Бриллиант «Dreamboat»

Сергей Анатольевич Петушков

Какие только несчастья не переплелись в истории бриллианта «Dreamboat»: проклятия, кражи, загадочные смерти, разводы, сумасшествие, публичные казни и многое другое. 1918 год, Гражданская война в России. Офицеры контрразведки, сотрудники ВЧК, разведчики и просто авантюрнисты – все стремятся добраться первыми до знаменитой драгоценности. Кому же из них улыбнётся госпожа удача? Или дело вовсе не в бриллианте?

Глава 12

Улица Казинка историю имела романтическую: будто бы название свое взяла от пересохшего ныне ручья Казинка, который служил диким козам водопоем. Однако Николай Леонтьевич Белово, директор публичной библиотеки в свою очередь утверждал, что Казинка происходит от слова «казистый», что значит интересный, изящный, видный. Этого же корня, говорил он, поднимая вверх указующий перст, и старое русское слово «казинка» — видное, пригожее место; речка, текущая красиво, на виду.

Грозный прапорщик Белоносов чувствовал себя отважным разведчиком в глубоком тылу противника. Они заняли столик в полутёмном углу трактира, у стены. Жорж заказал чаю и спросил хозяина, Антона Порфирьевича Солодовникова. Антон Порфирьевич соблаговолил почтить вниманием грозного контрразведчика и его спутницу и обещал поспособствовать розыскам. Кликнул полового, велел оказать всевозможную помощь, на любые вопросы отвечать искренне и без утайки, если вдруг понадобится, он всегда с удовольствием — и ретировался. Половой внимательно, хоть и без особого интереса, рассмотрел фотографическую карточку, помотал головой: «Разве ж всех упомнишь, ваше благородие, не постоянный клиент — это уж будьте любезны, может и заходил разок, не припоминаю-с». Буфетчик пожал плечами: «Личность, вроде, знакомая, но не побожусь, кажется, видел, а может, ошибаюсь». Неожиданно помог мальчишка — посыльный, чистильщик ножей и вилок. Мальчишка по молодости, видимо, обладал уникальной зрительной памятью, потому лишь мазнув взглядом по карточке, сразу заявил: «Как же-с, видел один раз, обедали-с. Кушали и беседовали с Фомой Фомичом Нистратовым».

— Точно! — хлопнул по лбу ладошей половой. — Так и говорили бы сразу про Фому Фомича.

— Кто таков? — нахмурился Жорж.

— Фома Фомич Нистратов, раньше уважаемый человек был, офицер жандармский, потом большевики его арестовали, еле-еле отбоярился, что называется, малым испугом отделался — с уважительной дрожью произнёс половой. — Бывало, зайдёт Фома Фомич, чинно так усядется на своё любимое место и затребует расстегайчик, телятинку парную, пирог с грибами, морсу ягодного да чайку-с. Сидит, вкушает, чайком балуется, а к нему разные людишки подсаживаются и о чём-то докладывают. Фома Фомич чаёвничает, слушает степенно, потом скажет что-то, и человечек исчезает, а за ним уже другой тут как тут. И ваш знакомец, видимо, из этих человечков, что у Фомы Фомича в знакомцах значились.

— Давно Вы видели Виктора, беседующего с Фомой Фомичом?

— Да ещё при красных, по весне, снег сошёл уже.

— О чём говорили? — подала голос Настя. — Когда обслуживали, могли что-либо услышать.

— Нет, — сказал половой, — они замолкали, когда я подходил. Да и не упомнил бы — давно было.

— Ладно, — милостиво кивнул Георгий Антонинович. — Как отыскать Фому Фомича знаешь?

— Он недалеко живёт, к нам обедать-ужинать изволит заглядывать.

— Проводи господ, — кивнул половой мальчишке. — Ну, живо!

Малец выскочил во двор, Настя и прапорщик направились следом. Шли недолго: Фома Фомич Нистратов обитал здесь же, на Казинке, и, по счастью, оказался дома. Не сказать, чтобы очень обрадовался визиту контрразведки, но и откровенной враждебности не выказал.

Маленький смешной старичок-боровичок, с круглой головой, на которую сверху пришлёпнули розовый блин лысины, очерченный по краям седыми волосками, с густыми бесцветными бровями и комичным носом-бульбочкой, часто-часто моргал узкими хитрыми, как у китайца, глазами. Гусарские усы, когда-то лихо закрученные вверх, побелели, и кончики опустились вниз, придавая их обладателю сходство с моржом. Старичок-паучок, сидящий в центре паутины и дергающий за ниточки. Фома Фомич двигался по комнате тяжёлой обманчиво-шаркающей походкой немощного человека. Был он сгорбленный, несерьёзный, на жандармского офицера походил так же, как схожи между собой деревянный детский пугач и безотказный наган-самовзвод: вроде бы оба короткоствольное оружие ближнего боя, но из первого никак не получится вести огонь на поражение, можно только кричать «пух-пух», изображая выстрел, тогда как второй в умелых руках является смертельно опасным. Озабоченно кряхтя, старичок присел в потёртое, покрытое одеялом кресло и недовольно засопел:

— Кто? Виктор Нежданов? Не доводилось слышать.

