Крестоносцы

Сергей Викторович Пилипенко, 2016

Книга рассказывает о реальной, а не во многом приукрашенной жизни Христа и его матери и полностью раскрывает подлинные черты того времени. Она не противоречит уже всем известным событиям, но наиболее точно раскрывает смысл первопришествия и суть искаженного временем «предательства». Вторая часть показывает ход второго, мало запечатленного самой историей пришествия, состоявшегося в средние века, а третья – знакомит читателя с готовящейся третьей попыткой возникновения подобного явления на Земле.

Глава 3. Путь иноходца

«И прошел день, и прошел еще один, и далее последующий. Ставало солнце над главой истца, пока не покаянного и не искалеченного бременем людской злобы дня…» — так гласит история.

Проходили дни, и уходили вдаль ночи.

Мать с сыном шли и шли вперед, а куда они идут, пока сами не знали и не ведали.

Бог сказал им: «Идите», и они пошли.

Бог сказал: «Встречу вас там», и они ждали с надеждой этой встречи.

Но до того еще было далеко. Они не прошли еще достаточно много, как показалась желто-белая россыпь пустыни.

— Вот почему эта дорога забыта, — сказала мать, обращаясь к юному сыну, — она не ведет уже никуда. Наверное, боги преградили ей путь дальше этой пустынной местностью. Что ж, тогда пойдем направо, — и они свернули в ту сторону, оставляя сбоку жгучую сыпь этого края.

Они шли еще долго, и уже солнце клонилось к закату, когда вдруг мальчик сказал:

— Мама, я вижу свет впереди себя. Это знак нам. Значит, там наш ночлег.

Мать посмотрела вперед, но ничего не увидела и, полагаясь на сына, пошла за ним дальше, ведя за собой на короткой привязи козу, которая так же измучилась, как и они за все время пути.

«Бедное животное, — подумала Мария, — страдает не из-за чего. Ладно, мы идем по велению, а она зачем. Хотя, что она делала бы, если бы нас не было. Уже давно волки бы съели».

И, успокоившись, женщина прибавила немного шагу, так как солнце уже совсем садилось.

Через некоторое время они увидели небольшой свет, идущий к небу, а, подойдя ближе, услышали говор людской и почувствовали запах дыма.

Мария приблизилась к костру, оставив сына с козой позади себя в стороне. На нее мало кто обратил внимание. Люди сидели, молча, согревая себя вокруг довольно большого костра, разложенного из толстых сухих жердей.

Кое-кто поджаривал мясо, наверное, припасенное для пути.

Людей сидело немного. В основном, старики, женщины и дети.

Мужчин почти не было. Когда Мария подошла к костру и поздоровалась, ей, молча, уступили место, так и не ответив на ее приветствие.

— Что это? — подумала в беспокойстве женщина, — может, они глухие или слепые, или языка не знают ее. Тогда, кто они такие? — и она тревожно всматривалась в их лица. Наконец, кто-то заметил ее волнение и тихо произнес:

— Не бойся, женщина. Мы не заразные и не больные. Наш род уцелел, но много нашего люду погибло. Потому, мы еще их погребаем в сердцах.

— А-а, — кивнула понимающе Мария и тут же спросила, — а что, какая болезнь свирепствует снова?

— Да, — грустно подтвердила рядом сидящая женщина, — ветряная оспа осыпала многие тела. Люди мрут, как мухи. Говорят, даже царь от этого умер.

— А где вы жили и откуда идете? — снова спросила Мария, посмотрев назад в сторону стоявшего в темноте сына.

— Идем мы с севера, — указала рукой в темноту женщина, — но по дороге нас охватила эта беда и многие померли. Даже мужчин совсем не осталось. Вот только старики, да мы.

— А что, эта болезнь молодых берет? — испугалась за сына Мария.

— Не то, чтобы молодых, — грустно отвечала собеседница, — но вот постарше вон того юнца, — и она показала на кого-то по ту сторону костра.

Мария посмотрела сквозь высокое пламя и очень расплывчато увидела, на кого показывали. То был молодой мужчина лет двадцати, немного покореженный чем-то.

— Видишь, — добавила женщина, — его тоже задело, но он спасся чудом. Когда его взяли та охоту, он случайно наткнулся на палку и проколол ногу. Поэтому, вернулся. А все остальные приехали потом заболевшими. А через два дня начали умирать по очереди: то один, то другой. Даже наш шаман не мог ничего сделать.

— А что, у вас есть шаман? — удивилась Мария.

— Да, остался еще. Но он тоже умер, когда хотел их очистить от заразы, — тут же поправилась женщина.

— Я не одна, — вдруг, сказала Мария, — можно сюда подойдет мой сын. Он еще молод для этой болезни.

— Пусть, — согласилась женщина, — я думаю, места хватит, — и она даже немного подвинулась, уступая еще кусочек земли.

Мария поднялась и ушла в темноту.

— Сынок, сынок, — позвала она тихо.

— Я здесь, мама, — отозвался он и почти вплотную подошел к ней.

— Пойдем к костру, погреемся. Холодно ведь еще по ночам. Да и заночуем там вместе со всеми. Не так страшно. Люди они хорошие. Вот только какая-то болезнь подкосила их мужчин.

— Я знаю, мама, — немного тревожно отозвался сын, — нам нельзя туда. Скоро болезнь перенесется и на их головы.

— Как? — удивилась Мария, — а мне женщина сказала, что они не болеют.

— Еще рано, мама, — уверенно произнес мальчик, — пойдем скорее отсюда, а то еще и мы заболеем.

— А как же знак? — удивилась Мария, обращая на сына свой взор.

— Знак и был на это, — успокоил ее сын, — только я не понял его сразу. А теперь, вот все стало ясно.

— Хорошо, пойдем, сынок, — согласилась мать, — но, что подумает та женщина о нас. Скажет, побрезговали их гостеприимством. Это ведь нехорошо, сынок.

— Знаю, — ответил кратко мальчик, — но нам все равно туда нельзя. А за нее не беспокойся. Она ничего не скажет. К утру, она умрет.

— Как? — испугалась мать, — я ведь с ней только разговаривала, и она говорила, что не больна.

— Да, это так кажется вначале. Эта болезнь очень страшна, мама. Она идет быстрее людей. И нам надо тоже поберечься от этого.

Мария с грустью посмотрела на пламя костра, так и манящего к себе, к своему теплу, но повернулась и зашагала вместе с сыном вглубь ночи, подальше от их лагеря.

Они заночевали совсем недалеко, укрывшись от глаз в неглубоком овраге среди кустов.

Насобирали сухой травы и подстелили, а сверху накрыли плетеным покрывалом из козьей шерсти, которое перед дорогой мать больше уплотнила и дополнила еще прядью.

