием пили на Юриной квартире.

Юра, надо сказать, был уникальный человек. Он ничего не принимал всерьез. На все вопросы у него один ответ: «Ну, что дальше?». Это когда разливалась очередная порция вина или водки. Болгарские сигареты «ВТ», «Стюардесс», «Опал». И тем не менее, он был интеллектуалом. С ним можно было разговаривать на любые темы. В старой церкви на Охтинском кладбище, что в конце Шепетовской улицы, Юра всегда ставил свечку Николе Угоднику. Никола Угодник там на иконе очень веселый, как он считал. Я обычно ставил свечку Деве Марии или еще кому-то по настроению.

На всех пьянках у него на квартире естественно присутствовали разного рода женщины. Однажды Юра обнаружил, что у него появились мандавошки. Была такая песенка «Мне подружка подарила четыре мандавошечки, чем же буду их кормить — они такие крошечки». Для борьбы с мандавошками существует ртутная мазь, которая есть в любой аптеке. Однако Юра решил, что этого недостаточно. Он купил баллончик для уничтожения насекомых и опрыскал себя и даже свою лысину. Я его встретил на улице потом. Он сообщил, что случилось, и в доказательство приподнял кепочку, показывая свою лысину, которую он опрыскал тоже. Она была красная.

Юра периодически уходил в запои. Он завешивал окна темным покрывалом, чтобы не было видно дневного света. Ни ночь ни день. Но при этом иногда выползал на улицу, чтобы запастись спиртным. В одну из таких вылазок среди ночи он приобрел бутылку с денатуратом, в народе называемый «синеглазкой» за его нежный голубой цвет. Но это было еще хуже. Жидкость была темно-синего, почти черного цвета. Ему объяснили, что это, мол, настойка черноплодной рябины. Юра, конечно, это выпил и посинел. Кстати говоря, в то время на улицах Питера очень часто можно было встретить синего человека. Был горбачевский сухой закон и люди пили всякую дрянь.

Как то, возвращаясь домой, я увидел в предвечерних сумерках Юру и насторожился. Что-то в его облике было не так.

— Ну что, синий — сказал он, видя мое замешательство. И он действительно был синий, нет, скорее фиолетовый. Надо сказать, что потом синева со временем начала исчезать и через месяц Юра уже приобрел естественный цвет лица, только уши еще оставались нежно-сиреневого цвета ввиду более слабого кровообращения.

Прошло много лет. На другой стороне земли я вдруг неожиданно просыпаюсь среди ночи. Юра! — как будто стрелой через мозг. Мама звонит через несколько дней и сообщает, что Юра умер.

Такие вещи случались со мной много раз. Кстати, Булгаков писал об этом в его гениальном романе. Например, таким же способом я узнал, что Шерри родила дочку. Сон, похожий на реальность. Хотя после того, когда мы разошлись, я больше никогда не видел ее и мы никогда и не общались даже по телефону. Она уже давно была замужем и жила во Флориде. Потом случайно встретил ее сестру, это подтвердилось.

Эти сны настолько похожи на реальность, что все предметы, например, можно трогать, брать в руки, физически ощущая их. Можно летать, если наберешь достаточно потенциальной энергии. И все вокруг настолько реально, что потом не можешь понять, что это, сон или явь.

И часто события, которые были там, повторяются в точности в реальности, и после осознаешь — я ведь это уже видел, это уже было со мной там. Все как и было предсказано. И много других подобных странных вещей, не поддающихся объяснению.

Вообще, не обязательно умирать, чтобы узнать, что там, на другой стороне. Я это знаю точно. Мне было показано много раз. Это параллельный, зеркально отраженный мир, где существуют копии. Этот мир похож на наш, только совсем другой. Иногда более привлекательный, а иногда более страшный. И они дают нам сигналы оттуда. Только надо прислушаться.

Дом номер три по Шепетовской улице был полон уникальных личностей. Доктор Мозель жил в третьей парадной на первом этаже. Он был врачом-проктологом и имел клинику в Сестрорецке. Проктолог — это если у вас проблемы с задним проходом, или грыжа, или язва желудка, или вылезают кишки — вам всегда поможет доктор Мозель. Он сделает вам операцию, чтобы вы себя чувствовали лучше. Но это еще не все.

