БАРmen

Сергей БАРmen, 2020

В 39 лет я первый раз сидел на приёме у психотерапевта во время очередной длительной и жестокой депрессии. – У вас несомненно БАР (Биполярное Аффективное Расстройство), и скажу вам откровенно, я удивлён, что вы до сих пор живы! – Я удивлен не меньше вашего, но что это меняет!? Так что же такое БАР – страшный диагноз и горсть таблеток каждый день по рекомендации врачей или это дар небес с примесью проклятия, который даёт возможностью творить, как это делали такие великие люди, как Пушкин, Есенин, Хемингуэй и многие другие. Содержит нецензурную брань.

Архангельск

Ну давайте отмотаем пленку назад в 1979 год, в славный город Архангельск, где на свет появился маленький мальчик Серёжа.

«Город ангелов», как говорят некоторые, красиво конечно звучит, а по факту это был северный тупиковый город, с климатом не для слабонервных, стоящий возле излучья реки Северная двина, в котором со времён царя гороха жили сильные, свободолюбивые и своенравные люди. В этих краях народ даже не знал крепостного права и это была интересная солянка из поморов, коренного населения этих мест, занимавшихся рыбным промыслом и сельским хозяйством, различных ссыльных, старообрядцев и бежавших от гнёта власти свободомыслящих людей, а так же военных разных мастей и родов войск.

Крайний север с его коротким летом и жестокими зимами с трескучими морозами делал людей закалёнными к любым трудностям, смелых и решительных, в чём то может грубоватых, но справедливых, добрых и крепких. С очень давних времён здесь было максимальное количество тюрем и зон, как нигде на Руси, и конечно, воровские понятия тоже отразились на жителях этих мест. «Нужно жить скромно и по понятиям» — так помниться говорил мне ещё в детстве один из ярких представителей воровского мира. Скромность не была моим коньком — это точно, а вот многие понятия я быстро усвоил и часть из них стала моим внутренним кодексом на всю жизнь.

Очень многие проблемы и травмы у нас тянуться с нашего детства, не побоюсь даже слово большинство, и вот тут стоит рассказать по-подробней.

«Доска, треска, да тоска!» — как помню то ли в шутку, то ли в серьёз говаривали про мою малую Родину, и могу сказать одно, что тоски я там хапнул по самое не балуйся, как и трески наелся тоже. Сколько себя помню я был очень чутким и ранимым ребёнком, очень болезненно на всё реагировал, даже на мелочи, пропускал всё через себя, и хорошее и плохое, и практически всегда держал всё в себе, у меня был собственный огромный мир сотканный из страданий, детских радостей, несбывшихся ожиданий и новых открытий. Как то мать мне сказала, уже взрослому — «А ты, говорит, маленький, начнёшь орать, а я тебя в ванну в коляске закачу, воду включу, чтобы меньше слышно было, да и ори сколько хочешь!»

Очень мило, что и говорить, прям французская система воспитания родом из СССР, это когда младенца оставляют одного, а он орёт — заливается, но главное перетерпеть один раз, пусть орёт, а потом он почему-то становится тихим и спокойным. Так и ОРЁТ то же он не просто так в диком и невыносимом отчаянье, а хочет чтобы его услышали, обняли, поцеловали или просто почувствовать тепло родной матери и согреться им хоть чуть-чуть в этом незнакомом и таком холодном новом для него мире. Садизм чистой воды смешанный с нежеланием лишний раз уделить внимание, а последствия всего этого потом долго и горько разгребает этот маленький человечек, и уже превратившись во взрослого, начинает мстить за те минуты отчаянья, проведённые наедине с собой.

Временами мне кажется, что я и родителей то своих не люблю, да, в это страшно поверить, но это именно так — они сами по себе, а я сам по себе, как отрезанный ломоть от хлеба. Или всё таки люблю, но это где-то очень очень глубоко внутри меня, и я надеюсь, что этот маленький уголёк ещё разгорится и превратиться в пылающий костёр безусловной любви. Так вот, своего детства я почему-то практически не помню, отрывочные редкие и блёклые воспоминания, иной раз мне кажется, что мне просто кто-то это рассказывал, а я сам дорисовал картинки.