Само животное легло рядом, как и во все прошлые разы, согревая их своим теплом.

Проснулись они с восходом солнца и, скоро перекусив, отправились дальше в путь.

Проходя мимо вчерашнего костра, они увидели несколько свежих нарытых холмиков земли.

— Видишь, мама, — указал на них сын, — эти люди умерли за ночь. Это страшная болезнь. Потому, все остальные быстро ушли, захоронив их тела. Но это не спасет их. Они все умрут до последнего.

— Откуда ты знаешь, сынок? — спросила испуганно Мария, обходя вместе с ним немного стороной те холмы.

— Я чувствую это, — объяснил мальчик и добавил, — но ты не бойся. С тобой этого не произойдет. Ты ведь ни до чего не дотрагивалась?

— Нет, — немного испуганно проговорила мать.

— Вот и хорошо, — уверенно произнес сын, и они, молча, зашагали дальше.

Это была первая встреча их с людьми, не предвещающая ничего хорошего как для них, так и для других, ибо те другие впоследствии не уподобят себя их пути, а сочтут все по иному.

Мать не расспрашивала больше сына о его внутренних познаниях, но со временем ее тревога возрастала, ибо она отчетливо понимала, что боги не случайно позвали их в путь в это тяжелое для людей время. Хотя, когда оно было для них хорошим?!

Сознание этого не давало ей спокойствия. Мария не могла до конца понять, что именно требуется от нее самой и уже потом от ее сына.

Но все же, положилась на тех же богов, ибо, что бы они не сделали — это в их же власти.

Странники продолжили свой путь и вскоре остановились на новый ночлег, пройдя за день достаточно много. На этот раз они нашли более подходящее место в старом заброшенном поселении какого-то племени.

— Странно, — проговорила мать, когда они вошли в один из полуразрушенных домов, — почему здесь никто не живет? Земля неплохая, да и жить есть где. Вот только надо поправить немного.

— Здесь тоже побывала болезнь, — отозвался мальчик и показал на какие-то фигурки, валяющиеся на полу, — это же игрушки. И их бросили дети. Значит, люди бежали впопыхах, чтобы самим не заболеть. А, кроме того, посмотри, все разрушено и выжжено. Наверное, они хотели спастись огнем.

— А, что с ними стало? — поддавшись его рассуждению, спросила Мария.

— Не знаю, мама. Может, кто и жив остался. Сейчас до них далеко очень, — спокойно отвечал мальчик, — нам надо уйти отсюда. А то, возможно, болезнь поразит и нас.

— Но мы ведь не трогаем ничего? — удивилась мать.

— Да, но болезнь может и так взяться, по воздуху, — ответил сын, — поэтому, пошли лучше заночуем в поле или каком овраге, где посуше.

— Что ж, пошли, — неохотно согласилась Мария.

После того, как они покинули свой дом, ей так тяжело было привыкать ко всему этому снова.

Опять питаться впроголодь, думать, как уберечься от всякой напасти, а теперь, вот еще и эта страшная болезнь.

— Не думай об этом, мама, — неожиданно сказал мальчик, — совсем скоро мы пристанем к одному месту, где проведем большую часть времени нашего пути, а потом двинемся дальше.

Мария не стала спрашивать, откуда он это знает и, молча, кивнула головой. Ей начинало становиться немного понятным это решение богов.

Наверное, они хотели, чтобы он окреп в пути и осмыслил для себя кое-что очень важное.

«Что ж, — согласилась внутри Мария, — надо повиноваться и этому. Нам теперь бeз них, как без самих себя».

И после этого внутри принятого ею решения, она как-то успокоилась и уже более проще смотрела на их страдания.

Сам мальчик, казалось, не замечал этого и упорно шагал вперед. Его не путало наступление темноты, ибо уже тогда впереди он всегда ясно видел свет, который и вел его к своей же победе.

Они обустроились на ночь, как и в прошлый раз, и обоюдно пожелали друг другу хорошей ночи. Откуда взялось это выражение они сами не знали, но оно им понравилось и спустя время это укоренилось и вошло в привычку.

С первым лучом солнца иноходцы проснулись и опять двинулись в путь. Спустя еще две недели странствий, дорога, наконец, привела их к небольшому селению.

Остановившись на минуту перед раскинувшимися в стороны домами, мальчик уверенно сказал:

— Вот здесь мы и пробудем до моего взросления. Пустыня скоро закончится и уже дальше полон мир людей. Но тут я получу нужные мне знания о них, и тут я возложу свое первое упоминание о божьей силе, исходящей из рук смертного.

Так сказав, мальчик поднял руки вверх и медленно опустил их вниз, немного растопырив в стороны.

И снова, как и в прошлый раз, мать увидела очень ясно белый восходящий столп к небу, а вокруг своего сына такую же белую пелену.

Она даже на мгновение испугалась.

«Уж, не заберут ли боги его именно сейчас?»

Но, нет. Спустя какие-то секунды, это все исчезло, и мальчик остался стоять на месте.

«Что это было? « — хотелось спросить Марии, но она сдержала себя, так как уже начинала понимать, что ее сын обладает какой-то тайной силой проникновения, и что эта сила очень велика, если от нее образуется что-то подобное.

Вместо этого она подошла к мальчику, обняла его, поцеловала в лоб и сказала:

— Хорошо, сынок, что ты это знаешь. Верь себе и будет гораздо легче. Верь и людям и станет легче вдвойне.

— Я знаю, мама, — ответил сын, прижимаясь к ней сильнее, — и я буду стараться в этом, ибо оно и есть моя жизнь.

Они постояли с минуту, обнявшись, а затем снова пошагали дальше вглубь этих домов, поближе к тем, кто здесь проживал.

Побродив по селению довольно много, они не обнаружили никого, за исключением двух одиноких старцев, которые сидели в одном из домов и пили какую-то жидкость из чаш.

— Здравствуйте, — поприветствовала их Мария и попыталась войти внутрь жилища.

Но один из старцев остановил ее резким голосом:

— Стой там и не заходи.

— Почему? — удивилась мать.

— Пусть, войдет сюда первым тот, кто с тобой пришел, — распорядился один из них, видимо старший.

— А зачем? — снова удивилась женщина, — я ведь только хотела спросить у вас.

— Спрашивать будет он, — и старший указал рукой за ее спину, где стоял сын.

Мария, молча, отступила назад, и на порог взошел мальчик.

— Кто вы? — довольно строго спросил он для такого молодого возраста.

— Учителя твои, — ответил более преклонный старец, обращая к нему свой взор.

— Я знаю о вас, но никогда не видел, — отвечал мальчик, — докажите, что вы те, к кому я послан.