Больница в Сестрорецке, где он заведовал, была на все случаи жизни. Вам помогут со всеми болезнями, вплоть до хронического простатита. Так и случилось, когда мне надоело посещать лекции в ЛГПИ Герцена и мне нужен был академический отпуск. Доктор Мозель естественно мне с этим помог. Он поставил мне диагноз «хронический простатит», которого конечно не было, и поместил меня в его больницу на некоторое время, чтобы все было законно и я бы мог получить академический отпуск по состоянию здоровья.

На территории больницы находилось также общежитие медсестер. Мы с некоторыми пациентами неплохо проводили там время. У сестер всегда был медицинский спирт, настоянный на травах и от этого зеленого цвета. Он предназначался для лечения разного рода заболеваний. Сестры называли его «проктологический коньяк».

У доктора Мозеля и его жены никаких комплексов. В его квартире на Шепетовской постоянные вечеринки со множеством разного народа. Все просто. Его жена хорошая большая баба, вдвое младше его, но с блестящим чувством юмора и без предрассудков. Все веселятся. У доктора Мозеля тоже случались всякого рода ситуации. Один раз он, например, забыл своего пациента, распятого на экзаменационном кресле, и уехал домой на своих «Жигулях». Потом через несколько лет его хватил удар и у него отнялась левая половина. Его жена отнеслась к этому с юмором, копируя, как у него отвисла челюсть. Это были веселые 80-е. Времена застоя, как тогда выражались, хотя на самом деле было совершенно противоположное. Над Брежневым смеялись, члены политбюро мерли один за другим.

Кошка на столе. Ей скучно, и она трогает меня лапой, чтобы я проявил внимание. Кот спит, развалившись на полу. В Оттаве плюс 30 в сентябре. И вообще, весь сентябрь и начало октября такие всегда. Оттава на широте Южной Франции. Но зимы иногда минус 25 и горы снега. Бедные зайцы, их наплодилось в этот год, прошлая зима была относительно теплой. Я не стригу траву на участке, и зайцы этим пользуются. Мне жалко зайцев и белок тоже. Они не понимают, что скоро наступят холода. Как они переживут следующую зиму, а их уже даже маленьких наплодилось много, а зима надвигается, даже если в январе тепло. Но это юг Онтарио. На Ниагаре выращивают персики, груши, яблоки, сливы и виноград, из которого делают прекрасное вино, намного лучше всяких испанских, итальянских и французских. Оно продается в четырехлитровых коробках, чтобы было проще.

В конечном счете человеку очень мало нужно. Немножко еды, немножко вина и чтобы никто не диктовал тебе условия, вроде жены, подруги или партнёра по бизнесу. Все это в прошлом. Я свободен. Но я в тюрьме. Я в тюрьме своего тела. Куда бы я ни ездил, с кем бы ни общался, я везу свою скорлупу с собой, как улитка или черепаха. И от этого никуда не деться, где бы вы ни жили и где бы вы ни искали своего счастья. Счастья нет. Это иллюзия.

Здесь демократия. Ее пропагандирует так называемый коллективный Запад. Но это все вранье. Те, кто прожил половину сознательной жизни за границей, знает, чего все это стоит. Нужно только приехать и посмотреть. West side Ванкувера или подобные районы других американских. «Америка — это красивый фасад, за которым большая помойка», — так сказал мне однажды пилот American Airlines, когда я работал в аэропорту.