Какие то обрывки, фрагменты из моей жизни в детском садике, как меня несут в большой кастрюле на какой-то праздник, наверное 23 февраля, и я выпрыгиваю из неё в тельняшке и бескозырке с лентами, первым съедаю кашу в конкурсе на скорость. Так это мне было уже 5 лет, а до этого как-будто большое чёрное пятно, и даже страшно вскрывать этот файл, скажу я вам, даже сейчас, спустя столько лет мне жутко не по себе увидеть что же там было.

Сказать, что все вокруг пили — это ничего не сказать! Как помните в старом фильме «Комедии» с Евдокимовым про бочку спирта говорили «Вологодские мужики всегда пили много, но Архангельские их всегда перепивали раз в десять!» На моих детских глазах происходил весь этот жуткий спектакль, под названием «пили, пьём и будем пить». Наверное, моя детская психика не выдерживала всего этого, и просто память затёрла всё это в защитных целях, говорят, такое часто бывает у маленьких детей. Память то затёрли, а вот те жуткие блоки в теле остались со мной на всю жизнь, и потом, спустя годы я понял, что расслабиться полностью я просто не могу, я просто не знаю, как это сделать, тело и психика привыкли жить в постоянном стрессе и контроле за всем происходящим.

Пили с радости, пили с горя, пили за встречу и за упокой, обмывали ножки и новую машину, и это продолжалось постоянно, просто в нон стопе, кто-то заныривал в запой, а кто-то с трудом возвращался назад. Я видел как на моих глазах рушились семьи, погибали люди, здоровые и крепкие мужики становились больными, чахлыми и малодушными, как мы всей семьёй боялись наступления праздников, потому что папа, как правило, уходил в штопор, бывало на неделю — две, а то и больше. Денег в семье было мало, и становилось ещё меньше, скандалы следовали один за другим, потом врачи, капельницы, вечные разговоры о том, что это было в последний раз, а потом всё повторялось вновь и вновь. Мать не знала, что делать, замкнулась в себе, стала жёсткой, теперь я понимаю, что это тоже было защитной реакцией психики, и мы с сестрой огребали по полной, она была очень часто раздражённой, и хоть мы и были сыты и обуты, — любви, внимания и тепла мы не знали. Так и отец пил не просто так, он тоже был разочарован в своём семейном союзе, где балом правила мать, и это был его молчаливый протест против матриархата, безденежья и тоски, которая находила от всего этого.

Ох уж мне этот матриархат, которого в своей жизни я видел слишком много и который в конечном итоге не заканчивался ничем хорошим. «Разделяй и властвуй» — вот девиз наших «друзей» англо-саксов. И нас разделяли и разделяют, на народы, по вероисповеданию, а во имя Христа было пролито просто столько крови, что волосы дыбом встают, по политическим взглядам, и конечно на мужчин и женщин. И последняя схватка между полами идёт уже не на жизнь, а на смерть. «Всё смешалось, кони, люди и залпы башенных орудий и ядрам пролетать мешала гора кровавых тел». Женщины понавесили себе бубенцов, которых у них отродясь не было, и начали меряться ими с нами, мужчинами. Подминая их под себя, взяв власть в семье в свои руки, они методично опускали их ниже плинтуса, а потом вдруг удивлялись, что многие из них хронически начинали пить.

Это был, есть и будет молчаливый протест мужиков, когда у тебя не хватает сил на каждодневные разборки и упрёки, или ты просто добрый, в чём то слабый по природе человек, как в случае с моим отцом, или ты просто так любишь, что хочешь чтобы всё было так, как хочет твоя любимая. Последнее ведь правда прекрасно звучит и посыл какой высокий, проблема только в том, что очень часто они относят это к слабости, и им всего мало, — денег, власти или например, внимания. Они так закручивают гайки, что мужик уже и не мужик, так, только по первичным половым признакам, по бубенцам. Он как бы оказывается в жестокой тюрьме с садистом — надзирателем в виде жены, которая упивается своей абсолютной властью и полной безнаказанностью. Какая тут любовь, дорогие мои, сплошной и непрекращающийся БДСМ в самом жутком его виде. Один становится конченным мазохистом и его жёстко страпонят, почти каждый день, я такое видел в своей жизни ни раз, а вторая одевает чёрный облегающий костюм садиста и с наслаждением принижает его всё больше и больше, смешивает с грязью, и это происходит год за годом. А потом удивляемся, почему же многие мужики до 50 даже не доживают, а потому что не выдерживают, опускают руки и уже настолько привыкают быть жертвой, что смиряются с этим положением и начинают сами себя разрушать, лишь бы побыстрее уйти из этого ада, пускай и ценой собственной жизни.