Старики немного замялись, но затем один из них сказал:

— Видишь ли, мальчик. Мы здесь не для того, чтобы что-то доказывать и показывать. Мы здесь для того, чтобы тебя обучить ремеслу всякому, а также мудрости жизни.

— Верю вам, — спокойно и в тон старику ответил тот, — но не верю своим глазам, — добавил он тут же.

Старики опять замялись, а затем старший ответил:

— Глаза могут обманывать. Думай, как мы, и все узнаешь.

— Хорошо, я верю вам, — согласился мальчик, — но скажите мне еще одно: кто из вас старше и главнее?

В ответ он услышал из уст того же старика.

— Если главное — первое, то первое — тогда не главное. Что скажешь сам по этому? — и он вопросительно посмотрел ему прямо в глаза.

— Я думаю, бесспорно, — отвечал мальчик, — что первое — не всегда главное, но главное используют, как первое для обучения естества.

— Вот видишь, — сказал старик, — мы подходим друг другу. Какие еще нужны доказательства.

— Больше не надо, — ответил ученик, — только я хотел бы знать, кто вас сюда направил?

— Мы посланы сверху, — ответил второй, пока еще не участвовавший в разговоре, — а кем, это не важно. Ты ведь сам знаешь это, правда? — старик сурово посмотрел ему в глаза.

— Да, — опустил голову мальчик и преклонил одно колено перед старцем.

— Этого не надо, — предупредил все тот же, — мы будем вести наши беседы на равных. Но не сегодня, а завтра. А сейчас, пока располагайтесь поблизости. И не бойтесь занять чье-то место. Здесь никого, кроме нас нет. Все покинули это селение, боясь умереть от болезни.

«А вы же как?» — так и хотелось спросить Марии, стоящей позади сына, но то ли боязнь чего-то, то ли просто стеснение не дали этого сделать.

Вместо ответа она услышала вскоре другое.

— Тебе, Мария, — обратился тот же старик, — поручаем общее дело по ведению хозяйства и обустройству жилья. Сын твой будет жить с нами. Так что теперь будешь жить одна. Привыкай к этому. Он уже взрослый и через время станет совсем не таким, как сейчас.

— А, как же…? — хотела задать вопрос женщина, но старик, подняв руку вверх, предупредил.

— С этого времени мы будем говорить, а ты занимайся своим делом. Что будет нужно, найдешь здесь же. И не бойся, оно не заразно. Твое дело собрать все и разместить по местам. Нам много не надо. Едим мы мало, потому добудем себе пищу сами. Ты же позаботься о сыне. Сила ему нужна больше, чем всем. Тебе все ясно?

— Да, — и женщина кивнула головой.

— Вот и хорошо, а теперь, иди и располагайся. И еще одно. Нe забудь — это не твой сын. Он — агнец божий. Потому, не упорствуй, а покорись и подчинись.

Мария снова кивнула головой и, едва сдерживая свои слезы, вышла наружу.

Там, возле небольшого дерева она упала на землю и зарыдала. Ее можно было понять.

Мать лишали сына, но не совсем, а лишь отдаляли от нее. Но и это было тяжело перенести.

В душе Мария сетовала на свою судьбу, но все же понимала, что этого не миновать, даже если бы она была просто матерью в обычной жизни.

И, порыдав немного, она успокоилась. Женщина поняла, что весь остаток времени ее жизни она проведет возле своего сына, но уже не рядом, как это было до этого.

На этом детство маленького мальчика заканчивалось, и начиналась пора взросления, а затем и возмужания.

И мать это поняла. Она поднялась, вытерла ухе немного обсохшие глаза и сказала:

— Я посвящу свою жизнь тебе, агнец божий, ибо моя жизнь только в тебе самом.

Мария огляделась по сторонам и пошла в первую близлежащую хижину.

Там она нашла все необходимое для хозяйства и занялась наведением порядка. Вынесла мусор, вымела полы, собрала ветхую пыль со стен и небольших окон, а затем разобралась во всем хозяйстве.

Приготовила себе постель, а также подготовила сыну такую же и отнесла в другую хижину, где расположились старцы. Завидев ее, они прервали разговор и, молча, созерцали на труды и приготовления.

— Хорошо, — сказал один из них, — мы тебя позовем, а сейчас иди и готовь сыну купель. Сначала его надо обмыть, как следует.

— А где я..? — хотела снова спросить Мария.

— Найдешь все там же, иди, — махнул рукой старик, и женщина удалилась.

Она походила вокруг домов и вскоре нашла то, о чем они говорили.

Это действительно была водяная купель. В глубине был колодец, из которого доставали воду, а из камней, подходящих к самой печи, был сложен небольшой чан, куда можно было влезать и мыться.

Нужно было только подогреть воду и растопить печь, чтобы стало немного теплее, чем Мария и занялась.

Мальчик же, окруженный с обеих сторон стариками, сидел прямо на полу и спокойно слушал их разговоры.

— Ты млад и юн, — говорил один из старцев, которого звали Иосиф, — но ты достойный сын своего народа. Ты превзойдешь всю его боль, окунешь себя в нее и доподлинно поймешь, что ему надо, дабы жить лучше и достойнее.

Тут уже второй, имя которого было Салеф, говорил другое:

— Ты жалок и низок, как и твой народ. Ты не можешь стать в его главе и уподобитъ себя богу или кем-то еще выше. Что думаешь по всему этому?

Мальчик немного задумался, а потом сказал:

— Думаю, вы правы оба. Только вам, — обратился он к Салефу, — недостает еще чего-то, пока не знаю.

— Хорошо, — покивали головами старики, и Иосиф обратился снова.

— Что ты скажешь, если народ попросит тебя быть их богом. Как поступишь и не осквернишь ли их веру этим?

И следом последовал второй вопрос от Салефа.

— А что ты скажешь, если сила геенна падет тебе на руки, и ты обложишь ею весь свет людской. Не уподобишься ли господу своему в своем лице или сможешь противостоять сему заверению? Отвечай.

— Я не могу так быстро, — покачал головой мальчик, — мне надо время подумать.

— Хорошо, думай, — согласились старики и, скрестив на груди руки, начали ждать.

Мальчик поразмыслил и спустя минут десять ответил:

— Скажу вам, Салеф. Вопрос не в том, чтобы сила геенна оказалась в руках. Важно ею правильно употреблять. А, теперь, отвечу вам, Иосиф. Сила божья не в завете людском, а в понимании жизни нашей. Это и есть удел бога.

— Хорошо, — похвалили оба старика.

— А теперь, ответь вот на что, — обратился к нему Салеф, — как ты считаешь: кто должен подобать богу, явившемуся на небесах — люд смиренный и простой или люд, облаченный волей правления?