Это блеф. Людям, как и животным, нужна стабильность, крыша над головой, немножко поесть и выпить немножко. Людям нужна диктатура, чтобы быть защищенными. Америка — это страна третьего мира, страна-банкрот, которая и манипулирует своей валютой, чтобы хоть как-то поддержать себя. Она грабит другие страны, разрушая их. Проедетесь по Америке и вы увидите все. И она умудряется убивать миллионы людей и своих солдат тоже (мальчишек, которые идут в армию, потому что все не очень хорошо в одноэтажной Америке). Преступное государство с преступным правительством. Буша-2 надо судить за его преступления. Наверное, самые счастливые люди живут в Северной Корее, у них есть все и нет бездомных. Но это демократия. И что творится в Европе. Но это их дело. Америка — страна идиотов, как и Европа тоже. Они верят всему, что им говорят через СМИ. CNN is the best! The best Liars in the world. Они могут все перевернуть с ног на голову и представить как будто это все правда. Один еврей Волф Блитсер чего стоит. И все идиоты здесь в это верят. Во мне всегда жило чувство справедливости. Оно подразумевает неприятие вранья. Как и в Союзе тогда, так и здесь, но здесь оно в разы больше.

Кстати говоря, я тоже еврей, скорее всего. В семье это скрывали, хотя стоит посмотреть на наши семейные фотографии. Но может и нет.

Кстати, про отца. Он был хирургом, доктором наук, под его руководством сделано много прорывов в медицине. Последнее время он жил в Алмате и заведовал клиникой в институте туберкулеза. О нем написано несколько книг. Я узнал его, только когда мне было14 лет. Безотцовщина на ленинградской почве. Мой дед по его линии был командиром крейсера «Октябрь» и был репрессирован в 37-м. Его жена, детский врач, отсидела полжизни в сибирских лагерях как жена врага народа. Знакомо многим, не правда ли? Но она тем не менее сохранила любовь к Родине и считала всегда, что так было нужно в то время. Она была лагерным врачом и лечила заключенных. Когда ее арестовали, отца забрала ее сестра. Ему еще повезло, что не отправили в детдом или в Гулаг. Позже отец стал связным между этими двумя мирами — свободой и лагерями. В то время в лагерях находилось много больших людей, в том числе артистов, писателей, поэтов, художников. Он был актером и играл в основном героев-любовников. Занимался балетом. На этой почве был связан с этим кругом. Знал Вертинского и многих других. В то время этот круг был довольно узким и все так или иначе знали друг друга. Но его любовью всегда был балет. Книга Плисецкой с дарственной надписью моему отцу до сих пор сохранилась у меня. Кстати, несмотря на то что он стал известным хирургом, профессором, доктором наук, он остался актером на всю жизнь. Выступал с лекциями, на которые собирался весь институт туберкулеза вплоть до уборщиц. Он делал их так, что вся аудитория покатывалась от смеха. На каждой вечеринке, которые кстати почти каждый вечер происходили в его доме, где бы он ни был, он всегда был во главе стола, водка и медицинский спирт лились рекой. Он имитировал Брежнева так, что люди покатывались со смеху. И когда вечеринки происходили в ресторанах, даже люди за соседними столиками переставали пить и есть, а слушали и смеялись.

Мои кот и кошка абсолютно избалованные существа. Им каждый день подавай что-то новенькое. Тритцы подавай. Это кошачьи лакомства на местном жаргоне. Или каждый день новою еду. Та, что была вчера, их уже не устраивает. Новенькое подавай. Мне пришлось построить дополнительную решетчатую дверь в комнате, где я сплю. Потому что они мне спать не дают. А кот еще и умудрился написать в мою постель. Таким способом он закрепляет за собой свою собственность. Или протестует. Не известно, что у него на уме. Но это демократия. С кошкой они не дружат, но сосуществуют. Кошка ест не очень много, только поклюет чуть-чуть. И кот этим пользуется, доедая за ней. Кошка всегда спала со мной. И кот тоже, когда прохладно и на улице дождь или снег. Но теперь с этим покончено. Я построил решетчатую дверь в спальную и не пускаю их. Но они по утрам сидят перед ней и издают разные звуки. Это свобода слова. Сейчас они получили очередную порцию вкусняшек вместо нормальной еды и сидят на столе. На улице дождь и уже конец сентября. Нет удушающей оттавской августовской жары вкупе с влажностью. Это океанские подарки с Атлантики. Мы получаем их из Америки, но в усеченном варианте. Если во Флориде ураган и потопы в Аризоне или Техасе, мы получаем все это примерно через три дня в виде сильного теплого ветра и дождя с запахом океана. И это не так страшно, как в южных штатах. Здесь мы защищены территорией. Хотя и случаются инциденты. Торнадо прошелся над Рокклиффским аэродромом в Оттаве, перевернув несколько десятков частных самолетов. Я успел за неделю до этого перегнать свой в другой город и оставить его там у моего знакомого в ангаре на зиму.