Женщина изначально эмоциональнее мужчины в семь раз и для них поскандалить это как развлечение, как на американских горках покататься, и бедняга мужик, который начинает кататься с ветерком вместе с ней. Прокатили с ветерком, она — как ни в чём не бывало, а он, как после Хиросимы, стоит, обугленный ядерным взрывом и потом ещё долго приходит в себя.

Мой дядя например, когда у тёти начинались американские горки и она просто настоятельно запихивала его на них, молча брал тетрис и играл, она орала, била посуду, а он играл. Спустя какое-то время она успокаивалась, и он убирал тетрис в шкаф. Мудрый ход, не правда ли, господа. Почему-то у наших дедов я такое редко встречал, там скорее был перекос в сторону патриархата с определёнными перегибами, и всё равно это выглядело более гармонично, и самое главное, было УВАЖЕНИЕ к друг другу. Уважение, как один из главных и основных столпов взаимоотношений между мужчиной и женщиной, в дополнение к любви и доверию. Любить не умеем, уважать разучились, с доверием тоже у многих большие вопросы. В итоге имеем то, что имеем, огромное количество разводов и не полных семей. И дети в свою очередь попадают в этот замкнутый и порочный круг, потому что срисовывают всё с родителей, а с кого же ещё им это делать?

По сути, мы с сестрой росли как в поле васильки, нами особо никто не занимался, родители постоянно были на работе, авторитет отца для меня был безнадёжно утрачен в связи с постоянным пьянством, и я чувствовал себя полностью беззащитным в этой суровой реалии. Именно отец даёт чувство защищённости для своей семьи, и это всегда была одна из его основных функций, а когда он хронически пьёт, то какой уж тут защитник, — обуза и вечная головная боль для всех вокруг.

Я очень болезненно переживал падение отца, до последнего верил, что он одумается, быть может поймёт, что все проблемы от этого, возьмёт наконец-то всё мужество в кулак, напряжёт остатки силы воли и скажет «Всё, хватит пить!». Но вместо этого при очередном запое он подходил ко мне, весь опухший, еле двигающийся, с ввалившимися глазами, дурно пахнущий, нервно поглаживающий грудь рукой через тельняшку или майку-алкоголичку и умолял: «Серёга, ну сходи пожалуйста за пивом, ну хоть за бутылочкой, не могу больше!». В такие моменты я ненавидел его, ненавидел себя, ненавидел эту его слабость, отсутствие силы воли, и я просто не мог принять то, что мой отец алкоголик. Мне было невообразимо стыдно за него, я не понимал, как так можно тупо спускать свою жизнь в унитаз. При этом всём нужно отдать должное, что он был трудяга, если не пил, был умным, очень добрым и отзывчивым человеком, но при этом жутко неуверенным в себе. Он прекрасно разбирался в электронике, они оба с матерью закончили Техникум связи и даже сам собрал мне первый компьютер Спектрум, по тем временам невиданное чудо, на которое приходил посмотреть целый класс, и помню как я тогда гордился им, но бухло перечёркивало все плюсы жирной красной чертой.

Невротиком я стал именно в детстве, когда стал бояться этого мира, в котором даже отец и мать у меня вызывали страх, отца я боялся пьяного, а мать пугала своей грубостью и в чём-то даже жестокостью, в первую очередь психологической. Спасало то, что были бабушка и двое дедушек, один дед Аркадий, был 7 лет танкистом, и даже, было дело, стоял где-то под Кореей после Великой Отечественной. Он был весёлый, хорош собой, с отличным чувством юмора и большой охотник до баб, в последствии я думаю многое из его поведения срисовал и я.

Бывало выпьет лишнего и говорит:

— Эх, Серёга, как вчера помню, эх, кореяночку, да на кушеточку!

Тут прилетает от бабули с криком:

— Ты чего мелешь то, старый!

— А чего говорит, стоят две палатки, одна очередь солдаты, а вторая офицеры, дай рассказать то как было!