— Отвечу, — сказал быстро мальчик, — уподобать и вверять богу должны все, а не будет этого — не спасет землю нашу боле ничего.

— Хорошо, — ответил. Иосиф, — а как распознать люд такой и такой, если он не влачит одежды оного смысла? Что скажешь?

— Скажу просто. Честен — тот и будет прост, богат же этим не будет, — поспешил сделать вывод ученик.

— Э, нет, — ответил старик, — торопишься отвечать, подумай.

— Тогда так, — не заставил себя долго ждать мальчик, — прост будет всеоружен особью малой стати, а богат — непреклонно взрастет.

— Опять спешишь, — ответил старик, — думай. Мальчик снова погрузился в размышления.

— Богат тот — кто не злославен, а прост — тот пуще прежнего взойдет в своей умысли статной.

— Ну, что ж, — похвалил его Салеф, — это уже ближе, но еще не достоверно. Думай еще, а мы побудем сами с собой, — и они отпустили мальчика наружу.

Спустя время тот возвратился и прямо с порога бросил ответ:

— Прост снизойдет до худшего в славе своей побогаче, а оный ниспадет еще больше, если узреет смысл дела какого.

— Хорошо, но не досконально, — снова отправили его старики думать.

Мальчик долго бродил меж простых хижин и упорно вдумывался в заданный вопрос. Но ничего больше сказать не мог и, зайдя внутрь, он ответил:

— Думаю, что прост и богат не отличим, есть только нутро его, и оно о себе скажет в деле каком.

— Вот теперь, садись, отдыхай, — похвалили его старики и усадили между собой на пол.

Так началась эта каждодневная учеба, переходящая из вопросов к ответу и от ответа к новому вопросу.

Много дней и ночей потребовалось для этого первостепенного образования юного наследника, явившихся в мир людской боговержцев.

Но в тот день было еще одно событие, о котором нельзя не упомянуть.

В тот день мальчик был наречен именем, опосля которое дало ему славу быть изнуренным и убиенным. И в имя его входила святость науки и окуналась высшая степень познаний тех, кто прежде узрел эту Землю и окропил ее своей святостью.

Купель была приготовлена, и старики с мальчиком прошли внутрь, где все разделись и сполна вымылись.

Затем старец усадил меньшего на небольшую возвышенность и окрестил его именем, сказавшимся Иисус. После чего мальчик был окутан в одежды и снова обронен в воду купели, но не в подогретую, а в холодную и чистую. После этого, его вновь раздели и окрестили вторично, а затем и в третий раз.

Иосиф промолвил после этого:

— Я нарекаю тебя именем Иисуса Христа и даю тебе силу божью, уподобанную всеми во веки веков и доверяю тебе вскрыть свою тайну народу своему. Не позабудь, не посрами, не богохульствуй, не наследи, не искорежь, не ублажь и не заколи рядом идущего.

Это опознание веры твоей, сверху идущей и вниз распространяющейся. Вместе со всем даю тебе ключ от неба высокого.

Смотри на него и помни всегда. Ты агнец божий, ибо им порожден, а матерью вскормлен.

Памятуй об этом и ни о чем не проси отца своего, ибо он там, на небе, а ты на земле. Твой рост, твоя сила в твоем усмирении. Облачись в рясы свои и успокой души других иноверцев.

Я же вместе с этим отступаю и даю место Салефу — учителю твоему и основному провидцу.

Иосиф отступил в сторону, а его место занял Салеф, который сказал:

— Сын наш, Иисус. Возвожу тебя в ранг божий и облачаю рясы твои на тебя же, — с этими словами он одел на него одежду, — слушайся и подчиняйся, учись и надейся. Знай, что не превзойден тот, кто не умен в действе каком, а умен в другом — в способе его оглашения. И поверь себе, и поверь людям, и не дай соприкоснуться лжи твоих агнецких устов. Это люд может к этому прибечь, но боги не могут. Их удел творить добро, не искаженное телом и упряжи злого отчаяния. Нарекаю тебя именем твоего отца и даю тебе славу всевышнюю, что сотворит мир на Земле и образует для оных сущий ад. Успокой душу свою, усопшую в лете и окрести вокруг имя свое, повядшее в горести, лжи и упреке. Живи и не падай. Умолкай, но кричи. Полыхай, но не всгори. Даю тебе степень божью и упрощаю тревожность души твоей смертью окаянной подступи влажного лета. Слушай и запоминай. Ты умрешь в лето тридцать третьего года сызнова. И будет горе твое жестоко и будешь оскорблен пламенем солнца. И люд будет рад твоей злостной управе. Отдай ему все эти грехи и оставь на земле учеников, дабы взошло семя нового роста и не уповай на милость господню отца своего. Будет больно — терпи. Будет жалко — не плачь. Станет жутко — взмолись, но не падай на колени грядуще. Имя сердца твого — не ублажь. Имя души твоей — доброта. Имя тела твого — Иисус. Грядуще — да, ниспошлет волю свою. Падет на землю звезда и укажет всем путь к новому окроплению душ, освященных тобою. Да, хранится имя твое в устах благих, и да, ниспошлется воля сия в сокровение ночи. Аминь, аминь, аминь.

После речи Салеф окропил еще раз мальчика, а затем все они вместе, взявшись за руки, вышли наружу.

Стояла ночь, и темнота окружала их белые верхние одеяния. Подлетела птица и села мальчику на плечо.

Это была голубка, прилетевшая на свет от их самих и узревшая в них солнечное тепло и сияние.

Они встали к луне и подняли вверх руки.

Прозвучали слова, касающиеся только них.

После чего они вернулись обратно, забрав с собой и птицу.

Войдя же внутрь, Иосиф сказал:

— Теперь, ты бог и ты на земле своей. Твори чудеса и твори добро людям, но сначала возложи дань этой птице. Она — это добро, улетевшее куда-то и уцелевшее от зла. Сотвори так, чтобы птица эта разошлась по всему свету и унаследовала себе подобных.

— Сотворю так, — ответил мальчик, прижимая к себе голубку.

— Сделай так, чтобы люди не измывались над нею и над самими собой.

— Сделаю, — твердо отвечал мальчик.

— Упрости себя до благого и пройди землю всю от брега до брега и не боись утратить себя, ради блага верного. Искренен тот — кто исповедален перед тобою. Но побойся хулы лживой из уст всякого, уподобящегося самому себе. Береги себя ради дела великого и отдай себя ради блага всех.

— Сделаю это, — ответил Иисус.

— И сотвори душу свою в виде благого образа привселюдно и всеутопающе. Дай людям веру в воскрешение и уподобь их себе же.