— В трактире у Солодовникова беседовали, — напомнил Жорж, а Настя протянула фото.

Фома Фомич взял подрагивающей рукой карточку, далеко отставил от глаз, подслеповато прищурился, чуть повернув голову вправо, беззвучно зашевелил губами.

— Так — так — так, — прокаркал простуженным вороном Нистратов. — Как же-с, как же-с, припоминаю-с. Только не ведал, что он Нежданов. Так, случайный знакомец, встретились, поговорили — и разбежались. А Вы к нему по какому делу будете?

— Я его невеста, — сказала Настя. — Он здесь, в городе должен быть, разыскиваю.

— Весьма романтично, — закивал, широко растягивая розовые губы в ухмылке, Фома Фомич. Повернул карточку, прочитал надпись, — Весьма-весьма! Поэт, честное благородное слово — Михаил Юрьевич Лермонтов, не меньше. Хотя, что я говорю, старина Лермонтов от зависти залился бы горючими крокодильими слезами, узрев сию патетику: «Розу алую срываю, и к ногам твоим бросаю»! Очень-очень поэтично! — он повернулся к Жоржу. — А Вы-с, кто будете? Случайно не дружок-приятель сего пиита?

— Контрразведка! — отрезал Георгий Антонинович. — Так что по данному делу сообщить можете?

Насте показалось, что суровая мышь грозит искушённому, заматеревшему коту, ибо старичок грозного белоносовского тона нисколько не испугался, даже, наоборот, снисходительно захихикал.

— Я полагал, контрразведка большевистских агентов разыскивает, а не ветреных женихов прекрасных девиц. Или я ошибаюсь, господин прапорщик?

— Контрразведка много чем занимается! — добавил металла в голос Белоносов. — Извольте отвечать! — мышонок-прапорщик нападал, хватал тонкой лапой кота за усы — старичок смешно зашевелил густыми пепельного цвета бровями.

— Браво, молодой человек, орлом просто! Теперь вижу — вы настоящий зубр контрразведывательных операций, даже трепет берёт. Ну что ж, из глубочайшего уважения к Вашей службе, отвечу: человека этого, что на карточке фотографической запечатлён, я видел впервые и не совсем уразумел, чего он от меня добивался, право слово. Подсел он ко мне, когда я трапезничал, и стал про какие-то стародавние дела расспрашивать. Про родственника моего дальнего, Петра Еремеева, я его больше года не видел, а этот утверждал, что Пётр где-то в городе. Зимой, как Советы власть взяли, должен был Пётр приехать, да что-то ни слуху ни духу. Послал я Виктора вашего к Митьке Захарову, они с Петром старые приятели, может он чего расскажет, и более не видел.

— Где Захарова найти? — продолжил расспросы прапорщик.

— На соседней улице, третий дом от церкви, там живёт. Явился с войны весь пораненный, влачит, так сказать, незавидное существование, а прежде справный мужчина был.

— Что ещё спрашивал у Вас Виктор?

— Должен был, якобы, Петр не один явиться, а у Виктора к тому человеку дело, какое, правда, не сказывал. Вот и всё, больше ничем помочь при всем желании не способен, уж извините старика. — Он тяжело и протяжно вздохнул, возвращая Насте фотографическую карточку. — Желаю Вам, барышня, отыскать вашего жениха в скором времени и добром здравии. Совет, как говорится, да любовь.

Когда они уже уходили, старик, словно нехотя, произнёс в спину.

— Я бы Вам, милая, настоятельно советовал побеседовать с Оленькой Ремберг. Самая интереснейшая дама в городском театре.

— Она что-то знает? — обернулась Настя.

— Понятия не имею, — скривился Фома Фомич. — Просто такого красавчика, как ваш Виктор, наша хищница Оленька ни за что не пропустит. Не должна была пропустить.

Время было совсем позднее, но Жорж вновь проявил настойчивость: расставаться с Настей ужасно не хотелось. Захаров живёт рядом, пройти-то всего ничего, а назавтра целое дело будет, да и сейчас-то он точно дома, а днём его ищи-свищи — и они всё-таки отправились к инвалиду германской войны, возможно, совершив тем самым непоправимую оплошность.