Но потом умолкал, видя грозно сверкающие глаза бабули. Дед был ещё тот ходок, об этом не любили в нашей семье распространяться, но он всегда отдыхал по югам один, я видел одну фотографию тех лет. Стоит на ней красавец мужчина, весь в белом и белой лёгкой шляпе, улыбается шикарной улыбкой, хорош, что и говорить. Потом к ним домой приходили письма с женским подчерком после этих поездок, но бабушка прощала ему всё это, потому что думаю любила. И весь посёлок 23-го лесозавода, что был на окраине города знал Аркадия. Часто я ездил с ним на его зелёном мотоцикле Урал с коляской, который ему подарил его брат пограничник, на нём даже осталось крепление под пулемёт, и он приветственно махал встречным бабулям, и уже тогда мне казалось уж больно они любезны с ним.

Дед на жизнь смотрел с большим оптимизмом, всю жизнь после танкиста отработал на лесозаводе сварщиком и был в большом почёте у начальства, его ценили и уважали. В те далёкие коммунистические времена, как мне потом рассказывали, давали одну путёвку начальнику, а вторую обычному рабочему, ну и конечно руководство предпочитало брать с собой моего деда-сварщика, с которым и вина можно было попить, да и девок заклеить. Таким образом он побывал практически во всех странах соцлагеря, Польша, Чехословакия, Болгария и других. Я запомнил одно наставление деда, оно резко врезалось мне в мою детскую память. «А ты, говорит, если совсем херово жизнь повернулась, — подними руку над головой, резко вниз опусти и скажи «Ну и хер с ним!». Чем то мне потом напомнило это мудрое наставление деда, известное кольцо царя Соломона с надписью «И это тоже пройдёт».

Отпускать ситуацию — это великое искусство, которым владеют лишь не многие, и не важно, обычный ты танкист или какой то великий царь. В отличии от остальной моей родни он хоть и любил выпить, но никогда не опохмелялся и в запоях не бывал, за что я его всегда уважал с самого раннего детства.

Бабушка Фаина всю жизнь работала в школе учителем младших классов, её закинула жизнь под Архангельск по распределению, как тогда часто бывало, — отучился и будь добр, отдай долг Родине и езжай в какой-нибудь Крыжополь годика на три, а дальше многие так и оседали, ведь в то время семьи заводили очень рано. Она пекла восхитительные пироги и кулебяки, конечно же с треской, это тоже разновидность северного пирога, и хоть и была своенравной, но в доме у них всегда было тепло и уютно, сердечно что ли. Они жили в таком советском деревянном двухэтажном доме в простой двухкомнатной квартире на втором этаже, одна комната была проходной, воду приходилось таскать из колонки, и долгое время было печное отопление. Двери тогда никто и никогда не закрывал на ключ, я это хорошо запомнил, так же как и потом в лихие 90-е, когда квартиры стали превращать в настоящие крепости, состоящие из толстенных решёток на окнах и тяжеленных дверей, по толщине металла напоминающих огромные сейфы.

Запомнилась мне одна история, которую поведала она мне сама.

Была она беременна вторым ребёнком, моей мамой, и говорит, срок уже подходил, а она таз с бельём тяжёлый подняла и чувствует началось, а ближайшая больница через реку надо ехать по зимнику, ну или пешком около часа минимум. Что бы вы думали, оделась, а зима стояла, январь, трескучий мороз, на крайнем севере не забалуешь, и она одна, пешком так и добежала. Только-только поспела, говорит. Вот это люди были, прям диву даёшься, как из камня, или даже стали что-ли.

Часто я оставался у них на всё лето, и это были самые прекрасные дни моего детства, полные радости и веселья, тепла и любви. Я, как маленький зверёк, отогревался у них Душой после всего, что происходило у меня дома. Они дарили мне то внимание, которое я не получал в своей семье, проводили со мной время, занимались мной и благодаря наверное им я не превратился в конченного психа.

Вторую бабушку, Лидию, сестру кстати назвали в честь неё, я не помню, она рано умерла, когда мне было лет пять, отец рассказывал, что она была крайне добрым и отзывчивым человеком, вот только здоровья Бог не дал, умерла на пути в посёлок Кегостров, торопилась к деду, несла обед, да так и не успела, сердце остановилось.