— Сотворю, — отозвался мальчик.

На этом весь обряд посвящения был окончен, и они, выйдя из купели, пошли в дом, где достали свечи и произнесли первую молитву.

— Отче наш, иже еси на небеси…

Закончив ее и помолившись по обряду, указанному старцами, они легли спать.

А на утро все сталось, как и всегда, только день этот начинался с необычно ранней молитвы и произношения благоверных слов.

Так началась учеба Христа, нареченного Иисусом, длившаяся более трех с половиной лет.

Чего только не приходилось терпеть юному человеку от своих наставников.

Бросали его среди гулкой ночи где-нибудь в стороне от дома и заставляли искать их. Обучали, как нужно общаться с природой. Как суметь поговорить с любым животным и заставить его отойти, если надо.

Учили вере в себя, заставляя сидеть долго под водой и мерзнуть в холодной пустыне от холода.

Учили смотреть на звезды и понимать их. Учили искать путь темной ночью или ярким днем с завязанными глазами и связанными позади руками.

Учили его письму и стихотворному делу. Заставляли лепить горшки и обжигать их, мести пол и печь себе лепешки, сооружать дома и расторгать их по необходимости.

Но пуще всего изучал он одну науку — науку любить, понимать и творить. И уже тогда молодой Иисус понял, что творить чудеса — не просто поднимать руки к верху, прося у своего отца помощи.

Это больше, чем даже самосотворенное.

Он видел, как падали от его рук, словно завороженные звери и птицы. Он наблюдал, как от его взгляда уходили подальше все, кто хотел бы им прокормиться.

Он замечал, как тряслись руки от холода и голода, и как они не хотели долго работать после длительного пребывания в связанном положении. И Иисусу уже не казались эти чудеса чудесами.

Он становился взрослее, мудрее и начинал понимать, что чудо — это постоянная работа над собой и огромная воля в ее достижении.

Наверное, только здравость ума позволяла ему пережить эти испытания, обустроенные его учителями, и глубокая вера в свою осознанную деятельность на земле в стране своих предков, уходящих корнями далеко в ее глубину.

Но, вместе с тем, он понимал и другое: на столько развита его сила воли — на столько же будет велико и его сотворенное чудо.

Лишь иногда ему казалось, что он не выдержит всех испытаний, которые еще не начинались для него, но, поборов в себе внутреннюю силу сопротивления, все же стоял до конца и усердно молился за силу божественного покровительства.

Нет. Он не просил помощи у своего отца и не старался добиться своим усердием этого.

Иисус хотел истинно познать азы первого получаемого в жизни урока. И хотя учеба была только подготовкой к этому, ее по праву можно назвать первой восходящей славой будущего божественного начала.

Иисус не жаловался никому, даже своей матери, с которой он виделся довольно редко, хотя жили рядом.

Но закон учителей был строг. Никакого общения с другими подобными. Никаких попыток получить какую-нибудь утешающую его душу слезу.

Мать это тоже понимала и терпела, сколько имела сил на это.

Лишь только молчанием, скрывающимся в блеске глаз обоих, они и общались между собой. Но и этого было достаточно, чтобы понять друг друга и поговорить мысленно, невзирая на тот же запрет.

Но учителя разгадали эту цепочку общения, и очень скоро они вообще перестали видеться. Матери позволялось входить, когда ее сына там не было. Это было настоящее мучение для нее, ибо она теперь не только не могла его лицезреть, но даже мысленно хоть как-то связаться.

И все же спустя время, им удалось обнаружить самих себя в одиноких полупустых домах. Они научились говорить, даже не видя друг друга.

Это и была та связь, которую хотели создать учителя путем мучительно долгого времени разлуки.

После этого, муки прекратились, и они стали видеться как обычно, если даже не чаще, так как программа обучения подходила к концу.

И вот настал этот долгожданный день, когда на свет произросла истинно христианская душа, потом воспевшая славу пророка и обители доброты.

В этот день все было будто по-другому.

Не так пели птицы, упрятавшись где-то в саду, не так шуршали ящерицы, пробегая между полуразрушенных домов, и не так, как всегда, говорили иноходцы, взирая на своих учителей.

Салеф сказал:

— Подойди, сын божий и обними мать свою, ибо она, воистину, заслужила это за все время твоего существования. И поверь душою, что вы отныне единая кровь и единая сила, испепеляющая вражду и боль.

И когда Иисус обнял мать, он добавил:

— Да, осуществится воля божья и опустится на землю сила луча его и осветит наши лица в потьме ночной.

И хотя это было днем, вдруг неожиданно солнце куда-то исчезло, а отделившийся из неба луч указал прямо на них.

— Видишь, агнец, — обратился тот, что старше, — это те чудеса, не испытанные вами, о которых мы говорили. Их не надо бояться, но надо знать, что они могут принести люду что богатому, что простому. Видишь, — указал он на небо, — боги видят и слышат нас. Слышит и отец твой. Но ты к нему не обращайся, пока сам он не скажет об этом. Понял ли ты меня?

— Да, — тихо сказал Иисус, держа за руку свою мать.

— Вот и хорошо. А теперь, поди сюда ко мне. Я буду восклицать тебя в веру. Знаешь это? — спросил он, показывая то, что когда-то юноша видел во сне.

— Да, знаю, — утвердительно кивнул и сказал Христос.

— А это знаешь? — и старик перекрестил фигурой другого старика.

— Да, знаю, — так же отвечал Иисус, — то крест — знамение божие, не осквернение души твоей.

— Хорошо, — сказал Салеф, — теперь, возьми ты и окрести им сам себя.

Юноша взял в руки небольшой крест, сделанный из обычного дерева, и проделал то же, что и старик, только на себе.

— А теперь, возведи сам себя в веру, — сказал Салеф и отступил в сторону от него.

Христос пал на колени и, подняв руки к небу, произнес:

— Отче наш, великий и ниспосланный другим отцом, всия сердцем клянусь, что по праву сотворю чудо великое здесь на земле и во славу твою спою псалмы.

Произнеся эти слова, Иисус встал и, обернувшись к Салефу, сказал:

— Спасибо тебе, мой учитель, и тебе, Иосиф, за науку вашу и благодать. Восполню дщерь свою и укажу десницей божию на кого нам молиться и к кому обращаться по вере и славе нашей. Спасибо и тебе, мама, — обратился он к Марии, — за заботу твою и благоденствие.

— А теперь, сын божий, агнец небесный, — продолжил их разговор Иосиф, — иди в хлев и приведи сюда козу, то благое животное, спасшее вам жизнь в одинокой нужде.

Иисус сходил за козой и стал перед ним, держа животное за шею.