Никто не может сказать, что случиться с тобой завтра. Ты можешь попасть под машину или утонуть в своем бассейне. Хотя это не совсем так. Мир связан жесткими законами и функциями. Это как уравнение. При всех заложенных в него параметрах правильный ответ может быть только один. То, что случится завтра, уже заложено сегодня, и этого не изменить. Это как с погодой. Прогноз на завтра довольно точный, и примерно известно, какой она будет через неделю. Можно было бы знать точно, какая будет погода в этот же самый день через тысячу лет, будь доступной вся информация и компьютер, который способен все это просчитать. Так и в человеческой жизни. Миром правит жесткий закон. Это закон причин и следствий. То, что случится завтра, это уже заложено в предыдущем, и этого не изменить. Жизнь как рулон туалетной бумаги. Сначала он раскручивается медленнее, но чем ближе к концу, тем быстрее.

Мы с Шерри одно время тогда жили в одном из не очень хороших районов Оттавы под названием Mechanicswille, то есть район автомехаников, где можно было снять дешевое жилье. По ночам проституточки постукивают каблучками, те, что получше, или в кроссовках, что похуже и чтобы легче ходить, идут по улице, оборачиваясь на редко проезжающие машины. Был там и дом, принадлежавший Hells Angels, со всеми атрибутами безопасности — камеры наблюдения, железные ворота, высокий забор. Это была еще Америка 80-х. Лихие времена были тогда не только в России.

Вообще, Оттава самый красивый город на земле. И очень спокойный по сравнению с другими. Я не говорю о Торонто или Нью-Йорке где можно сойти с ума. Второй самый красивый город на земле — это Санкт-Петербург, или Ленинград для меня. Нигде я не смог бы жить, кроме этих городов и стран. Ни в скучной Швеции, с которой у меня родственные связи, ни в Европе, которая уже давно не та, что была. Ни даже на Карибских с пальмами и океаном, где я хотел в одно время обосноваться, избегая оттавской зимы.

Мы с Шерри жили бедно, едва хватало оплатить жилье и еду. Шерри не работала. Я перебивался случайными заработками. На водку денег не было, и я гнал самогон. Тогда ранней весной брага хорошо выходилась и самогон получился крепкий и много. В то время у меня начались проблемы. Болело под левой лопаткой. Но я все равно выпивал по старой российской привычке. Однажды днем по дороге на работу в аэропорт я заметил маленькую собачонку, сидящую на обочине дороги. Я остановился и подобрал ее. Она, конечно, потерялась. Мы с Шерри полюбили эту маленькую собаку. Но вскоре она заболела. Мы думали, что она поправится, но этого не случилось. Денег на ветеринарную больницу у нас не было. И она умерла. Она умирала мучительно на моих руках и стонала как человек. В ту ночь я сказал себе — ты будешь умирать точно так же. И вылил всю самогонку в туалет. Так жизнь маленькой собаки спасла мою жизнь. И ее боль будет на всю жизнь моей болью. И ее жизнь спасла жизнь еще одного существа. Катя подобрала кошку, которую бывшие хозяева, родители ее подружки, хотели усыпить. Красивая белая кошка-альбиноска, один глаз белый, другой голубой, и глухая при этом, и подслеповатая, но это ее природа. Я как-то уехал на неделю и по приезде увидел эту кошку, которая очень похудела и еле двигалась. Катя, конечно, свозила ее к ветеринару, но те ничего не сказали. Памятуя историю со Стеллой, той маленькой собакой, которая умерла у меня на руках, мы сразу отвезли ее в специальную кошачью больницу. Врач прощупал в ее животе посторонний предмет. Оказывается, она проглотила кусок стирательной резинки, который застрял в ее животе. Ей сделали операцию, и она начала поправляться. И поправилась, и жива до сих пор А ей ведь уже почти 20лет.