Посёлок Кегостров, что стоит прямо напротив Архангельска на другой стороне реки Северная двина, является моим родовым гнездом по отцовской линии, там до сих пор стоит старый большой деревенский дом, в котором живёт брат отца Алексей. И род мой с этих мест тянется с далёкого 16 века, о чём я делал официальный запрос в архив. Можно смело утверждать, что по крови я коренной помор из обычной рабоче-крестьянской семьи, и весь мой род берёт свои истоки из простых крестьян.

Самым ярким представителем поморов до сих пор остаётся гений Михайло Ломоносов, которым я восхищался ещё в детстве. Восхищало и то, что он до Москвы дошёл в лютую зиму с обозом, а это ни много ни мало 1200 км, и то, сколько всего он успел сделать для Руси за свои 57 лет. Литература, химия, история, и много где ещё он оставил отпечаток своего гения для своих потомков. Был смел и отважен и никого не боялся, гнул свою линию, даже оставаясь один против всех и в тюрьме. В одной книге про него я прочитал, что как-то под хмельком ночью гуляя по Питеру, на него напали два матроса, у одного из них был нож. Того, который был с ножом — он убил с одного удара кулаком, это же какой силищей нужно обладать, а второго скрутил и сдал властям.

Дед Василий после смерти жены очень сильно стал пить. Он был очень умный, читал множество книг, увлекался психологией, имел второй взрослый разряд по шахматам, но был своенравен и упрям, характер был не простой, прямо скажем, гнул свою линию и с роднёй у него были мягко скажем напряжные отношения, в особенности с моей матерью. Часто они ругались именно на счёт меня и моего воспитания, мне сложно сказать как оно было, потому что я не помню. Умер он тоже достаточно рано по причине хронического алкоголизма, вышел вечером на берег реки у себя в Кегосторове, выпил малышку водки и тут то его и парализовало, нашли уже утром, когда он отходил.

Алкоголь жёстко и и не щадя выкашивал мою родню. Началось всё с прадеда Дмитрия, который вернулся с войны с тяжёлым ранением ноги, пуля была разрывная и мелкие осколки выходили и постоянно отзывались острой болью, которую он заливал огромными дозами водки. Позже я узнал подробности, он был разведчиком, и 31 декабря 43 года прямо в канун Нового года, немцы неожиданно перешли в наступление на том участке фронта, где стояла его рота, где-то недалеко от Курска. Его разведрота встала на смерть на пути врага и до подхода основных сил сумела выдержать три яростные атаки противника, во время последней он и был тяжело ранен в ногу. Была медаль «За мужество», а позже дали и двухкомнатную квартиру на улице Гайдара, в которой я и провёл своё детство. Прадед был настоящий герой, позже я нашёл документы, полностью подтверждающие эту историю, и до сих пор горжусь им.

Прабабушка Агния, чтобы меньше доставалось ему, стала пить с ним, странный метод на мой взгляд, но часто встречается в русских селеньях, потом деда почти парализовало, и он сгорел, когда курил пьяный в кровати, в квартире больше никого не было. А Агния, как говорят так и закидывала с утра стакан водки, а потом шла на целый день работать в поле. У неё даже медицинской карты в поликлинике не было, потому что по врачам за всю свою жизнь она не разу не ходила. Какое же феноменальное здоровье было у людей в то время! Умерла когда ей было далеко за 80, по настоянию врачей завязала на несколько месяцев с алкашкой, а потом выпила рюмку у соседки, легла на диван и так и уснула вечным сном. Врачи по приезду сообщили, что мол, бабуля очень резко развязала, сердце не выдержало и остановилось.

Потом был дядя Саша, брат матери, здоровый такой мужик, я запомнил его вечно весёлым, по мальчишески озорным что-ли. Работал он на Гидролизном заводе, производящем спирт, сильно пил, потом был кодирован на пять лет, а потом сорвался в такой жёсткий запой, что выпил электролита вместо спирта и в муках умер прямо на руках у своего сына, моего двоюродного брата Кирилла, о котором пойдёт речь чуть позже. Эта смерть сына сильно подкосила моего деда-танкиста, он сразу сдал что-ли, вскоре после этого у него обнаружили рак, и он долго ещё промучившись, отдал Богу душу.