— Брось ее и освободи мысленно, — сказал старец, поднимая глаза к небу.

Христос так и сделал. Животное стояло рядом и не отступало.

— Сделай это еще раз, — сказал Иосиф, обращаясь к нему же.

И снова юноша сделал то, что просили. Так повторилось еще раз. Коза, даже будучи освобожденной, никуда не уходила, а стояла рядом, плотно прижавшись к его ногам.

— Видишь, — указал на нее Иосиф, — так, как животное, может быть привязан к тому же и человек, если он хочет того же, что и рядом идущий, в беде либо нужде состоящий. Вера поможет вам в этом. Но не доверяй ее никому и не искалечь в сердце своем, какая бы беда не достала. Исполни заповедь свою осьмую. Помнишь ее?

— Да.

— Тогда, прочти вслух.

И Иисус приступил к ее чтению. Природа слышала это, мать и окружавшие его два старика. Больше никому этого не было позволено.

Прочтя же, Христос сказал:

— Я верен себе и верен людям. Никакая беда не заставит свернуть с моего пути, назначенном отцом моим во славу мя исходящую. Я буду верен и вам, учителя мои, — поклонился Иисус Салефу и Иосифу, — а также, в вечной благодати тебе, мама, — и юноша поклонился матери.

— Ступай, сын божий, в мир людской, — произнес Салеф, — и помни: земля встанет дыбом под ногами того, кто попробует веру осквернить подле агнеца божьего, или кто посмеет задеть имя божие во всеуслышание, или так в потьме своей внутренней. Прощай, Мария и сохраняй свою блажь и далее. Твоя дорога проста, но и тяжела как людская ноша. Покорись душою и подчинись его воле. Будет тьма или ночь — не пугайся. Он всегда рядом с тобою. Мы же уходим в небо, ибо наша земля токмо там, а не здесь. Прощайте, благие, и ждите сигнала свыше, а опосля исповедайте печаль свою как вздумаете сами, не оскорбляя род людской и не затрагивая нас самих.

Старцы отступили в сторону и, повернувшись, пошли вглубь селения.

Вскоре послышался шум, и перед их глазами возникла буря поднимающейся вверх пыли.

Мать прижалась к сыну, а сын к ней, и они, молча, смотрели в эту тьму, словно завороженные ее силой соприкосновения.

Через время все стихло, а пыль улеглась.

Все было на месте, разве что где-то вдалеке были сломаны еще несколько домов от той силы, разрушающей все окружающее и уходящей невидимо в небо.

— Вот и снова одни, — обозвалась мать после этого.

— Да, мама, — ответил юноша, — но нам теперь будет гораздо легче, мы обрели новую веру и понесем ее в люди.

— А примут ли они нас? — обеспокоилась Мария, тревожно вглядываясь в лицо сына.

— Примут, мама, — уверенно ответил он, — только до этого надо пройти столько же, сколько уж пройдено.

— Когда идем? — спросила мать, удивляясь сама своей возросшей в мгновение уверенности в том же.

— Наш путь далек, мама, и труден. Сегодня отдохнем, а с утра, набравшись сил и терпения, пойдем далее. А сейчас, немного подготовимся к этому. И еще надо обратить тебя в веру нашу, раз уж мне дано это нести в люди.

— Да, сынок, — утвердительно кивнула мать и отступила на шаг назад.

— Надо обмыть пыль, мама, — сказал юноша, и они вместе двинулись к их жилищу.

В большой чан набрали воды и ополоснули лица, а затем ноги, после чего стали на чистую холщовую ткань, где Иисус впервые и произвел обряд крещения.

Мать, слушая его молитву, повторяла то, что он сказал, а затем произнесла это все еще несколько раз после, дабы оно уложилось в голове.

Проделав несколько раз всю процедуру крещения, Иисус отступил немного в сторону и произнес:

— Вот и есть на свете первостепенна раба божья, Мария. Не дай ей, Отче, порока и уподобь себе опосля смерти ее, ибо она моя мать и согласилась стать ею ради дела общего и святого. О том только молю я, чтоб не побил ее град земной, не унесла буря и не раздавила гора под собой. Прошу и молю тебя, Отче.

Это была первая и предпоследняя просьба Иисуса к своему отцу, ибо его сердце сжималось от жалости в мысли о том, что с матерью может что-то произойти.

Подумав немного, Иисус добавил:

— И еще прошу тебя, Отче. Покинь наш сад земной и дай проронить мое слово средь люда прочего, и пусть, он возрадуется этому и не опорочит волю твою же. Спасибо тебе, Отец мой. Я знаю, что ты меня сейчас слышишь. Поэтому, и молюсь об этом. Поверь, не о себе скорблю, а о матери своей, ибо есть в ней искринка моего и твоего разом.

И словно громыхнуло откуда-то сверху ему на голову:

— Знаю, сын мой. Но оставь эту заботу мне, и не забудь о данном тобой слове.

— Нe забуду, Отец, — заверил Иисус, поднимая руку вверх, а другую прижимая к сердцу своему.

— Тогда, прощай и помни: есть только два пути твоего прохода, но оба они смертоопасны. По какому пойдешь — по нему и погибнешь. Но знай и другое. В этих двух путях есть судьбы другие. Подумай об этом и опосля все решишь.

— Хорошо, Отче, я послушаю твоего совета.

— Тогда, прощай и успокой мать свою. Беды ей не будет. Голос исчез, и Иисус обратился к матери.

— Отец поможет нам и возвеличит в нужде нашей. Пойдем, мама, будем собираться в путь.

И они пошли по хижинам, собирая весь свой нехитрый скарб. До вечера все было сделано, и мать с сыном легли отдыхать. А на утро их снова встретило солнце и давно не битая копытами запыленная дорога.

И снова пыль поднималась из-под ног, а коза подавала голос, как бы не желая покидать это место.

Но, что поделать, если их вела уже не только сила верхов, а и своя внутренняя вера в доброту, ее силу и благонравие.

И, опускаясь на землю, та же пыль составляла следы, оброненные ими по дороге. И было в них что-то такое, которое потом подберут сами люди, пожелавшие истоптать весь их трудный путь.

Наверное, это и была сама вера, разбросанная веками и воспринятая другими людьми.

Но пока до этого времени, они просто шли по дороге, смотря вдаль и не видя ничего, окромя ясного ее света.

Так продолжалось много дней и ночей, пока они не дошли до указанного ранее места, где, обнаружив небольшой ночлег в виде хиленького, склонившегося в их сторону домика, решили заночевать несмотря на то, что до вечера еще было далеко.

Солнце как раз стояло над головой, и путники решили укрыться где-нибудь в тени.

Обойдя хиленькое жилище, они обнаружили удобное для этого место и расположились на отдых. Животное отпустили на свежую траву, а сами легли отдыхать. И приснился матери сон, о котором опосля она рассказала своему сыну.

И ему также приснился сон, только какой-то непонятный и очень даже странный.

Снилось Иисусу, что видит он себя на какой-то возвышенной местности и как будто привязанным к какому-то столбу. Из рук его течет кровь, а голова безжизненно свисает на грудь. Но, что за странное дело. Во сне он не чувствовал никакой боли, и ему казалось, что видит он сам себя как бы со стороны.

Где-то внизу, подле холма стоят какие-то люди. Их много, но они не идут кверху ему на помощь, а просто смотрят, как на какое-то дивное зрелище.

Иисус, проснувшись, не понял этого и хотел уже было рассказать своей матери, как вдруг, ему послышался внутри голос, звучащий гораздо мягче, чем прежде.

— Не бойся этого, сын мой, — обращался он к нему, — это твое будущее. Смерть твоя безнаказанная. Но за нее многие пойдут на благие дела опосля. Верен ли ты еще данному твоему слову?

— Верен, Отче, — отвечал Иисус.

— Верен ли ты после этого виденного люду тому, что внизу и не спешащему на помощь?

— Да, Отче, — твердо ответил юноша.

— Смотри, сын мой, дальше и запамятуй это вновь.

— Хорошо, Отче, — и Иисус закрыл глаза, уснув снова.

Снилось ему что-то, доселе не виданное и не понятное.

Как будто видит он себя в другом одеянии, вокруг него множество люду, и все они воспротягивают к нему руки и молят о своей пощаде.

«Кто они? — мысленно спрашивает он во сне Отца, и тот ему отвечает, — смотри дальше, потом поймешь».

Следом за этой картиной последовала другая.

Как будто видит он себя снова со стороны, а где-то внизу под ним лежат большие поселения и города. Как будто он летит по небу, а рядом еще кто-то такой же, как он. Только чувствует Иисус, что он сам с другой стороны.

«Кто это? — опять во сне спрашивает юноша Отца, и опять голос отвечает, — смотри дальше».

А дальше эта картина сменяется другой.

Стоят в огне и дыму под ним города и селения. Черные облака застилают все небо. Он летит между небом и землей и созерцает, как гибнут люди в неведомой лавине огня, как рушатся от какой-то силы их дома. Иисус пролетает ниже и видит обращенные к нему лица людей, онемевшие от ужаса и боли. Огромная вспышка яркого света не дает усмотреть ему дальше, и Христос просыпается снова.

— Что это? — тихо спрашивает он отца, стараясь не разбудить мать.

— Это твое будущее, сын мой, — отвечает голос, — за ним будущее всего люду на Земле.

— Но я не знаю того, что видел? — засомневался юноша.

— Да, — согласился голос, — но пройдет время, и ты все это узнаешь.

— Значит, я вернусь сюда? — спросил Иисус.

— Возможно, — не совсем точно ответил отец, — это будет зависеть от самих людей. Как они поступят с тем, что ты хочешь преподнести им сейчас.

— А, что будет с мамой? — неожиданно спросил юноша.

— Она будет рядом, — сразу ответил голос, — но про сон ты ей не говори. Пусть, она этого не знает. Так ей будет спокойнее в этом мире.

— Хорошо, Отче, я послушаюсь твоего совета. Но скажи мне еще одно. Сколько ждать мне до того возвращения?

Голос немного помолчал, но затем сказал:

— Не знаю точно, сын мой. Время и люди рассудят это сами. Но ты не волнуйся. Свое место между нами ты заслужишь.

— Спасибо, Отче, — поблагодарил Иисус, — а как мне тебя величать, коль если захочу мысленно обратиться к тебе?

— Зови меня просто Иосифом, — ответил голос.

— Так это был ты на Земле? — спросил удивленно юноша.

— Да, но об этом никто не должен знать, даже мать.

— Хорошо, Отец. Я сохраню эту тайну. Но почему раньше об этом не сказал?

— Пойми, сын мой, — отвечал голос, — если бы я сказал это, ты был бы менее внимателен и более расслаблен, а так ты прошел хорошую школу для того, чтобы создать веру в других.

— Да, правда, Отец, — согласился с грустью юноша, — но все же мне хотелось бы тебя еще раз увидеть.

— Увидимся еще, не волнуйся, — успокоил отец, — а теперь, вот что. Слушай меня хорошо. На ночлег здесь не оставайтесь. Идите по дороге, указанной ранее, обходя эту пустыню. Дойдете к морю, там встретите свое племя. Назад же воротитесь через пустыню, сохраняя время, а заодно, убеждая других, что ты и есть тот, кого они ищут давно. Ты меня понял?

— Да, Отче, понял.

— Тогда, слушай дальше. По дороге будет много больных и искалеченных. Прикоснись к ним своей божественной рукою, и они увидят свет средь мглы ночной.

— Хорошо, Отче, исполню.

— Думай о том, как будешь жить среди люда разного. Не позволяй им унижать себя и пользуйся, если надо силой, данной тебе для воспламенения их сердец.

— Слушаюсь, Отче, — продолжал отвечать Иисус.

— Пойми, истина в народе сгорает быстро. Не допусти этого сам. Вера в добро — это наибольшая истина, которая есть на Земле.

— Я понял, Отче, — ответил сын божий, — но ответь мне на вопрос.

— Какой же? — спросил голос.

— Я хочу знать, чье племя меня изгонит и подвергнет наказанию?

— Этого не могу пока сказать, — ответил тот же, — возможно, позже ты сам это поймешь.

— Извини, Отче, я не подумал об этом, — понял свою ошибку Иисус.

— Ничего, сын мой. Принимайся за дело и не бойся его сам. Это главное в достижении цели. Но и не уподобь себя какому лжецу или сумасбродному сидню. Это грех большой. Думай и причитай. Причитай и молись, но делай это умно и искренне, а также ото всего сердца. Поверь в судьбу свою и предназначение. Это и будет твоей помощью самому себе. Не бойся унести с собой тайну. Об этом я позабочусь. Вера твоя в тебе самом заключается. Обряд же — не самое главное. Люди этого не поймут пока, но ты не переживай. Пусть, начинают, как им этого хочется. Не перечь, но следи за искренностью и слово произношением. Скверного слова не допускай. Иди, сын мой, но вначале послушай мать свою.

— Хорошо, Отче, спасибо тебе за науку и правду. Когда еще тебя услышу?

— Я сам отзовусь, — ответил голос и мгновенно исчез.

И Иисус остался наедине со своими мыслями.

Мать еще отдыхала, а потому, юноша, было, поднявшись, снова лег и закрыл глаза, но уже не спал, а просто лежал, созерцая в себе какие-то невероятные картины проходящего солнечного света.

И показалось ему вновь, что видит он сам себя как бы со стороны и улыбается сам себе.

«Что ж, — думал Иисус, — раз суждено мне отдать веру людям, то так тому и быть, и прав отец мой, что послал меня на это, ибо кто еще способен пронести крест сей по Земле и не уповать на самого себя в лета».

Мария проснулась и посмотрела вокруг себя. Сын лежал рядом, коза паслась неподалеку, и она облегченно вздохнула.

«Как хорошо, — думала она, — что они вместе».

Это вселяло в нее надежду на будущее и делало ее жизнь более осмысленной и понятной, нежели до рождения мальчика.

Она еще не знала, что скажет ей сын, но почему-то ей казалось, что они пойдут дальше по этой запыленной дороге и будут искать их племя. Да и сон говорил об этом.

Иисус открыл глаза и увидел, что мать уже не спит.

— Как отдохнулось, мама, — спросил он, любяще смотря ей в глаза.

— Спасибо, сынок, хорошо, — отвечала она, — снился сон какой-то, немного не понятный.

— А о чем он? — спросил юноша.

— Как будто идем с тобой по пустыне, а позади нас люди, мое племя, и вода у нас на исходе, а мы все идем и идем, — начала рассказывать сон Мария.

— А дальше? — полюбопытствовал сын.

— Потом, вроде мы с тобой куда-то ходили, и у кого-то что-то спрашивали. А уже в конце я видела каких-то беспомощных людей, тянущих к свету руки и желающих нам потом добра.

— Это хороший сон, мама, — сказал Иисус, поднимая руки к небу, — он нам поможет устоять в любой беде. Но не будем терять время. Отец сказал, надо идти дальше.

— Ты слышал его во сне? — спросила мать.

— Да, мама, — ответил юноша, — и так тоже.

— Ну, тогда пошли, — согласилась Мария, и спустя короткое время сбора они двинулись в путь.

Странники пошли по той же дороге, обвивающей желто-белую осыпь пустыни и пролегающей изредка между небольшими деревьями и кустами.

Животное следовало за ними, словно на привязи, хотя на этот раз мать не делала этого.

Она хотела, чтобы коза ушла. Все же жалко было ее оставлять, но еще жальче было вести ее за собой.

Но животное этот жест доброй воли поняло по-своему. И, шагая почти рядом, то и дело жалобно заглядывало в глаза, словно хотело что-то сказать от себя.

Мария погладила ее по шее, отчего коза весело подала свой голос, и даже немного потерлась о ее бок.

Так они и шли дальше: мать за сыном, а животное сбоку, чуть-чуть касаясь ее самой и не отходя ни на шаг в сторону.

И было в этом движении, воистину, что-то завороженное. Его нельзя было назвать какой-то безысходностью времени. Нет. Это была просто добрая воля, исходящая изнутри их самих и опоясывающая вокруг всю природу.

Деревья при встрече торжественно кланялись, протягивая ветки с фруктами в их сторону.

Кусты поднимались немного выше, доставляя съестной плод в саму руку иноходца, и даже трава становилась чуточку выше и сочнее, когда животное хотело на ходу прикоснуться к ней.

Где-то впереди заходило солнце, и огромный диск потихоньку опускался за горизонт, оставляя после себя большое количество красно-белого света.

Путники шли дальше, без устали всматриваясь вдаль и не останавливаясь ни на минуту.

Где-то впереди на небе вспыхнула яркая звезда, вслед уходящему за горизонт солнцу, и мгновенно разлетелась в стороны, осветляя еще больше их путь и оставляя на небе изображение креста.

— Это знамение, — сказал Иисус, обращаясь к матери, — и оно укажет нам путь дальше, даже в ночи.

И шли они далее по той же дороге, а по времени уже давно стояла ночь. Знамение охватило полнеба и ярко горело, тем самым создавая свет в дополнение взошедшей луне.

Воистину, это был крестный ход, освещающий и ниспосланный сверху богами, но осуществленный людьми в их подобии божественного сотворения мира.

Еще долго горела разошедшаяся в стороны звезда, и еще долго шли наши странники.

Их путь, восходящий кверху, начинался уже с этого, раннего для них утра.

И на этом заканчивался путь становления молодого Христа.

Наступала пора чудес. Во истину свою, творящихся во благо всему людскому миру.

Примечание автора

И здесь, и в другом также, чем-то похожем или нет, повествуется лишь одно.

Поиск причин, восстанавливающих истину.

Зачем, почему и кому это надо? — спросите Вы сами.

Неужто, не знамо что-то еще о Христе или не так представлено в глазах людских в день сегодняшний и в день особого торжества нового его прихода?

И как бы по-житейски просто это не звучало, но все именно так и есть.

И правда та о его жизни искажена до смерти. Что значит, просто неправдоподобно описана или составлена сама летопись его прижизненного участия. Многое принято и воспринято совсем неправильно и в силу ума только того, что когда-то существовал на Земле.

Многое же добавлено уже потом, а еще и хуже всего, просто искажено или извращено смыслом.

И след всего того земного извращения виден с самих небес, а пагубные свойства его выливаются уже сейчас всем на головы.

Но не было бы в том беды какой большей, коли б все так и оставалось на своих местах, и больше к делу тому никто не присматривался.

Но не так обстоит все реально. И уже сейчас, даже в наше время все же кое-что предусмотрительно добавляется то тут, то там или заносится на чистые листы такой же бумаги, так же предусмотрительно оставленной еще более ранними последователями всех тех грехов. Оттого подделки чтятся за правду и на ту же веру людскую принимаются.

Кто знает — сколько их там еще осталось тех самых листов и к чему может привести дополнительное изменение всех тех событий, не исключая всех последующих за ними правил, что также приводят к разлому человеческой души, ибо не воспринимаются ею как надо, ибо все то противоречит самой природе ее же создания.

Надо учесть здесь самое главное.

Вера — то есть не только часть истинно духовного выражения, а еще и чистейшее материальное приложение, что говорит о качестве самой души, испытующей всю ту веру в себе так же истинно, как и она сама.

Всему тому есть основательные научные доказательства, и само человечество уже стоит на пороге нового открытия в той самой области. И осталось для того совсем немного.

Но подождем все же иных событий времени и, даст Бог, вера вся та же в нас самих и появится или выразится с новой силой, окупая по-новому все грехи те земные и окуная души людские в глубокие озера самой природно исполненной истины.

Пока же знакомьтесь далее с той порой давно ушедшего времени и попытайтесь понять действительно разницу между слащаво насыщенным и реально осуществленном…